Текст книги "Конец"

Автор книги: Давид Монтеагудо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Уже не вызывает сомнений, что это не природное образование, а какой-то предмет – большой предмет. На таком расстоянии трудно точно определить его размеры, но кажется, что он никак не меньше автомобиля, а может, даже чуть больше, однако форма у него более округлая, скорее даже цилиндрическая. Поначалу его нетрудно принять за огромный кусок горной породы, но уже через считаные минуты взгляд различает на странном предмете что-то вроде сгоревшей стальной панели – исковерканной и сплющенной мощным ударом.

Путники остановились, потом положили велосипеды на асфальт и двинулись через дорогу к загадочному объекту. Они неуклюже ступают затекшими ногами, им приходится перебираться через раскаленное солнцем стальное разделительное ограждение, а потом спускаться по насыпи примерно в метр высотой. Они скользят и с трудом удерживают равновесие, стараясь не упасть, потом идут по голой земле, поднимаются по склону туда, где стоит предмет; и теперь им понятно, что на самом деле почва здесь совсем не такая ровная, как это представлялось с дороги, а довольно-таки ухабистая.

– Наверно, лучше было бы сперва подняться до перевала, – говорит Ампаро, которая идет прихрамывая, с гримасой боли на лице.

– Дорога уходит в сторону, – отзывается Хинес. – Отсюда ближе всего.

– Но… а вдруг это опасно? Мы ведь не знаем… не знаем, нет ли там чего…

– А вдруг это НЛО, – говорит Мария, – космический корабль?.. А вдруг из-за него все и случилось?..

– Пожар?

– Нет… все остальное.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением качает головой Хинес, – мне так не…

– Ага… и сейчас вы там найдете марсианина, – говорит Ампаро, презрительно фыркнув. – Вот этот марсианин во всем и виноват.

– Только давайте вести себя поосторожнее, – говорит Мария дрожащим от страха голосом. – Это и вправду может быть опасно.

– Не знаю, – говорит Хинес, – все вокруг мертвее мертвого… хоть бы какое движение, нет… ничего нет.

Троица продолжает шагать вперед, время от времени наступая на камни, отбрасывая их ногами и безжалостно топча почерневшие остатки травы и кустов, которые тотчас распадаются в пыль, черную пыль, пачкая икры и обувь. Загадочный артефакт все больше напоминает какую-то машину, нечто изготовленное человеческими руками: теперь ясно видно, что верхняя часть у него раньше была покрашена в белый цвет, потому что остались маленькие зоны, где этот цвет сохранился, пожелтев по краям и чудом уцелев в огне.

Они уже приблизились. Как часто бывает в подобных случаях, вблизи, если стоять у закругленных стенок, предмет выглядит крупнее, чем издали. На самом деле размером он с пикап, с большой пикап; по крайней мере, в центральной своей части, наиболее широкой. Имеет в общем округлую форму, вернее, слегка веретенообразную, сужаясь в том конце, который смотрит на шоссе.

– Минуточку! Это… – говорит Хинес задумчиво, вытягивая руку и касаясь поверхности предмета.

– Здесь какие-то буквы! – перебивает его Мария. – Их можно прочесть – они рельефные, а не… сделаны краской.

– И здесь тоже, – говорит Хинес.

– На английском! – добавляет Ампаро.

– Подождите-ка… Да это вроде бы логотип «Роллс-Ройса», – говорит Мария, – две переплетенные буквы R.

– Точно! – обрадованно подхватывает Хинес. – У меня что-то такое крутилось в голове, что-то всплывало в памяти… но… я никак не мог ухватить…

– Ну какой же это автомобиль! – возражает Ампаро.

– «Роллс-Ройс» выпускает еще и двигатели для кучи разных самолетов, – объясняет Хинес. – Это двигатель очень большого самолета, может быть, «боинга» или вроде того. Если мы пройдем чуть подальше, то там непременно будет яма…

Но Мария уже подошла к передней части двигателя, потом удалилась еще на несколько метров. Хотя она смотрит не на то, что показывает Хинес, а в другую сторону, на противоположный склон горы.

– Помнится, вам больно хотелось знать, куда это подевались все самолеты и почему мы ни одного не видели в небе, – быстро поворачивается к своим спутникам Мария. – Вот, пожалуйста!

Хинес и Ампаро бегут туда, где стоит Мария, и, только одолев подъем и оказавшись на самом верху, видят то, о чем она говорила.

По первому впечатлению склон горы – довольно пологий склон – напоминает свалку, самовольно устроенную и не так давно возникшую, куда некто взялся свозить металлолом и всякую рухлядь, сбрасывая их как придется и где придется, не пытаясь ограничиться для этого каким-нибудь одним местом. Немного погодя внимательный взгляд обнаруживает по краям свалки и довольно крупные предметы – обломок фюзеляжа, штурвал, часть крыла – драматические свидетельства того, что тут произошла авиакатастрофа. Но в основном здесь валяются тряпки, одежда, обрывки коврового покрытия, развалившиеся чемоданы, металлические и пластиковые предметы, придающие всему вместе ужасающе домашний вид.

– Пожар… – говорит Ампаро. – Вот причина пожара.

– И теперь понятно, откуда дул ветер, – вслух рассуждает Мария.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Ампаро.

– Я хочу сказать, что половину этого поля огонь даже не затронул. Огонь возник здесь, довольно высоко… но в ту сторону, назад, он не пошел.

– А давайте-ка посмотрим, – говорит Хинес, не отводя глаз от обломков, разлетевшихся по склону горы, – нет ли там человеческих тел.

– Как не быть! – возмущается Ампаро. – Или это у тебя такой черный юмор? Самолеты никогда не летают пустыми… Наверняка тела валяются… повсюду.

– Но мы же много раз видели разбившиеся машины… И внутри никого не было, – вяло, словно нехотя отвечает Хинес, продолжая смотреть на склон горы. – Кроме того… я не вижу никаких животных… я имею в виду падальщиков, а должны были бы быть – при таком количестве трупов. Да ведь и запаха совсем не чувствуется.

– Пахнет горелой резиной, – определяет Ампаро.

Пока они обменивались репликами, Мария молчала, погруженная в свои мысли. Но тут она вдруг словно проснулась.

– Этот самолет упал на землю, – говорит она, едва повернув голову, чтобы краешком глаза чиркнуть по Хинесу и Ампаро, – упал в момент отключения электричества. Но когда он коснулся земли… на борту уже никого не было…

– Вот сейчас мы и попытаемся это проверить, – говорит Хинес. – Не исключено, что все они погибли при падении самолета, а уж только потом стали постепенно исчезать.

– Но в таком случае… здесь остались бы по крайней мере следы крови, пятна…

– Неизвестно… неизвестно, что происходит с кровью или с чем-либо еще, что принадлежало… что находилось в контакте… Все вроде бы указывает на то, что люди… то, с чем мы сталкивались… одежда ведь тоже исчезала. Вспомните-ка: ведь на дне бассейна не осталось и следа от купальников.

Ответом ему послужило долгое молчание, молчание, которое он сам же и нарушил – не в силах справиться с внезапно накатившим на него приступом ярости.

– Да ни хрена мы не знаем, ни хрена! – кричит он с искаженным лицом и сжимая кулаки. – Ладно… пошли посмотрим, – добавляет он чуть погодя, немного успокоившись. – А вдруг… Кто его знает! А вдруг найдем хоть одного покойника.

Хинес шагает вниз по склону, Мария тотчас трогается за ним, пользуясь проложенным Хинесом путем. Ампаро тоже срывается с места – она не желает оставаться одна. Ампаро отстает от них всего на несколько метров, и первые ее шаги кажутся мелкими и торопливыми, какими-то даже по-собачьи угодливыми. Но выражение лица совершенно не соответствует робости движений: с него не сходит гримаса упрямого недоверия и презрения: с такой миной смотрят на детей, тешащих себя наивными надеждами, и ждут, пока действительность жестоко и бесповоротно швырнет их с небес на землю, навсегда покончив с иллюзиями.

Час спустя солнце уже висит над самой линией горизонта, заливая горы мягким светом, который еще недавно был золотистым, а теперь начинает приобретать холодновато-оранжевый тусклый оттенок. Дорога, бегущая по лесистой местности, почти все время остается в тени. Солнце очень редко попадает на асфальт, а когда такое случается, неукротимые косые лучи заставляют тени трех велосипедистов причудливо растягиваться на двадцать-тридцать метров. Когда им приходится, одолевая подъем, изо всех сил крутить педали, они страдают от жары, но во время спусков уже могут наслаждаться свежестью – благодаря скорости лица овевает непривычный ветерок.

Сейчас дорога описывает плавную дугу в тени темно-зеленых сосен, вокруг стоит полная тишина. Только верхушки деревьев еще освещены солнцем, словно на них плеснули оранжевой краской – разбавленной и потому прозрачной. Вдруг подает голос Мария. Впечатление такое, будто она возобновляет прерванный совсем недавно разговор или снова хочет поделиться важной и неотвязной мыслью, которую прежде уже не раз высказывала.

– Все. Все исчезли в первый же миг – сразу после отключения электричества. Мы носимся, как сумасшедшие, как последние идиоты, а ведь нигде нет ни души…

Как сперва кажется, этой короткой репликой разговор и исчерпывается. Но после недолгой паузы Хинес все же отвечает ей, правда без особой охоты, будто считает, что опровергать аргументы любой из спутниц – это его докучливая обязанность, столь же насущная, как и кручение педалей.

– Но ведь мы-то остались! И вряд ли мы – единственные. Вполне возможно, существуют и еще такие же группы, как наша.

– Говори-говори! Вон самолет… огромный самолет, он летел на высоте десять тысяч метров со скоростью тысяча километров в час, но и там никто не спасся… все исчезли.

– Мы понятия не имеем, каков радиус действия этого… Ты вот говорила про высоту – десять тысяч метров.

– Но ведь мы проделали больше ста километров! Включая пройденные пешком… от самого приюта!

– Просто не может быть такого, чтобы мы остались одни. Должен быть еще кто-то, даже если это… пусть и в другом полушарии.

– И ты считаешь, у нас будет время добраться… до столицы… до моря? А ты решил податься в Австралию! Вспомни только: нас было восемь человек…

– Девять.

– Правильно, девять, а сейчас осталось всего трое.

– Уже какое-то время… уже какое-то время никто… может, уже и не… уже никто больше и не исчезнет.

Мария опять погружается в молчание, а у Хинеса просто не хватает духу что-то добавить или возразить. Между тем дорога опять пошла вверх, и велосипедисты все силы пустили на то, чтобы одолеть очередной холм. Ампаро так и не приняла участия в разговоре; с тех пор как они вернулись на шоссе, она лишь крутила педали и упорно думала о чем-то своем, но тут она вдруг взмолилась:

– Давайте сделаем остановку. А то я сейчас описаюсь. Надо передохнуть, давайте не будем ждать спуска.

Дорога и на самом деле скоро покатится под уклон, и довольно крутой спуск будет тянуться сколько хватит глаз, обещая, что следующий отрезок пути удастся пройти гораздо легче и на хорошей скорости.

Мария и Хинес тормозят, обогнав Ампаро на пару метров. Они опустили ноги на землю, но с велосипедов пока не слезают.

– Вы только отвернитесь, – просит Ампаро, кладя свой велосипед на асфальт. – Я хочу сказать: не смотрите.

Мария и Хинес послушно отворачиваются и демонстративно глядят влево. Теперь, когда велосипеды замерли, вокруг установилась полная тишина. Путники слышат свое учащенное после тяжелого подъема дыхание, слышат нестройное пение первых сверчков, слышат, как шелестят по земле кроссовки Ампаро, как они раздвигают траву, растущую рядом с дорогой. Ближе к верхней точке этого отрезка дороги кювет расплывается – и образуется что-то вроде прогалины в несколько метров шириной, где нет деревьев, зато растет густая трава – жесткая и уже пожелтевшая. Мария и Хинес слышат, как Ампаро останавливается, и они против воли на миг выжидательно задерживают дыхание, потом слышат, как Ампаро делает еще несколько шагов, нарушая безжалостную тишину, в которой будет прекрасно слышно, как она расстегнет молнию, как польется на землю тоненькая струйка.

– Никого не осталось, – неожиданно произносит Мария. – Все исчезли в первый же миг. Все. А мы еще чего-то ищем…

– Уже совсем близко, – говорит Хинес, глядя, как и она, на сосны, растущие по другую сторону дороги. – Нельзя сдаваться, пока мы не проверим, что творится в городе.

– Да, в городе… а в городе мы найдем…

Мария резко обрывает фразу. За их спиной раздался стон. Хинес тоже уловил его: сдержанный, глухой стон – иногда так стонут от большого усилия, но тут в нем прозвучало что-то пронзительное… Стон повторяется.

– Ампаро? – зовет Мария, все еще глядя в сторону противоположную той, откуда доносятся эти звуки.

Хинес и Мария краешком глаза смотрят направо, так и не решаясь повернуть туда головы. Тишина. И вдруг раздается что-то новое – это шаги, мягкие шаги, и они удаляются, приминая траву…

– Ампаро!

Наконец оба они оборачиваются.

Тигр смотрит на них пристально, беззвучно. Он медленно пятится назад, прижимаясь животом к земле, и тянет за собой неподвижное тело Ампаро, сжав челюстями, как клещами, ее горло. Тигр смотрит на них снизу вверх с чувством вины в глазах, как ребенок, который знает, что напроказничал сверх всякой меры. Или нет, скорее взгляд его холоден и расчетлив; скорее зверь, пользуясь своим безошибочным инстинктом, прикидывает, насколько велика опасность, которую могут представлять для него два человека, соединенные со странными машинами; скорее он измеряет взглядом разделяющее их расстояние, раздумывая, есть ли у людей возможность отобрать у него добычу.

Но ни Хинес, ни Мария неспособны сейчас даже пальцем пошевелить. Они не могут даже закричать: лишь у Марии из горла с трудом вырывается резкий стон – острый звук, вызванный неожиданностью и паникой. Потом они оба точно каменеют, не в силах броситься на помощь несчастной жертве, не в силах бежать прочь, не в силах отвести широко распахнутые глаза от точек притяжения – головы тигра и тела Ампаро, которое хищник тащит так, будто это кукла, кукла со спущенными брюками и с белыми бедрами, на фоне которых резко выделяется темный треугольник; не в силах отвести глаз от женской головы на немыслимо, неестественно вывернутой шее, головы, неотделимой от звериной пасти, головы, похожей на тряпичную, где кто-то нарисовал человеческие черты и большие неподвижные глаза.

А между тем тигр со своей жертвой медленно удаляется. Зверь чувствует себя все увереннее, его движения обретают плавность, он даже позволяет себе вдруг оглянуться назад, и, когда поворачивает голову, тело Ампаро, все ее шестьдесят килограммов, с жуткой легкостью мотается туда-сюда. И, наконец добравшись до первых деревьев, тигр с оскорбительной неспешностью делает поворот и теряется из виду за стволами деревьев и кустарником.

– Быстрее… надо уносить отсюда ноги, – говорит Хинес, не двигаясь с места, изменившимся голосом, почти шепотом. – Мы ничего не можем… мы ничего не могли сделать. Поехали скорее, вдруг он здесь не один…

Хинес ставит ногу на педаль и мягко трогает. Мария повторяет его движение. Потом она смотрит направо и налево, потом несколько раз оглядывается, сильнее давя на педали, и быстро набирает скорость. В ее глазах, в ее тревожном взгляде, в выражении лица не осталось уже ничего, кроме испуга, ужаса и мучительного желания убраться отсюда подобру-поздорову как можно быстрее и как можно дальше.

Мария – Хинес

Мария и Хинес лежат в постели. Кровать квадратная, то есть широкая и удобная, из тех, что позволяют каждому супругу спать на своей территории, не прибегая к столь радикальной мере, как два отдельных спальных места. В паре метров от изножья – серый сверкающий прямоугольник плазменного экрана. Комната просторная, ее отличает роскошная строгость, не допускающая лишних деталей, свойственная жилищам, в оформление которых была сразу вбухана куча денег. Потолок уютно снижается к изголовью кровати. Входная дверь отсутствует: в конце комнаты сразу начинается лестница, ведущая на нижний этаж. Абсолютно все здесь – ковры на полу, дерево, скошенный, как это часто бывает в мансардах, потолок, большое окно, через которое можно любоваться закатом, – помогает создать ощущение теплого уюта, звуковой изоляции и уединенности.

Сейчас окно распахнуто настежь. Его открыл Хинес в надежде, что в спальню прорвется снаружи хоть немного свежего воздуха, потому как в доме – при всех его удобствах – невозможно находиться, если не работает кондиционер. А еще Хинес открыл окно, чтобы стало чуть посветлее, поскольку ни он, ни Мария, в спешке осмотрев весь дом, не нашли ничего, чем можно было бы осветить комнату, даже ни одной свечи. На первом этаже царит полный мрак, так как там они предусмотрительно заперли двери и задвинули шторы; но сюда, в спальню, через окно все же проникает вялый свет, смутно очерчивая предметы и отражаясь в глянцевой поверхности экрана то отдельным бликом, то переливчатым и призрачным сиянием. Свет – от заката. Над черным силуэтом гор небо все еще тускло лучится, еще дает немощное фосфоресцирующее свечение – так ведет себя расплавленный металл, когда начинает остывать.

Но Мария и Хинес, в общем-то, не нуждаются в свете. Они дружно решили получше выспаться этой ночью и встать пораньше, с восходом солнца. Они очень быстро выкупались в бассейне – скорее чтобы смыть пот, чем для того, чтобы восстановить силы; потом обшарили дом, нашли чистую одежду и переоделись, нашли еду и поели – и все это торопливо, без малейшего удовольствия, по большей части без разговоров, с отсутствующим взглядом. При этом каждый напряженно думал о чем-то своем. Близость ночи, готовой вот-вот опуститься на землю, подстегивала их. Наконец они поднялись в спальню, разобрали постель и рухнули бок о бок – усталые, вымотанные, измученные, – но сон не шел к ним, заснуть не удавалось.

– Нас тут сожрут комары, – подает голос Мария.

– Говорят… говорят, что это совсем не больно – человек даже не успевает напугаться.

– Ты про что?

– Когда нападает дикий зверь. Однажды я что-то такое слышал. В одной передаче брали интервью у людей, которые сами это испытали… на которых нападали хищники, но им удалось выжить. У некоторых остались жуткие шрамы, и все твердили одно и то же: страха не было – в тот момент, как это ни странно… тебе кажется, будто происходит что-то вполне естественное.

– Ты говоришь это, чтобы утешить меня? Чтобы я успокоилась?

– Мария… я говорю, чтобы ты это знала.

– А я… – Мария делает паузу, не решаясь продолжить. – А я тебе говорю, что просто не могу забыть смерть бедной женщины… не могу забыть, что мы… даже не попытались спасти ее и…

– Я ведь тебе уже объяснял…

– Знаю, слышала! А вдруг, начни мы кричать или бросать камни… Или делать хоть что-нибудь!

– Мария… она была мертвая, она была уже мертвая, когда… – Хинес осекается. Мария то ли всхлипнула, то ли тяжело вздохнула. Даже в темноте Хинесу видно, как она закрывает лицо руками. – Что с тобой? Мы ведь обсуждали это.

– Не называй меня больше Марией!

– Но… почему?

– Потому что меня зовут вовсе не Марией, кретин! Потому что никакая я не Мария!

– А кто же ты?..

– Меня зовут Ева… Меня всегда звали Ева… Мария – это, скажем так, мой псевдоним. Смешно! Я ведь больше никогда не буду заниматься тем, чем занималась прежде, ты вытащил меня из этой грязи – так, что ли, это раньше называлось? Что? Что с тобой?

Мария задала вопрос, заметив, что Хинес приподнялся, опершись на локоть, и пристально смотрит на нее.

– Дело в том… На самом деле меня зовут Адам. Хинес – это второе имя… и я пользуюсь им, потому…

– Ты что, издеваешься надо мной? Не смей!

– Я пошутил, шутка… – говорит Хинес, механически меняя тон и снова плюхаясь на спину. – Ну мне просто показалось… забавным… Адам и Ева.

– Забавным… Нашел время! Не понимаю, как ты можешь… ведь совсем недавно… и часа не прошло… мы видели…

– Прости. Как-то само собой вырвалось, непроизвольно.

Теперь Ева лежит неподвижно. Очертания ее фигуры без дополнительных сигналов, которые дает движение, становятся почти неразличимыми, обманчивыми, переменчивыми. Невозможно угадать выражение ее лица, но неестественное спокойствие скорее всего таит за собой дикое напряжение сдерживаемой ярости. Голос Евы, когда она наконец прерывает молчание, отчасти подтверждает эти догадки.

– А ты? Кто ты такой на самом деле? Я ведь ни хрена о тебе не знаю! Не знаю ни где ты живешь, ни где работаешь. Чем ты все-таки занимаешься, а? Откуда берешь деньги?

– Я не работаю…

– Как это не работаешь?

– Вот так, не работаю, и все. Иногда помогаю другу в его бизнесе, но никакой работы со стабильным жалованьем у меня нет.

– Значит, ты из богатеньких… мультимиллионер.

– Нет, я, скажем так, рантье. Получаю небольшую ренту… которая позволяет мне жить… вполне сносно.

– Сносно? Но ведь все это должно было откуда-нибудь взяться? Тебе что-то оставили родители?

– Нет! Мои родители – они всю жизнь работали… самые обычные люди.

– Так откуда тогда деньги, черт побери? Хватит крутить! Говори! Что еще за загадки!

– Я был… помощником… несколько лет, что-то вроде личного секретаря у одного очень влиятельного человека…

– Из знаменитых?

– Нет, он вовсе не был знаменит, у этого человека была большая власть в мире бизнеса, но он всегда оставался в тени. Понимаешь, как раз самых могущественных людей обычно мало кто знает.

– И ты его ублажал…

– Тебе кажется, что это самое главное? Что все должно сводиться именно к этому?

– Мне кажется, что ты его ублажал.

– Он был немолод. И вел себя по отношению ко мне очень хорошо… Я… я любил его, по-настоящему любил… У меня была к нему куда более глубокая привязанность, чем к собственному отцу.

– И он оставил тебе все свое состояние…

– Нет, уж такую глупость он бы никогда не сделал! Ты разве не читала «Великого Гэтсби»? Ведь его жена и дети разорвали бы меня на куски – через суд, хочу сказать. Нет, никакого наследства он мне не завещал; он поступил иначе: еще при жизни переводил на мой счет приличные суммы…

– Он сильно рисковал.

– Это было одним из его свойств… возможно, самым замечательным… и очень полезным в бизнесе. Он с одного взгляда сразу мог раскусить человека. И никогда не ошибался.

– Судя по всему, ты был в него влюблен.

– Я уже сказал, что любил его.

– А девушек у тебя никогда не было?

– Случались и девушки… Но ведь суть не в том, мужчина это или женщина, главное – встретить… Надо полагать, проблема во мне самом.

– А почему ты пригласил меня? Зачем нанял?

– Зачем? Не знаю… Наверно, по той же причине, по какой тебя нанимают и другие: ну, чтобы не пришлось давать кучу объяснений, и вообще, так удобнее…

– Но ведь все они – твои друзья… Чего ради ломаться, что-то изображать из себя?

– Мои друзья… Ты полагаешь, наша дружба была такой уж настоящей? После того, что ты сама видела…

– Ты никого не любишь. На самом деле ты никого по-настоящему не любишь… Не знаю, как можно так жить.

– А ты? Ты сама любишь кого-нибудь сейчас по-настоящему? У тебя есть парень? Великая романтическая любовь – из тех, что на всю жизнь? Или главной целью твоей жизни до сих пор было обеспечить себе хорошую пенсионную страховку, как ты сказала?

Темнота почти полная. Кажется, расплывчатая фигура Евы сливается с мраком, уменьшается, тает, пока совсем не исчезает, растворившись в черноте ночи. Проходит несколько секунд.

– Давай сменим тему, – говорит она вдруг, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. – Я нашла одну вещь… тут, в доме.

С той стороны, где лежит Ева, происходит какое-то движение, какое-то шевеление, вернее, слышится шелест ткани, чувствуется мягкое колыхание матраса.

– Смотри… потрогай…

– Что это?.. Черт! Где ты его…

– Внизу, в кабинете, в ящике стола…

– Я не люблю оружия. Он заряжен?

– На предохранителе.

– Нет, как хочешь, а мне такие штуки не нравятся. Не нравятся… Знать, что в твоих руках власть над жизнью и смертью и ты можешь так быстро, так просто, одним движением пальца решить чью-то судьбу…

– А вот я не задумываясь пущу его в ход. Скажем, если ты прямо сейчас возьмешь да исчезнешь… Я… не смогу провести ночь одна в этом… в этом…

Лицо Евы различить невозможно, но в голосе ее звучит невыносимая тоска, мука, он вот-вот сорвется. Теперь движение вроде бы происходит на стороне Хинеса. Оно едва ощутимо, словно откуда-то из темноты незаметно дунул суетливый ветер. Как можно догадаться, Хинес придвинулся поближе к Еве. Опять глухо зашуршала ткань, чуть слышно зашелестели волосы.

– Не бойся… Ева… Да, именно так, Ева. Единственное… единственное положительное, что есть в гибели Ампаро, – это… Понимаешь, у нас появилась надежда на то, что, возможно, исчезновения прекратились.

– Она тоже исчезла, по-другому, но все-таки… Честно говоря, кажется… кажется… Я ни на миг не могу поверить в эту вашу дурацкую версию… связанную с Пророком, но вместе с тем так легко допустить, будто кто-то управляет нашими исчезновениями и делает это педантично, по заранее обдуманному плану.

Молчание. Тишина. Наконец раздается голос Хинеса:

– То есть ты веришь, что может существовать некто…

– Нет, верить – не верю. Не могу верить, поскольку этот некто должен быть всемогущим, а в такие вещи я поверить не способна. Да и нет никакого желания поверить. Я только сказала: кажется. Но, не исключено, все это только чистая случайность. Чистое совпадение.

Опять повисает молчание.

– Слушай… от тебя пахнет чесноком…

– Прости! Наверно, это… из-за иберийской колбасы. Она была очень вкусной, но…

– Нет, только не отодвигайся. Лучше обними меня покрепче… вот так, покрепче.

Их тела на какое-то время вновь застывают в неподвижности. Затем происходит едва заметное движение, потом слышится голос девушки:

– Это окно… мне страшно.

– Никакой зверь… ни один опасный зверь не сумеет вскарабкаться на такую высоту. Если хочешь, я закрою окно, но… мы тут помрем от жары.

– Нет… все равно, пусть остается так. Только обними меня покрепче, и все.

На сей раз молчание длится дольше, чем прежде. Слуху хватает времени на то, чтобы отличить от прочих звуков пение сверчков, доносящееся снаружи, его особый ритм, и воспринять его как что-то существующее само по себе, отдельно от знойного, неподвижного воздуха, обволакивающего все вокруг. Также можно уловить какое-то движение на кровати, едва заметное перемещение тел, легкий шелест воздуха, который выходит при дыхании изо рта, из ноздрей. Но темнота еще больше сгустилась, и уже невозможно ничего различить – ни очертаний тел, ни их движений.

– Да что такое… что с тобой, на фиг, происходит? – Голос Евы прозвучал неожиданно резко, вспарывая ночной мрак.

– Нет… прости… я не могу, не могу…

– Но ты же… был совсем готов… Вон он у тебя каким стал!

– Не говори пошлостей.

– Не говори?.. Да пошел ты… Козел…

– Прости, но с тобой я не могу… ты… ты… ты мне очень нравишься…

– Тогда почему? Почему? Ты словно чего-то боишься.

– Пожалуйста, только не сейчас… Потом… потом, когда мы выберемся из этой передряги… ты лучше всех… таких, как ты…

– Прошу тебя, Хинес, – говорит Ева изменившимся голосом, – ради всего для тебя самого дорогого… Мы еще можем спастись. Ни в одном из вас нет любви, не было любви… Вот что ужасно! Но мы… мы еще можем…

– Это не любовь… это другое.

– Но только… только такую, только это ты можешь дать мне. Не лишай меня… А вдруг… вдруг мы поймем…

– Я не могу, Мария… то есть Ева, извини. Не проси…

Хинес замолкает, точно не находит нужных слов для объяснения. Ева тоже некоторое время молчит. Больше не слышно, чтобы их тела хоть раз шевельнулись. Когда наконец снова раздается голос девушки, он поражает своим спокойствием, покорной печалью и даже отчасти сочувствием.

– Это из-за Пророка, да? Из-за этого типа, чтобы «не вызвать его гнева»?

Судя по звуку, одно из тел поворачивается. Может, чуть отодвигается, делая пол-оборота. Затем опять все обретает неподвижность.

– Поступай как знаешь, Хинес. Давай отдохнем… Мне тоже надо поспать. Ни от кого нельзя требовать больше того, на что он способен.

– Прости.

– Все это не важно.

– Хочешь, я обниму тебя?..

– И так слишком жарко.

Хинес ничего не отвечает. Тишина длится несколько секунд, потом непонятно чья рука начинает шарить по простыне, натыкается на что-то и снова замирает. Воздух в темноте кажется плотным и тревожным, наполненным какими-то мнимыми намеками; только в проеме окна воздух делается легким и прозрачным – это идеальный ровный прямоугольник, темно-синий и гладкий, где остервенело сверкают острые брызги звездного света.

– Машин все больше и больше.

Хинес заметил верно, машины и вправду попадаются все чаще. На въезде в город шоссе приближается к автостраде, и теперь не редкость увидеть две или даже три машины, стоящие рядом. Но Хинес с Евой утратили всякий интерес к этим пустым автомобилям – их столько, что встречу с еще одним трудно назвать событием; теперь они всего лишь бросают в ту сторону беглый взгляд, чтобы лишний раз убедиться: внутри никого нет, ключи вставлены, а ремни безопасности, разумеется, пристегнуты. Хотя стали попадаться и довольно серьезные аварии – вне всякого сомнения, это результат того, что скорость в момент выключения электричества была здесь достаточно высокой. Еще до слияния с автострадой шоссе превратилось в скоростную дорогу – с обеих сторон появилось ограждение, обочины заметно расширились.

– Думаю, когда мы попадем на автостраду, будет еще хуже, – говорит Хинес. – Там наверняка вообще черт знает что творится. Слава богу, мы едем на великах.

Солнце только что выползло из-за неприглядной низкой горы, перед которой растянулся большой цементный завод. Он не только окрасил и гору, и все вокруг в пепельно-серый цвет, похожий на птичий помет, но еще и вырвал из горы значительный кусок – карьер, в котором желтеют ее каменные внутренности. Ева и Хинес направляют велосипеды в сторону завода, солнце жарит им прямо в лицо.

Шоссе мягко идет под откос – к большой котловине, пойме высохшей реки, заполненной всякого рода производственными постройками, к сложному переплетению транспортных артерий, расположенных на разном уровне, которые соединяют город с провинцией. Велосипеды на умеренной скорости при неподвижных педалях катят вниз по дороге, которая делает широкий, благородных очертаний изгиб.

– Я забыл в том доме очки, – говорит Хинес, козырьком прикладывая руку ко лбу, чтобы защитить глаза от беспощадно бьющих лучей.

– Осторожно, машина!

Ева, в отличие от него, едет в темных очках. Она испугалась не случайно: ей показалось, что Хинес и вправду не видит желтой машины, замершей у самого ограждения, – она сверкает не менее ярко, чем слепящее солнце.

– Я заметил, заметил… в самый последний миг, но успел заметить.

Оба поворачивают и едут по встречной полосе. Эту привилегию дает им необычное положение одиноких путешественников – они могут беззаботно пользоваться всей шириной асфальтовой ленты. Они уже подъезжают к тому месту, где заканчивается шоссейная дуга, когда Хинес цепляется взглядом за скромную дорогу, которая пролегает чуть ниже уровнем, слева от них, метрах в ста, не больше. Он пристально разглядывает совсем небольшой мост и причудливый поворот, который делает эта дорога, чтобы пересечь по нему реку, уходящую потом под их шоссе. На дне оврага, сбоку от моста, виднеется серое пятно – они ни за что не заметили бы его, если бы утреннее солнце не заставило ослепительно сверкать то ли какую-то деталь, то ли кусок гладкой поверхности. Чем ближе подъезжают путники, тем тусклее становится блеск, и теперь можно гораздо лучше разглядеть форму и размер предмета, его излучающего. Теперь уже ясно: это машина темно-серого цвета, она стоит, нацелив свои мертвые фары на велосипедистов. Переднее стекло пострадало от удара, но осталось на месте, скрывая то, что происходит в салоне.