Текст книги "Конец"

Автор книги: Давид Монтеагудо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Уго – Хинес

Уго вышел покурить на плитчатую площадь перед приютом. Все вокруг погружено во мрак, свет есть только внутри здания – он слабо пробивается через открытую дверь вместе с музыкой и приглушенными голосами. Небо по-прежнему затянуто тучами, нет ни лучика, ни звездочки; но жара немного спала, и порой чувствуется легкий ветерок, хотя он настолько слаб, что только кожа лица способна уловить его ласковое прикосновение. Уго направился в самый дальний и темный угол площади. Там начинается тропинка, которая спускается к реке, тропинку отделяет от площади лишь низенькая стенка, больше похожая на парапет.

Не вынимая сигареты изо рта, Уго достает мобильник и начинает крутить его туда-сюда, не отводя глаз от экрана. В этот момент Хинес тоже выходит на площадь. Он делает несколько шагов, удаляясь от квадрата света, падающего из двери, и вглядывается в окружающую темень. Наконец он замечает красноватый огонек сигареты, а чуть ниже – другое пятнышко света, побольше и похолоднее, которое скачет в разные стороны, – это экран мобильника. Хинес понимает, что там стоит Уго, но самого его различить не может. Зато Уго, не ожидавший, что Хинес выйдет, сразу узнает того, потому что уже какое-то время находится снаружи и глаза его успели привыкнуть к темноте.

– Рафа сказал, что здесь, на этом углу, ему удалось поймать сигнал, – объясняет Уго самым свойским тоном, каким обычно продолжают начатый недавно разговор, – но я пробую-пробую – и ничего.

– У него какая компания?

– «Водафон», как и у меня… хотя… ты ведь знаешь Рафу.

– Рафу я знаю… Но люди меняются… иногда.

– А вот Ибаньес считает, что нет, – говорит Уго, снова засовывая мобильник в карман, – по его мнению, наша личность формируется в детстве и потом уже не меняется – никогда. Он это сейчас втолковывал Кове и твоей невесте. Прикинь только – и он туда же! Ведь сразу сообразил. Выбрал двух самых красивых женщин. И начал подруливать. Сперва-то он беседовал с Ньевес, а теперь этим двум вешает лапшу на уши.

– Наш орел опять рвется в бой.

– Сонная тетеря он, а не орел. – Уго улыбается в темноте. – В общем, понеслось. Я сразу ушел – мочи нету на это смотреть… Кстати, а с тобой такое не происходит? Я… где бы ни оказался, чувствую вечно одно и то же: никакие разговоры меня больше не интересуют.

– А со мной нередко другое случается: меня интересуют все разговоры, просто вот все подряд. И я не знаю, к кому присоединиться. Хотя на самом-то деле это одно и то же.

– Слушай! А ты что, тоже куришь? – спрашивает Уго, с нескрываемым удовольствием наблюдая, как Хинес достал из пачки сигарету и закурил.

– Я всегда курил.

– Я имею в виду: продолжаешь курить. Значит, ты из нашего лагеря, из тех, кто стойко выдерживает травлю…

– По правде говоря, я бы с радостью бросил. Много раз пытался, но не могу – не хватает силы воли.

– Да уж… – отзывается Уго, слегка смутившись, – если честно… и я тоже хотел бросить, было такое.

Оба замолкают. Хинес с наслаждением затягивается и выпускает дым, глядя вверх, на беззвездное матово-черное небо.

– Но я о другом: меня бесит все это ханжество, – продолжает Уго, вдруг начиная заводиться, – это фарисейское стремление демонизировать тех, кто курит, объявить их людьми, опасными для общества, хотя… хотя…

– Да, ты прав. – Хинес резко поворачивается и глядит на дверь. – Слушай, а какого черта мы вообще сюда притащились?

– О чем ты?

– Ну этот ужин, эта встреча… по-моему, ни у кого на самом деле не было никакой охоты ехать.

– Что касается меня, то у меня такой охоты точно не было, – говорит Уго, давя ногой брошенный на плиты окурок. – Когда Ньевес позвонила мне в первый раз, я не сказал ей ни да ни нет и обещал отзвонить позднее… И откровенно признаюсь, про себя тотчас решил придумать какую-нибудь отговорку, но вот Кова почему-то загорелась…

– А я сразу согласился, – перебивает его Хинес, взяв задумчивый тон и словно не слыша, о чем толкует приятель. – Не знаю почему, но я сразу дал согласие. Хотя, если поразмыслить как следует, сама идея выглядит абсурдной… ехать хрен знает куда…

– А ужин? Что ты скажешь про ужин? – спрашивает Уго, заводясь еще сильнее. – Разумеется, у нее были самые добрые намерения, она очень старалась – мы ведь знаем Ньевес, но…

Уго осекся, он хочет разглядеть в темноте лицо Хинеса, но оно скрыто за облачком дыма, и это придает ситуации некую таинственность.

– Согласись, все как-то убого, – продолжает Уго. – Когда я вижу пластиковые стаканчики, эту вечную колбасу, нарезанную ровненькими кружками, Йоркскую ветчину… И одна тортилья на всех! Надо же хоть немного соображать! Конечно, через минуту от нее и следа не осталось!

– Она все купила на свои деньги, – говорит Хинес, – и наотрез отказывается взять с нас нашу долю.

– А я предпочитаю заплатить пятьдесят евро и поужинать в приличной обстановке. Например, в Сомонтано есть заведение, где кормят весьма недурно; мы могли бы встретиться там, поужинать, отлично поужинать, а потом уж поехали бы сюда – приготовили бы «калимочо»,[6]6
  «Калимочо» – популярный в Испании коктейль, в состав которого входят вино, кока-кола и долька лимона.


[Закрыть] как в былые времена.

– Не все могут просто так взять и выложить за ужин пятьдесят евро. Ньевес наверняка потратила гораздо меньше на все то, что привезла.

– Я сказал пятьдесят? Нет, конечно двадцать пять, просто я привык сумму удваивать… это результат того, что жена не работает.

– Твоя жена… мне она показалась человеком… очень впечатлительным, эмоциональным.

– Да, она впечатлительная, это уж точно, и развитая… Она развивает себе тело и душу двадцать четыре часа в сутки… Правда, больше ей заняться нечем.

– Насколько я мог понять, она ведет… ну на ней все домашнее хозяйство.

– А тебе-то откуда это известно?

– Мы беседовали втроем: Мария, она и я. Спросили, где она работает, и она…

– Да ладно тебе! Неужели это можно назвать работой?

– Не знаю, сам я ничем таким никогда не занимался, поэтому опыта у меня нет. Но уверяю тебя, есть люди, которые получают очень приличное жалованье, хотя делают гораздо меньше, чем любая домашняя хозяйка…

– Надеюсь, ты не меня имеешь в виду? – спросил Уго, сразу нахохлившись и приготовившись дать отпор. – Я вкалываю как проклятый, чтобы заработать на жизнь. Не так уж приятно подниматься в семь утра, наматывать каждый день по триста километров и терпеть капризы тупых клиентов, которые…

– Уго, поверь, к тебе это никаким боком не относилось. Я не сомневаюсь, что у тебя тяжелая работа. Я только хотел сказать, что вести домашнее хозяйство… на это уходит масса времени и в таких делах мало привлекательного… К тому же мыть полы и одновременно чувствовать себя полноценным членом общества, вести светскую жизнь, куда-то ходить…

– Знаешь… за Кову ты можешь не волноваться, точно тебе скажу. И «светскую жизнь» она себе отлично умеет устраивать. Записывается на все курсы и во все студии, какие только есть на белом свете… Главное – следить, чтобы ей в руки не попало какое-нибудь объявление.

Неожиданно Хинес едва заметно улыбается, выслушав последнее замечание Уго.

– Я вовсе не собираюсь с тобой спорить, – говорит он примирительным тоном. – Каждый сам решает, что ему делать с собственной жизнью. Вот ты… ты собирался стать актером. А разве сняться в постельной сцене… допустим, с Моникой Беллуччи… так уж неприятно?

– Это зависит от жировых отложений на талии, – отвечает с улыбкой Уго, – от твоих, разумеется, камера – она ведь безжалостна. А если серьезно… Тут совсем другое: если ты умеешь что-то делать… что-то очень трудное, исключительное, что далеко не каждому по плечу и что никто не сумеет сделать лучше тебя… тогда логично, если твою работу будут высоко ценить и ты получишь определенные привилегии… Актеры – совсем другое дело.

– А может, Кова тоже хотела стать актрисой?

– Кова?.. – недоверчиво переспрашивает Уго. – Нет, она – нет… Послушай, а к чему ты устроил мне этот допрос? Все только спрашиваешь и спрашиваешь, а сам ничего про себя не рассказываешь… Ты-то сам чем занимаешься? Судя по всему, дела у тебя идут не так уж и плохо.

– У меня? С чего ты взял?

– Ну, знаешь! «Кайен» не купить на минимальную зарплату.

– А… ты про машину.

– Рафа уже провел тут рекламную кампанию… и про машину рассказал, и про «основание черепа» бедного кабана – по-моему, повторил раз пятьдесят.

– А тебе не пришло в голову, что я мог взять машину напрокат?

– Как же, как же! Я отлично знаком с этим сектором. Такие модели никто не дает напрокат.

– Все можно взять напрокат.

– Да, когда есть деньги. А если серьезно, чем ты все-таки промышляешь?

– Я?.. Да так… Бизнес.

– Ну опять! – Уго улыбается скорее недоверчиво, чем обиженно. – К чему такая таинственность? Я же могу в конце концов подумать…

– Недвижимость…

– А! Ну вот! Это сразу все объясняет. Можешь больше ничего не добавлять.

Разговор на короткое время обрывается. Уго о чем-то задумался, Хинес стоит, опершись на стену, и глядит на дорогу, ведущую в сторону горы, словно можно хоть что-нибудь рассмотреть в ночной темноте. Вдруг он решительно отбрасывает сигарету, докуренную почти до фильтра. Окурок падает на плиты довольно далеко от них и сразу тухнет.

– Еще, глядишь, и дождь пойдет, – говорит Хинес, – если бы было хоть чуть попрохладнее, я бы сказал, что непременно пойдет дождь.

Уго, словно очнувшись, поднимает глаза и вдыхает чистый лесной воздух. За то недолгое время, что он провел снаружи, на площади, немного посвежело и ветерок стал заметнее.

– Погодка нас, конечно, подвела! Представь, до чего обидно сейчас Ньевес… столько сил она на это угрохала…

– Еще целая ночь впереди, – говорит Хинес, продолжая смотреть куда-то вперед. – Не исключено, что небо еще расчистится.

– Ага! Когда мы уснем. Неужели ты думаешь, что мы и сейчас способны гулять ночь напролет, как раньше? Раньше-то нам все было нипочем – могли вытерпеть что угодно, ждать часами, если имелась хоть какая надежда, что потом девица разрешит потискать ее.

– А ты хоть раз тискал наших девушек?

– Нет, конечно, нет, наших девушек… ни Ирен, ни других… Я имел в виду атмосферу – это висело в воздухе; и Рафа, например, добился своего.

– Да, но… по-настоящему они не сошлись, пока компания наша не распалась окончательно. А до тех пор – ни-ни! Это, я бы сказал, было почти невозможно.

– Еще бы! Наш Пророк строго следил, чтобы не случалось никаких нечистых касаний…

– Не преувеличивай, он никогда ничего подобного не говорил.

– Разве? Разве он не корчил из себя святошу и… не внушал нам, что хорошо, а что плохо? Вспомни-ка! Это было смешно.

– Разумеется смешно, для молодого человека, да еще в те времена, но… нет… У него… у него это было позой. Он просто не решался приоткрыть свою подлинную личность, быть на людях самим собой, в нем гнездилась какая-то внутренняя проблема… он надевал маску… и таким образом чувствовал себя значительнее, выделялся в нашей компании.

– Ну ты… прям психоаналитик! – говорит Уго, доставая новую сигарету и закуривая. Все это он делает быстро и почти механически. – В таких науках все настолько сложно, что и в самом себе не разберешься.

– Да, я, например, действительно еще много в чем сомневаюсь…

– Слушай, прекрати!.. Ты нормальный человек, всего добился в жизни… Знаю, расхожая фраза, но… черт побери!.. это ведь истинная правда! Все у тебя сложилось как надо, ты хорошо зарабатываешь, невеста – загляденье… Не понимаю, с чего ты вдруг взялся сейчас защищать этого придурка, который… который…

– Я только попытался взглянуть на вещи с иной позиции.

Уго медленно и нервно затягивается и только потом отвечает, выпуская дым одновременно через рот и нос:

– Послушай, я знаю одно: у парня был шанс – мы дали ему этот шанс. Он ведь несколько лет входил в нашу компанию – компанию нормальных людей, нормальных ребят и девчонок… Так вот, он этим шансом не воспользовался, не сумел стать нормальным человеком…

– Ага, а после той негодяйской шуточки, которую мы над ним учинили под самый конец, уж и подавно.

– Негодяйской, говоришь? Да ведь он сам напросился! Скажешь, нет? Разве ты не знаешь… не знал, что однажды он сунулся к Марибель, в смысле – распустил руки?.. Во всяком случае, попытался сунуться, и было это в пикапе Ибаньеса, на обратном пути отсюда в город.

– Нет, я ничего такого не знал.

– Ну вот, теперь знаешь… Ему еще повезло, что Марибель не подняла шума и не опозорила его перед всеми.

Хинес молчит, пристально глядя на Уго, который после паузы продолжает:

– А что касается шутки… Мы же тогда все вместе решили это сделать, Хинес, запамятовал, что ли? Если бы он отреагировал должным образом, наверное, он еще мог бы стать нормальным и так далее. Ему ведь было нужно именно что-то в этом роде: переспать с хорошей бабой, чтобы вся дурь из него разом выскочила.

– Не могу понять, как ты можешь такое говорить? Ты… ты человек, ты был… актером, ты должен тонко чувствовать, уметь сопереживать. Неужели тебе до сих пор кажется, что это подходящий способ заставить кого-то начать новую жизнь?..

– А ты рассуждаешь совсем как он! Да, именно, мне кажется, что это вполне подходящий способ! Во всяком случае, стоил он нам недешево! Да и тебе тоже, между прочим, он казался вполне подходящим, когда мы это затевали.

– Ладно, давай замнем… Ясно, что мы смотрим на ту историю по-разному. Пошли к нашим. – Хинес отделяется от стены и идет к двери. Уго следует за ним. – Кстати… ты как думаешь, он все-таки приедет?

– Кто?.. Пророк? – спрашивает Уго, резко останавливаясь. – Ну как он может приехать в такое время? Нет, он уже не приедет, не приедет! Я ведь сразу сказал, что он не приедет.

– Да, но… дело в том… меня удивляет Ньевес, она беспокоится… страшно нервничает. Ты разве не заметил?

– Заметил, но… сам знаешь, какая…

– Да, «сам знаешь, какая Ньевес», – я уже это слышал, – перебивает его Хинес, даже не стараясь скрыть раздражения, – но меня удивляет, что она так психует, что она на самом деле боится, не случилось ли чего с Андресом…

– С Андресом?

– Да, с Андресом! Не случилось ли с ним чего по дороге сюда – ну, авария какая-нибудь, или неполадка в машине, или еще что-то вроде того… Она ведет себя так, как будто знала, наверняка знала, что он приедет.

Уго делает последнюю затяжку и отшвыривает окурок, прежде чем сказать:

– Ладно, я иду к ним. Мне нужно выпить – виски, по крайней мере, хватит всем, я об этом позаботился… Да и тебе тоже пойдет на пользу хороший глоток.

– Подожди, подожди… я с тобой, – говорит Хинес, трогаясь следом за Уго, но успевает догнать того лишь у светящейся двери приюта.

Ампаро – Кова – Мария – Уго – Ибаньес – Марибель – Ньевес – Хинес – Рафа

Почти вся еда со стола уже исчезла. Только на некоторых погнутых и забытых тарелках уныло лежат какие-то остатки: самые неприглядные кружки колбасы, самые неаппетитные и блеклые квадратики сыра – то, что никто не рискует съесть, даже когда люди поглощают пищу рассеянно, от нечего делать, хотя желудок уже полон. Мало-помалу и как-то незаметно бой выиграли бутылки, и теперь они, горделиво празднуя блистательную победу, возвышаются над безжизненными тарелками и смятыми салфетками. Большие пластиковые бутылки с прохладительными напитками – красные и черные, оранжевые, лимонно-желтые – обрели особую упругость и плотность под давлением газа. Но есть и другие – скромные бутылки с вином, теперь ставшие прозрачными, а еще разной формы граненые бутылки с более крепкими напитками.

Табачного дыма нет, но воздух в зале тяжелый, наполненный гнетущей смесью музыки, разговоров и тусклого, унылого света. Мужчины и женщины постепенно отошли от стола, словно устыдившись своей недавней прожорливости, и теперь они возвращаются туда только для того, чтобы наполнить стаканы, или бросить салфетку, или опереться на край стола, повернувшись к нему спиной.

Мощности музыкального центра не хватает для просторного зала с очень высокими потолками. В конце концов было решено оставить небольшую громкость, так что время от времени можно уловить лишь долгую высокую трель неопознанного тенора на диске Il Divo, который Рафа, довольный и гордый своим вкладом, привез вместе с пятью другими.

Несмотря ни на что, разговоры звучат оживленно, а группки беседующих то и дело спонтанно формируются и распадаются. В этом сказывается как стремление одних хоть немного подвигаться, так и желание других оставаться на месте.

– Ампаро утверждает, – говорит Марибель, держа в руке стакан, до краев наполненный оранжадом, – что видела людей рядом с одним из домов, в саду, кроме того, под навесом там стояла машина.

Марибель – искусный макияж, влажные завитки сделанной в парикмахерской прически – ведет спор с наивной пылкостью, которую подхлестывает скептическое выражение на лицах Ибаньеса и Уго.

– Значит, только ей одной удалось кого-то узреть в этом проклятом поселке, – говорит Ибаньес. – Я ехал с ней в одной машине и за всю дорогу не видел ни души.

– И я тоже никого не заметил, – подхватывает Уго. – Я проезжал, когда уже совсем стемнело, и вокруг не было ни огонька. Я еще обратил на это внимание, потому что помню: раньше, когда мы сюда наведывались, несколько домиков стояло вдоль самого шоссе.

– А ты не путаешь с той дорогой, по которой мы пешком поднимались на гору? – спрашивает Ибаньес. – Там-то, без всякого сомнения, было полно домов, а у шоссе мне запомнилось только два или три.

– Ну вот! – ворчит Уго. – Теперь еще ты будешь! В этом поселке больше никто не живет – и точка!

Уго держится неприязненно, ему явно хочется выплеснуть свое раздражение. Между тем его стакан, еще недавно наполненный до краев, стремительно пустеет – Уго то и дело отхлебывает из него.

– Знаете, а я бы предпочла, чтобы вокруг было побольше народу, – признается Марибель, – меня пугает этот лес – он такой мрачный, такой дикий… Раньше все было по-другому.

– Все было точно так же! – перебивает ее Уго. – Это мы сами изменились, особенно вы, женщины… от любой ерунды душа в пятки уходит.

– Ну я бы сказал, что не в пятки, а совсем в другое место, – ухмыляется Ибаньес.

– Смейтесь, смейтесь! На вас кабан не нападал.

– Да, и не вонзал в нашу смуглую плоть свои острые кривые клыки.

– Но и на тебя тоже, насколько мне известно, никакой кабан не нападал, – обращается Уго к Марибель, словно не расслышав шуточки Ибаньеса. – Это ведь машина Хинеса с ним столкнулась…

– Именно так – и Хинес сам только недавно об этом рассказывал, – вторит ему Ибаньес. – И он вроде бы… отнесся к этому как к сущему пустяку.

– Притом что они едва не перевернулись! – чуть не стонет Марибель. – Кабан, видно, был здоровенный – чуть не завалил машину… Не знаю, как только Хинес может так спокойно… может оставаться таким…

Уго оглядывается по сторонам, а потом сообщает доверительным шепотом:

– Честно признаюсь… признаюсь, он, Хинес, показался мне немного странным.

– Правда? – вскрикивает Марибель с победным видом. – И мне тоже так показалось. Рафа меня разуверял: мол, Хинес просто напуган, ну из-за кабана, а мне показалось, что как раз наоборот – он какой-то растерянный… пришибленный, что ли…

На сей раз Ибаньес счел за лучшее промолчать. Он очень спокойно разглядывает Марибель, аккуратно держа стакан у самого донышка. Он слегка наморщил лоб; за искажающими взгляд толстыми стеклами маленьких очков таится то ли удивление, то ли любопытство, то ли еще какое-то чувство, вызванное словами Марибель. Между тем Уго несколько секунд смотрит на свой стакан, словно о чем-то размышляя, потом поднимает глаза и произносит тем же заговорщическим тоном, чуть наклонившись вперед:

– Я разговаривал с Хинесом там, на улице, только что. Насколько можно судить, у него какие-то… неприятности.

– Какого рода?

– Экономические… Погоня за деньгами его явно уходила – бизнес, связанный с недвижимостью, сами понимаете… А сейчас ведь кругом спад. Он не пожелал вдаваться в подробности, не сказал ничего определенного, но… наверняка попал в переплет. Долги или что-то типа того… Короче, чем выше тебе удается взлететь…

Ибаньес не присоединяется к тем, кто перешептывается, сдвинув головы; он стоит прямо и сохраняет невозмутимость и гордое равнодушие, хотя не пропускает мимо ушей ни слова. Но вот и он вступает в разговор, обращаясь к Уго:

– Ты ведь считался его лучшим другом. Выглядело бы куда логичнее, если бы сейчас ты обсуждал эту проблему с ним, а не с…

– Он сам не желает, чтобы ему помогали! Мало что можно сделать, когда человек отказывается признать наличие проблемы.

– Бедный Хинес! – восклицает Марибель. – При всем при том невеста у него – настоящая красотка… И сам так хорошо одет… Оба такие элегантные, и машина… И вот оказывается, что он…

– Только учтите, на сто процентов я ничего утверждать не берусь. Это лишь мое предположение, не больше. Я просто попытался восстановить картину на основании того, что сумел из него вытянуть.

Уго замолкает, как будто не может подобрать нужных слов и хотел бы уйти от этой темы, для него неприятной. Марибель стоит в задумчивости, переваривая услышанное; но опять подает голос Уго, он возвращается к тому же:

– Я только хотел вас предупредить, чтобы вы знали… если вдруг… если он поведет себя как-то не так или… Ну не знаю!.. Грубо ответит… Вы будете в курсе, с чем это связано.

– А с тобой он что, вел себя как-то не так? – спрашивает Марибель.

– Нет, не совсем… но…

– Я вас оставлю на минутку, – внезапно говорит Ибаньес. – Надо чем-то запить эту водку с апельсиновым соком – для меня слишком крепко. Ох, не те, не те мы нынче, что были раньше.

«Кретин», – одними губами, беззвучно произносит он, повернувшись спиной к Уго. Он направляется к столу, там на миг ставит стакан, хватает за горлышко бутылку, но так и не успевает поднять – его глаза бегают туда-сюда, явно что-то или кого-то высматривая. Вдруг взгляд Ибаньеса останавливается, делается внимательным, широко открытые глаза смотрят в угол, где гнусавит музыка.

Ибаньес быстро делает шаг от стола, но тотчас возвращается за стаканом и только потом начинает движение к нужному месту. Там стоят двое – Рафа и Хинес. Рафа что-то объясняет, помогая себе жестами, а Хинес слушает его с видимым вниманием, но это не мешает ему время от времени исподтишка пробегать взглядом по залу. Поэтому он сразу замечает Ибаньеса, который направляется прямо к ним.

– Знал бы – привез бы трос, – говорит Рафа, – три тысячи пятьсот килограмм, три с половиной тонны, так написано в каталоге, и обычно сперва ставят очень низкую цену, чтобы проверить; я привязал бы его к этой ограде, включаю первую, блокирую дифференциалы, давлю на газ и сшибаю к чертям собачьим эту дерьмовую ограду, сколько бы на ней ни было цемента. Главное, чтобы никто не стоял сзади, понимаешь? Потому что из-под колес летят камни… камни, понимаешь? – с жаром повторяет Рафа, прокручивая руками воображаемое колесо. – Камни, которые были зарыты в землю.

Хинес ограничивается тем, что слушает и часто кивает головой, а иногда, в самые напряженные моменты, даже издает какой-то звук носом, при этом на губах его появляется намек на восхищенную улыбку, которую, если не слишком придирчиво разбираться, можно истолковать как «черт возьми!», или «ну ты даешь!», или «никогда бы не поверил!». Но, по сути, он занимает безусловно пассивную позицию, практически не участвуя в беседе. И Рафа охотно пользуется этим обстоятельством, чтобы продолжать рассуждения о том, что волнует его больше всего на свете:

– А у твоей машины есть за что закрепить трос?

Повисает пауза, испытующий взгляд Рафы заставляет Хинеса, откашлявшись, промямлить:

– Я не знаю… мне никогда не приходило в голову…

– Скорее всего, нет. Это как с покрышками: они не приспособлены для того, чтобы подниматься по настоящей горной дороге – тут же порвутся, едва коснувшись живого камня… Ты не знал? Они не выдерживают – это из-за каркаса, идеально служат, чтобы давать двести пятьдесят в час, но камень для них – смерть, понимаешь, пока еще не удалось добиться и того и другого разом. И потом, они же знают: тот, кто покупает такого зверя… вряд ли будет гонять его по…

Тем временем к ним присоединился Ибаньес и стал слушать, почтительно помалкивая, хотя и не стараясь пригасить искру злой иронии во взоре. Рафа почти никак не отреагировал на его появление, словно не было ничего естественнее на свете, чем Ибаньес, который молча стоит рядом и внимает рассуждениям Рафы. Зато Хинес несколько раз метнул в него беспокойный взгляд, в котором явственно читается призыв о помощи.

– Вы что, и вправду хотите свалить эту ограду? – спрашивает наконец Ибаньес, воспользовавшись паузой в бурной речи Рафы. – Она, конечно, некрасивая, но не сделала вам ничего плохого, как сказал бы классик…

– Как это ничего плохого? – взвился Рафа. – А почему тогда нам пришлось оставить машины внизу и шлепать пешком целый километр? А если их угонят? А если с кем из нас случится какое-нибудь несчастье – ну, не знаю, что-нибудь непредвиденное – и надо будет срочно везти этого человека…

– Одного такого я уже видел, – бросает Ибаньес, – не исключено, что скоро потребуется…

– А всё эти козлы социалисты! – перебивает его Рафа. – Только и умеют, что драть налоги, штрафы… И за парковку тоже заплати… А ради чего?.. Чтобы на эти деньги ставить ограды и… мечети.

Хинес хмурится, словно не верит своим ушам, а Ибаньес, валяя дурака, простодушно спрашивает:

– Неужели и тут собираются построить мечеть?

– Нет, тут – нет, – говорит Рафа, – я это в общем…

– Но разве здесь власть забрали социалисты? – недоумевает Хинес.

– Здесь? Что ты имеешь в виду?..

– Это ведь часть Сомонтано, правда?

– Нет, как здесь – не знаю, – говорит Рафа слегка смутившись, – но в автономной области – да, социалисты. А ведь дорогами и тому подобным ведают областные власти.

– Да… разговор становится занятным. – Ибаньес вкрадчиво пытается включиться в беседу. – Меня страшно волнует тема путей… миграционных путей… Но я искал вот его. – Он быстро меняет тему, указывая на Хинеса. – Его очаровательная невеста хочет ему что-то показать, какие-то особенности здешнего рельефа или здешней архитектуры, точно не уяснил…

– А почему она сама не пришла за ним? – спрашивает Рафа.

– Загадка женской души… А дело было так: я пригласил ее на танец, но ее бальная книжка в перламутровом переплете оказалась уже заполненной, там столько имен и фамилий…

Хинес смотрит на Ибаньеса с веселой улыбкой, а вот Рафу, по всей очевидности, только раздражают его замысловатые шутки.

– Ну скажи, почему тебе вечно надо ввернуть что-нибудь эдакое? – не выдерживает он. – Ладно, и я с вами, – добавляет Рафа поспешно, присоединяясь к Хинесу и Ибаньесу, которые уже двинулись в другой конец зала.

– И вот еще что, Рафа, пожалуйста, – Ибаньес резко останавливается, – сделай мне одолжение, поставь еще раз «АББА».

– Тебе понравилось, правда? – сразу оживляется тот.

– Я просто обожаю «АББА», особенно эту песню… ну, где говорится…

– «Фернандо»! – подсказывает Рафа, всем видом своим выражая желание угадать.

– Точно!

Рафа спешит к музыкальному центру.

– Сейчас поставлю, – говорит он и на миг в нерешительности замирает над клавишами, – сейчас…

– Говорят, что глупость человеческая не имеет пределов, – шепчет Ибаньес на ухо Хинесу, увлекая его подальше, – но, надо заметить, какие-то барьеры, пожалуй, все-таки остаются – скажем, эта ограда…

– Ты слишком жестко судишь Рафу. Он совсем не плохой человек, просто…

– Можешь о нашем друге особо не беспокоиться – сейчас приторный сиропчик, который изготавливают эти шведские торговки, легко его успокоит и заставит забыть о мусульманских симпатиях социалистов.

– Ты, как я вижу, сегодня настроен непримиримо, – говорит Хинес.

– Пусть он будет счастлив в своей личной КаАББЕ, в своей безвкусной мекке.

– Ну… «АББА» – это не так уж и плохо…

– Может быть, вполне, я просто никак не могу отделить их музыку от… от рож и нарядов, которые обычно мелькают в порнофильмах… Но он прав – послушаем западную музыку, пока есть такая возможность. А то в следующий раз, заявившись сюда, найдем выстроенные в ряд у двери шлепанцы, а внутри увидим пышные задницы, повернутые на запад.

– Ты смотри поосторожней, чтобы тебя не услышали эти, с пышными задницами, вряд ли они рассуждают более здраво, чем Рафа, особенно если кто-то вздумает насмехаться над их святынями.

– Да-да, разумеется! Я смеюсь над Рафой только потому, что он оказался рядом, – это самый близкий для меня случай столь откровенной нетерпимости.

Хинес и Ибаньес с небольшими остановками приближаются к трем женщинам, беседующим у дальнего края стола, Марии, Кове и Ампаро.

– То, что ты сказал про Марию… ты выдумал, да? – спрашивает Хинес, снова останавливаясь.

– Ну конечно! Надо же было как-то избавить тебя от нашего общего друга. Да ладно, бог с ним, пошли лучше поболтаем с девочками. Тему техники и ее варианты, если уж она проклюнулась, трудно вырвать с корнем – мужчин она тотчас захватывает, а потом возникает снова и снова, как раковая опухоль. А вот их эта чума никогда не затронет…

– Хинес… представляешь, Кова тоже ходит заниматься современными… – говорит Мария, улыбаясь подошедшим мужчинам.

– Ну… я и вправду была на нескольких занятиях, – поспешно поправляет ее Кова, – но в последнее время там не бываю.

– Современные… – говорит Хинес медленно и скорее вопросительно, чем утвердительно, – если честно, то я не совсем врубаюсь.

– Современные танцы, – поясняет Ибаньес, – последняя стадия эволюции индейцев туту.

– Понял, понял, – говорит Хинес и добавляет, обращаясь к Кове: – То есть ты занимаешься танцами, release? Мария просто обожает поговорить на эту тему…

Пока Кова снова и снова пытается объяснить, что сейчас она уже перестала заниматься танцами, Мария смотрит в глаза Хинесу со странным выражением – выражением, в котором негодование – безусловно, наигранное и кокетливое – не может побороть искреннего восхищения, вдруг вспыхнувшего восторга.

– Милый… ты ведь прекрасно знаешь, что я занимаюсь совсем другим… contact.

– Release ведет к contact – кто бы сомневался, – тотчас вставляет Ибаньес. – Я, например, ни за что бы не позволил таким привлекательным женщинам ходить на курсы… где исследуются возможности человеческого тела. Всем хорошо известно: среди тех мужчин, которые увлекаются такого рода вещами, невероятно высок процент содомитов, но есть там, вне всякого сомнения, и лесбиянки…

– Ты что, ни о чем другом говорить не можешь? – с досадой обрывает его Ампаро.

– А мне почему-то не нравится слово «содомит». – Кова недовольно хмурится. – Мне кажется… оно оскорбительное и… при чем тут Содом?

– Назови как хочешь, суть не изменится, – парирует Ибаньес. – Можно заменить содомита на саламанкца… и сразу пропадет большая часть смысловых оттенков… Надеюсь, среди нас нет ни одного саламанкца, – добавляет он, озираясь по сторонам с притворным ужасом.