Текст книги "В тени Большого камня (Роман)"

Автор книги: Давид Маркиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– А, – сказал Мурза. – Теперь помню… Дома сестра.

– Давай, поезжай, – скомандовал почтарь. – Она помогать будет. К ночи там будете.

– Слушай, сохнет! – открыв глаза, ускорил Саид-ака отвлекшегося Мурзу. – Сохнет пена!

– Лошадей где взять? – спросил Мурза, правя бритву на ремешке.

– Я, может, сельсоветскую дам одну, – подал голос из глубины кресла Саид-ака. – Брей давай!

– Ну вот, – заключил почтарь. – Одна уже есть… Пошли, Мурза!

– Как пошли! – приподнялся в кресле Саид-ака. – А бриться?

– Да ладно тебе! – урезонили Саид-аку из толпы. – Сам добреешься.

– Женщина, что ли?

– Твой отец носил бороду.

– Слушай, бриться надо! – настаивал на своем Саид-ака.

– А ну, давай сюда! – чуть ни силком отобрал бритву у Мурзы огромный, с недельной щетиной на щеках малый в кожаном пальто и кожаной шапке, завязанной тесемками под подбородком. – Я знаешь как брею!

– Правильно! – поддержали из толпы. – Он же в армии научился.

Доброволец засучил кожаные рукава и решительно подошел к Саиду с бритвой в руке. Умиротворенно закрыв глаза, Саид-ака вытянулся в кресле.

Одеколон не забудь! – крикнул подталкиваемый к двери Мурза. – Квасцы в банке! Кровь останавливать, знаешь?

– Бумажкой лучше заклеить, – возразил доброволец, приступая.

– Лошадь вторую где взять? – выйдя следом за почтарем, спросил Мурза.

– Где где… – поморщился почтарь. – Свою возьми.

– Нет у меня! – остановился Мурза. – Пастух я, что ли?

– Я поеду, – сказал старик и поглубже нахлобучил на лоб свою шапчонку. – Вон у меня лошадь.

– Тебе зачем беспокоиться, аксакал? – спросил почтарь. – Вон как метет… А я вертолет вызвал, – загнул палец почтарь, – Мурзу послал, – загнул другой. – Людям помогать надо!

– Кадам пригласил меня на свадьбу в свое время, – уклончиво сказал старик.

6

Буран кончился, редкие хлопья снега падали теперь вертикально – не заметало. Кадам спешил, погонял. Подставная лошадь легко вынимала ноги из глубокого снега.

На гребне перевала Кадам остановился. Долго, пристально глядел он назад, вслушивался. Нет, никто не едет вслед за ним, и вертолет не летит… Ущелье было пусто, словно все здесь вымерло, все схоронено в голубом вечернем снегу – и зверье, и птицы.

Кадам отпустил повод, стал спускаться в обрыв.

Чуя конец пути, лошади шли ходко, скользили. Кадам не сдерживал их: подковы свежие, не упадут. Подъехав к своему дому, он спешился и завел лошадей в конюшню.

Конюшня подстроена была к стене дома, и всякий домовой звук был слышен здесь отчетливо. Кадам привалился к плечу своего жеребца, слушал со страхом и с надеждой. Тихо за стеной, как будто и там все завалено снегом.

Дремали, опустив головы, усталые лошади.

Кадам вышел из конюшни. Вдруг за его спиной рванулся, ударил о стенку стойла испуганный жеребец: кричала Айша. Она кричала сквозь зубы, хрипло, страшно.

Кадам бросился к двери и на пороге столкнулся с Гульмамадом.

– Что! – выдохнул Кадам.

Гульмамад отрицательно кивнул головой.

– Акушерка где? – спросил Гульмамад.

– Нет, – сказал Кадам. – Нет! – закричал Кадам. – Никого нет! Нигде! – Стонала, захлебывалась Айша за дверью. Кадам схватил Гульмамада за ворот халата, тряс его, кричал. – Я сам есть, руки у меня есть, глаза есть! Больше ничего нет!

Отпустив Гульмамада, Кадам прислонился головой к его плечу. Стоял молча, не шевелясь. Потом отстранился медленно.

– Иди, поспи, – сказал Гульмамад. – Ты не виноват.

– Виноват, – прошептал Кадам. – Все люди виноваты. Никто не пришел ко мне, понимаешь ты? Волки пришли бы, волки!

– Иди, поспи, – повторил Гульмамад. – Тебе спать надо.

– Я здесь посижу, – сказал Кадам, вдруг успокоившись. – Не хочу смотреть. А ты иди туда.

Кадам опустился на порог и сидел, подперев голову руками. Никого нет, никто не приехал! Все снег замел – и зверье, и людей. Один Кадам остался на белом свете.

Сидел Кадам, глядел в землю.

А из зарослей арчи вылетела сорока. Не та ли это, которую он убил третьего дня, или неделю, или год назад? Кадам не знал – он не смотрел, не видел.

Сорока летела к нему из арчатника, низко, а за ней десятки сорок, сотни других птиц. Птицы летели почти бесшумно. Они пронеслись мимо дома, мимо Кадама, почти задев его теплыми крыльями.

Киик появился на склоне горы. Старый киик, вожак, он высоко держал голову, увенчанную мощными, загнутыми назад рогами. Он всмотрелся, вслушался. Потом шагнул вперед – осторожно, разведочно. И длинными прыжками начал спускаться с откоса.

За кииком кучно шло его стадо. Киики – самцы и самки с детенышами – скатывались с горы волнами; казалось, что поверхность горы пришла в движение.

Вот и архары пошли с другой горы. Их много – десятки, сотни. Они идут, проходят, как на немыслимом параде. Они пришли – хотя этого и не может быть! Они пришли к охотнику в минуту его смерти от одиночества среди ему подобных. Кого из них, скольких застрелил Кадам за свою жизнь?

Кадам не знал. Он, наверное, думал о том, что это было бы справедливо – если бы пришли к нему сейчас звери, которых он любил и понимал, звери, убитые им в поте лица, в открытом бою, с риском для жизни и ради сохранения жизни.

Летели птицы, длинными прыжками двигались козлы. Они приближались к Кадамову дому, они обтекали его и уходили дальше, к реке. Кадам был теперь не один – сотни живых существ окружали его.

Барсы шли поодиночке, им неведомо стадное чувство.

Легко бежали розовые рыси на длинных ногах.

Ковылял, переваливаясь, медведь, и жирные киики не боялись его.

– Эй, э-ге-гей! – закричал всадник, возникший в полусотне метров на тропе, ведущей с перевала. За первым всадником ехал второй.

Кадам поднял голову – животные уходили в густеющих сумерках к реке, последние из них исчезли в зарослях на берегу. Они сделали свое дело, пришли – а теперь уходили.

Поднявшись, Кадам шагнул навстречу всадникам – и застыл, испуганно и изумленно вглядываясь в снег. Весь снег вокруг, куда хватает глаз, был истоптан, изрыт свежими звериными следами.

Кадам нагнулся и, осторожно проводя по снегу рукой, ощупал следы негнущимися пальцами: здесь прошел барс, здесь архар. А здесь – волк.

Всадники подъехали к Кадаму – мужчина и женщина. Одежда их обледенела, они словно бы покрылись хрустальной оболочкой, кое-где треснувшей.

– Послушай, уважаемый, – спросил старик с седла. – Кадам где здесь живет?

Кадам смотрел на следы, на всадников, снова на следы.

– Приехали… – сказал Кадам, беря лошадей под уздцы. – Приехали…

– Этот дом? – спросил старик. – А где Кадам?

– Все правильно; – сказал Кадам. – Я Кадам.

– Кадам! – воскликнул старик, слезая с седла. – А я тебя сразу и не узнал. Второй раз уже не узнал!

Кадам удивленно взглянул на старика – он не знал этого человека.

– Радуется! – объяснил старик, повернувшись к женщине.

Держа поводья, Кадам открыл двери своего дома и пропустил приехавших. В одной рубашке выскочил Джура, завел лошадей в конюшню. Пегий меринок старика еле передвигал ноги.

А Кадам опустился на колени в снег, на следы.

Снег был чист, нетронут, как свежевыглаженное полотно.

Кадам поднялся, оглянулся – вокруг него лежало ровное, покрытое голубым искрящимся снегом пространство.

Беспомощно, недоуменно глядел Кадам.

Из близкого арчатника донесся резкий птичий голос, Кадам всмотрелся, заметил в кустах сороку и вздохнул, наконец, облегченно. Беспокойная эта птица вертелась на ветке, поглядывала на Кадама и не улетала.

Медленно, не скрываясь, шел охотник Кадам к арчатнику, шел, растворяясь в голубизне вечернего снега, в синих сумерках, ползущих ему навстречу из-за перевала.