Текст книги "Конец"

Автор книги: Давид Монтеагудо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Но мы же договорились, что дежурить будем по двое, – напоминает Хинес, едва сдерживая возмущение, – что два человека все время должны бодрствовать и что если один засыпает, второй обязан его разбудить либо оповестить еще кого-нибудь. И вот вам!

Марибель ничего ему не отвечает. Зато Ампаро высказывает довольно логичную мысль:

– В любом случае вина падает на Ибаньеса. Ясно ведь, что она заснула первой… а он ничего не сделал.

– Так оно и было? – обращается Хинес к Марибель. – Ибаньес действительно не спал, когда тебя сморило?

– Да… наверное… Мне очень хотелось спать!

– И теперь мы не знаем… не знаем, как исчез Ибаньес, – сетует Хинес.

– Как? – переспрашивает Ампаро. – Да точно так же, как вчера… в ущелье…

– Да, черт возьми… да, вполне возможно! – говорит Хинес. – Но мы ничего не можем сказать наверняка. Никакой ясности. Он вполне мог просто взять и уйти… В конце концов, вчера, если честно, ему тут досталось по первое число.

– Ну разумеется! – вздыхает Ампаро. – Вот и нашли виноватую во всем, что происходит вокруг.

Между тем Марибель, понемногу сбрасывая с себя сон, хочет встать. Но гримаса боли искажает ее лицо, как только она опирается на ногу. Марибель вскрикивает, и на помощь ей спешат Ньевес и Мария – чтобы не дать упасть. Хинес тоже поддерживает Марибель, но делает это рассеянно; он о чем-то глубоко задумался, в голове его явно засела какая-то мысль.

– Нет, ясности тут нет. А мне бы хотелось иметь ясность, – вдруг заявляет он, ни к кому конкретно не обращаясь и словно рассуждая сам с собой.

– А какая ясность тебе еще нужна? – спрашивает Марибель, которая уже окончательно проснулась. – Обратите внимание на то, кого именно он увел.

– Кто? – уже не сдерживая бешенства, спрашивает Хинес. – Старик с мешком?[15]15
  Старик с мешком – загадочный и жуткий персонаж одноименного фильма (2002 г.) испанского режиссера Мигеля Анхеля Виваса.


[Закрыть]

– Шути не шути, а спастись от него тебе не удастся, – одергивает его Марибель. – Его план шаг за шагом претворяется в жизнь.

– Не понимаю, как вы можете спорить в таком тоне, – говорит Ньевес жалобным голосом. – Ибаньес… исчез… И мы все тоже исчезнем – один за другим.

– Успокойся! – Мария обнимает Ньевес. – Ну же, успокойся! Пока мы еще ничего не знаем. Мы даже не добрались до этого проклятого города.

Ампаро продолжает сидеть и смотрит снизу вверх на своих товарищей. Она не участвует в общем разговоре, но ее серьезный и встревоженный взгляд мало вяжется с тем, что она механически продолжает укачивать Уго, как мать ребенка.

– Мария права, – говорит Хинес, – мы не должны падать духом, прежде чем… Надо завершить хотя бы первый этап. Надо идти в город; он… он уже совсем близко… и сейчас… наконец рассвело. Давайте воспользуемся тем, что все мы проснулись так рано, и двинемся в путь… потом будет жарко…

– Ну разумеется, ты у нас такой оптимист… – говорит Марибель. – Ты… лучше всех к нему относился, даже лучше, чем мы, девчонки. Тебя он оставит напоследок.

Ампаро и Ньевес молча переглядываются, не в силах выдавить из себя ни звука. И даже сам Хинес, хотя и мотает непрерывно головой в знак протеста, не может побороть впечатления, которое произвели на него, как и на всех, слова Марибель.

– А что касается твоей невесты… тут вообще разговор особый, – добавляет Марибель. – Ты ведь помнишь, как не нравились Пророку так называемые добрачные связи…

– Дура ты! Какая она мне невеста! – срывается Хинес.

– Ну, значит… любовница – назови как хочешь.

– Да тихо вы! – умоляет их Ньевес.

– С меня хватит! – вдруг говорит Мария. – Хватит! До сих пор я терпела вас из вежливости, вела себя как воспитанный человек. Но раз уж вы позволяете себе такое… значит, и я в долгу не останусь. Я сыта по горло вашими дурацкими сварами! Хотя чего от вас ждать, в ваши-то годы – вы хламье, вы уже вышли в тираж. Все вы одинаковые – и похожи на моих родителей: распутничаете втихаря, боитесь делать то, что вам на самом деле хочется, а потом скулите, жалуетесь… Все превращаете в трагедию. Что вы, интересно, подстроили тому типу? Скинулись и сняли для него шлюху? Почему я до сих пор так и не услышала о том… о том, какие вы сволочи, даже Хинесу не хватило духу рассказать. Так что? Все так и было? Да? Скорее всего! А парень неправильно среагировал… Так все уже быльем поросло! Хватит! Что вы все, на самом деле!.. Целых двадцать пять лет пережевывать эту историю… эту дурацкую ссору?.. Очешуеть можно! Вот Хинес – он не такой, понимаете? Хинес другой, за это я его и люблю. Но с тех пор как он встретился с вами… вы его… вы его заражаете вашей… вашей тупостью и никчемностью, но ты, – она поворачивается к Хинесу, – ты не поддавайся, милый. Ты ведь не веришь тому, что несет эта тетка? Скажи мне, что не веришь…

Хинес медлит с ответом. Он с изумлением глядел на Марию, пока она произносила свою речь, да и сейчас продолжает смотреть на нее, не меняя выражения лица.

– Разумеется не верю… – говорит он наконец. – Но ты…

– Вот и не поддавайся им. Если ты не дашь слабины, я буду с тобой до конца, до самого последнего мига.

– Как славно! – говорит Марибель. – Как приятно видеть двух любящих друг друга людей… которых никогда не разлучить никакой силе. Только вот скажи-ка мне, детка, а как ты можешь объяснить все происходящее? – Марибель делает рукой широкий жест.

– Откуда мне знать? Я вижу только одно: все мы дошли до ручки. Но мне кажется… мне кажется, это просто бред какой-то… Ну я понимаю – свалить все на… ну, допустим… на ядерную катастрофу, на мор, вирус, нашествие инопланетян, да на что угодно… Вместо этого вы без лишних сомнений объясняете это тем, что есть, мол, такой тип – невезучий, чокнутый, закомплексованный и, надо думать, дрочивший ночи напролет… что этот дурошлеп уничтожил половину населения земли, устроил техническую катастрофу, какой отродясь не было, и, кроме того, по его воле «исчезают» люди…

– Нет, это ты, ты не хочешь видеть очевидного, – вскидывается Марибель. – Ты вот считаешь себя очень умной, но… А ведь все ясней ясного! Давай-ка, попробуй ответить, почему эта самая «катастрофа», как ты ее называешь, началась именно тогда, когда мы собрались на наш праздник – да, именно тогда, когда исполнилось двадцать пят лет после нашего последнего совместного похода туда…

– Это чистая случайность, – с расстановкой чеканит Мария. – Ведь бывают же случайные совпадения.

– А то, что Пророк был единственным, кто не приехал в приют? Это тоже случайность? Хотя и обещал, твердо обещал явиться, и поэтому Ньевес так нервничала. Правда ведь, Ньевес? Разве он не клялся тебе всеми клятвами, что приедет?

Ньевес не отвечает. Она поднимает глаза, которые до сих пор были уставлены в землю, и смотрит на тех, кто стоит рядом, на всех по очереди, смотрит с каким-то странным выражением – не то удивления, не то испуга. И только несколько секунд спустя, когда встревоженный Хинес собирается ей что-то сказать, Ньевес отвечает дрожащим и еле слышным голосом, снова опустив взор:

– Да, да, он мне сказал… сказал, что приедет.

– Ну вот видишь? – торжествует Марибель. – И не нужно никаких инопланетян, чтобы…

– Но ведь… это смешно! – горячится Мария. – А вообще-то я напрасно ввязалась в этот спор… Ну и что с того, что ваш Пророк твердо обещал приехать? Кто может назвать сей факт несокрушимым доказательством? И доказательством чего, интересно? Хотел приехать, да испугался. Под конец духу не хватило – вот и весь сказ. Разве это не более логичное объяснение, когда речь идет о подобном человеке?

– Пожалуйста, перестаньте спорить, – умоляет Ньевес с непонятным драматизмом в голосе. – Я боюсь… я все время боюсь… Давайте поскорее уйдем отсюда. Надо поднять Уго!

– Успокойся, Ньевес! – говорит ей Хинес.

– Кроме того, – упрямо продолжает Мария, не в силах оборвать спор, – эта ваша версия – она лишена всякого смысла. Если я не ошибаюсь, праздник организовала Ньевес – вспомнила про намеченную вами когда-то дату, и так далее. А за сколько она вас предупредила? За месяц, как мне известно, а может, и меньше, чем за месяц. И вы полагаете, что месяца хватило бы, чтобы задумать… чтобы подготовить месть такого масштаба? Нет, за месяц ничего не устроишь. Тут ведь понадобилась бы прямо безграничная сила и помощь кучи людей, да что там кучи – армии! А время? Сколько было бы нужно на это на все времени? Сколько дней оставалось до праздника, когда ты сумела связаться с ним? Как я поняла, ты не сразу его нашла… Правда ведь, Ньевес?.. Ньевес…

Ньевес вдруг закрывает лицо руками. Она слегка сгорбилась, голову опустила, широкая спина сотрясается то ли от смеха, то ли от рыданий. Несколько минут слышно лишь щебетание птиц и громкие ритмичные всхлипы Ньевес, доносящиеся сквозь сдвинутые руки. Окружающие замерли в ожидании, никто не решается прервать молчание. Наконец его нарушает сама Ньевес, она говорит, безутешно покачивая головой и не отводя рук от лица. Теперь уже нет сомнений, что она плачет.

– Это не я… не я… Это он. Он все придумал и организовал.

– Он? Кто он? – спрашивает Мария.

– Пророк! – кричит Ньевес, резко поднимая залитое слезами лицо. В ее вопле смешиваются отчаяние и возмущение.

Глаза Ампаро расширяются, но взгляд одновременно становится глубже, когда она смотрит на товарищей. Уго стонет и еще больше скорчивается. Марибель всего лишь поднимает одну бровь в знак того, что она довольна своей победой. Мария и Хинес смотрят на Ньевес открыв рот, на их лицах написаны недоверие и оторопь.

– Но этого не может быть! – говорит Хинес. – Ты же сама нам сказала… ты нам сказала…

– Это не я… Он все организовал, все!

– Но ведь… Это ты нас обзванивала, оповещала… и диск, ты… его записала…

– Все придумал он, и с диском – тоже, и много чего еще, очень много, мы… мы просто не смогли выполнить всего, что задумали.

– Но… как? Ты с ним встречалась? Вы вдвоем все делали?

– Нет! Я его так и не видела!

– Объясни же все наконец человеческим языком, мать твою!

– Не мучь ее, – поворачивается Марибель к Хинесу. – Ты срываешь на ней злость, потому что получается не по-твоему.

– Она обязана все нам объяснить, – отмахивается Хинес. – Всем нам. Она нас обманула.

– Мы хотели устроить сюрприз. Сюрприз, чтобы…

– Сюрприз? Какой еще, к черту, сюрприз?

– Он сказал, что у него есть сюрприз, он привезет сюрприз для всех нас.

– Вот и привез, – бросает Марибель.

– А ты помолчи! – огрызается Хинес. – Я… я ничего не понимаю. Разве не ты искала его, старалась с ним связаться?

– Нет! Это он, он! – кричит Ньевес. – Однажды я получила письмо. Там указывалась дата – был обозначен именно тот день, когда мы любовались звездами, двадцать пять лет назад. Точная дата. Поэтому я и открыла письмо.

– Иными словами, даже идея не была твоей…

– Ты что, плохо слышишь? Она об этом и говорит, – опять вмешивается Марибель.

– Заткнись!

– Ради бога, не ссорьтесь, – просит Ньевес. – Я ведь пытаюсь вам объяснить, я сейчас все объясню. Сама я и не… не думала устраивать этот праздник. Я помнила, я отлично помнила, о чем мы тогда договорились. Трудно забыть такое, ведь все было так красиво, поэтому… вот почему я как-то сразу ухватилась за предложение, за идею Андреса…

– Она называет его Андресом, – замечает Ампаро.

– Да, Андресом! Все, что он говорил… было так чудесно, мне даже пришло в голову, будто он… ну будто он решил начать новую жизнь, и что он нас простил, и что в его новой жизни уже нет места обиде… Мало того, он как раз и хотел, чтобы мы об этом узнали, чтобы совесть нас не мучила и… Все, что он говорил, было просто прекрасно… немного наивно, но прекрасно!

– Так ты что, говорила с ним по телефону? – спрашивает Мария, которая до сих пор хранил молчание.

– Нет, мы поддерживали связь только через почту, электронную почту.

– Но тогда, – продолжает допытываться Мария с живым интересом, – почему ты так уверена, что это был именно он?

– Он! А кто же еще? Глупо даже и сомневаться. Мы действительно ни разу не говорили по телефону, но это точно был он. Кто же еще мог знать столько подробностей обо всех нас? Кроме того… Допустим, мы поговорили бы с ним… но я же совсем не помню его голоса. Голос… это тоже не самая надежная вещь. Половина из вас не узнала меня, когда я позвонила…

– Погодите… – вдруг снова вступает в разговор Хинес. – Я никак не могу отделаться от мысли, что все, что ты нам сейчас рассказываешь, – какая-то нелепая выдумка. Вчера… только вчера ты сама упомянула, когда мы сидели в том доме и когда зашла речь о грифах… что ходила к священнику и просила у него разрешения – чтобы мы могли переночевать в приюте.

– Да! Но я только зашла забрать ключи – вот тогда мне и дали соответствующие наставления… Но договаривался обо всем Андрес.

– Еще бы! – бросает Марибель. – Со священниками у него прямая связь.

– А я-то удивлялась, что нам позволили воспользоваться приютом для частного праздника, – качает головой Ампаро.

– Господи! – Хинес сжимает руками виски.

– Ну а в чем должен был состоять сюрприз? – спрашивает Мария.

– Милая моя, неужели до тебя так и не дошло? – удивляется Марибель.

– Не знаю… – неуверенно начинает объяснять Ньевес. – Не знаю, имел ли он в виду что-то конкретное… Я, например, почему-то подумала, что весь сюрприз именно в этом и будет состоять: он приедет и тем самым покажет, что не таит зла, что он нас простил…

– Короче, мы здорово вляпались, – подытоживает Мария, – и тем не менее хоть убейте, но я не верю в эту вашу версию… про месть.

– Все идет точно по его плану, – говорит Марибель. – Уго вон продолжает страдать, ему все хуже и хуже… а следующим стал Ибаньес. Как и можно было ожидать!

– Да? Ну раз ты так хорошо обо всем осведомлена, значит, тебе известно и кто идет дальше по списку. Потому что до сих пор ты, ничем не рискуя, толковала о прошлом. Велика заслуга! Разве я не права? – горячится Мария.

– Не знаю, – отвечает Марибель с сомнением в голосе. – Дальше все не так ясно. Ведь мы, девушки, относились к нему гораздо лучше – и все более или менее одинаково.

– Ради бога! Перестаньте! – взывает к ним Ньевес. – Не понимаю, как вы можете спорить, когда… словно ничего особенного не происходит, но… в любой миг… в любой миг… Я не хочу исчезнуть! Я не хочу, чтобы исчез кто-нибудь еще!

– Успокойся, успокойся! – Мария снова обнимает Ньевес.

– Не понимаю, как вы можете спорить, – повторяет Ньевес.

– Каждый справляется со страхом как может, – выносит свое суждение Ампаро, глядя на всех снизу вверх, так как все еще сидит, обнимая Уго, который вроде бы заснул.

– Эти… исчезновения происходили в определенном ритме… где-то раз в двенадцать часов, – с непонятным безразличием сообщает Хинес. – Значит, пока… если и вправду наблюдается такая цикличность, у нас имеется довольно большой запас времени. Пока нам нечего опасаться.

– Мне бы и вообще нечего было опасаться, если бы я не вела себя как доверчивая дурочка, – заявляет Марибель.

– Марибель, ты не имеешь никакого права… – сурово обрывает ее Хинес.

– Знаешь, о чем я мечтаю? – перебивает его Мария, обращаясь к Марибель. – Знаешь? Только представь себе: мы добираемся до поселка… там полно людей, и они нам сообщают, что произошла всего лишь превентивная эвакуация… Вот бы я тогда посмеялась!

– Мы бы все тогда с удовольствием посмеялись, Мария, – говорит Хинес.

– Не уверена, что все… Не уверена, что все… Кажется, здесь есть такие, кто зациклился на мысли, что все мы должны заплатить за их грехи, хотим мы того или нет.

– Давайте прекратим спор, – предлагает Хинес. – Ньевес совершенно права: от этих перепалок нет никакой пользы. У нас сейчас есть только одна задача: дойти до города. Думаю, с этим все согласны. Я, со своей стороны… Скажу вам одну вещь: если мне доведется выпить чашку только что сваренного кофе и вымыться… тогда пусть хоть конец света настанет! Мне уже все равно, мне уже совершенно все равно.

– Ладно, надо бы поднять Уго, – добавляет он несколько секунд спустя, нарушая настороженное молчание, вызванное его словами.

– Что касается кофе… это не так уж и трудно, – говорит Ампаро, пока они все вместе ставят на ноги Уго, – надо только найти плиту с газовым баллоном.

Вверху, над их головами, небо окончательно просветлело и обрело прозрачность, какая случается лишь перед самым восходом солнца. Видны только самые яркие звезды – редкие, затерявшиеся в бескрайности небесного свода, как крошечные частички, спасшиеся от солнца, которое уже запылало позади гор. Блеклая и прозрачная ясность придает рощицам и оврагам, всему пейзажу, невероятную мягкость, делая его сравнимым с женской наготой, как это свойственно картинам природы только тогда, когда мы созерцаем их в сумерки.

Ньевес и Ампаро, поддерживая Уго и Марибель, уже вышли на дорожный асфальт, они идут медленно; то и дело слышатся стоны и жалобы, то и дело приходится делать остановки. Мария и Хинес все еще не покинули площадки, они вешают на плечи немногочисленные сумки – свои и чужие. Когда Мария уже собирается двинуться к шоссе, Хинес удерживает ее со словами:

– Не цепляйся к Марибель.

– Это я к ней цепляюсь? Да она сама…

– Знаю. Но постарайся понять: она только что потеряла мужа и… дома у нее остались дети. Вся эта паранойя с Пророком – лишь попытка как-то объяснить самой себе свалившиеся на нее несчастья.

– Ага, только вот эта паранойя почему-то мигом распространилась и на твоих друзей, и… нам и так уже досталось выше крыши, не хватает только всем посходить с ума.

– Да знаю я, знаю… Послушай, еще одна вещь… прости, что я… до меня не сразу дошло, что ты хочешь скрыть… продолжать скрывать…

– Ах, ты про это! Ну все ведь обошлось. Все в порядке.

– Меня удивило…

– Неохота помирать шлюхой. Все-таки большую часть жизни я была другой. Не желаю завершать земной путь в покаянных одеждах.

– А кто сказал, что мы все умрем?

– Мы все умрем… – говорит Мария с затуманенным взором, но тут же видит, какое выражение появилось на лице Хинеса, и весело добавляет: – Когда-нибудь, милый мой, когда-нибудь.

– Ладно. Да тебя ведь и нельзя назвать шлюхой в обычном смысле слова. Я, во всяком случае, отношусь к тебе иначе…

– Брось! Ты очень добрый и очень особенный. Но вот твои друзья… Уверяю тебя, ни один ни минуты не сомневался, что девушка, которую ты притащил с собой, спит с тобой за деньги. И я не желаю под конец жизни чувствовать вокруг такое отношение к себе.

– Значит, ты еще в этом не погрязла.

– Слушай, я не нуждаюсь в твоих поучениях. Если ты не против, я сама озабочусь неувязками в своей биографии.

– Прости…

– Нет, это ты меня прости. Ты ведь прав, но…

– Кроме того, у тебя нет никакого повода для беспокойства. Тут имеется своя положительная сторона: раз мы с тобой на самом деле никакие не жених и невеста… и, что важно, ни разу не согрешили, значит, Пророку, который все видит, нет причины тебя наказывать.

– Это у тебя шутки такие, да?

– Ну сама знаешь: одну свечку надо ставить богу, другую – черту. Одну – Пророку, другую – инопланетянам. И про вирус не забывать.

– Смейся-смейся – досмеешься…

– Ты только подумай, какое разочарование испытает Марибель… Она, бедняжка, еще не до конца разобралась в ситуации. А ведь это всего лишь вестник ангела-истребителя.

– Опять придуриваешься?

– Дело, наверно, в том, что я постепенно теряю веру – веру в разум, хочу сказать. Но знаешь что? Я очень рад, что познакомился с тобой. Когда ты рядом, я чувствую себя гораздо лучше… даже до того, как выпью первую чашку кофе.

Мария с Хинесом бегут вдогонку за четверкой идущих по дороге. Солнце заливает раскаленной лавой выемку между двумя горами, заслоняющими горизонт. В самом центре площадки сиротливо стоит, заметно наклонившись, газовая лампа. Газ в маленьком баллончике закончился; никто не удосужился закрыть кран, и за ночь пламя сожгло все горючее.

Ньевес – Ампаро – Хинес – Марибель – Мария – Уго

Когда-то давно дорога, ведущая из Вильяльяны, заканчивалась в Сомонтано и до начала шестидесятых годов служила для города единственным средством связи с миром. Так что узкое шоссе, по которому устало шагают шестеро путников, было построено сравнительно недавно и пролегает по гористой местности, где никто никогда не возводил жилья.

Здешний рельеф заставил строителей убрать огромные массы камня, чтобы проложить шоссе, и даже пробить маленький туннель – на отрезке, лежащем на самых подступах к городу. По всей видимости, именно эти трудности много лет мешали построить дорогу, которая связывала бы Сомонтано, а значит и Вильяльяну, с крупными транспортными артериями севера. Со временем это не слишком оживленное шоссе превратилось в весьма важную часть внутренних туристических маршрутов – им пользовались и те, кто занимался горными видами спорта, и те, кто просто любил проводить выходные на природе. Огромную роль тут, безусловно, сыграли красивейшие – хотя на чей-то вкус и слишком суровые – пейзажи, среди которых пролегает знаменитое ущелье.

Что касается Сомонтано, то, если ехать из Вильяльяны, городок виден издалека: он разворачивается у подножия горы, которая словно защищает его; с новой же дороги домов не видно до самого последнего мига, пока она не сделает заключительный поворот, вырвавшись наконец из запутанного скалистого лабиринта, и не устремится прямиком к городку.

Как раз в этом-то лабиринте и находятся сейчас двое мужчин и четыре женщины. Дорога здесь круто изгибается, постепенно поднимаясь вверх по туннелю, пробитому в камне.

Справа от дороги высится каменная стена, довольно низкая – не больше пяти-шести метров в самой высокой своей части. Вторая стена – с внешней стороны виража – чуть повыше и достаточно высокая для того, чтобы лучи солнца, которое уже успело пройти большую часть небесного пути, не добирались до асфальта. Поэтому путники радуются тени и полученной передышке, ведь в этот час воздух еще не успел как следует прогреться, хотя солнце уже нестерпимо палит. Небо сейчас синее – это чистая, глянцевая синева, которая, постепенно накаляясь, будет смягчаться, пока в полдень не превратится в сероватую белизну, подобно высушенной зноем краске. Тишина стоит почти полная: птицы уже перестали петь, а до той поры, когда начинают стрекотать цикады, остаются еще часы и часы.

После сна, толком не восстановившего силы, путники с трудом заставляли себя двигаться; потом им все же удалось достичь состояния, когда мускулы и суставы начинают слушаться и сравнительно легко справляются с нагрузкой, включаясь в нужный ритм и вырабатывая своего рода автоматизм. Но теперь усталость снова дает о себе знать, и она ощущается особенно остро из-за охватившего их чувства отчаяния, поскольку желанный город все никак не появляется и, видимо, находится куда дальше, чем им думалось.

Уго шагает молча, не поднимая глаз от земли. Сперва он едва передвигал ноги и не мог обойтись без чужой помощи, но мало-помалу справился с собой, и если теперь что и беспокоит спутников, то лишь его душевное состояние и упрямое нежелание говорить. За все время пути он открыл рот лишь дважды: в первый раз, чтобы спросить, нет ли у кого сигарет, при этом он сжимал в кулаке зажигалку, с которой ни на миг не расставался. Этот вопрос – совершенно абсурдный, предполагающий заведомо отрицательный ответ – заставил остальных тревожно переглянуться. Во второй раз он заговорил полчаса спустя и слово в слово повторил тот же вопрос как ни в чем не бывало, совершенно забыв, что уже задавал его.

Сейчас все они идут молча, все одинаково устали. Только Ньевес время от времени произносит что-то совершенно пустое – лишь бы что-то сказать.

– Больше никаких туннелей не будет, правда ведь? Больше туннелей не будет?

Обращая свой вопрос к Хинесу, Ньевес с детской настойчивостью хватает его за рукав. По правде сказать, все они не без страха, по крайней мере не без опаски, миновали туннель. Хотя длина его не превышает тридцати метров, путники невольно ускорили шаг. И тем не менее эти метры показались им бесконечными из-за темноты и глухой, давящей тишины, когда всем телом начинаешь чувствовать, будто попал в западню.

Хинес медлит с ответом. И его опережает Марибель:

– Наверняка будут еще. Их тут вроде было четыре или пять, да?

– Нет, вовсе нет, – говорит Ампаро, – ты путаешь с другой дорогой, ну той, что идет мимо водохранилища. А здесь только один туннель, один-единственный.

– Значит, до города осталось совсем немного, – выводит Ньевес.

– Немного? Мы уже давно должны были дойти, – отзывается Хинес. – Не знай я, что туда нет другой дороги, кроме этой… решил бы, что мы заблудились. Мне и в голову не приходило, что тут столько поворотов понапихано.

– Конечно, на машине раз – и приехал! – говорит Мария. – А когда тащишься на своих двоих, сразу замечаешь…

– Но туннель… как мне помнится, был совсем рядом с городом, – успокаивает их Ампаро.

Хинес не обращает на ее слова никакого внимания. Он рассеянно смотрит на асфальт, на каменные стены по бокам, оглядывается назад – и все это, разумеется, замечают. Вдруг он говорит:

– Послушайте, мне кажется…

– Что? Что такое? – быстро спрашивает Ньевес, и лицо ее тотчас окрашивается тревогой.

– Да нет, все нормально, наоборот, посмотрите, какой широкий изгиб делает дорога…

Хинес прав. Конца этой кривой не видно, дорога все круче заламывается, так что с того места, где они сейчас находятся, уже невозможно разглядеть тот прямой участок пути, который они недавно одолели, но и впереди обзор весьма ограничен.

– Только подумайте! – Хинес на миг приостанавливается. – Отсюда, с этой точки, когда ты стоишь между двумя стенами… создается такое впечатление, что кривая никогда не закончится, что она образует круг.

– Ой! Не дай бог!

– Все не так плохо! Наоборот, – говорит Хинес с надеждой в голосе. – Мы уже совсем близко, совсем близко… Я отлично помню этот вираж.

– Смотрите! – кричит Мария, которая на несколько шагов обогнала своих спутников. – Машина!

Мария продолжает идти вперед, вытянув голову влево, отдаляясь от внешней стороны поворота. Остальные после минутного колебания следуют за ней, двигаются очень осторожно и вскоре действительно видят нос малолитражки пронзительно-синего с металлическим отливом цвета. Все взволнованы. Мария не произносит больше ни слова. Она приближается к машине, постепенно замедляя шаг, с явной опаской, за ее спиной слышатся отрывистые, противоречащие один другому комментарии.

– Она двинулась с места! Машина двинулась!

– Куда она двинулась?

– Не знаю… мне так показалось.

– Это мы сами движемся! Машина стоит как вкопанная.

– Там кто-то есть! Внутри люди!

– Да, но они не шевелятся. Наверно, мертвые!

– Прекратите истерику! Там никого нет. Это сиденья с подголовниками. Уймитесь!

– Машина в полном порядке: цела и невредима, а не как та, которую мы видели вчера… И такое впечатление… что она остановилась совсем недавно.

– Нет, все-таки странно… стоит как-то слишком близко к обочине.

– Поворот заканчивается…

Мария тоже увидела конец дорожного изгиба – прямой отрезок асфальта, освещенный, как и прежде, солнцем, с растущими вдоль кустами и густой травой. Но сейчас все ее внимание сосредоточено на машине. Та производит очень странное впечатление: с закрытыми дверцами и окнами, совершенно неподвижная, пустая – и ни звука вокруг. Путники окружили машину. Это весьма скромная малолитражка сравнительно недавней модели. Кузов и стекла сверкают, внутри, насколько видно, все тоже чисто, аккуратно, строго, нет бесполезных безделушек, какие часто бывают в салонах.

– Хозяин, судя по всему, помешан на порядке, – говорит Ампаро, приложив ладонь козырьком ко лбу и вглядываясь в салон машины.

– Был помешан, – поправляет ее Марибель.

– И на чистоте, – добавляет Мария.

– Ей больше пяти лет, – говорит Ампаро. – Смотри… техосмотр – две тысячи восьмого года.

Хинес протягивает руку к дверце со стороны водителя, потом замирает на несколько секунд, потом довольно резко нажимает на ручку. Дверца легко открывается.

– Как всегда, – говорит Ампаро, обходя машину, – дверцы открыты, ключ на месте… сами видите: все как всегда.

– Пахнет машиной, – говорит Ньевес, – внутри пахнет машиной.

– Раньше меня укачивало от этого запаха, – говорит Мария, – когда я была девочкой…

– Мне кажется… – бросает Хинес, чуть отстраняясь от дверцы, – мне кажется, тут есть что-то странное.

Головы с опаской наклоняются к дверце, взгляды обшаривают салон, потом все выпрямляются и выжидательно переглядываются, ища ответа друг у друга в глазах.

– Ну что там еще? – всхлипывает Ньевес.

Хинес медлит с ответом. Его взор вроде бы прикован к машине, одной рукой он опирается на крышу, выбивая пальцами нервную дробь.

– Ремни безопасности, дьявол их побери! – выпаливает он наконец и тотчас опускает глаза, словно ему стыдно смотреть на друзей. – Ремни застегнуты.

Никто этого не заметил. У сидений темная обивка, поэтому ремни почти не выделяются на ее фоне. Все потрясены словами Хинеса.

– Они ехали вдвоем, – нарушает молчание Ампаро, словно рассуждая сама с собой.

Остальные по-прежнему молчат. Ньевес в полном отчаянии пробегает глазами по лицам, но ей удается поймать лишь отрешенные и уклончивые взгляды. Хинес по-прежнему стоит неподвижно, глядя себе под ноги, и угадать выражение его глаз невозможно. Внезапно Мария резким движением, в котором прорывается бешенство, отталкивает Хинеса, залезает в машину, садится на водительское место, осматривается, трогает рычаг переключения передач, ручной тормоз, ключ зажигания… а потом падает грудью на руль, взвыв от бессильной злобы. Потом она поворачивает голову направо, когда кто-то открывает противоположную дверцу и начинает шарить сперва в бардачке, потом по дверной панели и между сиденьями. Это Уго. Кажется, сейчас только он один способен что-то предпринять, не впадая в ступор или отчаяние.

– Заглохла… – говорит Хинес, ни к кому конкретно не обращаясь, – заглохла… подъем, просто тут небольшой подъем… и она заглохла.

– Пошли в город, – неожиданно для всех подает голос Уго. – Этот кретин не курил.

Резкий тон Уго вроде бы свидетельствует об улучшении его состояния. Но сейчас это мало кого волнует. Мария с подчеркнутой неспешностью вылезает из машины и пристально, с явным вызовом смотрит на Марибель. Та выдерживает ее взгляд с ледяным высокомерием. Ни одна не произносит при этом ни звука.

– Да, пошли, – соглашается Хинес с усталой покорностью. – Осталось… нам осталось уже совсем немного.

Уго, Хинес, Ампаро, Марибель, Ньевес и Мария покидают автомобиль, одиноко стоящий с распахнутыми дверцами, и молча, безропотно пускаются в путь – навстречу слепящему солнцу, навстречу раскаленному дыханию земли, поросшей кустарником, дыханию, пропитанному запахом хвои, розмарина и тимьяна; по покрытому выбоинами белесо-серому асфальту – к прямому отрезку дороги длиной метров пятьдесят-шестьдесят, который завершается очередным поворотом с неизбежным подъемом, вырезанным в известняке. Подъем мешает разглядеть лежащий за ним пейзаж и первые дома, они поджидают путников – хотя те пока об этом не подозревают – сразу за последним виражом, если по прямой, то не более чем в ста метрах от того места, где они сейчас находятся.