Текст книги "В тени Большого камня (Роман)"

Автор книги: Давид Маркиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Так – в тряпье и в калошах – и привез ее Абдильда в новую юрту. Она, до обыкновению, не спросила, куда ее везут – раз везут – значит, так надо Абдильде. Большая, белого войлока юрта ей очень понравилась. Невиданная роскошь внутреннего убранства вовсе сбила ее с толку. Полагавшая, что доставили ее сюда для уборки или другой подсобной работы, она не могла и вообразить – а озабоченного Абдильду вопросами не тревожила, – что за место отведено ей здесь, на мягких коврах. Она решила ждать, потому что ничего другого ей не оставалось.

Ждать пришлось долго: Абдильда вместе с тремя таджиками, ставившими юрту, вернулся в кишлак. Убедившись, что она здесь одна, Лейла почувствовала себя свободней. Она пробовала пальцем ворс красных текинских и голубых персидских ковров, щупала сложенные стопкой против входа шерстяные одеяла, крытые пунцовым щелком. Поколебавшись немного, она откинула крышку резного, украшенного белыми жестяными цветами сундука и с восторгом обнаружила там клад: на китайском шелке, на гранатовом бархате разбросаны были серебряные украшения: кольца, броши, булавки, подвески, ожерелья. Она зачарованно и жадно выгребла все это богатство из сундука и на его дне, под тканями, нашла серебряное полированное зеркало в медной резной рамке. Глядя в его овал, она едва ли не со страхом обнаружила на своем, никогда не виденном прежде лице красивый тонкий нос с маленькими плоскими ноздрями, широко расставленные, крупные густо-коричневые глаза, выпуклые крепкие губы над резко сужающимся книзу острым подбородком. Отведя руку с зеркалом, она внимательно осмотрела еще и длинную шею, уходящую в засаленный ворот платья. Что-то ей здесь не понравилось; оттянув пальцами ворот, она повертела головой, не отводя глаз от зеркала, а потом свободной рукой подняла с ковра ближнее к ней ожерелье из бус и монет и приложила его к груди. Впервые в жизни уродливая грязная одежда вызвала в ней чувство злости и протеста. Бросив зеркало, она рывком отмотала от бархатного столба длинную широкую полосу и завернулась в нее – вся, по самую шею, выпростав только руки. Скрепив тяжелую ткань у горла серебряной защепкой, украшенной мелкой бирюзой, она освобождено потянулась всем своим гибким и сильным телом и улыбнулась улыбкой счастливого спящего человека. Сидя на красном ковре, в гранатовом бархатном мешке, она, спеша, надевала на себя одно за другим ожерелья и кольца, прикалывала и цепляла броши и подвески. Когда на ковре не осталось ничего, она тесно свела руки на груди, локоть к локтю, как будто обняла, и держала, не пускала самое себя, – и так сидела, неподвижно и тихо.

На вошедшего с мешком Абдильду она взглянула как бы из другого мира, куда ему нет доступа. Она, пожалуй, готова была сейчас принять смерть – чтобы остаться так навсегда, в бархате и серебре.

Но Абдильда, мельком на нее взглянув, не схватился за нож, а усмехнулся даже как бы и одобрительно. Опустив на ковер мешок, он выбросил из него ворох женской одежды: платье, шаровары, красный чапан и мягкие кожаные сапожки.

– Надень, – коротко приказал он.

Выбравшись из своего бренчащего балахона, Лейла, подняв одежду, ушла с ней за занавеску. Спустя малое время она появилась оттуда – другая, как бы вдруг повзрослевшая и не принадлежащая никому.

– Поди сюда, – сказал Абдильда, и она подошла, но не очень близко.

Нагнувшись над мешком, Абдильда пошарил в нем руками и вытащил «золотые брови» – наголовный обруч с привешенными к нему золотыми стрелками, главное украшение невесты.

– На!

Настороженно глядя на старика, Лейла надела обруч на голову.

– Красивая девка, – цепко оглядывая внучку, пробормотал Абдильда. – Худая только…

– Это все – мне? – спросила Лейла и вытянула голову, как бы боясь не расслышать ответа.

– Тут усьма в банке, – не ответил Абдильда, – брови намажь… И прибери – скоро жених приедет.

Выйдя из юрты, он долго глядел на кишлак внизу. Потом подошел к лошади и, вздыхая, стал отвязывать от седла баранью тушу, розовую и еще теплую.

Крутя ручку сепаратора, Каменкуль неизменно получала от этого удовольствие. Вот и сейчас, закончив уже крутить, она испытывала благодушие и приятную легкость, праздничное какое-то головокружение – как будто бы это она сама только что плескалась и кружилась в молочной пене и теперь вот стала масляной и гладкой.

– Скажи, Кудайназар, – позвала она, – что это за юрту ставит Абдильда в Коинды?

Кудайназар плел камчу из девяти тонких, как шпагат, полосок сырой киичьей кожи. Закусывая зубами конец полоски, он с силой натягивал ее, а пальцами выравнивал, округлял тугое тело камчи. Нелегко плести камчу из девяти полосок.

– Дурит Абдильда, – сказал Кудайназар. – Он думает, что я настоящий хан. Иначе зачем мне юрта в Коинды?

– Мы переедем жить в юрту? – спросила Каменкуль. – Здесь все под рукой, и соседи…

– Нет, что ты, – рассеянно сказал Кудайназар, опуская камчу в тазик с водой. – Я съезжу сегодня, посмотрю – и все. Чтоб Абдильда не обижался.

– Таджики говорят, что там красиво, – сказала Каменкуль, подсаживаясь поближе к мужу. – И юрта – белая.

– Белая, – подтвердил Кудайназар. – Я еще не видал… Это Абдильды юрта, сколько лет она у него в чулане пролежала – хоть проветрит.

– Абдильда хитрый, – сказала Каменкуль. – Всю жизнь сидел на своем добре, а теперь вдруг слез. – Она быстро повернула голову, взглянула через плечо, сепаратор стоял на своем месте, на сундуке, накрытый ситцевой тряпкой.

– Он себя не обойдет, – сказал Кудайназар, разминая камчу в воде, – ты не бойся… Старый, старый – а голова у него варит хорошо.

– А этот урус, что приезжал, сахар привез, – спросила вдруг Каменкуль, – он умер? У Большого камня?

– Что это ты вспомнила! – недовольно сказал Кудайназар, вытягивая камчу из тазика.

– Он был не хитрый, – сказала Каменкуль.

– Он не хитрый, – в упор глядя на жену, сказал Кудайназар. – Он – страшный.

Каменкуль молчала, и несогласное это молчание ударило, стегнуло Кудайназара.

– Страшный! – крикнул он, отшвыривая камчу. Мелькнув, камча ударилась о стену и оставила на серой глине влажный змеиный след. – Он не может понять, что мы за люди, и жалеет нас! Он все здесь хочет сделать по-своему – а нам этого не надо!

– Он плохой, Кудайназар, он плохой, – испуганно глядя на бушующего мужа, сказала Каменкуль. – Ты лучше знаешь…

– Я не говорю, что он плохой, – сгорбив плечи, глухо сказал Кудайназар. – Я говорю, что он – страшный… Дай-ка мне сапоги, поеду я.

Увидев подымающегося Кудайназара, Абдильда поскакал ему навстречу. В юрте остались гости: Гульмамад с Телегеном и один из таджиков, хорошо умеющий варить плов с курагой. Таджик суетился над казаном и вдумчиво вдыхал сладкий пар, бивший из-под сдвинутой крышки. Мясо для бешбармака уже поспело.

Лейла сидела за занавеской. Она сидела там уже битый час: Абдильда отослал ее туда, как только первый гость подъехал к юрте. Ей было все равно, где сидеть и ждать. Она знала, что ее позовут, когда придет время.

Кому именно Абдильда отдает ее в жены – этот вопрос дразнил воображение Лейлы, но не занимал ее целиком. В конце концов, все мужчины одинаковы: одно и то же делают со своими женами, и жена Телегена работает на своего мужа точно так же, как Каменкуль на Кудайназара. И – стар ли муж или молод, мал ростом или велик – нет такой женщины, которая не кричала бы и не плакала, когда подходит ее время рожать… Само ожидание, само это сидение за занавеской – вот что переполняло все существо Лейлы сладким волнением и гордостью. Скоро это сидение закончится тем, что придет кто-то, к кому она выйдет отсюда, как только ее окликнут, – и сразу она превратится из мусорной девчонки в женщину Лейлу, такую, как другие. В благодарность за это она готова была без сопротивления принять все, что бы ни ожидало ее после выхода из-за занавески. Она боялась только одного: как бы Абдильда не передумал.

К разговору в юрте она прислушивалась рассеянно: Гульмамад обсуждал с таджиком обстоятельства погоды и виды на сурчиный расплод. Телегена сурки не занимали; он громко вздыхал и переходил от казана к котлу с мясом, обнаруживая голод.

Копыта простучали тяжело и отчетливо, как будто тропа проходила не по склону горы, а по сердцу Лейлы. Она быстрым движением поправила «золотые брови», одернула чапан.

– Заходи в твой дом, садись на хозяйское место! – услышала она голос Абдильды. Она пожалела о том, что в новой занавеске еще нет дырок.

Оглядевшись, Кудайназар повесил карабин на плетеную стенку юрты, обошел достархон и сел на ковер против двери.

– Садись рядом со мной, Абдильда, – сказал он, отодвигая от себя свободную подушку, крытую бухарским шелком в желтых и фиолетовых разводах. – Ты хорошо все это сделал.

– Сегодня почетное место рядом с тобой занято, – немного в нос сказал Абдильда. – Завтра я там посижу, если захочет Аллах… У тебя новый дом, сегодня рядом с тобой пусть посидит новая хозяйка. Прими мой подарок, хан Кудайназар! Самое дорогое отдаю…

Абдильда прослезился бы, если б помнил, как это делается. Подойдя к занавеске, он широко и резко ее отдернул. Кудайназар и гости внимательно наблюдали за его действиями.

– Иди! – сказал Абдильда, и Лейла, звеня «золотыми бровями», ожерельями и подвесками, шагнула затекшими ногами, подошла, села рядом с Кудайназаром, немного позади.

Гости молчали одурело, только Телеген нарушил тишину, выплюнув муху, не вовремя залетевшую к нему в рот. Абдильда, как стоял с краем занавески в руке, так и остался там стоять.

– Что это ты придумал, Абдильда… – проворчал Кудайназар, искоса глядя на Лейлу. – Есть у меня хозяйка, одной хватает.

Сидя прямо, положив руки на колени, Лейла плакала мелкими, злыми слезами. Губы ее дергались, острый подбородок прыгал.

– Не обижай, Кудайназар, – Абдильда отпустил наконец занавеску и теперь стоял, сведя руки под животом. – Вон, и люди твои скажут: от души дарю, без калыма. Прими!

– Хорошая девка, – одобрил Телеген. – Что-то раньше я ее тут не видал.

Лейла плакала, но с места не двигалась. Где ей велели сидеть, там она и сидела. Повернув голову к плечу, Кудайназар глядел на нее цепко.

– Нет, Абдильда, – решил Кудайназар. – Давай есть, а потом отвези ее куда-нибудь отсюда.

Таджик молча и быстро разбросал боорсаки[20]20
  Кусочки теста, сваренные в бараньем жиру.


[Закрыть] по достархону и поставил котел с мясом. Кудайназар выбрал жирный кусок, протянул неподвижной, как пень, Лейле.

– Ешь! – сказал Кудайназар. – Что это тебя дед до сих пор взаперти держал… Посоли мясо-то!

Принимая кусок, Лейла наклонилась и поцеловала Кудайназарову руку. Поцелуй пришелся выше кисти, в рукав.

– Ай, молодец! – тоскливо сказал Гульмамад. – Какая хорошая девушка!

Кудайназар хотел было что-то сказать Гульмамаду, переведя на него взгляд с Лейлы. Он даже руку к нему протянул, словно бы поймал вдруг важную, счастливую мысль, равно приятную для всех здесь, а прежде всего для Лейлы и Гульмамада, – но раздумал, промолчал.

Так и ели – молча, глядя на свои куски. Собирались уже разъезжаться, когда снизу, с тропы, прилетел протяжный, с переливами свист.

– Дозорный! – Кудайназар поднял голову, прислушался. – Погляди, Телеген!

– Сюда скачет, – сказал Телеген, выглянув в дверь.

Подскакав, дозорный таджик прокричал с порога:

– Люди! Отряд! Снизу идут!

– Сколько? – отталкивая таджика и выходя, спросил Кудайназар.

– Пятнадцать будет, – сказал таджик. – Точно не знаю.

– Почему костры не жгли?!

– Так снизу они! – снова отчаянно закричал дозорный таджик. – Оттуда, из Гарма!

– Все со мной! – крикнул Кудайназар уже из седла.

– Слыхал: все! – Абдильда подталкивал смирного Гульмамада к двери. – Нечего тебе тут сидеть… А ты, – он оборотился к Лейле, – жди, будь ты неладна. Серебро-то в мешок спрячь – отнимут…

12

Отряд подымался вдоль реки по каменной целине, кованые лошади скользили. В подступающих сумерках Кудайназар отчетливо видел цепочку всадников и пяток вьючных яков, шедших табунком.

– Абдильда со мной пойдет, – сказал Кудайназар, кладя карабин перед собой поперек седла. – Всем остальным – здесь быть, из арчатника не выезжать. Они не должны видеть, сколько вас… Смотри, Телеген, не стреляй, пока не скажу!

Кудайназар тронул повод и не спеша поехал с опушки навстречу отряду. Абдильда догнал его.

– Мои старые глаза ничего не видят в темноте, – заезжая сбоку, просительно сказал Абдильда. – Я могу потерять тебя из виду и поехать не в ту сторону… Возьми вместо меня Телегена, он буен и рвется в бой!

– Только барс видит в темноте, дорогой Абдильда, – рассудительно объяснил Кудайназар. – Телеген смел, как барс, но и он не разглядит ночью ушей собственного коня… Так что держись ко мне поближе и вместе мы, может быть, не заблудимся.

– Сколько их, этих разбойников? – упавшим голосом поинтересовался Абдильда. – Я даже не мог сосчитать…

– Шестнадцать, – сказал Кудайназар.

– Что ты будешь с ними делать? – спросил Абдильда.

– То же, что они со мной, – пробормотал Кудайназар. – Теперь помолчи, Абдильда. И спасибо тебе за плов.

Выехав на лысый пригорок, они остановились. Голова отряда была от них на расстоянии брошенного камня.

– Не ссорься с ними, – шепнул Абдильда, привставая на стременах. – Давай дадим им баранов, муки – и пусть идут куда хотят.

– Эй! – не слушая, крикнул Кудайназар. – Кто такие?

– Свои! – помешкав, ответили снизу. – Идем из Гуликанда.

– Двое подымайтесь сюда, – указал Кудайназар. – Четырнадцать пусть внизу ждут, или мои люди будут стрелять.

– Они всех нас перережут! – прошептал Абдильда. – Какие твои люди!

Кудайназар молча поднял плеть над головой Абдильды. Старик вжал голову в плечи, сгорбился и закрыл глаза, ожидая удара.

– Надо бить тебя, – прошипел Кудайназар, – а я не бью. Плохо делаю.

Под самым пригорком тяжело и коротко дышали лошади, осыпались мелкие камни.

– Где вы тут? – позвали снизу.

– Подымайтесь, – сказал Кудайназар и, сняв карабин с седла, сунул его прикладом под мышку.

Трое всадников въехали на пригорок и остановились. Первый в тройке, рябой усатый узбек лет пятидесяти, переводил взгляд с Кудайназара на Абдильду. За рябым, как бы приклеенный к нему, чернел круглоголовый бритый детина в тюбетейке, плечистый и широкогрудый. Высокая рыжая лошадь переступала ногами под тяжелым седоком.

– Я сказал – двое, – Кудайназар повел стволом в сторону третьего.

– Он подарки везет, – нашелся рябой. – Я – Суек-бай, это все мои люди… Тут кишлак должен быть – где он?

– Куда идешь? – не ответил Кудайназар.

– Говорю тебе – в кишлак! – чуть подъехал Суек-бай. Бритый детина двинулся за ним следом. – Завтра мы отдохнем, потом вырежем заставу в Кзыл-Су и уйдем в Бадахшан… Я принимаю тебя, парень, в мой отряд. Сколько у тебя, кстати, людей?

– Весь кишлак. Я – хан Кудайназар, и я тебя в свой отряд не беру. И в кишлак ты не войдешь – я тебя туда не звал.

Суек-бай подался назад, и тотчас в руках бритого детины сине блеснул винтовочный ствол.

– Слушай меня, Суек-бай, – не шевелясь в седле, сказал Кудайназар. – Я вижу, мы миром не разойдемся: у тебя свои дела, а у меня – свои. Ты ведь обратно в Гуликанд своей волей не пойдешь… Но если вы нас сейчас тронете пальцем, мои люди перебьют вас всех – мы вас заметили еще днем, я посадил людей вдоль реки и в арчатнике.

– В темноте не перебьете, – уверенно заметил Суек-бай. – А что тебе за дело, если я вырежу урусскую заставу?

– Ты их вырежешь и уйдешь, – сказал Кудайназар. – А потом придут другие урусы и сожгут мой кишлак.

– Иди ко мне в отряд, – повторил приглашение Суек-бай, – мне люди нужны. Из Кзыл-Су уйдем в Бадахшан.

– Я не бродяга и не узбек, – злобно щурясь, сказал Кудайназар. – У меня дом есть, я из него не уйду… Или проваливай обратно в Гуликанд, или давай так, если ты мужчина: будем драться. Ты меня убьешь – кишлак твой. А я тебя убью – твой отряд пускай уходит отсюда. Зачем нам наших людей переводить зря!

– Вот слова героя! – с надеждой в голосе произнес Абдильда. – Сам Аллах говорит его устами.

– Мой секретарь будет драться вместо меня, – отчеканил Суек-бай, – он больше годится для такого дела. А если ты его убьешь, – он, усмехнувшись, взглянул снизу вверх на бритого детину, – я сам уведу моих людей обратно в Гуликанд.

– Рубиновые слова! – оценил Абдильда предложение Суек-бая. – Хрустальные!

– Если по справедливости, то тогда мой секретарь должен драться с твоим секретарем, – взвесил Кудайназар и поглядел на Абдильду. Абдильда окаменел, и лошадь его как бы окаменела под ним. – А, Абдильда?

Старик молчал обреченно.

– Но мои люди сами знают дорогу в кишлак, – продолжал Кудайназар, – и мне их туда вести не надо: сами дойдут. Поэтому, Абдильда, разреши мне драться вместо тебя.

– Да, да, – прохрипело каменное изваяние и покачало головой.

Предстояло еще обсудить условия схватки, и делать это следовало с холодной головой: всякие условия таят в себе угрозу обмана.

Драться договорились по старинному обычаю, ножами. Местом боя выбрали участок кустарника, между пригорком и арчовыми зарослями: там никто не мог ни помочь, ни помешать дерущимся. Безоружного Абдильду решено было передать Суек-баю заложником – на тот случай, если кто-нибудь из людей Кудайназара, скрывающихся в арчатнике, вздумает вмешаться в поединок на стороне своего начальника и нарушить тем самым справедливое равновесие возможностей. Произойди это – Абдильда, по условиям договора, должен был быть убит на месте. Это условие не слишком тревожило заложника: двое таджиков были не в счет, Гульмамад тоже, и только один Телеген мог, пожалуй, сдуру полезть не в свое дело.

– Теперь зови своих людей, – сказал Кудайназар, договорившись о главном. – Пускай они с тобой здесь ждут. Расскажи им, что мы решили. А оружие свое пусть они сложат вот сюда, а рядом зажгут костер. К оружию мы поставим часовых – одного ты, одного я.

– Это еще зачем? – с подозрением спросил Суек-бай.

– А вот зачем, – объяснил Кудайназар. – Если я убью этого твоего, твои люди захотят отомстить, и ты с ними ничего не сделаешь. А мы договорились людей зря не губить… Если он меня убьет – вы разберете свое оружие, и Абдильда поведет вас в кишлак. Слышишь, Абдильда?

Заложник согласно кивнул головой.

– Ну, ладно, – согласился Суек-бай. – Пускай здесь стоят. Но только без костра! А то ты думаешь, я глупей тебя: при костре нас со всех сторон видно.

– Хорошо, – отступил Кудайназар. – Зови. И я одного своего позову – часового.

– Сначала я позову, – выставил условие Суек-бай. Он повернулся ко второму своему спутнику, стоявшему поодаль: – Езжай, приведи их.

– Теперь я, – сказал Кудайназар, когда под пригорком затопали лошади подъезжающего отряда. – Эй, Телеген, не стреляй! – прокричал он, повернувшись к арчатнику. – Сюда езжай! Быстро!

Быстрота появления Телегена произвела, как видно, впечатление на Суек-бая.

– Где ты людей прячешь? – спросил он, безуспешно вглядываясь в черную опушку арчатника.

– Не спеши, – почти миролюбиво предложил Кудайназар. – Либо ты их скоро увидишь, либо – нет… Сейчас зачем тебе знать?

Бойцы Суек-бая складывали оружие в кучу и отходили, садились на землю. По обе стороны кучи стали двое вооруженных: Телеген и второй спутник Суек-бая.

– Все, – сказал Кудайназар, оглядев пригорок. – Вот мой нож. Покажи свой!

Бритый подъехал и, придерживая левой рукой полу халата, чтоб не отпахнулась, правой вытащил из-за пояса длинный широкий нож наманганской работы. Кудайназар на нож не смотрел – смотрел, как бритый придерживает что-то тяжелое под полой халата.

– Ты заезжай справа, а я слева заеду, – сказал Кудайназар. – У кустов коней оставляем, пешком пойдем навстречу.

Бритый молча отпустил повод и поехал к кустам. Следя за движением своего противника, не спеша поехал и Кудайназар. Бритый вместе с лошадью был едва различим в темноте.

Увидев прискакавшего Телегена, Абдильда успокоился. Как бы ни закончился поединок в кустарнике – его, Абдильды, заложнической жизни ничто не угрожало. А насчет исхода поединка сомневаться, к сожалению, почти не приходилось: слишком неравны были силы, да и не полено же прятал этот бритый под полой халата! Одним словом, не зря Суек-бай, проводив своего секретаря, чувствовал себя на этом проклятом пригорке так уверенно и спокойно.

Он и вообще-то человек рассудительный, Суек-бай, с ним можно попробовать договориться. Вон как тонко обсуждал он с бедным Кудайназаром условия всей этой гибельной сделки! Хитрость с костром он в два счета разгадал и поставил на своем: костер не жечь. Хороший человек Суек-бай – и все же лучше заложником у него не быть, а сидеть себе спокойно на мельнице. О покойниках плохо не говорят – но несправедливо поступил Кудайназар, бросив своего секретаря на произвол судьбы! И это за все, что он для него сделал: за сепаратор, за юрту, за Лейлу, наконец.

– Эй, старик! – услышал он голос Суек-бая. – Оглох ты, что ли! Скота много в кишлаке?

– Много скота, – с поклоном ответил Абдильда. – Овцы есть, коровы. А если ты кур любишь – у меня есть полтора десятка.

– Ты хитрый старик, – одобрительно сказал Суек-бай. – Пойдем-ка посидим вон там на кошме, пока не вернулся мой богатырь.

Проходя мимо Телегена, Абдильда остановился и указал начальственно:

– Стоишь, Телеген? Хорошо стой!

И тяжело опускаясь на кошму, пояснил:

– Телеген – мой секретарь. Бойкий парень!

Положение и качества Телегена, однако, не заинтересовали Суек-бая.

– Договорись со своими людьми, чтоб они ко мне перешли, – сказал Суек-бай. – А я тебя, старик, не обижу.

– Люди разбегутся, наверно, – уклончиво сообщил Абдильда. – Двое-трое, может, каких и останутся, а остальные в горы убегут.

– Пускай бегут! – не стал возражать Суек-бай. – Это даже лучше. Главное, чтоб они мне не мешали.

– Что ты! – горячо запротестовал Абдильда. – Кто тебе тут будет мешать. А я на что!.. Только вот совет один хочу тебе дать…

– Что еще за совет? – недовольно поморщился Суек-бай.

– Сегодня ночью, – доверительно придвинулся Абдильда, – у меня спи, никуда больше не ходи. Юрта у меня есть – ханская, а в юрте девочка сидит. Мед, а не девочка! Внутри мед, а снаружи персик.

– Ты хитрый старик! – засмеялся, закашлялся Суек-бай. – Побольше давай мне таких советов!

Звук выстрела в кустарнике оборвал его смех и кашель.

– Теперь скоро поедем, – сказал Суек-бай, ковыряя ногтем в ухе.

– Ай-яй-яй! – покачал головой Абдильда. – А договорились ведь на ножах! Я и не знал, что у Кудайназара с собой обрез.

Суек-бай улыбнулся удачной шутке старика.

Отпустив коня и войдя в кустарник, Кудайназар прислушался. По его подсчетам, Бритый должен был пробираться сквозь кусты метрах в сорока отсюда. По шуму листвы, по хрусту надломленной ветки можно было бы почти точно определить направление его движения – но, сколько ни вслушивался Кудайназар, ни один звук не мешал тишине ночи: Бритый, надо думать, выжидал, как и Кудайназар. Так прошло несколько минут – прозрачных, тишайших.

Стараясь не делать лишних движений, Кудайназар отвязал от ремня тяжелое, в пол-ладони, железное огниво. Примерившись, он снизу вверх, без замаха, швырнул его перед собой, метя правее прямой, связывавшей его с Бритым. Огниво упало метрах в двадцати, пробив листву и густые ветки кустарника. Стука от удара его о землю не было слышно – словно бы кто-то, тайно пробиравшийся, оступился вдруг и налег плечом на сухой куст.

Как будто в ответ на уловку Кудайназара отдаленно засмеялся, закашлялся на пригорке Суек-бай.

Грохот выстрела по ту сторону кустарника оборвал его смех и кашель.

– Ай-яй-яй! – покачал головой Абдильда. – А договорились ведь на ножах! Я и не знал, что у Кудайназара с собой обрез.

Суек-бай улыбнулся удачной шутке старика.

– Когда мы будем в кишлаке? – спросил Суек-бай. – Отдыхать надо в твоей ханской юрте.

– Четверть часа отсюда, – сказал Абдильда. – Плов есть с курагой.

– И персик с медом, – хохотнул Суек-бай. – Вино есть?

– Урусский спирт.

– Ай, молодец старик! – сказал Суек-бай. – Я сделаю тебя моим вторым секретарем, специально по персикам и спирту.

Абдильда завозился на кошме, собираясь подняться.

– Погоди, – удержал его Суек-бай. – Первый секретарь притащит сейчас голову Кудайназара, и мы покажем ее вашим людям.

Бритый стрелял по кусту, куда упало огниво; Кудайназар видел вспышку и слышал, как визжали картечины и секли ветви и стволы. Сразу вслед за выстрелом сухо затрещал кустарник: Бритый, не скрываясь больше, продирался вперед.

Низко пригнувшись, раздвигая руками ветви, Кудайназар юркнул в чащу. Пистолет он держал в правой руке, нож взял в зубы: а вдруг не сработает Абдильдов подарок. Кудайназар крался, оставляя прострелянный куст справа, обходя его по дуге. Он крался привычно и уверенно, как на охоте: ногу вперед, ощупать землю, ступню ставить мягко, ногу вперед, ощупать землю… Продолжая вслушиваться, он словно бы видел Бритого, размахивающего своим обрезом, озирающегося, вертящего круглой башкой на толстой шее.

Он увидел его у самого куста: темная туша, тупо шарящая по земле его, Кудайназарово, тело. Кудайназар пружинисто остановился и, радостно чувствуя сильные толчки сердца, прицелился в широкую спину Бритого, на две ладони пониже плечей.

И – не выстрелил. Сунув пистолет за ремень, за спину, он выпустил изо рта нож в ладонь, повернул его лезвием кверху. Нельзя стрелять. Сухой стук пистолетного выстрела отличается от раскатистого грохота обреза, как грохот обреза от небесного грома. Это и ребенку понятно. А раз обрез у Бритого, значит, у Кудайназара – пистолет, и он стреляет вторым, последним. Услышав пистолет Кудайназара, Суек-бай уберет Телегена, раздаст своим людям оружие и бросится на кишлак – против Гульмамада да двух таджиков… Нельзя стрелять. Плохо, жаль.

Бритый отчаялся в своих попытках обнаружить труп или хотя бы раненого и стоял настороженно, выставив обрез. Потом он, как видно, решил расширить круг своих поисков и, уже не производя лишнего шума, шагнул в сторону, оглядываясь и ощупывая свободной от оружия рукой землю. Вдруг он резко выпрямился, поднеся что-то к лицу и разглядывая.

Он стоял теперь спиной к Кудайназару, в нескольких метрах от него. Рука с обрезом была опущена, куцый ствол глядел в землю.

Кудайназар метнулся вперед и, отведя руку в прыжке, воткнул нож в спину Бритого, под лопатку справа. Он хотел – в шею, но не достал: высоко. Бритый уронил нащупанное в траве Кудайназарово огниво и медленно осел на землю лицом вперед, в куст. Укороченный приклад обреза торчал из-под его живота.

Кудайназар с силой потянул приклад к себе. Словно бы помогая ему, Бритый со стоном повернулся на бок. Лицо его было в крови: падая, он проколол себе глаз острым сучком и надорвал глазницу. Смотреть на черную дыру под бровью, пульсирующую кровавым студнем, было страшно.

Отойдя на шаг, Кудайназар поднял обрез и выстрелил Бритому в голову.

– Вот он идет, – сказал Суек-бай.

Кудайназар подымался на пригорок, держа в руке обвисшую от крови тюбетейку Бритого.

Загребая ногами, Суек-бай подался назад, прислонился спиной к мешком сидевшему на кошме Абдильде. Старик крепко обнял его за плечи левой рукой – а в правой, скользнувшей к голенищу сапога, мелькнул узкий, как ремешок конского повода, короткий кинжал. Прижав к себе на миг податливое, ищущее спасения тело, Абдильда, не глядя, вогнал кинжал в грудь Суек-бая.

– Я убил его, – сказал Кудайназар и швырнул кровавую тюбетейку на гору оружия.

– Чего там говорить… – поднявшись, Абдильда за плечи тащил Суек-бая с кошмы. – Я тоже зарезал этого узбекского шакала. Видите? – он оборотился к людям Суек-бая, сидевшим немо.

– Эй, вы! – закричал Кудайназар. – Не вставайте и не шевелитесь! Слушайте меня! Это оружие я забираю. А вы уходите. Сейчас. Кто останется – умрет.

– И лошадей оставьте! – сердито тряся головой, добавил Абдильда. – И яков, яков!

– Эй, Абдильда, езжай за Гульмамадом и таджиками, – приказал Кудайназар. – А вы – идите! Ну! – он поднял винтовку из трофейной кучи и щелкнул затвором. Немедля щелкнул затвором и Телеген и упер ствол в голову своего напарника – часового покойного Суек-бая. Тот, стараясь не двигаться, опустил свой карабин в общую кучу.

– Не стреляй пока, Телеген, – сказал Кудайназар. – Поставь ружье.

Телеген повиновался неохотно.

– Возьми нас к себе, хан, – потирая ушибленный Телегеном висок, попросил второй часовой. – Куда мы пойдем?

– Сколько с тобой идет, как тебя там? – спросил Кудайназар.

– Берды я, туркмен, – сказал часовой. – Из Байрам-Али.

Пятеро выползли из темноты, встали за Берды.

– Остальные – уходите! – крикнул Кудайназар. – Держи! – он бросил Берды винтовку. – Ты подгони сюда лошадей и яков. И присмотри, чтоб эти все отсюда убрались. Телеген, иди с ним!

Подъехал Абдильда с Гульмамадом и таджиками.

– Я молился за тебя Аллаху, Кудайназар, – сказал Абдильда, сойдя с седла. – Этот вонючий узбекский шакал хотел сегодня ночью спать в твоей кибитке.

– Я устал, – сказал Кудайназар. – Поехали в юрту. Вино есть у тебя?

– У русский спирт, – сказал Абдильда и улыбнулся.

– Чего смеешься? – покосился Кудайназар.

– Я не смеюсь, – сказал Абдильда. – Это я радуюсь, дорогой Кудайназар.

Лейла спала, свернувшись на ковре, у потухшего очага. Она не слышала, как подъехал Кудайназар с Абдильдой и Телегеном, как вошли они в юрту, как запалили жировой светильник.

Сев на свое место, Кудайназар легонько потряс ее за плечо. Она вскинулась, глядела мутно.

– Неси воду руки мыть! – сказал Кудайназар, не отпуская ее. – Ну, чего глядишь? Сон, что ли, плохой видела?

– Я сейчас! – вскочила Лейла. – Вода холодная только!

Кудайназар вернулся, говорил с ней, держал ее за плечо. Кудайназар велел ей принести воду!

Телеген разжег огонь в очаге, поставил котел на треногу. Не дожидаясь, пока согреется мясо, Кудайназар выудил пальцами кусок, вгрызся, зажевал. Жуя, взглянул на руку – рука была в засохшей, почерневшей крови. Кудайназар поморщился досадливо, потом засмеялся.

– Эй, Лейла! – позвал он. – Где ты там?

Она уже входила, с кумганом и медным тазом. Держа руки под струей, он тщательно соскребал ногтями следы крови. Вода в тазе, начищенном до розового блеска, стала бурой.

– Давай помолимся, Кудайназар! – сказал Абдильда, когда Лейла, обойдя его и Телегена, подхватила полный таз с пола. – Зачем тебе ссориться с Аллахом? Он спас тебя сегодня от смерти. Когда ты молился в последний раз?

Повторяя вслед за Абдильдой полузабытые слова молитвы, Кудайназар думал о том, что это, пожалуй, неспроста пришла ему вдруг в голову мысль бросить огниво. И почему этот бритый козел так удивился, нащупав его в траве, как будто нашел там собственный кошелек! А не удивись он, не повернись спиной, не опусти обрез – еще неизвестно, чем бы это все кончилось. Нет, неспроста…

– Омень! – пробормотал со всеми вместе Кудайназар и провел холодными, чистыми ладонями по щекам к подбородку.