Текст книги "Конец"

Автор книги: Давид Монтеагудо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Нет тока! – произносит он громко, чтобы все услышали.

– А на кнопку «тест» ты не пробовал нажать? – спрашивает Ибаньес.

– Ну пошло-поехало! – возмущается Уго. – Даже не поймешь, с кем говоришь – с Ибаньесом или с Рафой. Теперь начнут сыпаться всякие технические советы!.. Разумеется, я нажал на кнопку «тест», – добавляет он, уже стоя в дверях и гася зажигалку. – Здесь все в порядке. Проблема явно снаружи.

– Значит, придется сидеть без света, – говорит кто-то.

– Да ладно вам! Ничего ужасного не произошло, – отвечает Ампаро, чей голос трудно спутать с другими. – Мы ведь с самого начала собирались улечься здесь, на воздухе, и любоваться звездами. Забыли, что ли? Ну вот, теперь ничто не мешает нам так и поступить.

– Я бы сказал, что имеется даже некоторый перебор, – отзывается Ибаньес, – по мне, так звезд слишком уж много.

– Зато очень красиво, – говорит Марибель, но обращается она не к Ибаньесу, а к Ампаро, – только придется принести спальные мешки и кое-что еще… И заглянуть в туалет, хотя, честно признаюсь, с зажигалкой…

Марибель стоит где-то с краю. Все полагают, что Рафа – чьего голоса давно не слыхали – находится рядом с ней, может даже, он обнял ее за плечи, но с точностью ничего различить нельзя – видны только расплывчатые очертания какой-то фигуры.

– Надо принести фонарик Рафы, – предлагает Ибаньес. – Пусть он сходит за ним. Он или Марибель. Отдайте ему зажигалку.

Вдруг раздается голос Уго, но он доносится совсем не оттуда, откуда можно было ожидать, – судя по всему, он стоит еще дальше, чем Марибель.

– Телефон не работает, – сообщает он тоном, в котором нет уже и намека на прежнее презрительное высокомерие. – Мой мобильник…

– Тоже мне новость! – отзывается Ампаро. – Понятно же, что сигнал здесь не ловится.

– Мне это известно не хуже, чем тебе. Плохо другое – он вообще не включается.

– У тебя просто села… батарейка, – говорит Мария. – Помню, у меня так один раз было – даже не пикал!

– Все это очень странно! – бурчит Уго, продолжая нажимать на кнопки мобильника. – Абсолютно никакого эффекта!

– Слушайте! – подхватывает не без тревоги Ньевес. – Мой тоже не работает.

– Не включается? Никак не отзывается? – спрашивает Мария. – А у кого-нибудь еще есть с собой телефон?

– Я свой оставила в зале, в сумке, – говорит Кова, – сами же сказали, что здесь сигнал не ловится…

– И наш… то есть Рафин, тоже не действует, – сообщает Марибель.

– Сразу три… – подводит итог Хинес. И его голос, такой же невозмутимый, как всегда, теперь звучит по контрасту с остальными на удивление уверенно. – Что-то слишком много совпадений. Надо… надо вернуться в зал и проверить, как ведут себя другие телефоны. А заодно взять фонарик и еще одну зажигалку.

– Зажигалок больше ни у кого нет, – говорит Ньевес.

– У меня есть, – бросает Мария, – но она осталась в сумке…

– А разве ты тоже куришь? – спрашивает Уго.

– Бывает.

Уго собирается добавить что-то еще, но его перебивает Ибаньес:

– Мария, а зажигалка у тебя электрическая или кремневая, как у Хинеса?

– Кремневая? – не понимает Мария, словно вопрос был задан по-китайски.

– Да, – объясняет Ибаньес, – там есть такое зубчатое колесико, оно высекает искры. А в других зажигалках появляется электрическая искра, очень маленькая.

– Если честно, я даже не знаю, – с сомнением в голосе говорит Мария. – Кажется, она из этих, электрических.

– Я понял, к чему ты клонишь! – обращается Уго к Ибаньесу. – На беду, ты насмотрелся всяких разных фильмов! Короче, Ибаньес подводит дело к тому, что имело место некое загадочное излучение, испортившее абсолютно все электрические приборы… Именно так, – продолжает он, еще больше оживляясь, – гамма-излучение. Скоро мы все превратимся в суперменов – получится настоящая суперкоманда… А он станет нашим умником…

– Зато ты будешь у нас недотепой, – отбивает атаку Ибаньес, вызвав внезапный и быстро оборвавшийся смех. – Я хочу сказать лишь одно: свет погас не только тут и даже не только в этой округе. Когда мы приезжали сюда раньше – двадцать пять лет тому назад, – на горизонте было видно сияние – думаю, это был свет от… свет над Сомонтано или над столицей.

– Столица слишком далеко.

– Но света там столько, что… И эта вот, наша, область, она хоть и считается отдаленной, но пустыней ее никак не назовешь… Всякого света и тут предостаточно. Во всей Испании есть только три места, как я слышал недавно по радио, где совсем нет электричества: одно в Сории, другое… в Бургосе, кажется, а третье на севере Эстремадуры.

– И в какой, интересно, передаче такое сообщали? – спрашивает Уго. – Небось, в «Гомаэспума»?[7]7
  «Гомаэспума» – одна из старейших юмористических передач испанского радио.


[Закрыть]

– Ибаньес в целом рассуждает вполне здраво, – вмешивается в их разговор Хинес. – Но ведь и такое, общее, отключение электричества тоже не раз случалось – даже в целой провинции, а то и шире, бывают и такие аварии.

– А что ты скажешь про тучи?.. – не унимается Ибаньес. – Они ведь исчезли в мгновение ока… И вдобавок ко всему – мобильники…

– Ой, только не пугайте меня, – говорит Ампаро. – Я и так уже напугана. Лучше представьте себе, как мы сейчас уляжемся здесь, на свежем воздухе, посреди леса… А вы вместо этого несете чушь про какую-то радиацию!

– Давайте смотреть на вещи разумно! – призывает Уго не терпящим возражений тоном. – Ты ощущаешь какое-нибудь излучение? Ты заметила хоть что-нибудь? Ты плохо себя чувствуешь? Еще что-нибудь ощущаешь?

– Никогда в жизни не чувствовала себя лучше!

– Ну вот!

– Но я же и не сказал, что это как-то отразилось на людях, – поспешил уточнить Ибаньес, – я не сказал даже…

– Не знаю, имею ли я право вмешиваться, – высказывает свое мнение Мария, – но… мне кажется, вы слишком уж всё усложняете. Больно мудрствуете… Не исключено, что с минуты на минуту снова дадут свет. А если и не дадут… надо воспользоваться моментом и расслабиться. В конце концов, у нас у всех выходные. Сколько людей заплатило бы любые деньги за то, чтобы хоть на один день по-настоящему, то есть в буквальном смысле слова, потерять связь с окружающим миром, именно по-настоящему, когда ты не можешь никому позвонить и тебе никто не может…

– Хинес, – говорит Уго, – эта девушка – чистое золото. Мы ее назначим…

– У этой девушки нет детей, которых она оставила за полтораста километров отсюда. – В словах Марибель прозвучала скорее снисходительность, чем желчность, и тем не менее оттенок осуждения был очевиден.

– Да ладно тебе! – возражает ей Уго. – Когда она говорила о полной оторванности от мира, она и это имела в виду, правда, Мария? К тому же существуют ведь для чего-то бабушки с дедушками?

– Не знаю, как у кого, – не отступает Марибель, – но мы, например, можем рассчитывать всего на полторы бабушки…

– Да угомонитесь вы! – перебивает их Хинес. – Давайте сейчас постараемся не отвлекаться от того, что действительно важно. Надо сходить за остальными мобильниками и за фонариком… Марибель, ты можешь принести фонарик?

– Я сам принесу.

Голос Рафы, раздавшийся после долгого перерыва, заставляет всех примолкнуть. Он звучит ровно, пожалуй, даже слишком спокойно, хотя, не видя лица, не всегда легко правильно истолковать интонацию.

– Тогда пошли, – говорит Уго, срываясь с места и увлекая за собой Марию, Хинеса, Рафу, Ампаро, а также Ибаньеса.

– Уго, – кричит вдогонку Кова, когда те уже отошли на несколько шагов, – захвати и мой телефон!

– А где он?

– В сумке – она на той же полке, где музыкальный центр, рядом с ним.

Люди кучкой двинулись к дому.

– Эй, посвети-ка зажигалкой, – просит Ампаро, хватаясь за того, кто находится рядом с ней, – как оказалось, за Марию. – А то мы ноги тут себе переломаем!

– Не стоит лишний раз зажигать ее! – мягко увещевает Уго. – Мы должны экономить газ. А вдруг нам придется пользоваться этой зажигалкой еще несколько дней!

– Типун тебе на язык…

На площади остались Ньевес, Марибель и Кова. Они стоят на некотором расстоянии друг от друга. Кова – в центре, две другие – в равном отдалении от нее. Они следят за тем, как их друзья исчезают в дверном проеме, освещая себе путь зажигалкой. Три женщины не разговаривают, не двигаются, а просто смотрят в сторону приюта, откуда теперь до них доносятся едва различимые голоса.

– Марибель, – внезапно говорит Ньевес очень искренне и с волнением в голосе, – прости меня… Простите меня все, я хочу извиниться перед всеми. Я вела себя отвратительно… вышла из себя… На самом деле я… я даже…

– Это ты должна сказать Рафе, – говорит Марибель. – Вы с ним вдвоем затеяли совершенно дурацкий спор… на пустом месте… Ты прекрасно знаешь: стоит коснуться этой темы – и он сразу взрывается!

– Ну и меня понесло, и, если честно, сама не пойму с чего… Ведь я отнюдь не придерживаюсь таких радикальных взглядов… но я действительно раскаиваюсь, что вывалила все это под конец… и сейчас… будь такая возможность…

– Брось, он тоже не слишком соображал, что несет. Поговори с ним – вот и все, скажи ему то, что сказала сейчас мне.

– Обязательно скажу, обязательно…

После короткой паузы Марибель снова подает голос:

– Прости… я забыла, как тебя зовут…

– Меня? Кова.

– Какое необычное имя!

– Это, наверно, от Ковадонги, да? – высказывает догадку Ньевес. – Ты из Астурии?

– Нет, я не астурийка, – отвечает Кова довольно сухо. – Это была прихоть отца – назвать меня Ковадонгой… И мне мое имя ужасно не нравится.

– Значит, твой отец уж точно астуриец, – словно не слышит ее Ньевес.

– Нет, мой отец – не астуриец. В последних десяти поколениях нашей семьи не было ни одного астурийца.

– А сколько времени вы уже женаты? – спрашивает Марибель, опасаясь, что снова повиснет пауза.

Кова после минутного колебания отвечает:

– Почти… пятнадцать лет.

– И детей у вас нет?

– Нет.

– Как хорошо жить без детей! Я часто вспоминаю то время… Те годы, когда мы еще не завели детей. Для нас с Рафой это была самая счастливая пора… в нашей семейной жизни, я хочу сказать.

– Если в семье нет детей, муж с женой больше любят друг друга, – веско заявляет Ньевес. – Ведь им не приходится растрачивать любовь на кого-то еще, да и старость приходит не так быстро.

– Да ладно вам! Наверняка вы обе можете вспомнить и что-нибудь хорошее… про материнство, – замечает Кова. – Не бойтесь, меня это не задевает.

– Ну конечно есть и хорошие стороны, – тотчас соглашается Ньевес. – Жизнь наполняется… даже слишком… Маленькие дети такие славные! Какое-то время, несколько лет, они доставляют настоящую радость…

– Я бы скорее сказала – несколько месяцев, – поправляет ее Марибель.

– Ты рожаешь детей, растишь их, – продолжает свою мысль Ньевес, – а сама понимаешь, что, по сути, ничего не изменилось…

– Не изменилось? Еще как изменилось! – снова перебивает ее Марибель.

– Я имею в виду… что как личность ты… Да, у тебя прибавилось работы, прибавилось забот, но… все твои недостатки, все твои проблемы остались при тебе, и, собственно, лучше ничего не стало. А потом дети уходят от тебя, когда ты их вырастишь… и ты чувствуешь себя… чувствуешь себя…

– Зато ты породила новую жизнь, – говорит Кова, – ты выпустила ее в мир, ты дала кому-то шанс стать счастливым.

– Ну да, только вот мир наш таков, что никогда не знаешь… – отзывается Марибель.

– Пока мы молоды… – подхватывает Ньевес. – В молодости все уверены, что будут счастливы.

Три женщины разом поворачивают головы в сторону приюта. Судя по всему, вошедшие туда уже добрались до спальни, так как окончательно смолкли их голоса и ни в дверном проеме, ни в окнах не видно мерцающего огонька зажигалки, глядя на который можно вообразить, что по залу, то вспыхивая, то угасая, мечется какое-то волшебное насекомое. Теперь вокруг опять царят мрак и тишина. Квадратная глыба здания грозно высится черной тенью перед площадью. На этот раз молчание нарушает Кова:

– А что все-таки вы сотворили с тем парнем? С Андресом, который так и не приехал сюда?

– Спроси у своего мужа, – отвечает Марибель. – Он ту историю знает лучше, чем кто другой, ведь он все и придумал.

– Неправда, – негодует Ньевес, – мы все вместе это придумали и устроили.

– Он ничего не желает рассказывать. Я спрашивала, но… В самый первый раз он заявил, что не помнит.

Марибель улыбается и презрительно фыркает. Кажется, ей стоит труда удержаться от комментария, но она все-таки заставляет себя смолчать. Ньевес тоже молчит.

– Да вы не стесняйтесь! Я своего мужа знаю, – продолжает Кова. – Он то впадает в депрессию, то закатывает истерику. А потом засыпает.

– Слава богу! Прежде он не спешил засыпать.

Все три дружно смеются.

– Это шутка, – говорит Ньевес. – На самом деле мы славно проводили время вместе. Хотя, добавлю, были просто друзьями, никаких парочек…

– Я имею в виду, что при мне вы можете говорить о нем откровенно все, что думаете, – подчеркивает Кова.

– Уго всегда был самым остроумным, – рассказывает Марибель. – Ибаньес тоже пытался шутить, но выходило слишком тяжело… с чувством юмора у него…

Марибель не заканчивает фразы. Снова появляется желтоватый движущийся огонек и на миг четко высвечивает очертания дверного проема. Потом снова гаснет, что вызывает дружный ропот, сначала едва слышный, а потом все более отчетливый. Один голос звучит неожиданно близко. Это голос Уго.

– Девочки, должен вам сообщить, что зловредное излучение распространилось по всему миру, – провозглашает он нарочито суровым тоном. – Ни один телефон не работает, фонарик Рафы – тоже. Зажигалка Марии – тоже, – добавляет он, перемежая фразы театральными паузами.

Теперь можно увидеть всю группу. Кто-то продолжает попытки вернуть к жизни свой мобильник, хотя и безрезультатно, другие уже отказались от надежды чего-то добиться. По мере того как они приближаются к трем женщинам, отдельные фигуры становятся различимее.

– А Рафа? – спрашивает Марибель.

– Я тут, – слышится голос Рафы с расстояния в несколько метров. – Батарейки разряжены…

– В фонарике?

– Да. Я его раскрутил.

– А откуда тебе известно, что они разряжены? – спрашивает Ампаро.

– Надо дотронуться языком, – поясняет Ибаньес, – и если чувствуешь пощипывание…

– Да, это правда, – подхватывает Ньевес, – если батарейка работает, то чуть-чуть пощипывает, совсем немного.

– А может, вы его просто забыли выключить, – не отстает Ампаро.

– Кто? Рафа?.. Плохо ты его знаешь, – возмущается Марибель, которая, как видно, с большим вниманием следит за разговором.

– Послушайте, соберитесь наконец все вместе, – говорит Ибаньес. – Надо организовать поход к машинам.

– Зачем? – не понимает Уго. – Ты решил уехать?

– Нет, дело не в том, решил я уехать или нет, но… надо бы посмотреть, как ведут себя машины.

– А если с ними все в порядке, то что? Как ты тогда поступишь?

– Машина – это свет, много света. Мы могли бы одну из них пригнать сюда… на площадь… Машина без особого труда одолеет подъем… Потом поставим ее так, чтобы фары били в дверь, как делали прежде…

– Но сейчас у нас ничего не получится, – напоминает Ньевес. – Там же загородка.

– Разумеется… но я тут, между прочим, вспомнил, что Рафа знает, как надо поступить с загородкой, – объясняет Ибаньес. – Когда он излагал свою идею, я отнесся к ней без должного внимания, а теперь… Это может здорово нам помочь.

– Вы что, собираетесь свернуть ограду? – недоумевает Марибель. – И не думайте! Однажды мы хотели взять на буксир машину приятелей, которая… Страшно вспомнить, чем это все закончилось!

– Потому что на дороге грязи было по колено, – оправдывается Рафа.

– Женщины всегда очень беспокоятся о чистоте автомобиля, – не удерживается от комментария Ибаньес.

– Пожалуйста… Послушайте… – подает голос Мария. – Я хочу сказать, что я, лично я, думаю по этому поводу… Мы тут, похоже, начинаем вроде как пугать друг друга – без всякого к тому основания. Судя по всему, действительно что-то случилось с электричеством или еще с чем-то… Но ведь мы ничего не добьемся, если будем действовать наугад, вслепую… В буквальном смысле вслепую… вокруг ни зги не видно… Не забывайте… всего через несколько часов выглянет солнце…

– Да, верно, время-то идет, хотя мы этого не замечаем…

– А сколько сейчас? Хотя… Кстати… часы… Часы-то, надеюсь, работают?

– Часы? Я давно не ношу часов, для этого есть мобильник…

– Да погодите вы, погодите, – просит Уго, – пусть она договорит. Дадим слово молодым.

– Нет, я все уже сказала, только… не надо забывать, что при свете дня все выглядит иначе, и… я бы, например, не теряла времени даром – его осталось не так уж много. Давайте ляжем здесь и будем любоваться небесами, ведь, возможно, другого такого шанса у нас никогда не будет. И кроме того… Разве не для этого вы сюда и приехали? Полюбоваться на звезды! А теперь собираетесь остаток ночи скакать по горам, как дикие козы, к тому же в потемках, да еще крушить ограды и слепить друг другу глаза светом фар…

– Девочка совершенно права, она дело говорит, – соглашается Уго.

– Как и положено женщине, – подводит итог Ампаро. – Вы, мужчины, слишком много всего знаете; вы такие умные, что это вас губит.

– Не хотелось бы с тобой спорить, – обращается Хинес к Марии, – и уж тем более прослыть трусливым сорокалетним занудой…

– …слишком отягощенным опытом, – вставляет Ибаньес.

– Вот именно, – улыбается Хинес. – Хотя одно другому не мешает. Тем не менее мы вдвоем или втроем могли бы сходить к машинам – они ведь совсем близко, и дорога нам хорошо известна. Но это вовсе не значит, что мы упустим нашу звездную ночь и не насладимся чудным ветерком. В конце концов, до утра еще далеко, у нас есть несколько часов впереди, как бы быстро ни летело время.

– Тогда идите вы с Ибаньесом, – предлагает Марибель, – нам здесь нужен хоть один мужчина… Кто-то ведь должен нас защищать… А вы что подумали? – добавляет она под веселые возгласы окружающих. – Не забывайте, тут водятся кабаны, да еще эта авария с электричеством…

– Все ясно, Хинес, – говорит Ибаньес, – мы с тобой вытянули самые длинные палочки.

– Скорее самые короткие, – чуть слышно бросает Уго.

– Да… будет лучше, если вы дадите нам ключи от ваших машин, – предлагает Хинес. – От твоей, Уго, и от Рафиной…

– Зачем тебе столько ключей? – возражает Уго. – Достаточно проверить одну и…

– Все машины разные, – объясняет Ибаньес. – Вдруг одна заведется, а другая нет.

– Ладно, – соглашается Уго, роясь в кармане, – к тому же это не моя машина, а Ковы.

– Кстати… не знаю, заметили вы или нет, что там была еще одна машина, – говорит Марибель.

– Еще одна?

– Ну да! Мы решили, что это машина Уго, что он приехал раньше нас. А потом оказалось, что Уго добрался сюда самым последним.

– А ты уверена? Вы хорошо посчитали? – спрашивает Ибаньес.

– Конечно хорошо, – отвечает Марибель. – Ты приехал с Ампаро и Ньевес, так? Трое в одной машине…

– Да, но все-таки… А! Все понятно! – говорит Ибаньес. – Это, наверно, машина тех туристов.

– Каких туристов?

– Тех, с которыми я столкнулся вечером, они проходили мимо. – Ибаньес махнул рукой в сторону дороги. – Они несли с собой все для скалолазания и собирались разбить лагерь у реки…

– Скалолазы? – удивляется Мария. – Они обычно пользуются микроавтобусами.

– Ну какая разница! – обрывает ее Хинес. – Не отвлекайтесь, сейчас важно совсем другое. Ампаро, твои ключи нам тоже нужны.

– Я пойду с вами, – заявляет Ампаро, и все головы разом поворачиваются в ту сторону, откуда раздается ее голос. – Я знаю дорогу, ноги меня пока еще слушаются… и я не нуждаюсь в том, чтобы меня кто-то защищал.

– А зажигалка у кого останется? – спрашивает Ньевес.

– У вас, – успокаивает ее Хинес. – Так вы сможете вытащить сюда спальные мешки и все приготовить. В доме гораздо сложнее обходиться без света. Снаружи еще что-то видно благодаря звездам.

Получив ключи от Ковы и Рафы, двое мужчин и одна женщина выходят на дорогу и начинают подъем по неровной каменистой полосе. В чистом воздухе отчетливо раздаются их шаги – стук подошв по земле и треск камешков, которые летят в разные стороны. Кто-то один из троих, поскользнувшись, чуть не падает, но различить во мраке, кто именно, невозможно. Потом все трое снова шагают вверх по склону в нормальном ритме, удаляясь, пока их фигуры не превращаются в три размытых пятна. Вскоре они окончательно растворяются в темноте, слившись с черным фоном из кустов и деревьев, окружающих дорогу.

Прошло около часа, и за это время все девять человек успели кучкой расположиться на одеялах и спальных мешках – почти в самом центре мощенной плитами площади. Рафа выбрал себе место с южной стороны, и если стоять спиной к двери приюта, то справа от него устроилась Марибель, затем – Ньевес и Ампаро. Кова лежит посередке, за ней – Уго, Мария и Хинес. Ибаньес оказался последним с другого края. Все устроились одинаково: головой к приюту, ногами к дороге. Если бы мы уже не были знакомы с этими персонажами, то вряд ли по голосам определили бы, кто есть кто. Правду сказать, вздумай кто записать их разговор, не имея каких-то конкретных ориентиров, даже отличить женские реплики от мужских не всегда было бы можно.

– Тсс! Помолчите минутку!

– Что случилось?

– Да утихните вы!

– Что там такое?

– Ничего… он просто хочет нас напугать.

– Ну это совсем не трудно. Я имею в виду себя.

– Замолчите же!

Молчание повисает над группой, становясь еще одним участником действия. И сразу же воздух как будто делается плотнее и заполняет собой – во всяком случае, такое создается впечатление – каждый уголок, каждую трещинку в камнях, каждую складку на одежде и в спальных мешках; мало того, он заполняет промежутки между спальниками и плитами, покрывающими площадь. Наступает полная тишина, когда слышно любое, даже едва заметное, движение. Кто-то слабо кашляет, кто-то проглатывает слюну – потом опять ничего, несколько секунд всевластной тишины, когда кажется, что никто даже не дышит. И только тут до них наконец доносится шум реки, бегущей по дну ущелья, – мирный и такой таинственный во мраке плеск воды. И еще шелест листвы в кронах деревьев, колышимых ветром. И вдруг – далекий, одинокий и тоскливый собачий лай.

– Ну? Всё? Откуда, интересно, ты знал, что залает собака?

– Да ничего я не знал! Мне просто хотелось, чтобы вы послушали тишину.

– Охренеть можно! Ты у нас, выходит, поэт!

– Да, тишина… Хотя с тишиной, по-моему, явный перебор получается…

– Если честно, мне было бы как-то поспокойней, если бы сюда донесся шум какой-нибудь машины, а не этот лай.

– Но ведь не зря говорится: где есть собаки, там есть и люди.

– Ага, только люди порой бывают хуже собак.

– А я была бы рада сейчас услышать даже одну из тех машин… Ну из которых орет на полную мощь музыка. Так что судите сами, какое у меня настроение.

– Господи, да неужели вы все и вправду так перепугались? Вам не нравится одиночество?

– Какое еще одиночество? Нас здесь девять человек!

– Ты же понимаешь, что я имею в виду.

– Конечно! Ты имеешь в виду покой, тишину, но… Если честно, то при полном отсутствии электричества, когда не работает ни один прибор и нет возможности связаться с внешним миром или воспользоваться машиной… уж не знаю… но покой получается прямо-таки кладбищенский.

– Да, кстати, Марибель! А ведь мы так и не нашли там той машины-призрака.

– Какой еще машины-призрака?

– Ну той, про которую ты говорила. Якобы она стояла там же, где и наши.

– Наверняка они уехали, пока мы тут веселились.

– Ничего, завтра попытаемся, как я уже сказал, воспользоваться машиной Уго.

– Сколько можно повторять! Это машина Ковы, а не моя!

– Только она одна работает на бензине – и если толкнуть ее под горку, должна завестись…

– И чтобы внутри кто-нибудь обязательно сидел, на случай если получится.

– А что, у машин нет аккумулятора?

– Искру свеча дает, непосредственно генератор или что-то вроде того. Правда, Рафа?.. Рафа…

– Приблизительно так.

– Вот видите? Значит, надо только, чтобы мотор сделал несколько оборотов; даже если нет никакого аккумулятора, он должен завестись.

– Не пойму, чего вы так переполошились. Завтра все опять будет действовать, руку даю на отсечение… А когда окажетесь в конце длинной пробки на автостраде, скажем, после обеда, сразу вспомните мои слова и пожалеете, что электричество не отключили раз и навсегда. Ну а в понедельник дружно начнем вкалывать – и никуда от этого не денешься.

– Ох, не напоминай мне про понедельник!

– Ну вот и радуйся тому, что сейчас еще только суббота…

– Уже воскресенье.

– Хо-ро-шо, воскресенье. Посмотри на небо – лучше, чем в планетарии.

– Правда… Кажется, сто лет не видела Млечного Пути – последний раз это было в деревне, когда я была еще девчонкой. И уже успела забыть, какой он… совсем белый, прямо как дорожка…

– Ага, Путь Сантьяго…[8]8
  В Испании существует несколько разноречивых легенд, объясняющих, почему Млечный Путь называют также Путем Сантьяго (святого Иакова).


[Закрыть]

– На небе все сдвинулось, да; все заметно сдвинулось, с тех пор как пропал свет и мы вышли сюда…

– Вон та звезда никуда не движется, и все остальное вертится вокруг нее. Видишь?

– Это Полярная звезда. Если провести воображаемую прямую линию от двух звезд стенки «ковша»…

– Интересно, а кто-нибудь заметил хоть один самолет?

– Ты о чем?

– О чем? Видел ли кто-нибудь в небе огни хоть одного самолета? Они вечно летают туда-сюда… Мы здесь уже довольно долго лежим и…

– Если честно, я не обращала на это внимания.

– И я тоже.

– Не исключено, что они просто здесь не летают… Не знаю, где пролегает маршрут.

– Самолеты – они летают повсюду. Это вам не метро!

– Нет, ну все-таки не совсем чтобы повсюду.

– Может, какой и пролетел, когда мы не смотрели на небо, когда разговаривали, прежде чем улечься.

– А вы знаете, что спутники, искусственные спутники, – их тоже бывает видно. Я сам как-то раз наблюдал.

– Невооруженным глазом?

– Да, он как звездочка, но только движется все время с одинаковой скоростью и все время по прямой. И в полной тишине.

– Вот оно! Шум! Мы ведь не слышали шума… от двигателя.

– Нет, ты все-таки решил нас доконать…

– Тихо! Слушайте!

– Ну что еще теперь?

Какой-то звук зарождается в самой середине группы, он нарастает – сначала это жалобный горловой стон, потом стон превращается в настоящий вой, долгий, с меняющимися модуляциями, похожий на волчий. Кто-то из присутствующих вскочил, кто-то сразу понял, что это Уго решил позабавить друзей одной из своих штучек. Одни с удовольствием приняли его выдумку, другие – женщины – накинулись на него с упреками, но тут он внезапно замолкает в изумлении. Его вой разбудил лай множества собак, и лай этот доносится сейчас со всех сторон, с разного расстояния, и каждый отличается от прочих, один вызывает другой, иногда лай сменяется воем, похожим на вой Уго, иногда раздается пугающе близко. Нестройный собачий хор доходит до своей кульминационной точки – точки максимального накала, а потом начинает постепенно угасать, когда лишь изредка раздается какое-нибудь отдельное тявканье, трусливое, приглушенное дистанцией.

– Они повсюду!

– Мы окружены!

– Они наверняка живут в тех домах, в поселке!

– Но ведь мы вроде решили, что в поселке никого больше нет!

– Есть – зомби. И потом, собакам-то это никак не вредит.

– Что не вредит?

– Излучение.

– Ладно, давайте-давайте, развлекайтесь своими шуточками, войте себе на здоровье… дразните зверей. Вот сбегутся сюда все эти собаки…

– Ну и что? Будет у нас отличная компания. И защита заодно.

– Иногда в лесах бездомные собаки сбиваются в стаи. Они дичают и нападают на людей.

– Не забывайте, что здесь водятся еще и кабаны. Это мы знаем наверняка – кое-кто видел сегодня одного собственными глазами… И эти кое-кто – люди серьезные и вряд ли склонны к…

Ибаньес не успевает закончить фразу. Уго начал подражать уже другому животному. Ясно, что он вознамерился изобразить кабана, хотя повторяющиеся и довольно тоскливые похрюкивания скорее заставляют вспомнить сцену из сельской жизни – подготовку к закалыванию свиньи. И тем не менее некоторые над шуткой смеются, однако самые впечатлительные, наоборот, дружно негодуют:

– Ну хватит тебе, довольно! Идиотизм какой-то! Мы ведь сидим одни в горах, посреди леса. Неужели вы не понимаете. Эти кабаны, черт бы вас побрал, и на самом деле очень опасны!

– Кабанов бояться нечего. Они нападают, только если оказываются в западне, если чувствуют прямую опасность. Кроме того… они вегетарианцы.

– Да, а еще они буддисты и увлекаются макробиотикой.

– Что? Разве они не вегетарианцы?

– Про животных не говорят, что они вегетарианцы, это особая культура, жизненная позиция. Про животных надо говорить – травоядные.

На миг воцаряется тишина – какая-то выжидательная тишина. Сперва кажется, что Рафа не удостоит издевку ответом, но он все-таки не выдерживает:

– Ладно. Можете не беспокоиться. Больше я рта не раскрою до самого утра… Кроме того, мы с Марибель сейчас же отправляемся спать.

– Рафа…

– Сейчас же!

Рафа и Марибель встают и начинают собирать свои вещи. Опять возникает тягостное молчание.

– Возьмите с собой зажигалку… а когда устроитесь, положите ее на первую кровать – ту, что в углу, рядом с дверью.

Кто-то начинает перешептываться, пока Рафа и Марибель идут к приюту. Затем, уже после того как они скрылись за дверью, раздается голос Ампаро, вкрадчивый, негромкий, но отчетливо слышный:

– А ты мог бы и промолчать…

– Ну я виноват, правда виноват… Но мне показалось смешным… только представьте себе, кабаны сидят в макробиотическом ресторане, заказывают соевые гамбургеры…

– Да замолчи ты!

Больше Уго ничего не говорит, и на площади опять воцаряется молчание. Затем снова звучит голос Ампаро:

– Я, пожалуй, тоже отправлюсь спать. Надоело мне все это, и нет никакого желания дожидаться здесь восхода солнца.

– А мы пока еще останемся, но, возможно… скоро тоже к вам присоединимся.

– Спокойной ночи.

Остальные хором желают ей спокойной ночи, и она удаляется. Все долго молчат. Уже давно затих шум ее шагов, и только тогда кто-то решается заговорить:

– Как странно. А свежее не становится.

– Посвежеет. Перед самым рассветом всегда бывает прохладнее всего.

– Думаю, ждать осталось уже совсем недолго.

– Часы! Мы ведь даже не посмотрели на часы!

– Посмотрели! Вот Рафа, например, посмотрел на свои – и ничего… Мы даже не знаем, который точно час… не знаем, когда они остановились. У Рафы часы дигитальные, и они вообще ничего не показывали.