Текст книги "Цвет крови"

Автор книги: Деклан Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 17

Я нашел листочки, которые Джерри Далтон оставил под моими дворниками, когда рылся в карманах в поисках денег, чтобы заплатить за пинту «Гиннесса» и двойное виски. Я сидел у стойки бара на высоком стуле и ждал Марту О'Коннор, которая позвонила мне и договорилась о встрече. Странички оказались копиями вырезок из газет. Одна, датированная 1999 годом, представляла собой некролог, посвященный доктору Ричарду О'Коннору, скончавшемуся, как там было сказано, внезапно. Там в скупых словах описывалась его медицинская карьера и успехи в регби (он играл за Сифилд в качестве профессионала, был кандидатом в национальную сборную Ирландии, но ни разу не участвовал в международном матче), кошмарное убийство его первой жены Одри и счастье, которое он обрел в браке с Сандрой Говард. Вторая страничка оказалась короткой статьей, взятой скорее всего из Интернета, где рассказывалось, как передозировка инсулина может у диабетика напоминать инфаркт.

Я уже все допил и заказывал еще, когда голос за моей спиной произнес:

– И пинту «Карлсберга».

Марта О'Коннор была ростом примерно пять футов девять дюймов и, как правильно заметил Дэн Макардл, выглядела приятной крупной девушкой, причем без малейших признаков избыточного веса (если, конечно, вы не привыкли пялиться в гламурных журналах на худосочных манекенщиц). На ней были свободная хлопчатобумажная рубашка, курточка из флиса, линялые джинсы и тяжелые ботинки. Темные волосы коротко подстрижены сзади и по бокам и длинные спереди. Так стригли мальчиков в английских общественных школах. Цвет лица смуглый, глаза темные; брови не выщипаны, отсутствует макияж. Она абсолютно не была похожа на своего сводного брата.

– Не знал, что я так резко выделяюсь.

– Возможно, и не выделяетесь. Но это мое любимое заведение; все здешние посетители либо работают в газете, либо просто завсегдатаи.

Она села на стул рядом со мной и кивком поздоровалась с несколькими посетителями. Принесли выпивку. Марта О'Коннор взглянула на мою комбинацию виски и пива и улыбнулась.

– Вы здесь приживетесь без проблем, – заметила она. – Эд Лоу. Вы работали над делом Даусона, верно?

Я кивнул.

– Не думаю, что в том деле мы узнали действительную историю.

– Я тоже сомневаюсь. Об этом позаботилась армия юристов.

– Не хотели бы рассказать об этом? Правду от человека изнутри…

– Когда уйду на пенсию, вы услышите мой рассказ первой.

– Если вы будете продолжать пить в таком же масштабе…

– Давайте выпьем за пьянство, – предложил я. – Кто хочет на пенсию?

Я поднял свою кружку, она улыбнулась и чокнулась со мной.

– Сейчас я работаю над делом, в которое вовлечена ваша мачеха, – сказал я. Ее улыбка стала слегка напряженной.

– Она уже вас заманила в свои сети? Околдовала? Сандра большой специалист в этом деле: завлекает мужчин, внушает им, насколько она хороша и благородна, к тому же еще и красива, пока бедняги не теряют на хер всякую способность раскусить ее.

Парочка мужчин повернула головы в сторону Марты, как будто возмутившись, что женщина может так грубо выражаться, но тут же отвернулась без всяких комментариев, увидев, кто это.

– Что они должны обнаружить, когда ее раскусят?

Марта пожала плечами:

– Расчетливость. Амбиции. Лед, – отчеканила она. – Мы с мачехой не поладили с первого дня. Думаю, это объяснимо. Десятилетняя девочка теряет свою мать, через два года ее любимый отец уходит к другой женщине – про такое во всех учебниках написано. Верно, об отце я тогда не думала, о том, в чем он может нуждаться; я думала только о себе. Знаете, а почему бы нет? Я была маленькой девочкой, видевшей, как убили ее мать. Отец был нужен мне, причем на неопределенный период. Почему он не мог подождать? Я бы вскоре превратилась в подростка.

В ее голосе чувствовалась реальная боль, причем свежая, как будто все произошло вчера.

– Поэтому я устранилась. Настояла, чтобы меня отправили в интернат, которым руководили эти извращенки-монахини, затем в Оксфорд. Один Бог ведает, с какой стати я вернулась.

– В отсутствие Божьей мудрости скажите все же, почему вы вернулись?

– Не знаю. Свести счеты.

– С вашей семьей?

– И с церковью. И со всей гребаной страной.

– И как обстоят дела? – поинтересовался я.

– Да пока неплохо, – сказала она и продолжила нараспев: – У тебя никогда нет недостатка в счетах, с которыми надо разобраться, старушка Ирландия.

Она допила пиво и махнула бармену:

– Пэт, «Карлсберг» и… Мне покупать вам две выпивки? Дорогое свидание получается, твою мать.

– Только пинту. Виски уже сделало свое дело.

– И «Гиннесс». Так как оно все выглядит там, в верхах? Теория смертельного треугольника все еще актуальна? Шейну будет предъявлено обвинение? Бедная Джессика. Она мне всегда нравилась, она была очень сексуальной.

– Вы сейчас работаете? – спросил я.

– В кругах близких к… – шепнула она.

Я покачал головой.

– Больше я не могу ничего рассказать.

Принесли выпивку, и мы занялись делом.

– Я хотел расспросить вас про доктора Джона Говарда, – продолжал напирать я.

– Ну, это уже работа. Такая информация вам даром не достанется. Если вы не хотите поделиться вашей…

Я взглянул на нее. Она усмехалась, но была человеком серьезным и делала тщательную и ценную работу.

– Ладно, но то, что я вам расскажу, должно остаться тайной до того, как я разберусь с этим делом, понятно?

– Это вы так говорите.

– Нет, я серьезно. А затем я расскажу вам все – при условии, что меня вы упоминать не будете. Потому что речь идет о жизни и смерти людей. Включая ваших родителей.

Она некоторое время не поднимала глаз, когда повернулась ко мне, лицо было решительным, глаза мрачными. Она кивнула.

– Значит, так. Я сегодня говорил с полицейским в отставке, занимавшимся делом об убийстве вашей матери и в результате повышенном до инспектора. Поймите, он ничего не говорил открытым текстом, но был явно недоволен результатом. Особенно он расстраивался насчет того, что Кейси действовал в одиночку. Он говорил о разнице ран вашей матери и отца, о том, что Кейси не только был учеником вашей мамы, но и игроком в команде по регби, которую тренировал ваш отец, и сыном горничной в доме Говардов. Его обучение оплачивали Говарды.

– Вы хотите сказать, что Сандра и мой отец…

– Я ничего не хочу сказать. Это все гипотезы…

Марта О'Коннор нетерпеливо кивнула, как будто хотела сказать: «Я знаю, как это делается, оставьте это дерьмо для недоумков».

– Ладно, мальчишка был любимчиком в классе Сандры. Наверняка некоторые из одноклассников считали, что там есть нечто большее, чем просто фаворитизм. Значит, мы можем предположить, что Сандра…

– Трахала его.

– И в процессе учила его, что следует делать. Околдовывала, как вы выразились. А хотела она, чтобы доктор Рок стал свободным. Что, естественно, подразумевает, что от вашей матери следовало избавиться.

– А по этой гипотезе мой отец принимал участие в этих планах?

– Вполне возможно. Он же встречался с Кейси на поле во время тренировок. Он ведь был вдохновителем по натуре, верно?

– Люди так считают. Для десятилетней девочки, если только ей особенно не повезет, папочка всегда вдохновитель, весь ее мир. Но люди говорят, особенно в мире регби, что доктор Рок был сильным человеком. Героем для многих.

Она произнесла слово «регби» с таким выражением, будто это была детская игра, а когда говорила «доктор Рок», делала это с иронией, хотя боль, которую она испытывала от его отсутствия, все же чувствовалась.

– Хотя особой необходимости в этом не было. Сандра вполне могла обучить его сама. Она работала с перспективой: избавившись от Одри, она должна была еще завоевать доктора Рока.

Марта сидела с отвисшей челюстью.

– Знаете, я всегда удивлялась… не подумайте, что я хотела его смерти, но было очень странно, что Кейси убил ее и оставил его в живых.

– После Говарды заплатили матери Стивена Кейси. Купили ей дом.

– Чтобы молчала? Вы хотите сказать, она знала, что они убили ее сына?

– Нет, но она знала, что он убил вашу мать. И потому покончил с собой. Они откупились от нее, чтобы она не задавала неудобных вопросов.

– Например? Что имел от этого Стивен?

– Именно.

– И что же?

– Тут мы можем только предполагать, это всего лишь гипотеза: Сандра заколдовала его, внушила, что ваша мать мешает счастью доктора Рока и что, только убив ее, он может его освободить.

– Слабовато, не находите?

– Разве? Для семнадцатилетнего парня, который пошел и сделал то, чему его научили? Вполне могло хватить.

– Да, наверное, ведь он пошел и убил…

– Ваши мать с отцом были счастливы?

Марта основательно приложилась к пиву.

– Мне было десять лет, не забывайте, – сказала она.

– Я помню. Хорошее время для того, чтобы думать что хочешь, не подвергая свои мысли цензуре. Вы когда-нибудь радовались, что остались вдвоем, только вы и отец? И не стало в результате хуже, когда появилась Сандра? Я понимаю, вам может показаться предательством так думать и говорить об этом, но мне всего лишь хочется распознать логику всех этих действий – для Сандры, для Стивена Кейси, даже для вашего отца.

Марта молча смотрела в пивную кружку. Потом сказала очень низким голосом, который звучал так, будто она заранее приготовила это выступление:

– Да, я была счастлива, когда мы жили вдвоем; мать не была слишком ласковой женщиной, ей не нравилось, когда отец выказывал свою привязанность ко мне. Когда он сошелся с Сандрой, первое, что мне стало ясно: они очень сексуально привязаны друг к другу, они этим занимались постоянно, – и тогда я начала понимать, что с моей матерью у отца все было по-другому. Наверное, из-за этого мне еще труднее было смириться с присутствием Сандры. Ведь я все еще думала, что мой папа принц. Что вы на это скажете?

Марта допила пиво и поискала бармена, но его нигде не было видно. Она снова повернулась ко мне и покачала головой.

– Я вот уже пять лет плачу одной бабе за разговоры, и я даже близко не рассказывала ей того, что сейчас рассказала вам.

– Наверное, она боялась спросить прямо, не убил ли ваш отец свою жену.

– Вы не тем делом занялись, Эд Лоу. Где же бармен? Пэт?

Лицо и манеры Марты были вполне трезвыми, но она всячески старалась изобразить веселье большой девочки. Пиво разъедало эту ее веселость, однако, а я никак не хотел, чтобы она опьянела.

– Не напивайтесь, – попросил я. – Не забывайте, вы пообещали мне раскрыть свои карты.

Напиться пивом? Только не я.

За стойкой материализовался Пэт с выражением некоторого скептицизма на лице.

– Еда у вас есть? – спросил я.

– Нет, – ответил он, – только запеченные бутерброды.

Я заказал два бутерброда с ветчиной и сыром и еще выпивку.

– А теперь, – сказал я, – пожалуйста, про доктора Джона Говарда.

– Доктор Джон Говард. На самом деле я преувеличивала его значимость. Самое горькое разочарование – он был типичным ирландским доктором своего времени. Послушным церкви. Если бы Ирландия была в Восточном блоке, у нас было бы полно тайной полиции. У нас было бы больше полицейских, чем обычных людей. Я умиляюсь, когда говорят, что мы предположительно ненавидим доносчиков. Да мы своих собственных детей бы предали, если бы могли сделать это тайком. Так или иначе, церковь не могла проводить свою политику против стерилизации, абортов, противозачаточных средств без энергичной помощи врачей. Как в случае с тайной полицией и доносчиками: если за вас все делают миряне, вам не приходится им напоминать. Мне думается, что Говард являлся советником у нескольких министров по вопросам здравоохранения. Это означает, что он стал своего рода символом всего этого, королем, которого в ретроспективе должны были лишить трона. Но на самом деле, как бы мне ни хотелось выделить главу семейства Говардов как особый ее позор, он был таким же, как и все остальные, – стетоскоп в одной руке, распятие в другой. Ему просто удалось стать успешнее других. Он открыл клинику Говарда, потому что понял, что частная медицина никогда не умрет здесь, что в этой стране всегда можно заработать деньги и добиться престижного положения за заботу о здоровье сильных мира сего.

Принесли бутерброды, и я набросился на свой. Не слишком вкусный, но английская горчица спасала положение, к тому же он был горячим и мог считаться едой, и поскольку со времени моей последней еды я успел увидеть, как убивают двух человек, мне вдруг показалось приятным просто чувствовать себя живым и голодным и в состоянии что-то с этим поделать. Марта пододвинула свой бутерброд ко мне, и я умял его, тоже с горчицей.

– А как насчет гистерэктомии и симфи… Простите, я не могу произнести…

– Симфизиотомия. Что же, нет сомнения, варварские методы, но занимался не он один, да и случилось это не в плохие старые дни, когда все окрашивалось только в черно-белые тона и все считали, что необходимо бить детей ремнем и отдавать их в промышленные мастерские и пресвитерии. Все это имело место и в восьмидесятые годы прошлого века, и в девяностые, хотя тогда церковь уже теряла свое влияние. Я не пытаюсь уменьшить важность всего этого, жизни многих женщин были разрушены, я только хочу сказать, что, когда этим занимался Говард, все делалось в общественном и религиозном контексте.

– Борьба с курением.

– Борьба с курением. Очень юморной образованный человек, написал несколько юмористических книг – «Доктор и гольф», «Доктор и обеды», «Доктор и выпивка» и, вы не поверите, «Доктор и курение». Завоевал широкий авторитет в семидесятые, когда стал регулярно появляться в «Позднем-позднем шоу», где обсуждались события дня.

– Но он был истым католиком, верно?

– Не слишком. Он был забавным, ироничным и очаровательным вроде ирландского Дэвида Нимена, как мне сказал один из старожилов нашей газеты. И разумеется, делам клиники не вредило, что его деятельность порой смахивала на шоу-бизнес.

Зазвонил мой телефон. Томми. Он был в машине и ехал в город. Я сказал ему, где нахожусь, и он пообещал заехать за мной. Марта допила пиво и посмотрела на часы.

– Прежде чем вы уйдете, возьмите это, – сказал я и передал ей странички, данные мне Джерри Далтоном.

Когда она прочитала, что передозировка инсулина может напоминать сердечный приступ, то повернулась ко мне и схватила меня за руку.

– Мой отец был диабетиком. Вы хотите сказать, что Сандра его убила?

– У меня не было времени разобраться в этом, не знаю, что сказать. Кто-то передал мне эти бумаги, оставил под «дворниками» моей машины. Вчера я таким же способом получил карточку о мессе по Стивену Кейси.

– Кто-то дает вам подсказки?

– Похоже на то.

Я не хотел говорить ей, что знаю, кто это делает. По крайней мере до тех пор, пока не выясню, что задумал Джерри Далтон.

– У меня такое ощущение, что голова сейчас лопнет.

– Наверное, мне не следовало втягивать вас в это дело. Ведь нет никаких свидетельств, никаких улик…

– Не волнуйтесь, я не собираюсь падать в обморок или, еще хуже, врываться в Рябиновый дом с обвинениями. Я знаю, что вы делаете. Но все же вы здорово дали мне по мозгам.

– Не уверен, что вы помните подробности смерти вашего отца…

– Я в то время была в университете, они не могли до меня добраться, оставляли послания в колледже, у моего преподавателя, у меня дома… А я в те выходные восполняла упущенное, спряталась, разбиралась с собственной сексуальностью, которую только что обнаружила. Так что когда я получила послание… мои соседки развесили объявления по всему городу… когда я наконец узнала, что мой отец умер, меня охватила вина и стыд за то, что я не была рядом, и, разумеется, за то, что лесбиянка. Затем я стала винить его – зато, что он сделал меня лесбиянкой; мать – за то, что умерла, и Сандру – за то, что она такая красивая и талантливая. Это они были виноваты. Что я стала лесбиянкой и мой отец умер. Иными словами, все дело было во мне.

– Наверное, вы знаете, что его положили в больницу…

– Да, он где-то был, там ему стало плохо, его быстро перевезли в клинику Говарда с подозрением на инфаркт. Я знаю врача, он им занимался, брала у него интервью несколько раз по вопросам здравоохранения, он очень разумный и прогрессивный.

Марта искала какой-то номер на своем мобильном телефоне.

– Прогрессивный, говорите, и работает в частной клинике?

– Ну, если вы станете судить политику ирландских врачей с общественных и частных позиций, вам трудно придется.

– По тону ваших статей мне показалось, что вы на это способны.

– Да уж. Почему-то мне представлялось, что вы, социалисты, готовы питаться только рисом и жить в палатках, отдавая все деньги бедным. Ждать революцию, но она еще далеко, детка.

Она пошла вдоль стойки, разговаривая по телефону.

Я позвонил Томми, он сказал, что едет по Даусон-стрит. Я обещал ждать его на Флит-стрит. Тут вернулась Марта О'Коннор.

– Я только что с ним говорила. У него через полчаса перерыв, и он сможет поговорить с вами. Его зовут Джеймс Морган, кардиолог-консультант. Я объяснила ему, в чем дело.

Она повернулась и увидела свое отражение в зеркале. Состроила гримасу и опустила глаза.

– Когда я уехала после похорон отца, я поклялась, что это конец. И новое начало. Это означало: никаких контактов, даже думать обо всем этом запрещено. Всего вам хорошего, позвольте мне устраивать свою жизнь. Даже у Моргана я не спрашивала о последних часах моего отца. Предыдущая ночь, эти убийства, вся эта шумиха в прессе по поводу семьи Говард, Рябиновый дом – все открылось вновь. Как будто никогда и не кончалось.

– Именно так оно и есть.

Мобильный Марты оповестил ее о поступлении текстового сообщения.

– Мне пора идти. До завтра еще много нужно сделать.

Мы вышли в ночь. Перед нами бесшумно остановился автобус с рекламой какого-то зеленого газированного напитка. У светофора пьяная женщина в коротком красном платье крыла матом своего столь же пьяного спутника.

– Марта, вы встречаетесь со своим братом Джонатаном? – спросил я. – Сводным братом. Так будет точнее.

– Пытаюсь, – сказала она. – Я его плохо знаю. Но звоню, пишу… Написала ему записку, когда он закончил школу. Он так и не ответил. Он… как ни печально признаться, не хочет меня знать.

– Мне кажется… Мне кажется, сейчас бы ему очень пригодился друг. Он в беде.

– Что за беда?

Я не стал рассказывать, но сообщил, что он в своих комнатах сегодня, и она обещала подумать. У нее был такой вид, что казалось, идти ей особо некуда. А я беспокоился о мальчишке, и больше всего из-за того, как я с ним обошелся. Скандальная женщина у светофора начала дубасить своего спутника по лицу, а он только отворачивался, чтобы удары пришлись по затылку.

Марта повернулась ко мне. Внезапно на глазах у нее появились слезы.

– Как вы думаете, что случилось? Я совсем распустилась.

– Извините, но я не знаю. Действительно не знаю. Но обязательно выясню. И расскажу вам.

Она вытерла глаза и заставила себя весело улыбнуться, как и положено хорошей девочке.

– Тогда дело будет не только во мне. Расскажите всем, Эд Лоу. Расскажите миру.

Я смотрел, как она шла по улице, наклонив голову, и знал, что она спрятала всю боль, чтобы потом пережить ее в одиночестве, и что она всегда будет так делать – не важно, докопаюсь я до правды или нет. Когда она исчезла за дверями своей редакции, терпение пьяного мужика у светофора кончилось, ему надоело, что подружка колотит его по голове, и он занес над ней руку. Но, по-видимому, передумав, повернулся и рысью пробежал мимо меня. Как раз когда женщина опустилась на мокрую землю и зарыдала, Томми Оуэнс остановил около меня «Вольво-122S».

Глава 18

Томми предложил остаться за рулем. Я не чувствовал себя пьяным, но все-таки выпил, так что я согласился, хотя виноватый Томми, ведущий себя идеально, меня нервировал. Он переоделся. Теперь на нем были старая мотоциклетная куртка, джинсы и черные кроссовки «Рибок». Гладко выбритый и подстриженный, он выглядел как его собственный давно утерянный брат, тот самый, который работал на телевидении и по выходным читал фантастику. Мы поехали на юг, к клинике Говарда. Пока мы ехали, позвонил Дэвид Мануэль.

– Мне бы хотелось встретиться с вами.

– Эмили вам что-то рассказала?

– Думаю, она рассказала мне очень много.

– Что именно?

– Не могу объяснить по телефону. Скажем так, самое важное событие в жизни семьи Говард произошло тридцать лет назад.

– Что вы имеете в виду?

– Не могу объяснить. У меня перерыв между визитами пациентов. Мне пришлось изменить расписание, чтобы сегодня еще раз встретиться с Эмили. Я буду свободен в одиннадцать часов.

– Я приеду.

В клинике Говарда я назвал охраннику имя доктора Моргана. Мы проехали через красивый, ухоженный сад и остановились у первой башни. Она напомнила мне ротонду в Рябиновом доме, и я предположил, что все башни были построены по ее образцу и подобию. Башни поднимались одна за другой, а за ними виднелись башенки Рябинового дома. Замок выглядел искусственным, напоминал голливудскую декорацию с современным бунгало перед вагончиком актеров. Ветер опять приносил клочки тумана, напоминавшие машинный выхлоп; на севере и востоке огни города терялись в переливающемся сером одеяле тумана под звуки горна.

Клиника Говарда была увешана хорошими картинами, имелись там и атриум с фонтаном и аквариумом и стеклянные лифты, равно как и всякие другие прибамбасы, имеющиеся у больниц для богатых, с тем чтобы их пациенты, которых они предпочитали величать клиентами, считали, что получают все, за что заплатили. Впору спросить: а где тут бар? Во всяком случае, у меня такая идея возникла. Я прошел мимо портрета доктора Джона Говарда, с темными волосами и трубкой в зубах, и поднялся в лифте на шестой этаж, где располагались офисы доктора Моргана. Все другие помещения не были освещены, свет горел только у него. Он сидел в приемной. Я сел напротив.

– Извините за некоторую таинственность. Я бы предпочел, чтобы никто не знал, что я говорил с вами, – сказал он мягким музыкальным голосом с северным акцентом – Донегол или сельские районы Дери.

– Я работаю на Сандру Говард, – напомнил я.

– Да. И все же… возможно, ей бы не хотелось делать это достоянием общественности. Так что надеюсь на ваше благоразумие.

Мистеру Джеймсу Моргану, консультанту-кардиологу, было лет под сорок; мальчишеские светлые волосы слегка поседели на макушке, щеки красные, как у сельского жителя; на нем были серые брюки, синий блейзер, рубашка в полоску, галстук в тон и черные мокасины. У меня было такое чувство, что он носит одинаковую одежду уже двадцать лет и будет носить еще тридцать и так и не заметит, какого она цвета или фасона. На коленях у него лежал коричневый конверт. Морган выглядел взволнованным.

– Рассказывайте. О докторе Ричарде О'Конноре.

– Да. Прежде всего тот факт, что он был диабетиком… Но в его истории болезни об этом не упоминалось. Хотя он здесь работал, но в клинике никогда не лечился. Я вообще об этом впервые узнал сегодня, когда позвонила Марта.

– Вы с ней никогда не обсуждали смерть ее отца?

– Она никогда об этом не расспрашивала. Разве что поблагодарила за то, что старался сделать все возможное. Вообще, когда его сюда привезли… Это было в выходной.

– Вы тогда были младшим ассистентом?

– Правильно. Консультант в этот день не дежурил.

– Даже в частной клинике?

– Ничего удивительного. Доктору О'Коннору стало плохо во время игры в регби. Я предположил инфаркт миокарда. Он сильно потел. Я помню, что от него пахло спиртным, сердцебиение было учащенным, дыхание неглубоким, и он то и дело то терял сознание, то приходил в себя. Мы никак не могли найти его жену. А его друг, который его привез, ничего не сказал о диабете. Сказал, что это, по-видимому, сердечный приступ. Даже несколько раз повторил.

– И…

– Все симптомы этот диагноз подтверждали. Мы сделали ему электрокардиограмму, начали внутривенные вливания, обычные вещи, но он впал в кому и через пару часов умер. Его жена Сандра, тогда она была О'Коннор, так и не появилась – вроде была за городом, а телефон не отвечал.

– Как вы считаете, если бы вы знали, что он получил слишком большую дозу инсулина…

– Если бы я знал, что он диабетик, то стал бы подозревать гипоглюцению, ему можно было бы постепенно вводить декстрозу, и он мог выжить. Он умер слишком быстро. У него даже не имелось браслета, никто из его близких о диабете не знал, в его больничных документах не было никаких об этом упоминаний.

– Итак, друг не знал, что он диабетик. Ничего удивительного, особенно среди мужчин такое часто встречается.

– Вы не понимаете. Этим другом… этим другом был Деннис Финнеган.

Мне показалось, что пространство и время ушли куда-то из этой ярко освещенной комнаты, что я знал этот певучий деревенский голос всю свою жизнь и ждал, когда он скажет то, что сказал.

– Ладно, – сказал я. – Но ведь он мог не слишком хорошо знать доктора О'Коннора? Что там у них обоих было с регби?

– Они тренировали в колледже Каслхилла. Рок там обретался многие годы. Доктор Рок был там знаменитостью. А Финнеган начал где-то в восьмидесятых, когда преподавал в школе. Я там жил, также как и мои братья. Может быть, регби здесь настоящая религия, но регби в Кастлхилле… это уже что-то святое. Я не хотел вас обидеть, если вы…

– Я и не обиделся. И я не любитель регби. Но Деннис Финнеган был стряпчим, а не учителем.

– Верно, но он позднее сменил специальность. Он преподавал почти пять лет.

– В Каслхилле. В восьмидесятые.

В то же самое время там работала Сандра. Они знали друг друга раньше. До Одри О'Коннор, до Стивена Кейси. Они знали друг друга долгое время.

– Правильно. И Рок тренировал, хотя и работал полный день в больнице. И они вербовали бывших игроков, если думали, что от них будет какая-то польза. Финнеган был способным маленьким хукером. Ну, мне, во всяком случае, кажется, что в школе он был маленьким. Он неплохо себя проявил, играл с Шейном Говардом в Сифилде. Так что он должен был знать, это же не какой-то человек, которого ты случайно встретил; они были друзьями по жизни.

– Вы же не знали. А ваши братья знали?

– Учеников в такие дела не посвящают. Но коллега? Трудно поверить, что он не знал.

Я пытался поймать мысль, но мне казалось, что я открыл дверь в метель и каждый раз, как я выглядывал, дверь захлопывалась мне в лицо со словами «Деннис Финнеган». Наконец я поймал эту мысль.

– Так Финнеган тренировал здесь команду в девяностые годы?

– Он бросил тренировать всего года два назад, даже со старшими работал.

– Даже со старшими? Даже с той командой, где играл Дэвид Брэди?

– Можно сказать, что он тренировал все команды, в которых играл Брэди. Он хорошо играл, этот Дэвид Брэди.

Я вспомнил неожиданно электронный адрес, по которому Брэди послал порнофильм с Эмили Говард: «[email protected]». Жаргон регбистов. Я снова попал в метель, и хотя сильный ветер был холодным, по крайней мере я догадывался, куда направляюсь.

– Так что мы будем делать? – спросил Морган. – Позвоним в полицию? Я хочу сказать, что это может оказаться покушением, даже убийством.

Зазвонил пейджер Моргана.

– Дайте мне время подумать, – попросил я. – Или нет, – быстро поправился я, заметив, что Морган подозрительно нахмурился. – Понимаю, я работаю на Говардов, но поверьте мне: я не нарушаю закон, они тоже; полиция не потерпит меня и пяти секунд, если буду пытаться помочь своим клиентам обмануть правосудие. Просто я… работаю над делом, и теперь у меня начали некоторые концы сходиться; я не хочу прыгать раньше, чем буду готов.

Морган посмотрел на меня своими чистыми глазами деревенского паренька так, как будто я только что попросил его разрешить мне прооперировать его пациента.

– Я собираюсь позвонить в полицию.

– Почему бы не подождать до утра? Тем более сегодня они скорее всего уже ничего не будут делать. Ночь, Дублин, дел у них предостаточно. Позвоните им завтра с утра. И помните: Финнеган вполне может заявить, что он ничего не знал о диабете О'Коннора, и, возможно, это правда, но если даже он соврет, то тут полиция мало что сможет сделать, если он станет настаивать.

Морган подумал. Затем снова задребезжал его пейджер и он вскочил на ноги.

– Логично. Тогда утром. Вы ведь тогда будете готовы прыгнуть?

Или так, или эдак, подумал я, или так, или эдак.

Но я еще не был готов.

На стоянке Томми сказал, что он кое-что вспомнил.

– Когда Брок Тейлор работал на твоего папашу…

– Ну?

– Я помню мотоцикл, и я знал, что это он, потому что у него была белая прядь в волосах. Только тогда его звали не Тейлор.

– Нет? А как?

– Ты уже упоминал это имя. Далтон.

– Уверен? Это здорово, Томми. Ладно, думаю, тебе пора отправляться домой.

– Нет, Эд, я буду рад остаться. Ну, знаешь, рассчитаться.

– Ты уже рассчитался. Со мной. Иди домой, поспи. Ночь была длинной.

Томми застенчиво улыбнулся и потрогал свое лицо.

– Ты можешь вызвать такси из клиники.

Томми собрался уходить, затем остановился.

– У меня нет моих ключей, – сказал он.

– Я хотел сказать, поезжай домой к себе. Ты не можешь поехать в Кварри-Филдс – во всяком случае, сегодня.

На лице Томми отразились негодование и обида, но он сдержался, кивнул и пошел к клинике.

Я сидел на автостоянке и звонил Шейну Говарду домой, в клинику, по мобильному. Каждый раз я нарывался на автоответчик, поэтому позвонил Деннису Финнегану. Его офисный телефон был включен на автомат, зато по мобильному он ответил сразу:

– Деннис Финнеган.

– Эд Лоу, Деннис. Надеюсь, я звоню не слишком поздно.

– Никогда не поздно, друг мой; я надеялся, что вы со мной свяжетесь. И прошу покорно извинить за то, что был недоступен днем. Боюсь, одним из недостатков моей профессии является то, что все те объединенные гильдии, от которых мы зависим, занимаются своим делом довольно беспорядочно; отсюда мои частые отлучки, с тем чтобы дать совет одному-единственному торговцу или брокеру из Фингласа по поводу его прав и обязанностей по закону и пояснить, остались ли у него таковые, после того как при аресте у него нашли приличное количество размельченных листьев первосортной коки.

Я был уверен, что такие шуточки легко проходили в «Блэкхолл-плейс» или «Тилтед Уиг», или как там еще называются пабы, расположенные поблизости от четырех судов; я только радовался, что на меня все это обрушилось по телефону, так что не возникло необходимости аплодировать.

– Насчет интрижки между Джессикой и Дэвидом Брэди Шейну сообщили по телефону.

– Я тоже так понял. Мне представляется, что полиция сейчас тратит много времени и сил, чтобы проследить все телефонные звонки, сделанные непосредственно перед убийством. К их большому сожалению, они не обнаружили мобильный Брэди.

Потому что он у меня. И я ни разу не взглянул на него.

– Я хотел спросить, не дома ли вы и не могу ли я в ближайшее время навестить вас.

– Я в Либерти-Холл, не дома в данный момент, старина, но уже собираюсь туда ехать. Я работаю допоздна, к тому же у меня есть несколько вопросов, которые я давно хотел вам задать, и хотя сейчас не могу точно припомнить, о чем же хотел спросить, уверен, что обязательно вспомню.