Текст книги "В тени Большого камня (Роман)"

Автор книги: Давид Маркиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Языком не мели! – окончательно рассердился Гульмамад. – Джура, неси кизяк! Что, перевала не видал? Айша, у тебя руки отсохли, что ли? Я вам всем покажу! Работайте! Зачем бестолку едите мой хлеб?

Высказавшись, Гульмамад извлек из-за голенища бутылочку с насваем, высыпал на ладонь щепотку зеленого порошка и забросил под язык. Руки его дрожали.

– Женщине что ни дай – все мало, – успокаиваясь, рассуждал Гульмамад. – Муж есть, дети есть, дом есть. Что еще надо? Ум у них короткий, а язык… Будет сегодня чай или нет?

12

Кишлак сверху, с перевала, каким кажется маленьким! Белые пятнышки на зеленой траве.

На гребне перевала Гульнара остановила лошадь. Не слыша стука копыт за спиной, натянул повод и Иса. Гульнара, повернувшись в седле, холодно смотрела на кишлак под ногами. Об Исе она словно бы забыла, как будто его вовсе не было здесь, рядом с ней, или он проехал, не останавливаясь, и теперь находился вдали.

Итак, Алтын-Киик, Богом забытый кишлак в огромной долине. Вон, с краю, кибитка придурковатого Гульмамада, рядом – Кадамова мазанка. Вернулся ли он со своим козлом? Знает ли уже? Ну, ничего: вернется – узнает. Гульмамад, тряся своей красной бороденкой, ему расскажет. А что он по дурости забудет – того не упустит его Лейла. А Айша, глаз не спускающая с Кадама, и прибавит даже, чего не было. А луковый кавалер Андрей Ефимкин? Нечего о нем думать, сам пускай о себе позаботится. А туристы? Ну, да, туристы. Вон они, кажется, подходят к реке – три точки на сером фоне галечного русла. Куда это только тянет людей, куда несет их! Кто вбивает в их головы планы на завтрашний день, на ночь, на час! Вбивает – а потом выдергивает, как гвоздь из стены… Вот, принесло Андрея, потом Леху, потом Ису. И все сдвинулось со своих мест, поехало, поехало.

Бедный Леха. Не повезло ему, не повезло. В другой раз, наверно, повезет.

– Давай поедем, – сказал Иса негромко. – Чего время-то тратить? Решили же…

Кадам придет, привезет мясо – Ису встречать… Мясо сварит Лейла, разрежет Гульмамад. Вечером приедет в Кзыл-Су кинопередвижка, можно будет кино посмотреть. Андрей переночует в снеговой норе, Леха со своими – в палатке.

Так должно быть, так будет.

Хороший парень Леха, чудной.

– Ну, поехали, что ли! – настойчиво повторил Иса.

Гульнара молча отпустила повод, поехала прочь от края обрыва.

13

– Гремит-то как! – подойдя к самой воде вслед за Лехой и Володей, сказала Люся. – Мальчики, ничего не слышно…

Река была не особенно широка – метров тридцать, но быстра, непрозрачна. Поверхность ее, песочно-коричневую, словно бы изрезали лемехи плуга: мчащиеся пласты воды напоминали борозды. Ударяясь с разбегу о подводные камни, борозды эти вспенивались и раздваивались, а потом снова соединялись. Смотреть на бегущую воду было неприятно – кружилась голова и внезапное волнение захлестывало человека, и человек вопреки собственной воле начинал думать о случайной смерти, вдалеке от дома.

– Вот это она и есть, – сказал Леха, поправляя темные очки. – Настоящая горная река… Красиво, а? – голос его звучал не вполне уверенно.

– Леха, не лезь! – тревожно попросила Люся. – Дна совсем не видно. Давайте лучше вернемся!

Леха не оборачивался, смотрел на воду.

– Или все вместе, – поддержал Люсю Володя. – Обнимемся за плечи и пойдем. Вес будет больше.

– Нет, – решил Леха, глядя на противоположный голый берег. – Я сам пойду, нащупаю брод.

– Вода – лед! – сказала Люся, опустив руку в воду.

Леха снял рюкзак, достал из него моток веревки. Бросив конец веревки Володе, другой конец он обмотал вокруг руки.

– Люся! – сказал Леха. – Я, наверно, подмокну. Вытащи мне вторые джинсы!

Балансируя на скользких неустойчивых камнях, Леха вошел в реку. Вода сразу достала ему до пояса.

– Обвяжись! – крикнул ему вслед Володя.

Не оборачиваясь, Леха сердито махнул рукой и в тот же миг, потеряв равновесие, провалился в яму, вымытую течением в дне.

14

Кадам возвращался домой, к крупу его коня была приторочена туша киика. Чувствуя близость конюшни и скорый отдых, конь шел ходко.

Солнце еще не успело накалить воздух и камни; утренние его лучи грели, но не обжигали. Влажная прохлада была приятна людям, животным и растениям. Безмятежно ехал Кадам, доверчивые сурки глядели на то, как безбоязненные зайцы выпрыгивали из-под копыт его коня и весело мчались в гостеприимные заросли арчатника. Все хорошо, все прекрасно было на земле в этот ранний час дня, все ново и празднично… И если большой киик ничего этого не видел – что из того! Охотник убил киика, вот и все. Киик мертв, и голова его свешивается с крупа Кадамова коня. И так, наверно, и должно быть.

Кадам остановился в ручье, бросил повод. Конь его жадно пил, припав губами к воде. Что-то насторожило его, он повел ушами и поднял голову. Нет, успокоился, снова уронил голову и уже лениво потянул воду, с приятным, сильным звуком процеживая ее сквозь зубы… Сидя в седле, Кадам с удовольствием слушал, как пьет его конь. Потом, перегнувшись через переднюю луку седла, поймал ремешок повода.

За поворотом ущелья Кадам услышал рев реки. Люди на берегу насторожили его: нечего делать людям его кишлака на берегу реки в этот час. Горяча коня, он задергал повод, поскакал.

Гульмамад был там, и семейство его, и старик Курбан, и Дауд с Декханом. На камнях, у воды сидели Володя и Люся.

– Ай, Кадам! – окликнул Кадама Гульмамад. – Туриста унесли водой.

– Труп утащило в Таджикистан, – подошел Дауд.

– Лодка идет, где глубоко, – назидательно произнес старик Курбан, – человек – где мелко.

Люди всматривались в темные воды реки, как будто могли разглядеть что-либо на ее дне.

– Турист никого не позвал, – сказал Декхан. – Сам пошел.

– Чего там искать, – пожал плечами Дауд. – Это же не река – ступка.

– Они говорят – молодой парень, – покачал головой Курбан. – Брод искал… Они говорят – отдыхать сюда пришли.

Кадам подошел к туристам, постоял рядом с ними, угрюмо и молча глядя в реку, как в могилу. Потом, вздохнув, поднял с земли их рюкзаки и перебросил через седло своего коня. Огляделся, заметил запасные Лехины джинсы, поднял и их и, отряхнув от песка, сунул в один из рюкзаков.

Покончив с багажом, Кадам наклонился над Люсей, неподвижно глядевшей в воду, и качнул ее за плечо. Люся не обернулась. – Эй! Пойдем! – сказал Кадам.

– Не пойду, – Люся говорила скороговоркой, только губы шевелились, прыгали на неподвижном лице. – Не хочу. Не могу. Не пойду.

Кадам неумело, неловко потрепал ее рукой по плечу.

– Ну, пожалуйста, – не оборачиваясь и не изменяя тона, сказала Люся. – Не пойду. Не пойду.

Володя сидел рядом, глядел на Кадама искоса. Ему хотелось встать и уйти отсюда – от реки, от Люси и от этих людей, чужих и таких отвратительно безразличных – и скорей очутиться в Москве, в его комнате с занавешенным окном, учебными книгами и лампочкой над спокойной тахтой. Но Кадам звал Люсю, и Володе было неудобно перед этими людьми, что она не хочет подняться с земли.

– Смотри, дочка, – еще ниже наклонился Кадам. – Это – река. Пустая! Вашего нет парня. Смотри! – рукой указал Кадам.

Люся, повинуясь, безразлично посмотрела на реку и опять опустила голову.

– Как звали его? – спросил Кадам. – Звали его как?

– Алексей, – сказала Люся.

– Алексей теперь далеко, – Кадам указал рукой вниз по течению реки. – Он там, а мы здесь. Ты могла бы быть там, и я. Любой! А Алексей – здесь. Да, да! Всегда так. Один умирает, другой остается здесь. Кто умирает – никто не знает. Понимаешь, дочка?

Люся кивнула головой. Она не вслушивалась в то, что говорил ей Кадам, сквозь гул реки она улавливала лишь отдельные слова, бившие, как острые камешки, в ее оцепенение.

– Теперь садись, – сказал Кадам, подведя своего коня.

– Я не умею, – оглянувшись, сказала Люся.

Дауд усмехнулся незаметно: не умеет – таких людей поискать надо!

– Тебе зачем уметь, дочка? – сказал Кадам, подсаживая Люсю в седло. – Ты сиди, а я поведу. И товарищ твой пойдет. Сейчас есть надо, потом спать… Я знаю!

Медленно шли люди кишлака вслед за Кадамом. Шествие это было похоже на похоронную процессию, открывал которую Кадам, ведший в поводу своего жеребца. Так дошли они все до кишлака, и тогда процессия начала редеть: люди расходились по домам. Только Гульмамад да Айша остались с Кадамом.

У своей кибитки Кадам помог слезть Люсе, отвязал рюкзаки.

– Иди в дом, дочка, – сказал Кадам Люсе. – Рюкзаки бери! – сказал Володе.

Загнал коня в конюшню и, заглянув в дом, позвал:

– Гульнара!

Никто не ответил ему.

– Гульнара!.. Где она?.. – обернулся к Гульмамаду. – У тебя? Чай им надо.

Гульмамад подошел к Кадаму, остановился перед ним.

– Пойдем, Кадам, – сказал Гульмамад и огляделся, отыскивая спокойное место. – Пойдем в конюшню.

Айша вынесла из Кадамова дома самовар, отколола топором белые щепки от полена. Взглянула в сторону конюшни, вслушалась. Сходила к ручью, набрала воды. Споро работала, быстро.

Внезапно из конюшни донеслось высокое, злое, звонкое ржанье Кадамова жеребца. Жеребец ржал долго, захлебчиво.

Айша подняла глаза, смотрела. В дверях конюшни показался Кадам, пересек двор и вышел за ворота. Гульмамад не пошел за ним, остался во дворе, Айша мельком взглянула на отца и повела подбородком в сторону уходящего Кадама. Гульмадад отрицательно покачал головой: пусть, мол, идет Кадам, если хочет. Пусть себе идет.

15

Подъем начинался сразу за кибиткой Кадама. Кадам шел в гору по прямой, не разбирая дороги. Ствол винтовки, висевшей у него за спиной, цеплял за ветви кустарника. Роняя оборванные листья, вздрагивали потревоженные ветви. Кадам не обращал на это внимания. Он все поднимался, и вот уже не видно стало его кибитки за деревьями.

Он шагал, поднимался. Молодая, в руку толщиной березка возникла на его пути. Он не обошел ее стороной. Он крепко взял ствол двумя руками, словно бы хотел переставить деревце, убрать его со своего пути. Ствол упруго пружинил, вырывался из рук Кадама.

Широко расставив ноги, Кадам раскачивал деревце изо всех сил. Поскрипывал ствол березки, и влажно шелестела крона.

А Кадам все тряс – задыхаясь, зло. Не переставить деревце, не сломать. Только обойти.

Тогда Кадам ухватил ствол повыше, согнул у своего лица. Осторожно, бережно коснулся губами серебристой бересты. Щекой прижался к стволу, потом лбом. Закрыв глаза, помедлив, взял ствол зубами – сначала мягко, потом сильнее, – и вот уже грызет дерево, и прокусывает губу в слепоте и в ярости, и струйка крови вытекает и неряшливо окрашивает серебристую, мягкую как замша бересту…

Пронзительно, настырно закричал удод, сидя в нескольких шагах от Кадама на камне. Кадам отстранил лицо от ствола, открыл глаза. Страдальчески смотрел человек на птицу, а птица с опаской наблюдала за человеком.

Медленно опустил Кадам ствол, повернулся и зашагал вниз. А удод удовлетворенно перелетел на дрожащую ветку освобожденного Кадамом дерева. На призывный крик удода прилетела деловитая самка, уселась рядом с самцом и принялась охорашиваться, чистя перья длинным изогнутым клювом.

16

Самовар кипел вовсю. Кипящая вода клокотала под крышкой, из трубы бил дым с искрами.

Кадам сидел в углу двора, на чурбане. Как он вернулся с охоты – так и сидел: с винтовкой за спиной, в старых сапогах с самодельными галошами. Сгорбившись сидел Кадам, смотрел в землю.

Гульмамад устроился на корточках неподалеку от своего соседа, посасывал насвай и помалкивал. Что ему говорить? Он свое уже сказал.

Сняв трубу с самовара, Айша подошла к Кадаму со сбитыми, стоптанными туфлями. Поставив туфли на землю, она опустилась перед Кадамом на колени и стянула с него сапоги. Потом протянула к нему руку – давай, мол, Кадам, все что положено!

Кадам снял с себя ремень с пристегнутым к нему кинжалом и огнивом, снял винтовку и передал соседской дочке. Айша молча, с гордостью приняла все это и унесла в дом. Вернувшись во двор, унесла в дом и самовар.

– Ну, вот, – сказал Кадам Гульмамаду, подымаясь с чурбана. – Пойдем…

Они медленно пошли к дому Кадама – каждый порознь, каждый со своим – и вошли в него.

17

Наутро провожали Люсю и Володю.

Подросток Джура вызвался подвезти их рюкзаки до перевала на лошади. Рюкзаки были уже уложены, и Джура ждал, радуясь возможности проехаться верхом. Приятно проехаться верхом до перевала и обратно – вне зависимости от того, какой причиной вызвана эта прогулка.

– Мяса возьмите, – сказал Кадам. – Жареное мясо. Айша!

Айша вынесла из дома пакет с мясом.

– Спасибо, – сказал Володя. – Спасибо вам…

– Ты, дочка, садись, – сказал Кадам – Лошадь повезет. Потом тебе долго идти.

Кадам подвел к Люсе коня, придержал стремя. Люся вдруг всхлипнула без слез и поцеловала Кадама, поцеловала его куда-то в плечо. Айша, наблюдавшая издали, отвернулась и ушла в дом. Уезжают русские – и пусть себе едут. И нечего целоваться.

Вскочив на отцовского мерина, Джура поехал со двора. Поехала и Люся, и Володя зашагал, опираясь на новенький Лехин ледоруб. Глядя им вслед, Гульмамад с силой размахивал своей шапкой.

– Одни уходят, другие приходят… – надев шапку на голову, сказал Гульмамад. – Поедешь в Кзыл-Су?

Кадам отрицательно покачал головой – нет, он не поедет в Кзыл-Су. В Алтын-Киике его дом, здесь он останется.

– Мясо себе возьми, – сказал Кадам. – Испортится.

– Это несчастливый дом, Кадам, – Гульмамад кивнул в сторону Кадамовой кибитки. – Ты хотел строить другой, на месте отцовского… Хочешь, Айша поможет тебе.

Айша вышла из дома, встретилась взглядом с Кадамом. Кадам глядел безразлично.

– Большая стала у тебя дочка, – сказал Кадам.

Айша улыбнулась, закрыла лицо краем платка.

История четвертая
НАЧАЛО

1

Плотная стайка воробьев стремительно и круто спикировала из сочной синевы неба на круглую поляну – травяное пятнышко среди зарослей кустарника и деревьев. Словно бы в плотной ткани неба обнаружилась вдруг малая прореха, и птицы посыпались оттуда на землю коричневым градом. Приземлившись, воробьи с жадностью накинулись на кусочки хлеба, разбросанные по траве.

На краю полянки желтела крохотная мазанка-времянка, крытая ветвями. Лопата валялась на земле у входа во времянку и два кетменя – один целый, другой без черенка.

Сидя на камне, принесенном сюда неслучайно, Кадам занимался нужным делом: точил тяжелый и длинный кинжал дамасской стали. Рукоять кинжала была обтянута черной кожей, темный клинок испещряли неровные узоры: цветы, листья. Кадам с нажимом проводил оселком вдоль острия клинка, прислушивался к высокому пению металла. Не отрываясь от дела, он поглядывал время от времени на Айшу, словно бы желая убедиться, что она на своем месте – как молодое дерево, росшее особняком от других посреди полянки, как мазанка и как лопата у входа в мазанку. Соседская дочка пекла лепешки в тандыре: перебрасывала комки теста с руки на руку, сбрызгивала золотисто-желтые кружки водой, накалывала их иглой, а потом звонко пришлепывала к раскаленной стенке печи.

– Так люди говорят, – продолжала Айша ранее начатый разговор. – Такой, мол, человек Кадам.

– Какой человек-то? – спросил Кадам, пробуя острие клинка на ногте. Он спросил без любопытства, просто так.

– Да такой, – сказала Айша. – Не такой, как все. Добрый слишком. Не обижается ни на кого, не ругается… Ну, в общем, странный человек.

– Кто это говорит? – спросил Кадам, продолжая точить.

– Все, – объяснила Айша. – Все люди.

– Ну, верно, – согласился Кадам. – Каждый человек странный. А барс! А волк – тот совсем странный. Одну овцу унесет, а зарежет десяток. Зачем?.. Дерево тоже странное.

Воробьи склевали хлеб и теперь глядели на людей, словно бы прислушивались к их разговору. Птицы всегда смотрят на человека вопросительно, да и звери тоже.

– Дерево! – удивилась Айша, поднимая голову от тандыра.

– Потому что – красивое. Смотри! – Кадам указал рукой на молодое дерево посреди полянки. – Дерево – а красивое. Это хорошо, понимаешь? А люди бывают красивые – и плохие. Тоже странно.

– Они думают, что ты – не как все, – упрямо повторила Айша, – что у тебя голова больная. Они еще по-другому про тебя говорили, еще хуже… Они ведь ничего не знают!

– Пускай говорят, – сказал Кадам. – Каждый свое знает.

– А я тоже странная? – спросила Айша, помолчав. – Я вот не хочу быть странной – сама не знаю, почему.

– Ну, ладно, – сказал Кадам, усмехнувшись. – Тогда ты не странная. Ты хорошая. Хорошие редко бывают странными.

Поднявшись с камня, Кадам подошел к молодому дереву, придирчиво осмотрел, ощупал прямой ствол. Потом опустился на одно колено и начал рубить дерево кинжалом у самого корня. От точных, резких ударов слоистые щепки полетели веером. Дерево вздрагивало, будто спотыкалось.

Айша неслышно подошла сзади, глядела на Кадамову работу. Тяжелый нож с хряском врубался в нежную плоть ствола. Обойдя Кадама, Айша крепко вцепилась в ствол руками. Ногти ее побелели. Дерево билось в ее руках; она держала его намертво, как держат закалываемое животное. Она, не рассуждая, хотела быть причастной делу Кадама. Дрожь дерева передавалась ее рукам, ее телу.

Черный жук, как спелая виноградина, сорвался с кроны и шлепнулся на плечо Айши. Она, повернув голову, проследила за тем, как жук, цепко перебирая лапками, добрался до края плеча и улетел.

А дерево уже почти перестало биться. Рубить осталось чуть.

Тогда Айша отпустила ствол, опустилась на корточки. Сверху вниз по стволу, к земле, спускались муравьи. Один попал в каплю выступившей смолы, никак не мог выбраться.

Все население дерева спасалось бегством.

– Кадам! позвала Айша.

Кадам обернулся.

– Ты детей любишь? – спросила Айша. – Маленьких?

– Детей кто не любит! – сказал Кадам и ощупал проруб. – Звери тоже детей своих любят. Совсем как люди.

– А зверей любишь? – продолжала спрашивать Айша.

– Хм… – сказал Кадам. – Конечно.

– Что ж ты их убиваешь?

– Каждый своим делом занят, – сказал Кадам серьезно. – Я – охочусь! Охотник убивает зверя. Бывает наоборот. Это справедливо.

– Так у тебя ружье, нож, – неуверенно возразила Айша.

– У зверей зубы, когти, – объяснил Кадам. – Зверь сильнее человека. У Рахмета было ружье, а барс убил его… Принеси кетмень!

Кадам свалил дерево и теперь очищал ствол от тонких сучьев. Айша подошла, прижимая кетмень без черенка двумя руками к груди.

– Кадам! – снова позвала Айша. – А ты во Фрунзе был?

– Нет, – сказал Кадам, продолжая обрубать.

– А в Москве?

– Ты хочешь в город? – спросил Кадам, откладывая кинжал.

– Нет-нет! – торопливо сказала Айша. – Только посмотреть…

– На будущий год поедем, – сказал Кадам. – Дом вот построим…

– У тебя будет хороший дом, – сказала Айша. – Большой.

– У меня? – переспросил Кадам. – У нас… Айша!

Опустив голову, Айша медленно подошла к Кадаму. Она словно бы и не хотела идти, она хотела бы пройти мимо – но что-то властно притягивало ее к охотнику, и вот она стоит перед ним.

Кадам забрал у нее кетмень, бросил на землю. Взял за руки двумя своими и притянул, приблизил к себе. Теперь они стояли вплотную друг к другу. Кадам наклонил голову и, зажмурив глаза, как бы запоминая надолго, навсегда, вдохнул запах волос соседской дочки. Еще вдохнул. И еще раз, глубоко.

Отпустив ее руки, он повернулся и, проходя мимо мазанки, поднял с земли второй кетмень и лопату.

– Пошли, – сказал Кадам. – Кетмень возьми. И черенок!

– Черенок? – Айша взглянула вопросительно. – Так он же без черенка.

– Ну, дерево это, – уточнил Кадам. – Палку.

Айша подняла ствол срубленного дерева и пошла сквозь заросли вслед за Кадамом – к развалинам дома его отца.

2

И они разбирали развалины саманных стен, и отгребали мусор, а кирпичи, пригодные еще для дела, складывали в сторонке.

И разровняли, утрамбовали площадку для строительства, и по сторонам ее вкопали четыре краеугольных камня.

И яму вырыли, круглую яму для добычи глины на кирпичи. И, опустившись в ту яму, смешивали босыми ногами глину с толченым кизяком – медленно, равномерно поднимали ноги, а потом опускали их, словно бы шагали на месте.

И жидкий саман наливали в деревянные формы, и ждали, когда он затвердеет, а потом раскладывали сырые кирпичи на солнце для просушки.

И жили они во времянке, на опушке кустарника, и стала женщиной Айша, и затяжелела. И Кадам, отец нерожденного еще на свет существа, ждал его прихода с радостью и тревогой.

А осенью, когда трава к утру покрывалась белым пушком изморози и делалась ломкой, стены их дома поднялись вровень с человеческим ростом. И все семейство Гульмамада помогало им, чтобы поспеть подвести стены под крышу до снега.

И когда дом был готов, первыми в него вошли Кадам и Айша, а потом Гульмамад с Лейлой, Дауд, старый Курбан и другие люди кишлака. А мать Гульмамада умерла к тому времени.

3

Ранним морозным утром Гульмамад во дворе своей кибитки привязывал жеребца к станку – ковать. Джура помогал отцу: держал веревку, тянул. Испуганный жеребец вырывался, справиться с ним было трудно. Весь снег во дворе был взрыт человеческими и конскими следами. Тяжелое дело – привязать жеребца к столбам ковочного станка.

Порывистый сильный ветер заверчивал снежную крупу, швырял ее в людей, в стены кибитки. Засыпанная снегом чуть ни по окна, кибитка казалась совсем низкой.

Воздух был ряб от снега. Плотные снежные комья, вылетающие из-под копыт жеребца, снизу вверх, как белые ракеты, пробивали покачивающуюся спираль падающего снега. Казалось, не будет конца этому снегопаду, соединившему небо с землей.

– Заводи! – закричал Гульмамад Джуре. – Ремень заводи!

Не дождавшись, он вырвал у Джуры из рук длинный кожаный ремешок, завел его за заднюю ногу жеребца и притянул, прикрутил к столбу.

Наконец, жеребец был привязан. Он тяжело, часто поводил боками, на губах его кипела пена и хлопьями срывалась в снег.

Спеша, Гульмамад подрезал копыто полукруглым ножом, наложил подкову и прибил ее гвоздями с четырехугольной шляпкой. Кончики гвоздей, прошедшие копыто насквозь, он аккуратно откусил щипцами. Ковка коня требует усердия и добросовестности.

– Можно я поеду с Айшой? – спросил Джура, дергая отца за рукав.

– Кадам поедет, – распутывая жеребца, сказал Гульмамад. – Нечего тебе там делать… Лошадь ему отведи. Как уедут – возвращайся вместе с матерью. Быстро, быстро давай!

Джура сел в седло, не достал до стремян. Жеребец шарахнулся под ним в сторону.

– Эй, Джура! – крикнул Гульмамад. – Скажи Айше… А, ладно, езжай. Мать все знает.

Скорчившись на спине жеребца, Джура поскакал к дому Кадама. Он и не заметил, как выскочил из кишлака – снег заметал так, что в пяти шагах ничего нельзя было разобрать. Небо работало как хорошо смазанная машина, легко работало. Казалось, надумай кто-то там наверху – и небо без усилия заработает еще пуще, и тогда снег повалит плотней и земля обрастет им, и прекратится жизнь… Проскакав метров триста, Джура столкнулся с Кадамом у самого его дома. Сидя в седле, Кадам затягивал ремень поверх овчинной шубы.

– Подковали? – оборотился он к Джуре. – Давай коня быстро! Я в Кзыл-Су, за доктором. Началось…

Джура соскочил с жеребца, передал повод Кадаму.

– Беги к отцу, – наклонился к нему Кадам, – скажи ему. Понял? Скажи: началось у Айши.

Кадам хлестнул коня, исчез из глаз – даже топота не слышно было в белом месиве. Джура стоял, бессмысленно вглядываясь в снеговые бегущие ленты у своего лица.

Из дома вышла Лейла в чапане, накинутом на голову, подошла к сыну. Так они вдвоем и стояли, под снегом, и глядели в ту сторону, куда уехал Кадам.

– Ты замерз, сынок, – сказала Лейла. – Иди, погрейся.

– Как она? – спросил Джура.

– Иди, сынок, – сказала Лейла, поворачивая сына к двери.

4

Кадам одвуконь скакал по улице Кзыл-Су. Подъехав к выбеленному домику больницы, он спешился, набросил повод на колышек забора и бегом поднялся на крыльцо. В темном коридоре не было ни души. Из кабинета врача, из-за полуприкрытой двери, пробивался серый свет непогожего зимнего дня.

Врач, русский старик, подкладывал дрова в печку. Подстелив газету, он стоял на коленях перед пышущей жаром дверцей. Он был в носках, большие его валенки, заткнутые за печку, дымились.

Услышав шаги, врач, не поднимаясь с пола, оглянулся на Кадама и поглядел на него вопросительно.

– Акушерка где? – спросил Кадам. – Жена рожает. В кишлаке. Ехать надо, доктор!

– Рожает? – переспросил доктор, втискивая поленце в печку. – Вот и прекрасно, великолепно. Ты присаживайся, грейся – погодка не балует… Звать-то как?

– Айша.

– Нет, тебя! – поправил доктор.

– Кадам, – сказал Кадам, стоя в дверях. – Ехать надо, доктор! Первый ребенок… Мать ее говорит – плохо, совсем плохо… Давай поедем! Лошадь вторая есть, хорошая лошадь.

– Да ты погоди, погоди, – сказал доктор рассудительно. – Спешкой делу не поможешь…

– Акушерка где? – спросил Кадам и шагнул через порог, к доктору.

Доктор с грохотом бросил дрова на пол и поднялся поспешно.

– Слушай, – сказал доктор. – Слушай меня, человек хороший. Акушерка уехала принимать роды на стойбище. Кенеша знаешь, чабана? Вот к нему. Сейчас оттуда не выберешься – все занесло. Ты слушай! Ждать надо, понимаешь? Ждать!

Кадам кивал головой, не хотел понимать, не понимал.

– Нельзя ждать, – сказал Кадам, стоя посреди комнаты. – Первые роды. Ее мать говорит – совсем плохо, может умереть. Ты доктор – поехали в Алтын-Киик. Надо помогать!

Тихонько, тихонько доктор стал огибать Кадама, подбираясь к двери. Ноги его, обутые в носки, ступали бесшумно.

– Я один здесь дежурю, – прожурчал доктор. – Мне по закону уезжать никак не положено. Ты ведь сам подумай: я уеду, а кто-нибудь придет…

– Кто ж поможет? – отступив к двери, потерянно спросил Кадам. Он, действительно, не мог взять в толк, кто ж ему теперь поможет, если акушерки нет, а доктору запрещено законом. – Мать говорит – умрет она.

– Ну, зачем же так! – отступая к печке, возмутился доктор. – Мамаша ее просто волнуется, вот и все. Когда я сам, милый ты мой человек…

– Значит, не поедешь, – перебил его Кадам.

– Никак невозможно! – зачастил старик и, тоскливо поглядывая на заслоненную Кадамом дверь, забегал по комнате. – Вот-те святой крест… Но ты сам-то не волнуйся, иди отдыхай. А как акушерка вернется – сразу поедете.

– Мне зачем отдыхать, – махнул рукой Кадам. – Лошадь пусть отдыхает… – и вышел из комнаты.

5

Полки магазина, сколоченные из струганых досок и украшенные по ребру газетной бахромой, ломились от товаров. Все здесь было: соль, китовое мясо в томате с горохом, гвозди и керосин. Были сапоги кирзовые, граненые стаканы и книга с картинками «Вперед, к победе коммунизма!» Были амбарные замки и один набор гинекологических инструментов. Много чего было.

Детских одеял не было. Пробившись к прилавку, Кадам попросил одеяло для взрослых – но не оказалось и такого.

– Для детей куклы есть, – сказал продавец. – Как живые. Глаза закрываются. Показать?

Но Кадам не захотел смотреть, как у куклы закрываются глаза.

В магазине толпилось человек тридцать. Немногие из них пришли сюда за покупками. Люди глазели на товары, курили, разговаривали, пили водку из граненых стаканов в углу магазина, на мешках с солью. Здесь было тепло и людно – что еще нужно общительному человеку?

Кадама узнали, заговорили все разом:

– Сын, дочь? Доехал как?

– За акушеркой я, – сказал Кадам. – Шесть часов ехал.

Вперед протиснулся почтовый служащий в шубе и новой форменной фуражке с лакированным козырьком, натянутой на уши. Давая ему дорогу, окружающие расступились с почтением.

– Акушерка на стойбище, – сообщил почтарь. – Жена Кенеша рожает… Кто едет с тобой в Алтын-Киик?

– Никого нет, – сказал Кадам.

– Это не годится! – решил почтарь. – Помогать надо. Пускай русский врач едет, чего ему тут сидеть.

– Ну-ка, пусти! – Кадам отодвинул почтаря и двинулся к двери. – Русский… Аллах мне поможет!

– Вертолет надо вызвать, – предложил кто-то.

– Вертолет в такую погоду разве пойдет? – возразили ему.

Кадам обернулся от двери: вертолет. Ну, конечно, вертолет. Надо вернуться к этому русскому старику в больницу, попросить. Он вызовет.

– Ушел! – с осуждением сказал почтарь. – Сумасшедший он все-таки, этот Кадам. Ему все помогают, а он… Карим, беги на почту. Звони в город – скажешь, я велел. Прямо санавиацию вызывай!

– Да не полетят они, – усомнился Карим. – Зря только бегать.

– Давай, беги! – пихнул Карима почтарь. – Помогать надо!

– Что такое! – вполголоса возмутился какой-то дед. – Или киргизские женщины разучились рожать? – Дед с ожесточением запихивал в наволочку сахар и хозяйственное мыло. – Ишь, ты!

– Никто не разучился! – раздраженно сказал почтарь, не терпевший возражений. – Тебя вон, дед, мамка рожала без акушерки – ты и вышел такой дурной.

– Ну и дурной, – не стал спорить с начальством дед. – Моя старуха семнадцать раз рожала, почти что двадцать. Как ей рожать – я аркан к потолку привязываю, а она тянет изо всех сил, дергает… Теперь так уже не умеют, – с досадой заключил дед и подался к выходу.

В дверях он столкнулся с аккуратным стариком, одетым хоть и бедно, но не нище: серый его ватный халат давным-давно утратил изначальный цвет и форму, а мышиного цвета красноармейская шапка-ушанка, отороченная вытертым бобриком, истончала от носки. Услужливо придержав дверь перед выходившим чадолюбцем с наволочкой, старик шагнул в магазин и бочком, бочком протиснулся к прилавку. Оглядев полки, он поманил продавца.

– Вельвет есть? – обратился старик к продавцу.

– Опять ты со своим вельветом! – отмахнулся продавец. – Погоди, ей-Богу…

– Что такое? – удивился старик.

– Жена Кадама рожает, – объяснил продавец.

– Какого? – уточнил старик. – Охотника?

– Ну да, – сказал продавец. – Акушерки нету.

– Хороший человек Кадам, – задумчиво покачивая головой, сказал старик. – Акушерки нету?

В ответ продавец махнул рукой и плюнул на пол.

– Зачем сердиться? – миролюбиво сказал старик и, нашарив в кармане кусок сахару, сунул его в рот. – Пускай Мурза едет. Четыре года назад его двоюродная сестра помогла родить моей невестке.

Почтарь обернулся к старику, посмотрел на него строго.

– Мурза? – спросил почтарь. – Старик дело говорит. Пошли к Мурзе!

Люди, толкаясь, высыпали на улицу. Пошел и сердитый продавец. Выйдя из магазина вслед за замешкавшимся стариком, он запер дверь на больший висячий замок.

Прямо против магазина – только улицу перебежать – светилась ярким одеколонным светом парикмахерская. В парикмахерском кресле лежал, блаженно разбросав ноги в хромовых сапогах, председатель сельсовета Саид-ака. Парикмахер Мурза обильно намыливал ему щеки.

– Ай, Мурза! – войдя стремительно, сказал почтарь. За ним в парикмахерскую втиснулось человек десять, остальные топтались на улице. – Где твоя сестра? Жена Кадама рожает.

– Какого Кадама? – справился Мурза, продолжая безмятежно намыливать в тесноте. Саид лежал в кресле, прикрыв глаза и не шевелясь. – Я что-то не помню.

– Ну, охотник, – пояснил почтарь. – Волосы светлые, короткие.