Текст книги "Цвет крови"

Автор книги: Деклан Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Часть II
День всех святых

Когда в семье нелады, они имеют тенденцию сказываться на самом слабом ее члене. И все другие члены семьи это знают. Они делают скидку тому, кто попал в беду… потому что знают, что в этом тоже виноваты.

Росс Макдоналд. Спящая красавица

Глава 11

Меня разбудил в шесть утра шум крыльев – последние несколько дней на печной трубе и подоконниках сидели вороны. Я немного полежал, прислушиваясь к астматическому хрипу их дыхания, и ждал, когда они начнут каркать, но они все еще совещались. Я разделся, принял душ и с некоторыми трудностями побрился. Лицо слегка кровоточило, но ничего страшного не случилось, хотя рана делала меня немного похожим на плохого парня в черно-белых фильмах. Я оделся, порезал два апельсина на четвертинки и съел их, пока сбивал три больших яйца с луком и маслом, затем съел яичницу с несколькими кусочками копченой семги и двумя чашками кофе. Выпил две таблетки нурофена, чтобы не мучило похмелье и не болела рука в том месте, где ее укусила Эмили.

Снаружи начинался такой день, каким я всегда помню День всех святых – нависшее серое небо, как будто мир был наполненным дымом шаром из хрупкого стекла, который мог в любой момент разбиться. Терпкий запах фейерверков все еще держался в воздухе, как запах пороха после перестрелки. На фоне низкого рычания автомобильного движения я слышал шумную возню ворон в кустах. Они резко выделялись своим черно-серым оперением на фоне блестящих красных ягод. Мое появление они восприняли как сигнал к началу какофонии. Газеты уже принесли. Я взял пачку с порога и положил ее на пассажирское сиденье машины. Когда я вышел из дома, зазвонил телефон. Это был Деннис Финнеган, сообщивший, что полиция продлила содержание Шейна Говарда под стражей еще на шесть часов. К обеду они должны либо отпустить его, либо предъявить обвинение. Мне необходимо было многое сделать до этого. Серое утро незаметно перерастало в день, когда я вывел «вольво» на дорогу.

Непрерывные пробки на шоссе в Рейнлаф дали мне массу времени, чтобы просмотреть заголовки в таблоидах, в основном касавшиеся двух убийств. Разумеется, главенствовала тут Джессика Говард, и несколько газет даже опубликовали ее фотографии рядом со снимком Эстер Мартин, женщины, убитой в своем доме год назад или около того. Полиция несколько раз арестовывала ее мужа, но не смогла предъявить обвинение. Помещая фотографии обеих убитых женщин рядом, полиция давала понять, что не только она считает Шейна Говарда виновным, но у нее нет никаких моральных обязательств скрывать свое мнение от прессы. Наряду с подобающим случаю печальным тоном газеты не отказали себе и в некоторой вульгарности: Джессика играла Салли Боулс в «Кабаре» несколько лет назад, и только «Айриш таймс» воздержалась от опубликования фотографии актрисы в черном белье в стиле тридцатых годов. Вместо этого газета поведала о повышении зарплаты в общественном секторе и состоянии европейской торговли, отправив оба убийства на вторую полосу, где Джессику Говард назвали невесткой доктора Джона Говарда, а на фотографии она строго смотрела из-под шали в «Поездке к морю».

«Айриш индепендент» напечатала сочувствующий рассказ о карьере Джессики, читавшийся как закодированный, особенно в тех местах, где говорилось о ее «удивительно тесных профессиональных отношениях» с режиссерами.

В газетах упоминались успехи Дэвида Брэди в регби, и несколько игроков, включая некоторых бывших товарищей по команде Шейна Говарда международного уровня, выступили со своими панегириками. Однако двое из них предположили, что в последнее время Брэди отошел от профессионального регби и занялся другим делом, – тактичное признание в том, что он не оправдал надежд, подаваемых в юности, или что он профукал свой талант.

Я свернул налево, на Эрриан-вей, проехал через деревню Рейнлаф и остановился на углу тенистой площади. Дэвид Мануэль жил в трехэтажном доме, построенном в викторианском стиле из красного кирпича, с витражными панелями на входных дверях, кучей велосипедов, рюкзаков и кроссовок в большой прихожей и женой с посеребренными кудрями, одетой в алые штаны. Она проводила меня по лестнице меж книжных полок на чердак, где был устроен его офис. Он был выкрашен в кремовые и сероватые тона. Здесь тоже имелись книжные полки до потолка и окна в потолке, которые пропускали бы утренний свет, если бы таковой имелся.

Дэвид Мануэль меня уже ждал. Ему было лет пятьдесят с хвостиком, одет в длинный кардиган разных зеленых оттенков, бледно-зеленую льняную рубашку без воротника и в тон ей брюки. Седые волосы доходили до плеч, маленькое лицо морщинистое, но мягкое и чистое, как у монахини; он сложил пальцы домиком и скупо улыбнулся мне через очки в серебряной оправе. Я вытер лоб тыльной стороной ладони; от пота защипала ранка, оставленная зубами Эмили Говард.

– Доктор Мануэль, я Эд Лоу.

– Я не доктор…

– Знаю, – сказал я. От пота щипало глаза, и я вытер их рукавом.

Мануэль вопросительно взглянул на меня.

– Может быть, вам нужен врач. Вы больны? – спросил он. Голос оказался высоким и раздраженным. – Вы в слишком хорошей форме, чтобы жаловаться на сердце.

Первое правило с врачами: не допускай, чтобы тебя поймали на лжи, которую легко разоблачить.

– Наверное, я слишком много вчера вечером выпил. Прошлой ночью.

– Вы точно не помните, когда именно?

– И вечером, и ночью.

– И эта рана на лице? Дрались?

– Да.

– И все это, пьянство и драка, имеет отношение к Эмили Говард? Или это такая манера поведения у частных детективов, или они считают, что именно так должны себя вести?

– Пьянство – моя личная проблема. Драка, да, имеет отношение к делу.

– И это дело то же самое, которое расследует полиция? Убийство Дэвида Брэди и Джессики Говард?

– Да, я полагаю, эти убийства связаны с делом.

– У вас есть лицензия частного детектива?

– Имелась. В Лос-Анджелесе. Когда эта система заработает здесь, я обязательно подам заявление.

– И Шейн Говард вас нанял?

– Изначально. Теперь меня нанимает его сестра Сандра. Получается, я работаю на обоих.

– Но больше всего вас беспокоит Эмили Говард?

– Меня беспокоят все Говарды. Тут все связано, пока не пойму как. Я надеялся, что вы сможете мне помочь.

Мануэль взглянул на меня, кивнул и сел. Я рассказал ему об исчезновении Эмили, о порнофильмах, ее отношениях с кузеном Джонатаном и Дэвидом Брэди. Когда я замолчал, он немного посидел молча, потом покачал головой:

– Я не могу рассказать вам ничего, чего бы она вам уже не сказала.

– Но вы могли бы сказать, что вы думаете.

Дэвид Мануэль покачал головой из стороны в сторону, как бы взвешивая свои варианты.

– Я полагаю, Эмили играет роль. И это не мешает ей злиться на своих родителей. А причин для этой злости может быть много.

– Может ли одной из причин быть сексуальное насилие?

Мануэль промолчал, и я продолжил:

– Ее тетя рассказала мне, что мать Эмили ребенком изнасиловали. Она определенно относилась к дочери как к сопернице, когда дело доходило до секса. И то, что Эмили позволила себя фотографировать во время секса… Видите ли, мне приходилось иметь дело с девушками, которые ушли в тот мир. Можно сказать, что вся порноиндустрия основана на группе озлобленных, изнасилованных женщин, которые, как вы сказали, «играют роль». И мы не обращаем внимания на их боль и делаем вид, что верим им, когда они утверждают, что хотят вернуть себе украденный у них контроль, и они имеют на это право. Их унизили еще в детстве, и мы участвуем в дальнейшем унижении этих сбитых с толку, изуродованных морально взрослых; мы напоминаем санитаров в психушке, насилуя пациентов снова и снова, одновременно утверждая, что присматриваем за ними.

– Да вы моралист, мистер Лоу.

– А вы разве нет? Или вы об этом тоже не можете говорить? Эмили Говард подвергалась сексуальному насилию в детстве?

– Я не знаю, и это правда.

– А вы знаете, что она думала?

– Это уж я точно не могу вам сказать.

– Дело ведь серьезное.

– И, уверяю вас, я отношусь к нему серьезно. Я намереваюсь поговорить с Эмили как можно скорее. В зависимости от того, чем она сочтет нужным со мной поделиться…

– Как насчет Джонатана?

Мануэль закрыл ладошкой рот, затем быстро убрал руку – сознательное или неосознанное копирование навязчивого жеста Джонатана О'Коннора.

– Я бы сказал, в течение долгого периода в ирландских семьях дети, подвергавшиеся насилию и этого избежавшие, почти ничем не отличались друг от друга. Они проявляют одинаковые симптомы и уязвимость. Поэтому очень опасно для врача, когда ребенок – вы понимаете, я говорю о взрослых детях, об отношениях между родителями и ребенком – рассказывает о насилии в прошлом, автоматически считать рассказ соответствующим действительности. Или, наоборот, верить чьим либо настойчивым утверждениям, что ничего подобного не происходило, особенно если вы уже узнали у ребенка, что насилие наверняка имело место.

– Почему? Почему люди хотят думать, что их совратили, хотя этого не происходило? Зачем им все отрицать, если подобное случалось?

Дэвид Мануэль снял очки и протер их углом льняной рубашки.

– Я думаю, это проистекает из… культурного наследия этой страны, наследия глубокой никчемности, заложенной в человеке и передающейся из поколения в поколение. Человек, передающий страдания другому, как говорил Ларкин. Англичане уверяли нас, что быть ирландцем значило принадлежать к низшей расе. Католическая церковь насаждала страх и стыд, причем не только относительно секса, но и относительно всего, составлявшего наше существование: работай и молись, молись и работай. Разумеется, нищета, история нашей нищеты, сыграла свою роль в ощущении нашей значимости, ощущении себя как личности. Католики и «болотные жители», сменившие британцев, набожные дураки, ростовщики и фанаты ирландского языка, уверявшие нас, что мы не могли все рассчитывать просуществовать в собственной стране, затем посодействовали тому, что половина из нас эмигрировала. Наши родители и деды оставили нам одно и то же заклинание: мы ничего не стоим, поэтому заслуживаем еще меньшего. Теперь, разумеется, у нас есть деньги и церковь потеряла свою власть, но мы продолжаем прятаться за ложью, настаивать, что ничего плохого не случилось, мы сознательно живем в алкогольном тумане, все отрицая. «Мы теперь замечательны», – смеемся мы, демонстрируя наше легендарное чувство юмора. Но мы не в состоянии стряхнуть то… что католическая церковь называет «структурой» в своем учении. «Ты не можешь от этого избавиться, это наша составляющая».

Я не был уверен, что уловил все, что Мануэль сказал, но кивнул.

– Никогда не подумал бы, что Ларкин наиболее вдохновляющий кандидат в терапевты, – сказал я.

– Это зависит оттого, кого вы считаете терапевтом, – возразил Мануэль. – Люди полагают, что психотерапевты занимаются только выуживанием сведений насчет того, что делали с вами ваши родители, затем обвиняют их в этом и благодушно восхищаются собой.

– Но разве не в этом их цель? Я смотрю, у вас тут много книг Эллис Миллер на полке. У Эмили тоже несколько ее книг в спальне. Разве это не ее почерк? Во всем виноваты мама с папой? Каждый ребенок – искалеченный ребенок?

– Да, конечно, и некоторым образом она права. Но это не значит, что родителей следует винить.

– Вы говорите загадками. Или кого-то обвиняют, или нет.

– Теперь вы рассуждаете как коп. Послушайте, что касается Говардов, я думаю… Я думаю, что, если вы хотите понять, что происходит в этой семье, вам стоит заглянуть в прошлое, мистер Лоу. Дело не в том, что Эмили и ее кузен делали на прошлой неделе или в прошлом году. Дело в том, что случилось двадцать, тридцать лет назад.

– Эмили об этом с вами говорила?

– Как я уже заметил, мне нужно поговорить с Эмили. Если она согласится с тем, о чем я попрошу… тогда с кем мне говорить, с вами или с полицией?

– Поговорите со мной. Я не просто коп. Полицию интересует только убийца.

– А что интересует вас, мистер Лоу?

– Ну, убийца меня тоже интересует. Но больше всего меня интересует правда.

Я не знал, что и думать о Дэвиде Мануэле: с одной стороны, своими сложными теориями и историческими оправданиями того, почему ирландцы являются самой несчастной нацией на земле, он напомнил мне репортера воскресной газеты; с другой стороны – мне казалось, он хочет помочь и искренне беспокоится об Эмили Говард. Я выпил кофе в Рейнлафе, в одном из неудобных маленьких кафе с металлическими столиками и высокими стульями у стойки, поставленными слишком близко друг к другу. Среди обслуживающего персонала не было ирландцев. Дэвид Мануэль нашел бы что сказать о коллективной психике, мешающей работать в кафе, – постколониальный комплекс превосходства, не позволяющий нам обслуживать людей, хотя он не подразумевал, возможно, оскорбительного к ним отношения. Вне зависимости от причины все, что ни делается, к лучшему: европейская обслуга оказалась дружелюбной и приятной и не заставляла вас испытывать вину за то, что своим заказом вы отрываете ее от таких важных дел, как рассылка посланий знакомым и закатывание глаз. Я полистал оставшиеся газеты. Мое внимание привлекли две вещи: статья-продолжение о случае совращения ребенка в местном приходе. В ней повествовалось о том, как, раз за разом, когда подобные обвинения предъявлялись священникам, местное общество автоматом смыкало ряды, становясь на стороне священника против его обвинителей, обливая их презрением за их решимость высказаться. В другой газете мне попалась статья об акушерах и гинекологах, многие годы проработавших в больницах, связанных католическими этическими принципами, и удалявших матку женщинам, у которых могли быть осложнения при беременности; стерилизация запрещалась католической этикой, поэтому удаление матки казалось предпочтительнее. Там также описывалась практика, называемая симфизиотомией, заключавшаяся в сломе и расширении таза у женщин, которым могло понадобиться повторное кесарево сечение. Кесарево сечение противоречило католическим законам, однако считалось в прошлом очень рискованной процедурой, и существовала опасность, что женщины, не желавшие рисковать, прибегали к противозачаточным средствам или стерилизации. На практике эта симфизиотомия приводила к инвалидности и постоянным проблемам с желудком и почками. Те же, кто после этого рисковал родить, зачастую оказывались прикованными к постели. Это варварство предписывал ось церковью, но проводилось в жизнь с большим энтузиазмом многочисленными последователями.

День всех святых уже не был таким чтимым днем, как в былые времена. Несмотря на то что месса проводилась достаточно рано, чтобы ее могли посетить работающие люди, среди прихожан, выходивших из церкви, не было никого моложе шестидесяти, а большинство выглядели на восемьдесят. Наверное, старые добрые времена уже заканчивались.

В статье о медицинском безобразии упоминалось несколько имен акушеров, большинство из которых либо уже ушли из жизни, либо не практиковали. Список включал доктора Джона Говарда. Я встретил там еще одно знакомое имя – Марта О'Коннор.

Дейв Доннелли позвонил, когда я ехал на юг, и велел мне встретиться с ним на парковке около гостиницы «Каслхилл». Я поставил машину под деревьями и проскрипел по гравию, давя конские каштаны и прелые кленовые листья, к синей машине без опознавательных знаков. Я сел на пассажирское сиденье, и Дейв покрутил массивной головой налево и направо, чтобы убедиться, что никто не подсматривает. Затем повернулся ко мне.

– Ты совсем сдурел, Эд. Ты хоть представляешь, как все это дерьмо выглядит? Как будто ты думаешь, что можешь делать все, что пожелаешь, потому что я буду тебя защищать. Посылаешь офицеров на хер. Что ты о себе воображаешь, мать твою?

– Прости. Я очень устал тогда.

– И не надейся, что Фиона Рид ни о чем не слышала. Уже дано «добро». Тебя схватят по любому поводу – превышение скорости, пьянство, хулиганское поведение, бродяжничество…

– Бродяжничество?

– Ага. Тебе следует поскорее что-то предпринять по этому поводу, иначе тебе конец. И я ничего не смогу поделать. Даже если бы я хотел, не стал бы. Они внимательнее исследуют ту видеозапись, так что ты в любом случае влип. Ты ведь там был, так?

Не отвечая на этот вопрос, я рассказал Дейву все, что мог, по поводу похищения Эмили Говард. Когда я закончил, он сказал:

– Ты появлялся в квартире Дэвида Брэди? Ты как-то трогал место преступления?

– Как выглядит дело против Шейна Говарда?

Дейв сурово посмотрел на меня, потом помахал в воздухе мясистой рукой и фыркнул, как лошадь, которую беспокоят мухи, и хотя она знает, что она крупнее их, приходится с ними мириться.

– Убийца был кем-то, кого она знала, – сказал он.

– Или кем-то, кому она показывала дом. У нее была привычка сближаться и с незнакомыми людьми, особенно если это мужчины.

– Что у тебя есть?

– Ее телефонные звонки. Я разговаривал с ней вчера утром примерно в половине десятого.

– Ты был одним из последних, кто видел ее живой.

– Ей по меньшей мере дважды звонили по делу, пока я там находился. Во всяком случае, по ее манере я решил, что звонки деловые.

– На месте преступления ее телефона не оказалось. Мы ждем сообщений провайдера – он должен сообщить детали. Что-нибудь еще?

– Классный ход – поместить сегодня в газете фотографию Джессики Говард рядом со снимком этой женщины, Мартин.

– Идея Фионы Рид.

– Значит, Говард главный подозреваемый.

– Разумеется, черт побери. Почему? Да потому что он ее муж.

Однажды в Лос-Анджелесе я работал над делом на стороне мужа, который, как считали все копы Голливуда, убил свою жену, хотя он был сфотографирован в китайском квартале в Сан-Франциско за подписью бумаг именно в тот момент, когда раздался выстрел: соседи услышали выстрел, затем скрежет шин через несколько минут, так что время смерти установили точно. Детектив, ведущий это дело, объяснил мне, что если бы мужа сфотографировали за подписью бумаг в Китае, он все равно был бы их главным подозреваемым. Когда я спросил его почему, он ответил, что если бы я когда-нибудь был женат, то понял бы, что больше всех оснований убить жену всегда у ее мужа. Как потом выяснилось, мой клиент был виновен; он убил жену тем утром и нанял мелкого хулигана, поручив ему выстрелить в воздух и уехать от дома в тот момент, когда он организовывал свое алиби. Но кто-то заметил водителя, и как только его поймали, он все выложил. Мораль истории, во всяком случае, для копов – а я был больше копом, чем кем-то другим, – виноват всегда муж, даже если этого не может быть.

– Мы знаем, что Джессика Говард любила позабавиться на стороне. Ее постоянно фотографировали для воскресных газет в ночных клубах с каким-нибудь гонщиком или футболистом. Может быть, она зашла слишком далеко и Шейн Говард не выдержал. Может, Дэвид Брэди стал последней каплей – ведь он, ко всему прочему, являлся еще и бывшим дружком его дочери. Это ведь неправильно, так? Кровь закипела, и он поехал в квартиру Брэди, убил его, а затем рванул назад в Каслхилл и замочил свою жену.

– У вас не хватает улик, я правильно понял?

– Дело техники.

– Иными словами, не хватает.

– Иными словами, убирайся из машины на хер, прежде чем кто-либо заметит, что я разговариваю с тобой, – прорычал Дейв.

– Что-нибудь о Стивене Кейси? – спросил я.

Он протянул мне карточку три на пять с именем и номером.

– Этот человек работал над тем делом.

– Каким делом?

– Ты можешь это выяснить. Теперь пошел вон из машины.

Я захлопнул дверцу, и Дейв завел мотор. Когда он уже собрался тронуться, я наклонился к окну со стороны пассажирского сиденья.

– Дейв, проанализируйте жесткий диск компьютера Брэди. Его почту, кому он отправлял приложения.

– Зачем?

– Сделай это. Ищи домашние порнофильмы и узнай, кому он их посылал.

– Эд, ты там был? Ты ведь там копался, так?

– Спасибо, Дейв, – сказал я, причем действительно имел это в виду. – Я передам тебе все, что у меня есть, как только смогу.

– Я не могу присматривать за тобой, если ты будешь настойчиво продолжать вести себя как последний мудак, – сказал Дейв и уехал, так и не посмотрев мне в глаза.

Глава 12

Я быстрым шагом направился к машине под темнеющим небом. Моей первой мыслью было поехать и прижать Шона Муна. Я медленно двинулся к Вудпарку. Пока ждал зеленого света у гостиницы «Вудпарк», я заметил Джонатана О'Коннора, переходившего дорогу и направлявшегося к автостоянке. На нем было длинное черное пальто и черная бейсбольная шляпа, и шел он с важным видом, чего я раньше за ним не замечал.

Я поехал дальше, в Ханипарк, заметив, что появилась легкая дымка. Во всяком случае, так я подумал сначала. Затем я изменил свое мнение, решив, что это настоящий туман, густой и серый, закрывающий небо. Я проехал мимо трех больших кострищ, одно из которых еще дымилось; в некоторых домах рядом с кострищами были выбиты окна, у стены были обуглены и оплавлены сточные трубы. Туман рвался сквозь тьму, темный, почти черный, но когда я повернул за угол, к дому Муна, и заметил красный отсвет за туманом, я сообразил, что никакой это не туман, а дым. Горел дом Шона Муна, вокруг стояло кольцо зевак, заслонявшихся руками от жара. Уже слышался вой сирен. Я поставил машину и дальше пошел пешком. Я подошел к дому одновременно с полицией, «скорой помощью» и пожарными. Круглый человек без шеи, в пуловере с вырезом и с газетой под мышкой, яростно дымил сигаретой и строил многозначительные рожи, сопровождая их звуками, должными изображать, что лично он не видит здесь ничего нового.

– Просто вспыхнуло, и все? – спросил я.

– Если тебе удобнее в это верить, милости просим, приятель, – сказал человек без шеи.

– Вы что, хотите сказать, что дом подожгли?

– Если вам нравится вкладывать слова в мои уста, тогда другое дело.

Он сделал шаг ко мне, ухмыляясь. Глаза у него слезились, и несло от него застарелым дымом, свежей выпивкой в половине десятого утра и отчаянием. Я немного подвинулся и повернул голову так, чтобы он заметил рану на щеке. Он заметил и отступил.

– Там кто-нибудь был? Мун находился дома?

– Мун? Что Муну там делать?

– Я полагал, дом принадлежит ему. Я с ним вчера разговаривал.

– В самом деле? – Человек без шеи вдруг заинтересовался. – О чем это, приятель? Не о порнофильмах ли?

– Что вы знаете о порнофильмах?

– Я слышал, они там такие фильмы снимали. Причем с молодежью. И собирались их продавать. Это правда?

– Возможно, – предположил я. – Но слушайте, если это не дом Муна, то чей?

Лицо человека без шеи внезапно стало пустым, как будто кто-то щелкнул выключателем. Я нашел в кармане банкноту в пять евро и помахал ею у него под носом.

– Никаких имен. Но здорово, когда кто-то может покупать кабаки и дома повсюду, пить на халяву в регби-клубе, существующем только для богатеньких. Повезло некоторым, мать их, верно?

Снова Брок Тейлор. В этом деле никак без него не обойдешься. Я отдал человеку без шеи пятерку. Он в знак благодарности схватил меня за руку, но я вырвался, подмигнул ему, поднял вверх большой палец и поплелся к своей машине. Я слышал, как он кричит что-то мне вслед. Но я шел сквозь дым и не оглядывался.

Я остановился около дома, откуда наблюдалась гостиница «Вудпарк». Я отсутствовал всего пятнадцать минут, так что был шанс, что Джонатан все еще здесь. После часа ожидания я начал в этом сомневаться; через два часа был готов отказаться от этой идеи, сочтя ее неудачной. Мне повезло, что я не успел уехать, – минут через пятнадцать он вышел вместе с Дарреном и Уэйном Рейлли. У Уэйна нос был забинтован, чему я от души порадовался. Троица постояла несколько минут на автостоянке, согласно кивая друг другу, затем они разошлись. Ну и компания у него.

По дороге к Дэну Макардлу, полицейскому детективу в отставке, я позвонил Сандре Говард и извинился, что так надолго пропал и не позвонил раньше.

– Ничего. В эту ночь мало кто спит.

– Могу себе представить. Как дела у Эмили?

– Она очень расстроена, как ты можешь себе представить. С ней Дэвид Мануэль. Он на нее всегда успокаивающе действует. Деннис сказал, что ты там был. Ты видел… тело. Ты думаешь, Шейн?..

– Я не знаю, Сандра, больше ничего не могу сказать. Не знаю. Но я исхожу из посылки, что он этого не делал.

– Тогда ты все еще с нами. Слава Богу хоть за это. Деннис говорит, что, с его точки зрения, у них нет достаточных улик, чтобы обвинить его.

– Скорее всего это так, – сказал я.

– Эд, я должна перед тобой извиниться. За прошлый вечер.

– За какую часть вечера?

– За пощечину.

– Ладно. Потому что о другой части я не сожалею.

– Я тоже. Я надеялась… мы когда-нибудь сможем повторить. Скоро.

– Я тоже.

Мы немного помолчали.

– Эд?

– Я здесь.

Но ненадолго. Движение стало очень плотным, когда я свернул с шоссе М-50 на Таллат и мне потребовалось все мое внимание.

– Мне придется через минуту отключиться, Сандра.

– Стивен Кейси, – сказала она.

– Да?

– Ричард О'Коннор, мой первый муж. Он был раньше женат. Его жену убил – зарезал – человек, ворвавшийся в дом. Рок тоже пострадал. Это человек… по сути, мальчишка… который ее убил…

– Это был Стивен Кейси?

– Да. Он покончил с собой. Съехал на машине с обрыва в гавань Бельвью. Его нашли в День поминовения усопших в 1985 году. Я не могла… я не должна была тебе это рассказывать; столько всего случилось, я не хотела туда возвращаться. Ты меня понимаешь, Эд?

Что такое Дэвид Мануэль сказал про Говардов? «Имеет значение то, что случилось двадцать, тридцать лет назад».

– Разумеется, я понимаю. Скоро увидимся.

Я отключился, потому что она начала меня спрашивать, когда именно. Что касается Сандры Говард, я себе не доверял. Радовался, что она рассказала мне о Стивене Кейси, но я был далеко не уверен, что она рассказала мне все. Мне самому придется это выяснить, так что лучше пока держаться на расстоянии. Но мне не хотелось держаться на расстоянии, и я сильно сомневался, что это сделаю.

Я проехал через ряд промышленных зон и больших магазинов, куда можно въехать прямо на машине. Жилые кварталы располагались выше, ближе к предгорьям. Кроме того, попадались новые, сверкающие жилые постройки вдоль дороги – в некоторых еще высились подъемные краны. Я свернул с дороги между Таллатом и Джобстауном и въехал в новый жилой комплекс под названием «Платановые поля». Вокруг виднелись следы безуспешных попыток создать ландшафтный дизайн, и примерно штук шесть платанов усыхали под грузом названия; с одной стороны располагалась заправочная станция, с другой – здание склада. Дэн Макардл, открыв мне входную дверь, дожидался меня на одиннадцатом этаже. Его квартира не казалась такой роскошной, как у Дэвида Брэди, все приборы подешевле, мебель проще и функциональнее, но, несмотря на это, создавалось впечатление общежития – это была только крыша над головой, где можно спать, но не дом, где хотелось бы жить – во всяком случае, продолжительное время. Дэн Макардл в коричневой тройке, рубашке и при галстуке, но в домашних тапочках, сверкая стального цвета сединой, пригласил меня сесть за обеденный стол в двух шагах от кухни и гостиной. Пока он готовил чай, которого я не просил, я слушал шум воды в ванной у соседей, телевизор, передающий новости, и голос женщины, ведущей мучительный разговор с провинившимся бойфрендом. Аккуратная, чистая комната пахла табаком, жареной пищей и сосновым освежителем воздуха. Макардл поставил передо мной кружку с чаем и диетическое печенье, и сам сел напротив со своей кружкой.

– Неплохая квартирка, – заметил я.

– Фантастика, верно? – Он говорил с густым старым дублинским акцентом. – Жена умерла, я бродил по дому, детей не нажили, вот я и продал все, получил хорошие деньги, купил три таких вот клетушки – в одной живу, другие две сдаю; хорошее получилось капиталовложение, существенная прибавка к полицейской пенсии. Совсем неплохо.

Он обмакнул печенье в чай и принялся его сосать. Ему было примерно лет семьдесят – серебряные кустистые брови, темно-серые глаза, выдающийся подбородок, чисто выбритый и благоухающий лосьоном; пиджак на слегка обмякшей фигуре казался великоватым, а воротник рубашки далеко отставал от морщинистой шеи. Физически сильный человек, смирившийся с угасанием своей силы или с чем-то похуже. Он как будто прочитал мои мысли, потому что вытащил пачку сигарет «Мейджер» и поставил между нами пепельницу.

– Рак легких. Они мне говорили, чтобы бросил. Только пусть они застрелятся, верно?

Он прикурил сигарету, глубоко затянулся и потом пять минут кашлял. Я пошел к раковине и принес ему чашку воды – не смог найти стакана. Он выпил воду и снова сунул сигарету в рот. Я тоже закурил, и так мы сидели несколько минут молча и курили. Шум из других квартир был настолько громким, что казалось, будто он доносился из той самой комнаты, где мы сидим. Но Макардл не обращал на него внимания, может быть, даже радовался, иногда постукивая пальцами в такт музыкальной заставке на телевидении или поднимая бровь с насмешливым сочувствием к девице, либо кричавшей в трубку, либо жалобно рыдавшей.

– Я надеялся, что вы сможете рассказать что-нибудь о деле Стивена Кейси.

– Так сказал наш храбрый Дейв. Вы ведь с ним давние приятели? Дейв первым приехал в этот дом в тот раз, он был еще совсем зеленым, и я даже подумал, что он не задержится после того, что ему довелось тогда увидеть. Богом клянусь.

– О каком доме речь?

– Дом доктора О'Коннора в Каслхилле, в тупичке почти рядом с гостиницей. Парень постучал в дверь поздно, где-то около девяти вечера. Уже темнело, ранняя осень, сентябрь. Наверное, им не следовало открывать. Но ведь то был дом врача, они привыкли к визитам в разное время, да и, с другой стороны, кто бы не открыл дверь в те времена? Ведь мы об этом думаем только сегодня.

– Итак, они открыли дверь, – поторопил я его. Он, как многие одинокие старики, получив возможность поговорить, пользовался ею от души, вдаваясь в детали и отвлекаясь в сторону.

– Дверь открыла жена, Одри ее звали, и увидела этого парня в куртке с капюшоном и вязаной шапке. Наверное, он пырнул ее ножом сразу, не раздумывая, прямо в сердце, два или три раза, чистая работа, совсем мало крови, толкнул ее в прихожую и захлопнул за собой дверь. Со слов мужа, он тоже вышел и пытался спасти жену, встав перед ней. За это получил порезы на руках и рану в боку. Парень втолкнул его в кладовку под лестницей и запер дверь. Затем он пробежался по комнатам и собрал в мешок серебро и безделушки. Сущую ерунду, на самом деле. Да, и еще медали О'Коннора, завоеванные в регби, – они висели на доске.

– И все? Никаких драгоценностей, никакого сейфа?

– Он очень быстро ушел. Не знаю почему. Разве что проснулась десятилетняя дочь О'Конноров и спустилась с лестницы.

– Значит, Кейси не задумываясь прикончил женщину, не стал убивать мужчину и отказался от грабежа, чтобы не навредить десятилетней девочке? Он же мог ее просто связать?