Текст книги "Конец"

Автор книги: Давид Монтеагудо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Марибель ничего не отвечает. Она направляется к лесенке, по которой только что спустилась Ампаро – та уже плывет, оставляя борозды на поверхности воды. У Марибель тело чувственное, но при всем при том какое-то плоское и лишенное изящества. Прежде ее постоянно видели к блузке, и теперь кажется, что и без того слишком полная шея стала еще короче.

– Знаешь, теперь мы поедем на велосипеде, – говорит Хинес, – и ногам будет гораздо легче, но… не будет все-таки лишним помазать их той мазью, которую нашла…

– Я надену те же туфли, в которых была до сих пор, – не терпящим возражений тоном перебивает его Марибель, – и с ногами ничего делать не стану.

Хинес не находится с ответом. Он растерянно смотрит на Марибель, но потом резко меняет тон и словно бы оживляется.

– Эй, чего вы там! – зовет он весело. – Все – в воду!

Хинес отталкивается ногами от стенки и плывет на спине, расслабившись, закрыв глаза, пока хватает силы толчка, а потом ему приходится опять работать руками. Между тем Марибель опускается в воду с гримасой отвращения, старательно раздвигая руками маленькие желтые продолговатые листочки, плавающие вокруг. А вот Ампаро подшучивает над Ньевес, которая все никак не решается окунуться. Когда Ньевес без видимого энтузиазма подходит к лесенке, Ампаро внезапно обдает ее брызгами, после чего та снова отступает, содрогаясь всем телом. Однако Ньевес при этом смеется.

– Если не будешь брызгаться, я спущусь, – говорит она, очень мелкими шажками приближаясь к воде.

– Да ведь ты все равно уже вся мокрая! Чем дольше будешь раздумывать, тем труднее решиться.

Наконец Ньевес начинает спускаться по лесенке. Тем временем Марибель ныряет и плывет несколько метров под водой – возможно, чтобы избежать соприкосновения с сухими листьями и мертвыми насекомыми, покрывающими поверхность бассейна.

– А мне знаете что пришло в голову? – неожиданно говорит Уго. – Шестеро на велосипедах – и после купания… Прямо «Синее лето»![16]16
  Намек на испанский сериал «Синее лето».


[Закрыть]

Шутка вызывает у кого-то смех, у кого-то – сдержанную улыбку, хотя и не менее искреннюю.

– Ага… А ты у нас, конечно, Пиранья? – говорит Ампаро.

– Скорее Осьминог, – уточняет Ньевес.

– Не знаю, – Марибель цепляется за перила лесенки, – как вы еще можете смеяться…

– Слушайте, – вставляет Уго, – а я вот сейчас вспомнил один анекдот про «Синее лето»…

– Про карлика? – спрашивает Ампаро. – Это очень старый анекдот, а если вздумаешь рассказать до самого конца…

– Да пошла ты!..

Мария вылезает из воды, ловко перемахнув через бортик, и начинает скручивать волосы, чтобы отжать воду, которая бежит с них ручьями. Она все еще улыбается последним шуткам. Смуглое, упругое тело, едва прикрытое тоненькими полосками черной ткани, татуировка на бедре, густая копна вьющихся волос – кажется, будто в крови ее есть небольшая примесь другой расы. Все разом примолкают, и за этим молчанием кроются восхищение, любопытство и зависть. Хинес – единственный, кто не смотрит на Марию, так как стоит к ней спиной. Уго прерывает молчание, обращаясь к девушке.

– А ты-то чего смеешься? Ведь для тебя все это – другая эпоха, глухая древность, – говорит он с презрительной ухмылкой, и в глазах его загораются искорки. – Откуда тебе знать, что такое «Синее лето»?

Мария пренебрежительно мотнула головой, не удостоив его ответом.

– Почему бы ей и не знать? – вмешивается в разговор Ампаро. – Этот сериал повторяли несколько лет назад.

Мария продолжает выжимать свои волосы, наклонив голову почти горизонтально. Она не видит, как Уго встал со стула и по диагонали идет к ней быстрыми неслышными шагами, которые выглядят очень комично из-за того, что при ходьбе мелко подрагивает жирок у него на груди и талии.

– Ну что, высохла уже? Ну так…

Уго обнимает Марию за талию, прижимает к себе и отрывает от земли, поворачиваясь вместе с ней с явным намерением снова бросить девушку в бассейн. Мария несколько секунд отбивается, но потом понимает тщетность борьбы и думает только о том, как бы ловчее войти в воду.

Погрузившись в бассейн, Мария очень быстро выныривает, цепляется за бортик и, низко опустив голову и словно о чем-то раздумывая, долго отдувается.

– Хоть вылезти помог бы, – неожиданно говорит она, протягивая руку Уго.

Уго в ответ все с той же насмешливой улыбочкой тянет свою, наклоняясь немного вперед, а Мария хватает его ладонь и делает быстрый сильный рывок. Уго, не ожидавший подвоха, летит в воду.

– Вот тебе! Получай! – кричит Ньевес. – Будешь знать, как обижать маленьких!

Уго все еще остается в бассейне, а Мария уже стоит на бортике, на который вскочила еще проворнее, еще быстрее, чем прежде.

– У кого есть шампунь? – спрашивает она снова, выжимая волосы.

Шампунь есть у Ампаро; он лежит вместе с ее одеждой, но она не отвечает, так как в этот миг поглощена другим: она с напряженным вниманием смотрит на воду, как в стародавние времена смотрел рыбак, подстерегая рыбу, чтобы метнуть в нее гарпун.

– Уго… – вдруг говорит она, и по лицу ее пробегает тень тревоги, – так и не выплыл…

– Что? – переспрашивает Хинес, сразу насторожившись.

– У кого есть… – Мария не заканчивает фразы, вдруг поняв, что рядом происходит что-то необычное.

– Где же он? – спрашивает Ампаро. – Где Уго? Я его не вижу.

В ответ Ньевес начинает истерично бить по воде руками и ногами, как будто она, недотянув пары метров до лесенки, вдруг разучилась плавать.

– Угомонитесь! – кричит Хинес. – Ничего ведь не видно! Вы не даете мне…

Хинес находится в самом центре бассейна. Голова его горчит над водой, и он шарит глазами вокруг, стараясь держаться на плаву, не взбаламучивая поверхность, чтобы можно было разглядеть дно. Но из-за истерики Ньевес в бассейне поднялась и продолжает бушевать настоящая буря. Ньевес не в состоянии сама добраться до бортика, поэтому стоявшей на лесенке. Ампаро пришлось протянуть ей руку и подтащить к себе.

– Марибель! – говорит Мария. – Ее тоже нигде нет!

– Это все вода! Вода! – вопит Ньевес, изо всех сил стараясь одолеть лесенку.

– Да прекратите вы, ради бога! – просит Хинес. – Мне не видно… не видно, есть ли…

Марии, хоть она и находится гораздо выше, чем он, тоже не удается ничего разглядеть. Из-за суматохи, поднятой Ньевес, Ампаро и тем же Хинесом, по воде идет сильная рябь и дно бассейна выглядит таким изменчивым, трепещущим и играющим отблесками, что сложно сделать какие-либо выводы. К тому же женщины обмениваются обрывочными фразами, кричат, и это также мешает разобраться в ситуации – возникает что-то вроде еще одного поверхностного слоя, уже звукового, который теряет свою прозрачность из-за смешения и наложения звуков друг на друга.

– Но Марибель… Что она сделала?

– Она нырнула!

– Это все вода! Они исчезают… исчезают, когда погружаются в воду!

Кажется, что Хинес теряет последние силы, он уже почти ничего не видит, хотя опустил глаза к самой воде, но от этого блики еще больше мешают обзору.

– Надо выходить отсюда! – приказывает он наконец, когда Ньевес уже почти поднялась по лесенке, продолжая всхлипывать и причитать и скользя на каждой ступеньке.

Ампаро предпочла вскарабкаться прямо на бортик.

Хинес подплывает к другой лесенке и очень медленно одолевает ступеньки, что объясняется не столько осторожностью, сколько усталостью.

– Это все вода! Вода!

– Тихо!.. – кричит Хинес, тяжело дыша, но все еще сохраняя властный тон. Он стоит рядом с лесенкой, нагнувшись вперед и уперев руки в колени. При каждом вдохе и выдохе он то надувает, то втягивает живот и смотрит на воду с лихорадочной надеждой, как, впрочем, и все остальные: Мария, Ампаро и даже Ньевес.

Поверхность воды понемногу успокаивается. Черные параллельные полосы, покрывающие дно бассейна и еще недавно то сливавшиеся, то пересекавшиеся, снова постепенно выпрямляются, обретая четкую геометрическую правильность, словно поставленные на место части головоломки. Наконец перед ними открывается пустой и замерший в тишине и покое бассейн, и кажется, будто линии на дне с двух сторон загибаются дугами, – это результат преломления света в бесстрастной прозрачности воды.

– Все исполняется так… как он и говорил, – замечает Ампаро. – Уго больше не страдал, а… она… осадила его в тот раз, в пикапе… Поэтому она и должна была стать следующей.

Хинес ничего не отвечает, он молчит и продолжает пристально вглядываться в бассейн, дыша ртом, втягивая и расслабляя живот – все медленнее и медленнее, делая все более долгие паузы между вдохами.

Мария – Хинес – Ньевес – Ампаро

Улица длинная, прямая и при этом довольно узкая, она плавно спускается вниз – к границе городка. Двух– и трехэтажные дома – одни совсем старые, другие, судя по всему, недавней постройки – вытянулись по обе ее стороны, вплотную примыкая друг к другу. Монотонное чередование фасадов с закрытыми окнами придает улице вид тесного коридора. Велосипеды сами катят под горку с постоянной и умеренной скоростью, так что нет нужды крутить педали, да и пользоваться тормозами тоже не приходится. Три женщины и один мужчина едут, положив руки на руль. Еще не наступил полдень, пока еще не наступил, но улица повернута так, что солнце сейчас всей своей мощью обрушивается на проезжую часть и тротуары, не оставляя ни клочка тени.

Несмотря на курортную – свежую и яркую – одежду велосипедистов и новые кроссовки, несмотря на то что велосипед – весьма приятное и очень даже веселое средство передвижения, у всех четверых серьезные и мрачные лица, все четверо хранят гробовое молчание, и тишину нарушает лишь вчетверо усиленный треск звездочек на задних колесах. Никто не произнес ни слова с тех самых пор, как несколько минут назад они оседлали велосипеды. Уже осталась позади половина улицы, когда мужчина – единственный мужчина в этом квартете – наконец подал голос.

– «Синее лето»… – бросает Хинес с горечью.

– Как странно… – говорит Мария. – Теперь мне его недостает…

– Кого?

– Уго.

Никто не реагирует на ее слова, ни у кого не хватает духу хоть что-нибудь добавить; слышно лишь беспечное и задорное потрескивание велосипедных звездочек. Вдали раздается собачий лай.

– А ведь двенадцати часов не прошло, – вдруг произносит Ньевес с упреком, при этом взгляд ее затуманивается. – Нет, это точно: двенадцати часов не прошло. Ибаньес… он дежурил последним, значит… это было всего…

Снова воцаряется молчание. Слева велосипедисты видят начало еще одной улицы, вернее переулка, и мельком успевают заметить, что он очень прямой и круто поднимается вверх. И только когда переулок остается позади, в мозгу снова вспыхивает только что проплывшая картинка и мозг подает сигнал: что-то в ней не так.

– А что это там было в самом конце? – спрашивает Ампаро.

– Я тоже видел, – откликается Хинес. – Скорее всего, собака.

– Нет, мне показалось… кто-то более крупный… – уточняет Ампаро.

– В любом случае нам надо как можно скорее выбираться отсюда, – говорит Хинес. – Смотри, вон уже видно шоссе!

– Разве это шоссе?

– Конечно, и ведет оно в Вильяльяну – я помню этот деревянный амбар.

Хинес нажимает на педали, и женщины делают то же самое. Через несколько десятков метров дома закончатся и с той и с другой стороны, а дальше дорога, поменяв наклон, потянется по уже вроде бы пригородным местам – отсюда видны складские помещения, редкие летние домики. Но пока велосипеды катят все еще по городу. Справа дома стоят сплошной стеной – без единого прохода. По первому впечатлению все боковые улицы ответвляются только слева, и здесь же вдруг возникает то лестница, то расположенная уровнем выше и обсаженная деревьями площадь с припаркованными на ней машинами, то еще одна улица, тоже спускающаяся вниз.

– Дела идут все хуже, – говорит Ньевес, не переставая крутить педали, – ведь такого еще не было… чтобы исчезли сразу двое. – И через пару секунд, не получив ответа, добавляет: – Наверно, нам следовало остаться в приюте…

– Рафа исчез в приюте, – сухо напоминает Хинес.

– Или двигаться на север…

– Если тебе нравятся горные дороги, то конечно… На севере совсем нет населенных пунктов – горы и только горы. Мы бы убили много дней на то, чтобы перебраться через хребты… Самым правильным и логичным было идти на юг, – говорит Хинес после короткой паузы, – здесь хорошие дороги и встречаются поселки и даже города, с каждым разом, заметь, все более крупные… На велосипедах мы завтра же будем в столице… Короче, мы поступили именно так, как велела логика…

– Что? – переспрашивает Ньевес.

Она немного отстала от остальных и не расслышала последних слов Хинеса.

– Я говорю, – повторяет Хинес, повернув голову, – что мы поступили…

– Хинес!

Душераздирающий вопль вырывается разом у Ньевес и у Ампаро, Мария тоже кричит, но в ее крике скорее звучит предупреждение. Огромный верблюд с грязной шерстью вдруг величаво выплыл откуда-то справа и перегородил им дорогу. Хинес увидел его в самый последний миг и чуть не врезался в него. Даже не пытаясь затормозить, он резко повернул руль влево и пролетел мимо, напрягшись всем телом. Мария сперва попыталась притормозить, но в результате вынуждена была повторить тот же маневр и все-таки задела верблюда, который на самом деле испугался не меньше людей и начал отступать со всей скоростью, которую позволяли ему немалые размеры и дряхлое тело. Это помогло Ампаро и Ньевес – они смогли беспрепятственно продолжать путь, хотя страх почти парализовал их. Верблюд тем временем двинулся прочь, демонстрируя свою заднюю часть и оставляя за собой тошнотворный запах.

Ньевес на краткий миг оторвала ноги от педалей, покачнулась, потом слегка полоснула рулем по руке Ампаро, которую по другой руке хлестнул облезлый верблюжий хвост. Обе тем не менее удержались в седле и через несколько метров без труда остановились – рядом с Хинесом и Марией, которые, раскрыв рог от изумления, наблюдали эту сцену, не в силах что-либо предпринять. На этом последнем отрезке, сразу после переулка, по которому удалился верблюд, улица поднимается вверх, затем снова выравнивается, перед тем как влиться в шоссе, а там уже опять начинается едва заметный спуск.

– Верблюд! Вы только подумайте… верблюд! – удивляется Мария, в то время как животное удаляется, все убыстряя шаг.

Верблюда хорошо видно, так как переулок дальним своим концом упирается в еще не застроенную площадку.

– Или дромадер, – уточняет Ампаро.

– Нет, наоборот, – поправляет ее Мария, не отрывая глаз от верблюда. – У дромадера – только один горб.

– Можно считать, что нам повезло, – говорит Хинес. – Ведь мы могли бы… могли бы покалечиться.

– У этой рухляди не действуют тормоза! – возмущается Мария. – Ни фига не действуют!

– Боже, а как от него воняло!

Мария улыбается в ответ на возглас Ампаро. Ньевес, в отличие от них, драматично реагирует на этот эпизод.

– Я… я не могу… – говорит она дрожащим, испуганным голосом, – я больше так не могу! Все эти звери… Это… похоже на кошмарный сон. Ну как они могли тут очутиться?..

– Этому, наверно… не знаю… должно найтись какое-то объяснение, – успокаивает ее Мария. – Мне, например, показалось, что у него на шее болталась веревка… или уздечка… остатки упряжи, что ли…

– Уздечка? – подхватывает Хинес. – А я ничего такого не заметил, вернее – не обратил внимания.

– На шее, впереди, – объясняет Мария, – а потом он повернулся задом и…

Хинес внимательно смотрит на незастроенную полоску земли, лежащую справа от них: она уходит вдаль и упирается в поле, похожее на футбольное и огороженное металлической сеткой. Еще дальше, сразу за полем, виднеется участок, поросший неровной, местами высохшей травой, там же торчат какие-то черные закорючки – скорее всего это уже мертвые виноградные лозы, на которых нет ни одного зеленого листа. Верблюд в нерешительности остановился на полдороге между велосипедистами и футбольным полем. Вероятно, он заметил то же самое, что и Хинес, какое-то движение – словно кто-то быстро ползет среди чахлой растительности по заброшенному винограднику, и этот кто-то имеет окраску того же цвета, что и трава, ну, может, чуть темнее и чуть желтее, иными словами, какие-то пятна через определенные промежутки времени то появляются, то исчезают, будто подстерегают, вынюхивают что-то, – такая манера прижиматься к земле, двигаясь вперед, свойственна исключительно зверям из семейства кошачьих.

– Поехали отсюда, – говорит Хинес, нащупывая ногой педаль. – Быстро!

– Что случилось? Что ты увидел?

– Сам не знаю, но…

– Кажется, там… кажется…

Это голос Ампаро, но она не решается высказать вслух свою догадку. Они с Марией уже заметили то, что привлекло внимание Хинеса. А вот Ньевес – нет, так как не захотела посмотреть в том направлении, и тем не менее она тотчас последовала примеру остальных – изо всех сил нажала на педали и рванула вперед, в сторону шоссе. Но улица как раз в этом месте пошла вверх, и поэтому велосипедисты двигаются как-то неуклюже и зыбко. Одному не удается поставить педаль в нужное положение, чтобы на нее падал вес всего тела; другой при попытке сделать это сильно ударяется голенью; третий отталкивается ногами от асфальта и только потом очень медленно и вяло начинает крутить педали, а руль при этом вихляется так, точно обрел собственную независимую жизнь.

– Давайте быстрей!

Хинес, в отличие от остальных, сразу набрал скорость, но теперь притормозил, чтобы подождать женщин и подбодрить их. Между тем взгляд его снова и снова обращается к лежащему вдали винограднику. Теперь уже нет сомнений, что там находятся огромные кошки – и скорее всего это львицы, поскольку грив не видно; кроме того, похоже, звери учуяли людей или услыхали голоса, во всяком случае, они уже почти не прячутся, а движения их становятся все более решительными. Сейчас хищники упруго, мягко изгибаясь, мчатся по прямой к велосипедистам, которым тем временем удается набрать скорость. Люди одолевают подъем и наконец выезжают на шоссе, при этом они продолжают сильно раскачиваться из стороны в сторону и что есть мочи жать на педали.

Дорога здесь совершенно прямая, к тому же она плавно спускается вниз, что помогает быстро увеличить скорость и в считаные минуты отъехать от перекрестка на достаточное расстояние. Их уже отделяет от опасного места более ста метров, когда Мария оборачивается и смотрит назад. Велосипед тут же сворачивает к обочине, и его хозяйке приходится спешно исправлять свою ошибку. Однако увиденное успокаивает ее.

– Они остановились! – кричит она спутникам. – Они больше нас не преследуют!.. Один еще бежал, да и тот повернул обратно!

– Верблюд… Теперь они кинулись в погоню за верблюдом, а он дернул вверх по улице, – добавляет Ампаро, которая тоже оглянулась, подбодренная хорошим известием.

– Смотрите! Смотрите! – Хинес внезапно указывает вправо.

Последние городские дома остались позади, и теперь открылось то, что раньше мешали разглядеть дома: большое поле с цирковым шатром посередине, окруженным фургонами и вагончиками. Шатер стоит довольно далеко от шоссе, и рядом с ним не заметно никакого движения.

– Ну конечно же! Цирк! – с облегчением выдыхает Хинес.

– Это все объясняет… Значит, и верблюд и львы – они отсюда… – говорит Мария.

– И медведь! – напоминает Ампаро. – Наверняка и он тоже из цирка!

Только Ньевес не радуется открытию, сделанному ее товарищами. Она упорно смотрит вперед, не отводя глаз от асфальта, изо всех сил крутит педали и при этом не перестает тихо плакать. Плач у нее по-детски истый – в нем участвуют и рот, и глаза, и покрасневший нос.

Шоссе прямой линией уходит вдаль, хотя просматривается лишь кусками – из-за частых и мягких подъемов и спусков, повторяющих рельеф местности. Пейзаж здесь отличается строгостью и напрямую связан с человеческой деятельностью: огромные поля под паром, другие, желтоватые, засеяны пшеницей, но есть и серые, мертвые участки – это следы недавней засухи; попадаются поросшие деревьями холмы, небольшие сосновые боры; изредка возникают полуразваленные и заброшенные старые дома; есть и другие постройки, рассыпанные вдоль дороги, явно сельскохозяйственного назначения: амбары, зернохранилища, склады – и везде царит либо нейтрально белый цвет, либо грязно-серый – цвет оцинкованного железа.

Велосипедисты молча крутят педали, но продвигаются вперед до отчаяния медленно. С них ручьем льет пот. Головы у всех опущены, глаза не отрываются от асфальта, потому что путники страшно измотаны и нет никакой надобности глядеть вперед, ведь дорога тянется прямо и не сулит неожиданностей, надо просто одолеть вроде бы едва заметный подъем, пока он не сменится – в очередной раз – уклоном, до которого, сдается, никогда не доехать. Они смотрят вниз, чтобы лишний раз не думать об удушающей и неотступной жаре, чтобы не видеть впереди полосы расплавленного асфальта, в котором отражается небо; не думать о полях под паром, которые тяжко и надсадно дышат жаром, как если бы комья земли были обработанными кусками металла, только что вынутыми из печи.

Неожиданно Ньевес поднимает голову и смотрит на своих спутников. Волосы у нее убраны под яркую кепку с большим козырьком, кожа вокруг испуганных глаз кажется белесой по сравнению с пунцовыми от жары и усталости щеками, покрытыми бисеринками пота.

– Как… как это бывает, когда ты исчезаешь?

На вопрос Ньевес, заданный с мучительной тоской и затаенным раздражением, ответа не последовало. Ее товарищи лишь сильнее нажали на педали. Они по-прежнему не отрывают глаз от собственной тени на асфальте и ждут, когда очередная капля пота, подрожав немного на кончике носа, упадет вниз. Но Ньевес продолжает начатую тему, и слова вырываются из ее уст в промежутках между натужными вдохами и выдохами.

– Наверно, это все равно как… как умереть: ты исчезаешь – и умираешь; тогда… все заканчивается… наверно, это не больно…

Потом Ньевес на короткое время замолкает, словно надеясь, что кто-нибудь ей поддакнет. Но никто не произносит ни звука, и тогда снова слышится ее задыхающийся голос:

– Нет, правда… наверняка это не больно, и все же…

– Да замолчи ты, ради всего святого! – резко обрывает ее Ампаро. – Уже полчаса нудишь – все одно и то же!

– Просто… просто… Я не хочу исчезать! Нет… Не хочу умирать и не понимаю, как… как вы все можете… быть такими спокойными! Простите…

Отвлекшись, Ньевес неловко жмет на педали, и велосипед дергается, виляет, задевает за руль Марии, и теперь Ньевес надо приложить усилия, чтобы выровнять ход. Ампаро, не оборачиваясь к ней, отвечает, слегка приподняв лицо, на котором свежие капли скользят по уже засохшему слою пота.

– Неужели ты думаешь, что я… – говорит она, то и дело отдуваясь, – что мне не страшно? Но я по крайней мере… не извожу вас стонами и жалобами… молчу и глотаю дерьмо… Не знаю… как только у тебя хватает дыхания, чтобы… работать ногами и… одновременно…

– Знаешь, Ньевес, ты лучше на этом не зацикливайся, – говорит Хинес, – не думай… не думай все время о плохом…

– А о чем ты прикажешь мне думать? Это… ведь это не прекращается, не… так и не прекратилось, наоборот, чем дальше, тем только хуже и хуже!

Она все с большим трудом произносит каждое слово. Но по лицу ее не бегут капли пота, как у товарищей; можно даже подумать, что покрасневшая кожа излучает такой жар, что пот мгновенно испаряется, как только выходит из пор. И ведь нельзя сказать, чтобы Ньевес проявляла слабость или капризничала, когда группа шла пешком и потом проделала тяжелый путь на велосипедах, путь, который продолжается уже второй день. Нет, скорее она вела себя все это время стойко и с удивительной выносливостью, особенно с учетом ее полноты. Но, на беду, она испытывает маниакальную потребность все время говорить, что требует дополнительных усилий; кроме того, она ни за что не хочет хоть на сантиметр отстать от группы – а это тоже стоит ей немалого труда. Мария видит мучения Ньевес, поэтому она заставляет себя повернуться и обращается к ней уже более сочувственным тоном, хотя тоже задыхается:

– Не бойся… Не забывай… мы ведь все… мы с тобой.

– То, что… то, что должно случиться, – гнет свое Ньевес, – оно случится совершенно неожиданно… в любой миг…

Как только велосипедисты начали обмениваться репликами, движение группы утратило четкость; стали происходить легкие столкновения, которые могли закончиться падением; кроме того, заметно снизилась скорость, хотя на это повлияло еще и то, что дорога пошла – правда, едва заметно – в гору, чтобы потом опять устремиться вниз. Наконец едущий впереди Хинес внезапно остановился и опустил ногу на землю. Никто не врезался в него только потому, что малая скорость и подъем позволили сразу же затормозить, тем не менее все сбились в тесную кучу. Не обращая внимания ни на вздохи облегчения, ни на сердитые возгласы, ни на упреки Ампаро, Хинес поднимает голос, в котором звучат сочувственные, наставительные, но в то же время и властные нотки:

– Посуди сама, Ньевес… У нас нет другого выхода, кроме как ехать дальше… Мы просто обязаны ехать дальше…

– Но я боюсь, мне страшно! – всхлипывает Ньевес, которой все никак не удается выровнять дыхание. – Мне страшно от того, что вы такие спокойные… Вы ведете себя так, словно ничего особенного не происходит, и… вы шутите и все такое прочее… а ведь каждый раз, когда кто-нибудь исчезал, мы на что-то отвлекались… Это случалось, когда мы отрешались от тревог, то есть теряли бдительность!

– А ты считаешь, что если… – отзывается Мария, рубя фразы, чтобы во время длинных пауз успеть два-три раза вдохнуть и выдохнуть, – что если ты будешь все время начеку… если ты будешь непрестанно думать об одном и том же… тогда ничего не случится?

Ньевес пристыженно молчит, и в такой реакции сквозит что-то детское. Легко догадаться, что Мария попала в точку.

– Мы ведь понятия не имеем, как это происходит, Ньевес, – говорит Хинес, и его голос звучит ласково и сердечно, словно Хинес хочет таким образом компенсировать разделяющее их расстояние – ведь они так и не слезли со своих велосипедов, – мы не знаем, почему исчезают люди… Мы вообще ничего не знаем… Но я уверен в одном… мы ничего не изменим… никого не спасем, если станем без конца пережевывать ситуацию и ломать голову над тем… Но мы не должны опускать руки – это точно… надо действовать… а действовать сейчас – значит добраться до Вильяльяны.

– Но я просто не могу… не могу перестать думать…

– Тогда думай о чем-нибудь другом, – говорит Хинес, – думай, например, что, возможно, больше уже… больше уже никто не исчезнет. Возможно, Уго и Марибель были последними. Думай: мы продвигаемся все дальше на юг. А вдруг там, в столице…

– Но ведь нигде никого нет! И здесь тоже никого нет; чем дальше… тем больше и больше пустых машин… и разбитых тоже…

– Там, на повороте… Мы в нее чуть не врезались, чуть не разбились, к чертовой матери, – добавляет Ампаро.

– А на заправке, помните? – всхлипывает Ньевес. – Шланг вставлен, все дверцы распахнуты… И все, абсолютно все исчезли!

– Вы как хотите, а я… я все равно не перестану надеяться, – говорит Мария. – И это чистая правда, я не притворяюсь… ради того, чтобы, как говорится, поддержать общее настроение, укрепить чей-то дух… Просто я не верю, что больше ничего не будет, не могу допустить, что мне, именно мне выпало на долю увидеть… увидеть конец света… и уж тем более оказаться последней из выживших. Мне кажется… это было бы слишком большим самомнением.

– Конечно… ты ведь ничего плохого ему не сделала, не внесла свою тысячу песет…

– Полторы тысячи, – тотчас поправляет ее Ампаро.

– Ну вот, снова-здорово! – Мария досадливо морщится. – Какой-то диалог глухих!

– Все правда! – настаивает на своем Ньевес. – Все мы… все внесли свой вклад: кто по желанию, а кто-то и против воли. Эти деньги… они нас отравили.

– Ну конечно! Тридцать сребреников, – комментирует Мария с презрительным безразличием. – Нет ничего нового под солнцем.

– И вовсе это не обязательно конец света, – говорит Ампаро. – Если ему хватит времени, чтобы покончить со всеми, прежде чем…

– Я буду следующей, – заявляет Ньевес, – теперь… теперь… мой черед… а я… не хочу…

– Твой черед? А почему, собственно, твой? – спрашивает Мария.

– Не знаю… – Ньевес все с большим трудом сдерживает рыдания, – у меня… у меня есть такое предчувствие…

– Послушай, Ньевес, – говорит Хинес, – все, что вокруг происходит, настолько необычно… этому можно… можно найти какое угодно объяснение. Не знаю… я думал… я много думал обо всем этом, о том, что случилось, о том, что продолжает с нами твориться, и… мне кажется, все это настолько абсурдно, настолько выпадает из рамок нормального, что… скорее всего не имеет никакого объяснения, я имею в виду разумное объяснение, чтобы оно опиралось на известные нам естественные законы, и…

– Не дури нам голову, – обрывает его Ампаро, – все мы отлично знаем, что происходит.

– Нет, не все – и не все думаем одинаково. Я что хочу сказать? Не исключено, что исчезнувшие люди возвращаются – возвращаются в нормальный мир, в настоящий, потому что это… эта ситуация… Что случилось там, в ту ночь, в приюте? Какой-то разлом, трещина… А вдруг мы попали в другое… в другое измерение? Или еще бог знает куда! А исчезнувшие просто возвращаются в обычный мир…

– Прямо как в кино… – говорит Ампаро.

– А разве все это не как в кино? Когда человек вдруг раз – и пропадает, безо всякого следа!

– Помнишь этого мага, ну как его… – говорит Ампаро, – ну того, что крутил любовь с Шиффер… Как его зовут?.. Вот – Копперфильд! Так вот, у него даже слон исчезал.

– Да, но опустошить целую провинцию и ему было бы слабо, – вставляет Мария.

– Это да! – неохотно соглашается Ампаро. – Итак, мы, по-твоему, находимся в четвертом измерении, в туннеле времени или в чем-то подобном… Ладно! А что же творится в нормальном мире? Они что, продолжают там жить без нас? Или как? А вдруг другая Ампаро крутится сейчас на своем складе как белка в колесе? Вот было бы здорово! На днях планировали провести инвентаризацию… Инвентаризация, – добавляет она с постной миной, – это вам такое четвертое измерение…

Хинес качает головой и не может сдержать улыбки.

– Я ведь только хотел показать, что могут существовать и другие версии, другие пласты, – говорит он снисходительно, – хотел отвлечь вас немного от этой навязчивой идеи… но теперь вижу, что у тебя это получается куда лучше, чем у меня.

– А вдруг это только сон, – говорит Мария каким-то вялым голосом, – те, кто исчез… они просто просыпаются.

– А этот сон… он что, снится тебе? – спрашивает Хинес. – Потому что я, например, чувствую себя человеком очень даже из плоти и крови. И я, имей в виду, отказываюсь быть героем из твоего сновидения…

– А может, мне только снится, что ты это говоришь, – возражает Мария.

Их беседа скорее похожа на легкий треп, чем на серьезное обсуждение версий, в которые они по-настоящему верят.