Текст книги "В тени Большого камня (Роман)"
Автор книги: Давид Маркиш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Телеген, не мешкая, разлил по пиалкам спирт. Мужчины выпили, выдохнули шумно. Мясо шипело, стреляло в горячем жиру.
– Хорошо так жить, – сказал Кудайназар. – Когда жизнь – как это мясо: шипит, стреляет. А на вкус – сладко! – он жевал, чавкал, жадно глотал. – Ешь, Лейла! Сладко тебе?
Лейла часто кивала, «золотые брови» ее звенели: сладко, Кудайназар, очень сладко, очень хорошо! Спасибо тебе, что приехал обратно!
– Что там есть еще? Плов? Боорсаки? Ешьте! Наливай, Телеген!
Телеген ел и пил с удовольствием, Абдильда – через силу. Его заложничество не прошло для него даром. Он устал и хотел спать.
Не успели доесть плов, как приехал Гульмамад с Берды. Услышав хрюканье яков, Абдильда оживился.
– Тащи сюда мешки, Гульмамад! – закричал он, обернувшись к двери. – Тащи, здесь развяжешь!
По содержимому мешков с добычей можно было восстановить маршрут отряда Суек-бая. Туркменские сурого[21]21
Редкий, драгоценный сорт каракуля.
[Закрыть] каракуля шапки чередовались с бухарскими халатами, самаркандские золоченые кальяны – с драгоценным хивинским оружием. Где-то по дороге разграбил Суек русскую церковь: из глубокого и мягкого ташаузского тельпека[22]22
Туркменская меховая шапка.
[Закрыть] торчал серебряный крест, украшенный жемчугом и финифтевыми образками. Один мешок доверху был набит диковинной едой – колбасами, круглыми сырами, жирной соленой рыбой, винными бутылками. Все это добро Кудайназар велел нести на достархон.
– Дай-ка мне халат поменьше, вон тот, вышитый, – указал он Берды, разваливавшему мешки. Встряхнув халат – из него высыпались, стайкой покатились по достархону серебряные монеты, – он набросил его на плечи Лейлы, неотрывно глядевшей на добычу, загромоздившую пол-юрты.
Наконец последний мешок был вскрыт, в нем оказались каракулевые шкурки, ковры и деревянный ящик с брусками мыла.
– Золото где? – строго спросил Абдильда, уставившись на Берды. – Не может такого быть, чтобы не было золота. Я-то знаю…
Берды вопросительно взглянул на Кудайназара.
– Ну! – бросил Кудайназар.
Из-под ковров, из-под халатов Берды извлек небольшой кожаный сундучок, запертый на висячий серебряный замочек. Отодвинув колбасу и рыбу, освободив место, он аккуратно поставил его на достархон.
– Я – секретарь Кудайназара, – подгребая к себе сундучок, бормотал Абдильда. – Мне считать надо…
Сорвав замочек концом кинжала, он, осторожно потрясывая, высыпал из сундучка несколько перстней с круглыми и овальными прозрачными камнями, мешочек золотого песка и длинное ожерелье из золотых монет. Он начал было, перебирая, считать монеты, но Кудайназар, перегнувшись через достархон, толкнул его:
– Дай-ка сюда!
Ожерелье не умещалось в ладони, свешивалось, стекало вниз своими монетами. Неодобрительно поджав губы, смотрел Абдильда на то, как Кудайназар надевает струящийся этот желтый ручеек на тонкую шею его внучки, дочери покойного Курта. Телеген, Гульмамад и Берды молчали, дивясь внезапной удаче этой девчонки.
– Что молчите! – крикнул Кудайназар и яростно, зло ударил себя кулаками по коленям. – Тот молчит, кто валяется в кустах! У него в глазу сук, ему это не надо! – он пнул ногой стопку золотистых каракулевых шкурок. – Берите все! Берите и смейтесь! И ешьте, ешьте!
Быстро побросав перстни и золотой песок в сундучок, Абдильда придвинул его поближе к себе и прикрыл полой халата. Гульмамад и Берды несмело подошли, сели у края достархона.
– Наливай, Телеген, – сказал Кудайназар. – Сегодня Аллах разрешает нам пить. А, Абдильда?
– Разрешает, дорогой Кудайназар, – подтвердил Абдильда. – Иначе зачем бы он послал нам все эти богатства?
Сам Абдильда, однако, пить не стал, а принялся подробно и обстоятельно осматривать добычу. Добравшись до деревянного ящика, он задумчиво уставился на мыльные бруски.
– Эй, Берды! – окликнул он туркмена. – Мыло вы зачем с собой таскали? Там, внутри – что?
– Это не мыло, аксакал, – ответил Берды, вытерев жирные пальцы о штаны. – Это динамит. Как порох, только сильней.
Абдильда поспешно отступил на шаг и оттуда, с новой позиции, разглядывал, вытянув шею, серые бруски.
– Ты можешь разрезать один кусок пополам? – подозрительно спросил он.
– Могу, аксакал, – сказал Берды. – Я умею его взрывать.
– Не надо, – решил Абдильда. – Не режь, пускай лежит.
Закончив осмотр, Абдильда снова подсел к достархону. Никто уже не ел, все сидели, подремывая. Только Лейла из-за плеча Кудайназара во все глаза смотрела на старика.
Абдильда поманил ее.
– Стели постель, ишачка! – шепнул он ей на ухо. – Дорогой Кудайназар, разреши мне идти, или Аллах пошлет меня искать Суек-бая. И гости твои тоже очень устали и хотят ехать домой. Вставайте, вставайте!
Прижимая сундучок к животу, он вытолкал гостей из юрты, вышел последним и закрыл за собой дверь.
Двигаясь быстро, Лейла уже разостлала два одеяла на ковре, одно поверх другого, и положила подушки в изголовье. Подойдя к светильнику, она обернулась к Кудайназару. Он следил за ней.
– Можно? – спросила она.
– Гаси, – сказал Кудайназар.
Сбросив одежду, сняв «золотые брови», Лейла откинула краешек одеяла, легла и лежала не шевелясь. Кудайназар продолжал сидеть у достархона, опершись локтем о подушку. Казалось, он спал.
Тогда она выскользнула из-под одеяла, подползла к нему, стащила с него сапоги. Он протянул руку в темноте, погладил ее по щеке.
– Идем, – сказал Кудайназар.
Тело у нее было худое, послушное. Груди были маленькие, острые.
13
В кибитку Кудайназар наезжал теперь от случая к случаю. Заезжал, сидел, уходил в юрту.
Каменкуль готовила ему чай, жарила свежие боорсаки в бараньем жиру. Она ни о чем не спрашивала мужа, как будто ничего и не произошло, не изменилось в их жизни.
Сына Кудайназар баловал, дарил ему все, что бы он ни попросил – будь то красивая меховая шкурка, драгоценная побрякушка или кусок яркого шелка, из которого Кадам, кромсая его ножом на ленты, делал украшения для баранов и собак. Как-то отец принес ему свое огниво, прицепил поверх полосатого халатика к поясу, сказал:
– Это – береги. Никому не отдавай.
Несколько раз Кудайназар брал Кадама с собой в юрту, кормил его там сладостями, играл с ним в войну, в охоту на барса, давал поездить на своем коне. При Кудайназаре Лейла держалась с ребенком скованно, а когда он не видел, уходил – сама затевала с Кадамом шумные игры, гоняла с ним по окрестным скалам. Не успев поиграть в детстве – теперь, в довольстве и роскоши, она безоглядно наверстывала упущенное. Дневные игры с Кадамом доставляли ей больше удовольствия, чем обременительные ночные игры с его отцом.
Каменкуль не желала Лейле смерти. Она желала ей бесплодия. Никогда прежде не просив ни о чем Бога, она молила его теперь об одном: не дать Лейле ребенка. Для себя она не хотела от Бога ничего, полагая, что все, что ей отпущено, раньше или позже выпадет на ее долю. Просить о возвращении Кудайназара не приходило ей в голову: Кудайназар – хан, и кому еще, как не ему, завести себе вторую жену. Так и должно быть, это в порядке вещей. Но пусть живот этой второй будет пуст, как дырявый кувшин.
Только смерть Лейлы могла вернуть Кудайназара. Но Каменкуль не желала ей смерти.
14
Пятую копию приказа доставил из Оша нарочный. Вскрыв пакет, Иуда Губельман расправил на столе бумажку и прочитал:
«По поступившим сведениям, остатки банды Курманалы Мамедова, именующего себя Суек-баем, перевалили горы восточнее таджикского Гарма и, выйдя к кишлаку Алтын-Киик, соединились там с местными контрреволюционными элементами. Следует ожидать нападения Суек-бая на заставу Кзыл-Су. Приказываю частью имеющихся в наличии сил атаковать кишлак Алтын-Киик и ликвидировать банду Суек-бая».
Контрреволюционные элементы… Частью имеющихся в наличии сил… В Оше, выходит дело, не придают Кудайназару особого значения. Суек-бай – вот что их тревожит. И эта «часть сил» – не хотят, разумеется, начисто оголять ненадежную долину, оставлять ее без присмотра.
О Суек-бае Иуда кое-что слышал. В чаду гражданской войны этот бывший торговец халвой и рахат-лукумом, прикрываясь басмаческим знаменем, сколотил отряд и, кочуя по Средней Азии, грабил всех, кто давал себя ограбить. Худая слава шла о нем по кишлакам: при его приближении жители убегали в горы, уводя семьи и забирая пожитки Суек-бай отличался жестокостью, необычной даже для этих, привычных к проливаемой крови, мест. Он сдирал с людей кожу, жег их живьем на кострах, топил в колодцах. Он не делал никакой разницы между бедными и богатыми, и это в глубине души возмущало Иуду Губельмана более всего. Иуда готов был принять правила страшной игры, в которой проигравший трещит на костре, обложенный, как сырое полено, сухими сучьями. Но явная несправедливость действий Суек-бая доводила Иуду до злобного бешенства. Он жаждал избавить от него беззащитных бедняков, жаждал его убить.
По дороге к этой цели висел над пропастью Большой камень.
Для атаки Иуда выделил двадцать пять бойцов, с пулеметом, и дал двадцать четыре часа на подготовку к операции. Был срочно найден надежный проводник, которого для еще большей надежности заперли в сарай, чтоб он никому случайно не проболтался. Надежного проводника искал, чтобы не вызывать подозрений у местного населения, еще более надежный повар-узбек. Этот повар, поставленный на ноги Кудайназаровым мумие, рыская в поисках проводника, послал подростка – племянника своей свояченицы – в Алтын-Киик с наказом передать, что нападение на кишлак назначено на послезавтра. Подросток выехал немедленно, прибыл в Алтын-Киик глубокой ночью и был доставлен в юрту. Выслушав посланца, Кудайназар приказал вызвать к нему Абдильду, Телегена и Берды.
Наутро Кудайназар с Берды выехали к Большому камню.
– Динамит большую силу имеет, – рассказывал Берды по дороге. – Если у тебя, положим, один кусок – кибитку можно на воздух поднять. Положим, сто кусков – гору можно поднять. Положим, тыща – тогда что хочешь можно поднять! А как же!
Кудайназар слушал внимательно, спрашивал:
– А он не отсырел, твой динамит? Не засох?
– Ни-ни! – возмущался Берды. – Так не бывает!
Кудайназар оставил Берды у Большого камня, а сам поехал дальше, вниз по ущелью. Берды долго лазал вокруг камня, присматривался, принюхивался, выгребал ладонями каменный мусор из щелей и дыр. Распаковав свои мыльные брусочки, он прилаживал их то в одно место, то в другое, – пока наконец не распределил все их по щелям. Потом он разрезал толстый шнур на равные куски – по количеству заложенных брусков, подсоединил концы этих кусков к брускам, а сами провода протянул на каменную площадочку над камнем, – на ту самую площадочку, с которой стрелял Кудайназар с Телегеном по людям Иуды Губельмана два месяца тому назад.
Кудайназар скоро вернулся к Берды из своей разведки, а к вечеру к Большому камню подъехал Абдильда с Телегеном и Гульмамадом, с тремя таджиками и пятью узбеками покойного Суек-бая – со всеми, кто в состоянии был в Алтын-Киике стрелять, резать и швырять камни.
Связав лошадей приехавших в цепочку, Гульмамад угнал их обратно за перевал.
– Слушайте меня и запоминайте, – сказал Кудайназар, когда все одиннадцать человек собрались на площадке под Большим камнем. – Завтра сюда придут урусы, и мы будем с ними драться. Если мы будем плохо драться, они убьют нас всех и захватят кишлак. У урусов нам нечего взять, кроме их оружия, их коней и их жизни, – и это вся добыча. Пусть их жизнь принадлежит мне, а все остальное вам. Не добивайте раненых, не убивайте, если сможете не убить без вреда для дела. Если Аллах захочет, он даст им крылья, чтоб они улетели обратно к себе в Урусию… Сейчас Абдильда возьмет троих из вас и пойдет с вами отсюда назад, за Большой камень. Там вы подыметесь выше тропы и спрячетесь, каждый в отдельности – но так, чтоб выход с этой площадки и тропа были вам видны. Шестеро пойдут со мной вперед, и мы сделаем то же самое. Берды останется здесь. Когда появятся урусы, мы немного пропустим их, а потом начнем стрелять, чтобы они скакали сюда и укрылись под Большим камнем. Если они проскачут Большой камень – стреляйте и загоните их обратно на эту площадку… Телеген, ты пойдешь со мной.
Через пятнадцать минут площадка была пуста. Наверху, над камнем, на тесной террасе, защищенной скальным бруствером, спал Берды, завернувшись в овчину и положив голову на моток толстого шнура.
Иуда поднял свой отряд в пятом часу утра. Уже светало, оба хребта по сторонам долины были окрашены в густо-розовый цвет, а небо над ними с каждой минутой меняло свою окраску: из лилового оно сделалось нежно-зеленым, потом желтым, потом кроваво-красным.
Отряд шел рысью, огибая спящий кишлак Кзыл-Су по дуге. Перейдя реку, всадники вытянулись в цепочку и перешли на галоп. Иуда то возглавлял отряд, то пропускал его мимо себя и шел замыкающим. Он думал о том, как не дать Суек-баю уйти на ледник, как отрезать ему путь и загнать его в тупиковую каменную щель. О Кудайназаре он старался не думать.
Все было уже передумано этой ночью. Если бы только Кудайназар согласился повести его отряд из Алтын-Киика в погоню за Суек-баем! Это сняло бы с него обвинение в басмачестве, это спасло бы его от пули во дворе заставы. Это – и еще объявленная на прошлой неделе амнистия для басмачей, добровольно сдающихся в плен.
Но Иуда знал: Кудайназар не согласится. Он, скорее всего, погибнет в этом бою, на пороге своей кибитки.
Получив приказ, Иуда решил было передать командование ударной группой своему заместителю, а самому остаться в Кзыл-Су: это было в его власти. Он бы так и сделал – если бы на месте Суек-бая оказался какой-нибудь басмаческий командир. Но Суек-бая Иуда Губельман хотел взять собственными руками.
После получаса скачки отряд втянулся в голое ущелье. Ущелье полого подымалось к далекому перевалу, река с каждым километром сужалась и набирала скорость. Тропа, вильнув в последний раз вдоль реки, круто прыгнула вверх, на левый склон, и шла теперь параллельно реке, в трехстах метрах над дном ущелья.
Отряд перешел на рысь, потом на шаг. Иуда приказал растянуться, держать интервал в двадцать метров. Нащупав в бинокль Большой камень, он вызвал из строя одного из тех двоих солдат, что ушли от Кудайназаровых пуль.
– Ну-ка, погляди, – он протянул солдату бинокль. – Где это было?
– Точно тут, товарищ командир! – сказал солдат, поводив биноклем. – Не доходя этого чертова камня. Как раз под него лошадь Бабенко утащила, Ваню. А они, звери, над камнем сидели, прятались там.
Звери, подумал Иуда. Ну да, звери: прятались. Хорошо, что не взял с собой Николая Бабенко. Он за брата весь кишлак бы зарубил: и женщин, и детей.
– Возвращайся в строй, – приказал он солдату. – Пулеметчик и заряжающий – в хвост!
Перестраиваться на ходу, на узкой тропе, было трудно: лошади храпели, пятились. Пришлось остановиться.
– Метрах в пятистах от Большого камня я тебя оставлю, – сказал Иуда командиру пулеметного расчета. – В случае чего, ты меня прикроешь, понял? Не нравится мне что-то этот камень… Бей поверху, своих, смотри, не задень.
Иуда с пулеметчиками замыкали теперь колонну. В полукилометре от камня он остановился, указал: здесь.
– Тропу не перегораживайте. Как пройдем камень – догоняйте, – сказал Иуда, отъезжая. Со своего места он видел, как голова растянувшегося отряда уже подползала к Большому камню.
Он отъехал на полсотни метров, когда выстрел, стукнувший сзади, свалил его лошадь. Падая, он ударился головой и потерял сознание. Лошадь накрыла его.
Стрелял Кудайназар. Он узнал Иуду из своего каменного укрытия над тропой, где он сидел бок о бок с Телегеном, пропустил его и выстрелил в лошадь. Его выстрел служил сигналом: вдоль тропы, до самого Большого камня, поднялась беспорядочная частая стрельба. Всадники заметались, отстреливаясь, часть из них поскакала вперед, часть повернула обратно. Высунувшись из укрытия по пояс, Телеген бил по отходящим. Первая же пулеметная очередь отшвырнула его, бросила спиной на скалу. Он сполз на землю и остался сидеть, уронив голову на грудь, прошитую наискось пулевой строчкой. Винтовка его скатилась по склону, перепрыгнула через тропу и полетела в пропасть, увлекая за собой мелкие камни.
Пулемет поливал огнем вдоль тропы, вжимая людей Кудайназара в их укрытия. Пулеметчики не видны были за щитком. Последний из отступающих, с ходу перескочив через придавленного лошадью Губельмана, брал разбег перед препятствием: пулеметчиками, прижавшимися со своим пулеметом к самой кромке тропы над обрывом. Четыре конских корпуса оставалось всаднику до пулемета, четыре скачка. Сейчас пулемет замолчит, пропуская своего… Раз, считал скачки Кудайназар, два, три, четыре. На счете «четыре» он выпрямился во весь рост и, почти не целясь, выстрелил в поравнявшуюся с замолчавшим пулеметом лошадь. Лошадь дернула на скаку всеми четырьмя ногами и, обрушившись на пулемет, утащила его вместе с расчетом и собственным седоком в обрыв.
Он глядел, не скрываясь, как медленно валится лошадь, когда сильный тупой удар толкнул его в левое плечо. Пригибаясь, прижав ладонь к месту удара, он оглянулся на Большой камень: там стреляли, пулемет больше им не мешал. Сидя на каменном дне своего укрытия, рядом с мертвым Телегеном, он видел, как последние всадники скрылись под Большим камнем – и сразу по другую его сторону дробью посыпались выстрелы: это, загоняя солдат обратно на площадку, открыли огонь люди Абдильды.
Потом, все сильнее прижимая мокрую ладонь к ране, он увидел, как Большой камень снялся со своего места, подпрыгнул, на миг повис в воздухе и рухнул на площадку. И сразу упруго дохнул в уши, налетел грохот взрыва. Дым и каменная пыль медленно подымались над Большим камнем, закрывшим дорогу на Алтын-Киик.
Повесив карабин на шею, придерживая раненое плечо здоровой рукой, Кудайназар сполз на тропу. У него кружилась голова, он шел медленно. Добравшись до убитой лошади, он сел на труп и, наклонившись, стал понемногу вытягивать из-под него Иудины руки, сначала одну, потом другую. Проделав это, он достал из-за пазухи обернутую в войлок бутылку с водой, выпил несколько глотков, а остальное вылил на лицо Иуды. Иуда шевельнул головой и открыл глаза.
– Вылезай, начальник, – сказал Кудайназар и через силу раздвинул губы в улыбке. – Узнал?
– Зарежешь меня? – спросил Иуда.
– Нет, – сказал Кудайназар, подымая правую руку к плечу. Плечо немело, рука наливалась чужой тяжестью.
Упираясь освобожденными руками в камни, Иуда выбирался из-под лошади.
– Ты ранен? – спросил Иуда. – Дай-ка ножик.
Кудайназар показал подбородком на свой ремень.
– Не зарежешь? – спросил он и снова с трудом улыбнулся. – Кончился бой…
Дотянувшись, Иуда вытянул нож и, снизу вверх, от раструба, вспорол рукав Кудайназарова халата. Потом вытащил из кармана гимнастерки моток бинта с ватной прикладкой и туго перетянул плечо Кудайназара.
– Кости целы, – сказал Иуда. – Теперь дай-ка я ноги вытащу.
Он высвободился, оглянулся, увидел шапку пыли, висящую над обвалившимся Большим камнем.
– Сколько там моих солдат? – не глядя на Кудайназара, спросил Иуда. – Все?
– Нет, – сказал Кудайназар. – Не знаю. Половина.
– Это Суек-бай? – повернулся Иуда к Кудайназару.
– Нет, – сказал Кудайназар. – Мы его убили.
Иуда зажмурился, сжал ладонями лицо.
– Что ты сделал… – сказал Иуда. – Что ты сделал…
– Так мы договорились, начальник, – сказал Кудайназар. – Так я сделал.
Застучали копыта – к ним скакал по тропе Абдильда с подставным конем в поводу. Узнав Иуду, он ощерился приветливо. Потом увидел повязку с кровавым пятном на плече Кудайназара.
– Ранен?!
– Уходи, Абдильда, – сказал Кудайназар. – Оставь коней и уходи. Жди меня у Большого камня.
Свирепо оглядываясь на Иуду, Абдильда поплелся по тропе.
– Езжай, начальник, – сказал Кудайназар. – Возьми коня и поезжай домой. И я поеду.
– Нет у меня дома, Кудайназар, – сказал Иуда Губельман. – Ничего больше нету… Слушай! – он положил руку на здоровое плечо Кудайназара. – Приезжай на заставу. Сам, по собственной воле. Я скажу, что Большой камень взорвал Суек-бай и сам тут погиб. Что его люди тебя ранили. Иначе тебе – смерть, не сегодня, так через неделю, через две! У меня никого нет, а у тебя сын растет…
– Ты ему школу тут построишь, – сказал Кудайназар и поморщился – не вышло улыбки. – Вон, Телегена тоже убили… Поезжай, начальник. Может, увидимся еще, кто знает… Помоги мне только сесть.
Иуда подставил плечо, и Кудайназар, перевалившись в седло, поехал шагом к Большому камню.
Поехал и Иуда – в другую сторону пути.
15
Вторую неделю после боя у Большого камня Кудайназар не показывался в кибитке – отлеживался в юрте, кутаясь в халат, в шубу, в шерстяное одеяло. Его знобило, рана заживала медленно, трудно. Лейла и смирный Гульмамад неотлучно находились при нем. Целый и невредимый Абдильда приезжал, садился в ногах больного, рассуждал о золотых и серебряных дорогах Аллаха, по которым идут теперь Телеген, и Берды, и еще двое таджиков, и еще трое узбеков.
Кудайназар слушал молча, думал о буйном Телегене, шагающем по серебряной и золотой дороге. Бедный Телеген! Нет там бесполезных камней, нечего ему таскать… Кудайназар жалел Телегена, день за днем переживал его смерть – и иногда удивлялся этому.
Однажды к нему привезли Кадама. Мальчик, наслышанный о ранении отца, был тих, серьезен. Сидя у его плеча, он ел варенье из запасов Суек-бая.
– Мама как? – спросил Кудайназар, с удовольствием глядя, как сын ест.
– Хорошо, – сказал Кадам. – Когда ты придешь домой?
Кудайназар оглянулся – Лейла подгоняла большой бухарский халат щуплому Гульмамаду.
– Это мама велела узнать? – спросил Кудайназар.
– Нет, – насупился Кадам. – То есть она не велела тебе говорить… Когда придешь?
– Вот встану и приду, – сказал Кудайназар. – Ты ешь… Маме скажи, чтоб пришла.
– Я звал, – сказал Кадам. – А она не идет.
Каменкуль пришла в конце второй недели вечером.
– Я пришла, – сказала Каменкуль, подойдя к Кудайназару. – Больно?
– Больно пока, – сказал Кудайназар. – Хорошо, что пришла.
– Хорошо тут у тебя, – сказала Каменкуль, оглядывая юрту. – Здравствуй, Гульмамад. – На Лейлу она не глядела, как будто ее тут не было вовсе. Не обязана она была глядеть на Лейлу, вот и все.
– Лейла, сделай чай, – сказал Кудайназар. – Достархон положи.
– Нет, – сказала Каменкуль. – Не надо, Гульмамад. – Как будто это Гульмамаду велено было кипятить воду и звенеть пиалками. – Я сказать тебе что-то должна, важное дело.
– Не хочешь при ней? – не понижая голоса, спросил Кудайназар. – Выйди, Лейла.
Бренча украшениями, Лейла медленно поднялась с ковра – она сидела против Каменкуль, по другую сторону Кудайназаровой постели. Теперь женщины глядели друг на друга: Лейла – с угрозой, а Каменкуль со змеиной улыбкой.
– Ты тоже, Гульмамад, – сказал Кудайназар. – Подождите там.
Гульмамад вышел вслед за Лейлой. Ему было приятнее сидеть с ней на улице, чем без нее – в юрте.
– Узбек у меня был от урусского начальника, – сказала Каменкуль, поправляя подушку под плечом Кудайназара. – Прощение пришло басмачам, которые сами придут. Начальник велел передать: приезжай.
– Что за узбек? – Кудайназар глядел колко.
– Повар, – сказала Каменкуль. – Он говорит, ты ему когда-то помог. Он еще говорит: быстрей надо ехать, пока урусский начальник тут. Отправляют его куда-то отсюда… Что сделаешь, Кудайназар?
– Посмотрим, – неохотно сказал Кудайназар. – Отправляют, значит, Иуду…
– Я завтра приду еще, – поднялась Каменкуль. – Может, поедешь, Кудайназар?
– Оставайся, – попросил Кудайназар. – Может, поеду завтра.
Не двигаясь с места, Каменкуль отрицательно покачала головой. Она стояла и глядела на мужа, на его лицо, на его плечо. Она не могла остаться, не хотела уйти. Она ничего не могла – только Кудайназар мог.
– Ты ведь не один, – как бы извиняясь, сказала Каменкуль. – Гульмамад здесь, и эта…
Она бы осталась, конечно, осталась.
– Гульмамада позови, – сказал Кудайназар. – И сядь, не стой.
Гульмамад вошел, остановился у постели.
– Слушай, Гульмамад, – словно бы ловя разбежавшиеся вдруг слова, сказал Кудайназар. – Тут вот, значит, дело какое… Я вижу, тебе Лейла нравится. Бери ее себе, друг! Женись на ней, что ли – она пойдет. Юрту эту и все тут – себе возьмите… Ну, что?
Гульмамад прикидывал что-то, соображал.
– А если не пойдет? – мигая, горестно сказал Гульмамад.
– Пойдет, пойдет, – успокоил Кудайназар. – А не пойдет – возьмешь, смирный ты человек… И, знаешь – забери ее сейчас в кишлак. Скажи: Кудайназар велел. Завтра утром я уеду, а вы тогда возвращайтесь сюда жить.
– Сказать, что ты так велел? – переспросил Гульмамад.
– Так и скажи, – подтвердил Кудайназар. – И не забудь сказать, что это все добро – ваше.
– Спасибо тебе, Кудайназар, – пятясь к двери, сказал Гульмамад. – Я пойду тогда…
– Иди, – отпустил Кудайназар.
Дверь закрылась за Гульмамадом.
А Каменкуль уже разводила огонь в очаге, стучала пиалками, перетирая их шелковой тряпкой.
Ночью, лежа рядом с Кудайназаром на подстеленном сбоку коврике, Каменкуль плакала. Она плакала тихо, стараясь не вздрагивать и не тревожить Кудайназара. Она смеялась бы, если б могла не плакать.
16
Вот и Большой камень. На новом месте лежится ему прочней, надежней. Едва намеченная тропа обходит его поверху.
Берды лежит под камнем, русские лежат. Отсюда начинаются их золотые и серебряные дороги.
Поднявшись на камень, Кудайназар остановил коня. Река глухо гудела в ущелье, пересвистывались сурки, красными столбиками стоя у своих нор. Свежий ветер пах дикой горной жизнью, как будто никогда не пролетал он над кибитками кишлаков.
– Смотри, Кадам, – сказал Кудайназар. – Вон там наш Алтын-Киик…
Мальчик оглянулся. Ему было тесно сидеть в седле перед отцом, он ерзал.
– А где площадка? – спросил Кадам.
– Нету, – сказал Кудайназар. – Камень упал… Ну, поехали.
Тропа спускалась к устью ущелья, к реке. Горы по бокам ущелья стали положе и выше. Утих ветер, и солнце припекало без помех.
Проехав брод, Кудайназар в обход кишлака взял направление на заставу. Он ехал шагом, не понукал коня. Все пространство между бродом и заставой зеленело травой.
Ворота заставы были притворены, но не заперты, и Кудайназар, толкнув створку рукоятью камчи, въехал во двор. Несколько солдат сидели на лавке, позади коновязи. Не глядя на них, Кудайназар проехал мимо, к дому.
Крик «Кудай!» совпал со звуком выстрела. Бабенко Николай, брат Ивана, оттягивал затвор, выбрасывая стреляную гильзу.
Кудайназар выпустил повод и, заваливаясь вбок, соскользнул с седла на землю. Через двор от дома к нему бежал Иуда Губельман.
Кадам развернул коня, припал к холке, поскакал за ворота. Теперь сидеть в седле было просторно, удобно.
Кадам хорошо знал дорогу домой.
