Текст книги "Конец"

Автор книги: Давид Монтеагудо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Уго – Ибаньес

Веселый утренний свет заливает спальню. Через высокое окно на одной из стен видны верхушки деревьев и кусок голубого неба. Дверь, ведущая в зал, распахнута, и сквозь проем сюда проникает ослепительно-яркая узкая полоска – она словно зажигает все, чего касается: и крошечные частички пыли, парящие в воздухе, и плиты, покрывающие пол, и грубые одеяла на кроватях – их серый цвет благодаря пылающему солнечному лучу словно разбивается на пятна, которые переливаются пестрыми бликами. Тишина. Слышно только птичье чириканье и далекий шум реки – это совершенно естественные звуки, они несут в себе ощущение утреннего покоя, как и свежий воздух или густая голубизна небес.

При солнечном свете становится очевидной убогость окружающей обстановки: хорошо видны голые, местами облупившиеся стены грязно-белого цвета, уродливые металлические кровати. Но разлившаяся повсюду тишина и покой придают спальне вид аскетический и непритязательный, а всей атмосфере – особый духовный смысл, заставляющий вспомнить прежнее предназначение этого здания. Большинство кроватей пусты, и там матрасы накрыты скромными одинаковыми одеялами. Однако на нескольких лежат сумки, несессер, одежда, свернутый спальный мешок в чехле – все чистое и аккуратно размещено. Только на двух кроватях царит беспорядок: на одной валяется расстегнутый спальный мешок, и складки его словно продолжают складки одеяла, на другой – мешок пронзительно-синего цвета, он кажется застегнутым и как будто надутым изнутри; возможно, в нем кто-то спит.

В комнате не заметно ни малейшего движения и не раздается ни звука. Между тем солнечный луч неуловимо для человеческого глаза ползет по помещению и расширяется – пока не достигает этой последней кровати и не упирается в неподвижный спальник. Тут мешок начинает шевелиться – уже не остается сомнений, что там лежит человек. Он приподнимается и озирается по сторонам – обычно так ведет себя тот, кто хочет еще поспать, не желая смириться с наступлением нового дня.

Затем мешок опять обретает неподвижность. Кажется, человек внутри, кто бы это ни был, просыпаться не намерен. Но тут он снова шевелится, и теперь движения его становятся более резкими и энергичными. Потом он на какое-то время опять застывает, потом судорожно дергается и при этом как-то даже злобно фыркает. Вряд ли кто способен снова погрузиться в сон после подобного пробуждения. И человек в спальнике тоже не способен. Он быстро садится на кровати, двумя руками стягивая с плеч мешок. Это Уго. На его лице – опухшем и помятом со сна – темнеет щетина, а залысины еще более заметны. Он козырьком подносит обе руки ко лбу и, прищурившись, смотрит в ту сторону, откуда бьет слепящий свет, потом с усталым вздохом снова падает на кровать.

– Сволочи! – бормочет он своим мягким голосом. – Не могли дверь как следует закрыть!

На самом деле обе двери – и та, что ведет в зал, и та, что ведет наружу, – распахнуты настежь, благодаря чему столб света теперь падает прямо на кровать, где спал Уго.

Уго еще какое-то время продолжает лежать, словно собираясь с силами для очень важного дела. Затем он неуклюже вылезает из спального мешка, проявляя больше решительности, чем сноровки, и, ослепленный ярким солнцем, мигая, бежит к входной двери. На нем летняя пижама – шорты с футболкой. Левой рукой он продолжает прикрывать глаза, а правой остервенело чешет бедро.

– Ну сейчас я им всем покажу! – говорит он наконец, шаря в поисках дверной ручки.

– А ты не торопись показывать, – раздается голос из соседнего помещения, – дверь-то нарочно оставили открытой.

Уго по голосу узнает Ибаньеса, теперь его фигура резко вычерчивается против света в дверном проеме.

– Нарочно? – переспрашивает Уго, с трудом ворочая языком и протирая глаза, чтобы взглянуть в лицо Ибаньесу. – Который… который сейчас час? Где все?

Пока Ибаньес медлит с ответом – всего три-четыре секунды, не больше, – между ними повисает в воздухе полная тишина, словно и на самом деле вокруг, на расстоянии многих и многих километров, нет ни одной живой души.

– Дверь открыли, чтобы ты наконец проснулся, – поясняет Ибаньес. – Все… где-то там… А про время мы ничего не знаем.

– Как? Как это не знаете? Перестань ерундить!.. – Уго разом приходит в себя. – Значит… часы… мобильники… И мы все еще?..

– Ничего не работает.

Уго с усталым вздохом садится на ближайшую койку, двумя руками растирая себе лоб.

– А почему вы мне ничего не сказали? – спрашивает он, на миг оставляя свой лоб в покое. – Бросили тут одного…

– Знаешь, мы было попробовали… – говорит Ибаньес, переступая порог спальни и останавливаясь перед Уго. – Мы пытались тебя разбудить, да где там! Все равно что разбудить медведя, никак не легче… И так же опасно.

– А где Кова?

– С нашими девушками. Они пошли вниз, к реке, все вместе, впятером.

– К реке?

– Да, решили посмотреть, нет ли там этих… скалолазов, а заодно…

– Подожди, подожди… Каких еще скалолазов? – спрашивает Уго, вытаращив глаза на Ибаньеса.

– Ну тех скалолазов… Ты что, не помнишь? Мы вчера о них говорили, когда выяснилось, что их машины нет…

– Нет, не помню.

– Интересно, чем ты занимался или в какие думы погрузился, когда мы все это обсуждали. Ладно, не важно. Просто вчера, еще до вашего приезда, я видел здесь ребят – ну из тех, что вечно таскают с собой полное снаряжение, они еще были одеты в такие специальные обтягивающие костюмы. Уже темнело, и они сказали, что хотят разбить лагерь на берегу.

– И для чего они теперь вам понадобились?

– Пошевели мозгами… Мы попали в такое положение… что было бы отнюдь не лишним встретить хоть одно человеческое существо. А то видели здесь только собак. И косулю.

– Косулю?!

– Да, знаешь, немного похожа на оленя, она забрела прямо в зал… наверно, искала еду.

Уго на какое-то время задумался и примолк. После сна под глазами у него появились сероватые дряблые мешки.

– А они там, у реки, не заблудятся?

– Да что ты! Ньевес и Ампаро хорошо знают эти места. И Марибель тоже. Путь туда самый простой – никаких хитростей. Кроме того, им ведь нужно…

– А машины? – спрашивает Уго, внезапно оживляясь. – Если попытаться снова… Вдруг сейчас что-нибудь получится?

– Уже пробовали. Хинес очень настаивал, хотя я и предлагал дождаться, пока ты…

– Ну и что? Не завелись?

– Все как вчера. У машины Хинеса даже дверцы не открываются; про двигатель и говорить нечего. Мы и твою попробовали… то есть твоей жены. Стали толкать под горку и… как тебе поделикатнее сказать…

– Что? Что случилось?

– С машиной ничего, она в порядке… но мы чуть сами не угробились. Вернее, Хинес, который сел за руль. Машина довольно старая, хотя мы и не думали, что до такой степени. Тормоза почти не действуют, руль очень тугой. Если мотор не заводится, то и это все работает кое-как.

– Мать твою!.. И чего?

– Да ничего. В конце концов как-то обошлось. Хинес свернул на боковую дорожку и там сумел затормозить. Ну чуть повихляла туда-сюда, в траву ее занесло, но закончилось все счастливо – даже ни одной царапины не осталось. Мы ее там кое-как припарковали.

– А что, Рафа про тормоза не знал? Как он вам позволил?..

– Дело в том, что Рафы с нами не было.

– Как это? Не было? Все еще сердится, что ли?

– Думаю, что да. Ночью он ушел, никого не предупредив.

– Ушел?.. В самом деле?..

– В самом деле.

– Но… а Марибель?

– Он ушел один.

– Так просто взял и ушел? И никого…

Уго обрывает фразу и смотрит на кровать, на которой лежит пустой спальный мешок. Там же рядом, на полу, осталась сумка – довольно большая спортивная сумка с расстегнутой молнией.

– Да, это его койка, его, – кивает Ибаньес. – Марибель не захотела ни к чему прикасаться. Она как пришибленная, бедняжка.

– Но… гляди, он оставил все свои вещи…

– Ушел в чем был. Даже ветровку не взял – было, правда, довольно тепло… Ага, и мобильник тут бросил. Хотя, если рассудить, какой от него теперь толк…

Уго о чем-то размышляет, словно забыв про своего собеседника.

– Эта история с Рафой… она очень странная, – произносит он наконец. – Уйти вот так, пешком…

– Наверно, думал, сумеет завести машину. Ключи-то он не забыл прихватить.

– Скажи, а его машина стояла на прежнем месте? Ну когда вы там были.

– На прежнем! Надо полагать, он с ней повозился-повозился, но ни на сантиметр не сумел сдвинуть.

– Не знаю, не знаю, что-то здесь не… Никогда бы не поверил, что Рафа может вот так поступить! Он очень привязан к Марибель.

– Да я тоже так сперва думал, но выходит… Похоже, в последнее время что-то у них разладилось. Марибель страшно расстроена, поэтому девушки и повели ее на прогулку.

– А что ты имел в виду, говоря, будто что-то у них разладилось?

– Ну, вчера они ссорились, когда пошли укладываться спать. Рафа твердил, что хочет отсюда поскорее уехать, она же пыталась его уговорить остаться. И аргумент у нее, замечу, был весьма убедительный: куда двигаться ночью? Думается, Рафе казалось, что на него все ополчились, особенно после этого спора с Ньевес и всего прочего, и он решил, что Марибель приняла нашу сторону.

– Нет, и все равно у меня это никак не укладывается в голове.

– Зато у Марибель очень даже укладывается. Я же тебе говорю: у них… это сразу видно… что-то между ними не так.

– А ты знаешь хоть одну пару, у которой после двадцати лет совместной жизни все идет хорошо? У каждой свое. Но чтобы уйти так… по-свински… Понимаешь, именно со временем, с годами, человек учится быть терпеливее, учится понимать, что нельзя выкидывать подобные номера.

– Не исключено, что он вернется.

– Сборище психов, – говорит Уго, словно припечатывая, и тотчас плюхается поперек кровати, на которой сидел.

– Нет, не надо! – в панике кричит Ибаньес, увидев, что Уго вновь принял горизонтальное положение. – Одевайся-ка и побыстрее выходи. Девушки наши вот-вот вернутся, и если они не принесут нам хороших вестей – а я лично просто уверен, что не принесут, – надо будет обсудить, как быть дальше…

– Хороших вестей? – переспрашивает Уго, отрывая голову от матраса. – А какие, скажи, хорошие вести они могут принести?

– Ну, допустим, что у скалолазов есть работающий телефон или их машина заводится.

– Ах да, конечно, ты ведь уже объяснял про этих скалолазов.

Уго приподнимается и снова садится на койку, но, по всей очевидности, вставать не собирается. Он застывает, устремив взгляд неизвестно куда и отдавшись своим мыслям.

– Давай пошевеливайся, – торопит его Ибаньес, – уже утру скоро конец, а нам, не исключено, придется топать несколько километров.

Уго смотрит Ибаньесу прямо в глаза, но взгляд у него при этом отсутствующий, рассеянный – взгляд человека, который слушает, но не слышит, что ему говорят.

– Иди, Кова оставила тебе немного кофе… чтобы ты потом не жаловался.

– А… кофе… отлично… отлично.

– Ну ты даешь! Я думал, ты обрадуешься. Кова сказала нам, что ты, проснувшись, будешь орать, требуя чашку кофе: A coffee! My kingdom for a coffee![9]9
  Кофе! Полцарства за чашку кофе! (англ.)


[Закрыть] как сказал бы небезызвестный человек из Стратфорда. Впрочем, как желаешь, – добавляет Ибаньес, увидев, что Уго по-прежнему погружен в себя. – Все равно кофе давно остыл. Он вчерашний, из термоса…

– Слушай, мы могли бы, – говорит Уго, наконец облекая свои мысли в словесную форму, – могли бы подняться в поселок. Он ведь близко. А вдруг найдем кого в одном из домов.

– Отлично! Голова у тебя вроде бы начинает варить. Конечно, ничего оригинального ты не предложил, но главное – начать. Давай приводи себя в порядок, мы ждем тебя на воздухе. На самом деле утро замечательное – приятно будет пройтись. Жаль только, что зря потеряли самые прохладные часы… Скоро жара наступит.

Уго встает и потягивается. И вдруг резко сгибается пополам – его сотрясают приступы кашля, они не прекращаются все то время, пока он идет к своей кровати и роется в вещах, отыскивая пачку сигарет. Потом он опять что-то долго ищет, продолжая надсадно кашлять. И вот сигарета зажата у него во рту, а рука победно лезет в карман и вытаскивает оттуда зажигалку. Уго жмет на кнопку, предвкушая наслаждение от первой затяжки, еще раз нажимает, еще и еще – каждый раз все с большей злостью. Вдруг он замирает, уставившись в пустоту, в мозгу его вспыхивает неприятное воспоминание, он алчно оглядывается кругом, шарит глазами по кроватям, как потерпевший кораблекрушение, который мечтает увидеть доску среди волн.

– Единственная работающая зажигалка находится в надежном месте, – весело сообщает Ибаньес, опять заглядывая в дверь. – И вообще в здании запрещено курить.

Хинес – Уго – Ибаньес

Ибаньес и Хинес стоят, прислонившись к стене, на углу площади перед приютом. Они ждут здесь возвращения женщин, потому что именно с этого угла видна тропинка, которая ведет от реки; кроме того, это единственное место, где есть тень – ее бросает огромный дуб, растущий в нескольких метрах от стены. Солнце уже поднялось довольно высоко, лучи его начинают слепить, отражаясь от известковых стен приюта и от выцветших плит, покрывающих землю. Ибаньесу нечем защитить глаза, и он щурит их так, что они превращаются в две черные щелочки, окруженные морщинами. Зато у Хинеса на голове красно-белая кепка с большим козырьком, которая делает его похожим на американца.

– А разве не было домов там, внизу, до того как переедешь реку? – спрашивает Ибаньес, приставляя ладонь ко лбу, чтобы взглянуть на Хинеса. – Сколько раз я видел их с дороги, там, где заканчивается этот прямой, довольно длинный отрезок и начинается спуск…

– Да, там что-то вроде фермы… – соглашается Хинес, – но вид у нее сейчас такой, будто она уже несколько лет как заброшена. Во всяком случае, я не заметил никаких признаков жизни.

– Опять не повезло, – говорит Ибаньес. – Все опустело… И ведь что характерно: это следствие исхода из деревень, начавшегося несколько десятков лет назад. К тому же на эти места, к несчастью, еще не пала манна небесная – сельский туризм, а ведь, согласись, отличные пейзажи, ущелье…

– Кстати, помнишь тот бар у дороги? С навесом…

– Да, и правда! Не исключено, что он до сих пор работает. – Ибаньес сразу воодушевляется. – Вчера я как-то не обратил внимания… Дело в том, что… обычно, если появляется такое желание, едешь в Сомонтано, это гораздо ближе – километров пять, не больше.

– А разве этот бар так далеко отсюда?

– Да, милый мой, далековато. К тому же вряд ли в воскресенье работает хоть одно придорожное заведение. Здесь все совсем не так, как в туристических районах.

– Не важно, не будем опережать события. Сперва нужно добраться до поселка.

– Если только все раньше как-нибудь не разрешится.

– Неужели ты надеешься, что девушки…

– Или что снова появится свет.

– Не знаю… есть у меня предчувствие…

– Любые предчувствия – это чистый предрассудок, – перебивает его Ибаньес. – Я больше верю в случай, в «решительный и надежный случай»…

– Тоже не сказать, чтобы очень уж научный подход…

– Нет, конечно не научный, зато разумный. Ведь именно случай правит большинством…

– Доброе утро! У кого есть зажигалка?

Хинес и Ибаньес прерывают разговор и поворачивают головы в сторону приюта. К ним обращается Уго; он только что вышел и направляется в их сторону, глаз его не видно за темными очками. Теперь он выглядит куда лучше, чем в момент пробуждения. Он побрился и оделся в одежду более светлых, чем вчера вечером, тонов. В левой руке у него белеет сигарета, все еще не зажженная.

– Доброе утро, – отвечает Хинес.

– Надо же! – удивляется Ибаньес. – А я думал, ты уже сидишь где-нибудь в сторонке и трешь две деревяшки, чтобы добыть огонька.

– Обычно мне, чтобы проснуться, нужны либо горячий кофе, либо сигарета… зажженная, разумеется. Ну ладно, где зажигалка-то?

Хинес опускает руку в карман и протягивает ему зажигалку. Уго, сделав еще несколько шагов, берет ее.

– Чего ты на меня так уставился? – спрашивает Уго, закуривая и глядя на Хинеса сквозь темные очки. – А ты сам уже курил?

– Нет, сегодня нет.

– Значит, ты не курильщик.

– Я курю от скуки. А сегодня нам скучать явно не придется. И должен признаться, меня скорее гложет тревога.

Уго с наслаждением выпускает первый дым и быстрым движением, словно по рассеянности, прячет зажигалку в карман своих брюк.

– Чего ты так смотришь? – спрашивает Уго, заметив странное выражение, с которым следит за ним Хинес. – Неужели и на площади тоже нельзя курить?

– Зажигалка отныне будет храниться у тебя? – спрашивает Хинес.

– А, ты про это? На, возьми, возьми, оставь ее себе. – Уго достает зажигалку и отдает Хинесу. – Оказывается, здесь уже успели выбрать командира, а я еще не в курсе.

– Вопрос вовсе не в том, у кого она будет, – говорит Хинес. – Держи ее у себя. Я только хотел сказать… ты должен понимать, если заберешь ее…

– Что на сей момент это единственный источник энергии, которым мы располагаем, – изрекает Ибаньес, – кроме, конечно, солнечной.

– Да пошли вы оба! Меня обложили! Куда ни плюнь – везде какие-то правила, даже друзья заставляют соблюдать правила. Так и с куревом: раньше ты курил себе спокойненько, мужчины курили, отец курил – и все нормально, как будто так и надо. А сейчас… сейчас тебя, как только ты достаешь сигарету, заставляют почувствовать себя преступником, стараются убедить в том, что ты себя убиваешь. Уже от одного от этого люди заболевают, потому что курят без всякого удовольствия, а это, несомненно, приносит вред. Раньше куда реже умирали от рака легких и тому подобного…

– Уго во многом прав, – соглашается Ибаньес. – Люди нашей западной цивилизации вот уже пятьсот лет дымят как паровозы – и ничего ужасного не случилось, нации не выродились и народу меньше не стало. Демографический контроль до сих пор опирался на слишком уж радикальные выводы.

– Ага, послушай-ка! Наш интеллектуал меня защищает.

– А на тебя никто и не думал нападать, – медленно произносит Хинес. – Тут ведь дело лишь в воспитанности: если большинству людей это мешает, лучше воздержаться.

– Да, только вот почему это им мешает? – горячится Уго. – Это на самом деле неприятно или им внушили подобную чепуху политики, которые только о том и талдычат?

– Народ не обращает большого внимания на политиков, – бросает Хинес.

– Ну, значит, это просто стало модным… и все вокруг разом почувствовали отвращение к…

– Потому что общество развивается, и в данном случае оно движется к нормам, вполне достойным уважения. По правде сказать… у тебя крайне консервативный образ мыслей.

– Скажи, а вот ты за или против мечетей? – обращается Ибаньес к Уго.

– Я… Кстати… наш Рафа выкинул еще тот номер!

– Да, мы все… не можем прийти в себя, – говорит Хинес. – А ты… что ты про это думаешь?

– Про уход Рафы?

– Ну разумеется, про что же еще? – теряет терпение Ибаньес.

– Не знаю… Я абсолютно ничего не могу сказать ни про уход Рафы, ни про его ссору с Ньевес, ни про технику, которая вдруг перестала работать…

– Глядите… – говорит Хинес, не спуская глаз с тропинки, – вон идут наши девушки… возвращаются. И кажется, настроение у них получше нашего.

Ньевес – Уго – Кова – Ампаро – Ибаньес – Мария – Хинес – Марибель

На лице Марибель привычный макияж, а сделанная в парикмахерской прическа выглядит столь же искусной и безупречной, как всегда. Только вблизи и при безжалостном солнечном свете можно заметить, что выглядит Марибель не так хорошо, как вчера: в глазах блестит влага и они словно посветлели, несмотря на черную тушь и слегка поблекшие тени на веках; несколько новых морщинок залегло вокруг глаз. Иногда даже кажется, будто ее макияж превратился в слой краски – беспорядочные мазки и пятна – и будто вдруг стала заметна седина у корней волос, а завитки на затылке чуть увяли.

Поднимаясь по тропке, Марибель вместе со своими спутницами громко хохочет, на ней большие круглые темные очки по последней моде, но, выйдя на площадь, она их снимает. И продолжает улыбаться, пока Ибаньес задает первые вопросы, пока Мария приближается к Хинесу и без тени смущения обнимает его за талию, пока Кова спрашивает: «Ну что? Хорошо выспался?» И тут Марибель, заметив Уго, внезапно смущается, не сумев скрыть своих чувств. На лице ее отражается растерянность, а также то усилие, которое ей пришлось сделать, чтобы бросить на него взгляд и поздороваться с притворной естественностью и наигранным оптимизмом:

– Привет, Уго.

– Марибель… Мне уже все рассказали. Не переживай: когда из него выйдет дурь, он вернется, вот увидишь. Я ведь тоже мужчина и… в конце концов мы всегда возвращаемся – правда, хоть и вечно жалуемся.

– Спасибо, Уго. Я уже говорила… Мы уже обсуждали это утром. Единственное, что меня сейчас волнует, это… чтобы нам удалось вернуться домой в приемлемое время или хотя бы позвонить по телефону. Мы обещали… я обещала детям, что мы вернемся к полудню.

– Ну насчет полудня… это вряд ли. Но вечером мы будем ужинать дома, слово даю, даже если придется топать пешком до Сомонтано.

– Нет, только не это! Господи! Надеюсь, еще раньше найдется какой-нибудь выход.

Никто не обратил особого внимания на короткий разговор между Уго и Марибель. Заметив, что они коснулись больной темы, присутствующие поспешили тактично отойти. Вся группа теперь собралась на углу, где раньше под тенью огромного дуба стояли трое мужчин. Пока Уго и Марибель беседовали, Ибаньес прямо спросил о результатах похода к реке.

– Мы видели палатку, – отчитывается Ньевес. – Вернее, там было две палатки, но их обитателей и след простыл.

– А вы заглянули внутрь? Может, они еще спали? – допытывается Ибаньес.

– Ну подумай сам, – отвечает ему Ампаро, – мы пошли туда впятером, и, как это ни странно, трудно назвать всех сразу такими уж круглыми дурами. Разумеется, мы туда заглянули! Сначала стали звать и звали довольно долго, ждали, пока кто-нибудь отзовется. Но ждали напрасно. Там нет ни души.

– Скалолазы встают рано, – говорит Кова. – Было бы удивительно, если бы мы застали их в лагере.

– Послушайте… а вы не обратили внимания… не заметили… были там, в палатках, вещи? – задумчиво, делая паузы, спрашивает Хинес, словно по ходу дела тщательно обдумывает, как лучше сформулировать вопрос. – Я хочу сказать… не оставили ли они чего или… Кто… кто из вас заглядывал в палатки?

– В ту, что поменьше, заглядывала я, – отвечает Ньевес, – но я не понимаю, что ты пытаешься выяснить. Само собой разумеется, вещи были там: спальные мешки… одежда; ни один дурак не полезет на скалы со всем своим барахлом.

Мария хочет что-то сказать – вероятно, на ту же тему, но не успевает и рта раскрыть, как в разговор вмешивается Ибаньес:

– Все это не имеет никакого значения. Мы ведь не знаем, когда они вернутся – может, и через несколько часов.

– Да, нельзя исключать, что они находятся в таком же положении, как и мы, – добавляет Уго.

– Им все равно, – говорит Ампаро. – Чтобы лазить по горам, электричество не нужно.

– Напрасно ты так думаешь, – возражает Мария, – иногда приходится делать отверстия в камне, и они пользуются для этого маленькой дрелью – на батарейках.

– Нет, эти наверняка ничем таким не пользуются, – говорит Уго, – они скорее всего занимаются свободным скалолазанием. По словам Ибаньеса, на них были обтягивающие комбинезоны, как у акробатов…

– А где здесь подходящие для них скалы? – спрашивает Кова. – Наверняка этих ребят можно разглядеть, хотя бы издалека.

– Обычно для этого используют стены ущелья, – отвечает ей Хинес. – Но отсюда их не увидишь, до тех мест надо довольно долго идти.

– Давайте забудем про скалолазов, – предлагает Ибаньес. – Мое мнение: мы должны как можно скорее двинуть в путь.

– Да? И куда же, интересно, мы пойдем? – спрашивает Ампаро.

– В поселок. Или еще куда. Зависит от того, что мы сейчас все вместе решим. Но надо действовать быстро – и так уже потеряли кучу времени… Кроме того, начинается жара.

– А что мы будем делать в поселке? – вступает в разговор Ньевес. – Вы же сами говорили, что он заброшен.

– В этом у нас полной уверенности нет, – говорит Ибаньес. – Кто-то видел вчера…

– Я видела людей в одном из домов, – говорит Ампаро, – ближе к вечеру, когда мы поднимались сюда. Точнее… самих людей я не видела, но они точно там были: дверь в дом стояла распахнутой и машина рядом…

– Слышала? Надо попробовать, – настаивает на своем Ибаньес, – к тому же поселок не так уж и далеко.

– А если тех людей там уже нет? – спрашивает Кова. – Они могли уехать…

– В поселке полно и других домов, – говорит Хинес. – Многие из них не видны с шоссе, они стоят вдоль дороги, которая ведет в горы.

– Ну хорошо, – соглашается Ампаро, – значит, мы должны…

– Должны?.. – Ибаньес словно не верит своим ушам, в голосе его звучит злоба. – Спешу тебе напомнить, что сегодня у нас воскресенье. Сейчас… время уже приближается к полудню, а завтра всем нам надо на работу. И находимся мы в ста пятидесяти километрах от дома… а кто-то и того дальше, и ни одна из машин не заводится. Нам необходимо найти кого-то, кто доставит нас в Сомонтано… Не знаю, что еще тут можно сказать!

– Все это так, – соглашается Ньевес. – Только не забывайте: у нас тут случилось кое-что еще, возникли и другие проблемы. Работа, конечно, вещь очень важная… но бывают вещи и поважнее. Мы должны были поддержать Марибель.

– Да понимаю я! – словно извиняется Ибаньес. – Ты совершенно права, просто… я психую из-за того, что не видел… ни одной живой души, с тех пор как…

– Вот спасибо тебе! – криво улыбается Уго.

– Ну ты же понимаешь, о чем я.

– Да не беспокойся ты, – говорит Ньевес. – Воскресным утром… даже в самом диком месте можно кого-нибудь встретить. И в ущелье наверняка тоже кто-то есть. Наверняка.

– И что, нам всем придется идти в поселок? – спрашивает Марибель.

– Хороший вопрос, – отзывается Ибаньес, чуть смягчая свой раздраженный тон. – Это мне как-то не пришло в голову: мы вполне могли бы послать туда лишь нескольких разведчиков…

– По мне, так лучше идти всем вместе, – настаивает Хинес. – Причина простая: если мы чего-нибудь там добьемся или… ну не знаю… или, скажем, машины вдруг возьмут да и заведутся… лучше будет, если все будут в сборе, чтобы не пришлось за кем-то возвращаться.

– Я согласна, – говорит Марибель, – но вот только… это значит, что мы должны взять с собой все вещи, я имею в виду, тащить их на себе.

– Ты права, – бросает Уго. – Какой смысл куда-то идти в полном составе, если потом все равно придется возвращаться за вещами?

– Но ведь мы пока еще ни к какому решению не пришли, – подчеркивает Хинес. – Пока мы выбираем наилучший вариант.

– Да, конечно, – говорит Уго. – Мне кажется, кто-то мог бы и остаться, если нам в любом случае надо будет опять сюда идти…

– Уго прав, – говорит Ампаро, – да и вещи – не оставлять же их без присмотра…

– У меня есть ключ, – напоминает Ньевес. – Если мы запрем дверь, можно спокойно идти всем вместе.

– Я придумала! – говорит Ампаро. – Мы возьмем все вещи и погрузим их в машины, так они будут хоть немного поближе. А сюда возвращаться нет никакого смысла; здесь мы выхода из положения не найдем – это точно.

– Все зависит от того… – рассуждает Уго, – от того, встретим ли мы кого-нибудь в поселке… Если нет, надо будет выходить на шоссе, которое ведет к Сомонтано, а самый короткий путь туда – через ущелье.

– Ох! С ума можно сойти от вашего пессимизма! – сетует Ампаро. – Ну скажите, ради бога, как можно никого не найти в поселке воскресным утром? К тому же в ущелье легко спуститься и другой дорогой, через пасеку – ту, что за поселком.

– Да, – говорит Уго, – но тогда мы обойдем стороной самые красивые места…

– Слушай, давай все-таки решим, – вспыхивает Ампаро, – мы собираемся на экскурсию или…

– Не отвлекайтесь вы, дело серьезное, – одергивает их Хинес. – Не будем забегать вперед. Про машины – это хорошая мысль, погрузить все вещи в багажники и…

– Машина Хинеса не открывается, – замечает Уго.

– Зато другие открываются, – перебивает его Ампаро, – и твоя… прости, твоей жены, тоже. Кроме того, насколько я поняла, ее уже слегка подтолкнули в сторону поселка.

– Очень остроумно.

– Я тоже за это, – говорит Ибаньес, – то есть за то, чтобы погрузить вещи в машины; заодно мы сможем еще раз попытаться их завести. Представляете, если они вдруг заведутся? После всех наших рассуждений.

– В любом случае, – говорит Хинес, – если кому-то трудно идти и хочется остаться здесь…

– Одна я здесь ни за что не останусь, – заявляет Ампаро, – и даже с кем-нибудь еще не останусь! Теперь ни за что не оторвусь от остальных. Знаешь, сколько мы видели собак? И когда спускались к реке – тоже. Два пса крутились вокруг палаток, обнюхивали там все… А косуля?.. Нет и нет! Даже с большого перепоя не осталась бы тут.

– Да чего уж там! – говорит Уго. – У нас в запасе целый день, утро великолепное: солнышко светит, птички поют, облака… извиняюсь, облаков нет – это еще лучше. Воспользуемся тем, что у нас нет ни машин, ни телефонов, и прогуляемся в свое удовольствие, будем наслаждаться природой, пока не наступит воскресный вечер с его вечной депрессией.

– Ладно, хватит болтать, – говорит Ньевес. – Пошли лучше в дом за сумками. Пора в путь.

– У меня с собой почти ничего нет, – говорит Ибаньес. – Я явился, как поэт, тот что «без поклажи и почти наг».

– Вот, кстати, и приоденься чуток, – говорит Ампаро, – а заодно прихвати вещи Рафы.

– Или мешок с мусором, – добавляет Ньевес.

– С каким еще мусором?

– С тем, что остался после ужина, – объясняет Ньевес, – тарелки и тому подобное… например, бутылки. Нельзя же все бросить здесь! Надо отнести мешок в контейнер, который стоит там, наверху, рядом с машинами.

– Сейчас распределим экспедиционную кладь, – говорит Уго. – Как бывает в кино: когда исчезает один из членов экспедиции… Ох, простите…

Уго сразу умолкает, заметив устремленные на него осуждающие взгляды; его глаза ищут Марибель и наконец отыскивают. Она стоит с самого края и разговаривает с Ковой, но, по всей видимости, ни та ни другая не слышали его реплики. Как бы там ни было, Ибаньес приходит на помощь Уго: он сознательно, а может и случайно, поворачивает разговор на сто восемьдесят градусов.

– Послушай, – обращается он к Ньевес, – а над чем вы так гоготали, когда поднимались по тропинке?

– Да так… женские разговоры, – отвечает Ньевес с легкой улыбкой.

– Мы смеялись над одной штучкой, которую увидели в интернете, – добавляет Ампаро.

– Я бы сказала: штучищей, – поправляет ее Марибель.

– Могу себе представить, – говорит Уго, – какой-нибудь негр с огромным…

– Ну ты даешь! Заслужил приз! – изумляется Ампаро.

– Ну видели, ну и что с того? – продолжает Уго. – А когда видели-то?

– Можешь не волноваться, твоя жена ничего такого не наблюдала, – говорит Ампаро. – Так что сравнить не сможет.

– Мне это прислали по почте, – объясняет Ньевес, – неизвестно кто, но я таки посмеялась. А потом переслала Ампаро и Марибель. Это, если можно так выразиться, живое воплощение известного анекдота. Вот это мы и объясняли Кове с Марией, потому так и хохотали.