Текст книги "Мой бывший враг (СИ)"

Автор книги: Дарья Вознесенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Будущее

О том, что Каримов уехал заграницу, как и о причинах его отъезда, я узнаю от отца в его юбилей. Папа выглядит чуть растерянным и рассеянным, когда зовет меня в кабинет, а я, перед тем как проследовать за ним, оглядываю внимательно сад, чтобы убедиться, что все в порядке.

Это мое первое самостоятельное мероприятие – пусть и не от агентства, а на «общественных» началах – и я очень довольна, как все вышло. Оказалось, что грандиозный праздник в честь его юбилея, было желанием Ирины, а отец, слишком замороченный изменениями в своей жизни, даже слышать ничего не захотел.

– Никаких трехсот гостей на теплоходе, Майя, – качал он головой. – Давай дома, а? У меня же красивый дом?

– Красивый, – засмеялась. – А как же пресловутое «принято в наших кругах»?

– Ай, – отмахнулся, – могу себе позволить…

И я горжусь тем, что получилось. Небольшое количество гостей – чуть больше сорока человек – камерная музыка, летящие украшения и огоньки на кустах и деревьях, несколько шатров, вышколенные официанты и тщательно подобранное меню делают этот праздник по настоящему теплым и атмосферным.

А еще… присутствие мамы. От которой отец не отходит ни на шаг.

Для меня ее приезд не становится неожиданностью, пусть ни о чем таком она не предупреждала. Уж слишком он ее ждал. И надеялся. И за этот месяц раз пять слетал к ней – знала по отдельным признакам, так как мне эти два шпиона не признавались.

Я же только посмеивалась про себя, но делала вид, что ничего не знаю.

– Мам, ну ты чего стесняешься? – спрашиваю ее, когда вижу сегодня в доме утром. – Я же понимаю все… и ужасно рада. А что не бросаюсь с поздравлениями – так вы же сами не даете, таинственные мои.

– Еще ничего не решено! – качает головой, краснея.

Ловлю взгляд отца, смотрящего на маму с ехидно-нежным выражением и подавляю смешок.

Ну-ну. Не решено.

И с легкостью отдаю ей роль хозяйки вечера, оставаясь в тени, как и полагается приличному организатору.

И этот разговор, как мне кажется, должен быть связан именно с праздником – иначе зачем нам уединяться прямо сейчас?

– Случилось что?

Мы располагаемся на диване, а папа смотрит на меня с некоторым сомнением. И будто подбирает слова.

– Что такое? – хмурюсь уже, нервничая.

– Понимаешь… я кое-что узнал, но не уверен, что это правда. И не уверен, что тебе это интересно. Или мне стоит это сообщать.

– Ты меня пугаешь, пап. Лучше уж говори, а то навоображаю себе всяких ужасов.

– Какие у тебя отношения с Каримовым сейчас?

Изумленно распахиваю глаза. Этого я точно не ожидала… Отец знает, что мы были с ним женаты, но он также «знает» о разводе и нашем расставании – как и мама. Ни про какие игры я им не говорила, потому вопрос для меня странен.

– У нас нет отношений, – говорю осторожно.

– И ты не общалась с ним последнее время?

– Нет.

Ни единого дня с момента нашей последней встречи…

– Но… – снова мнется, – если с ним что-то произойдет, ты же захочешь знать?

Меня прошибает холодный пот, а лицо, я прям чувствую это, вытягивается. Кажется, папа принимает это за ответ, потому что начинает торопливо говорить о том, что, по слухам, Илья оставил свою компанию и улетел в Германию на лечение, потому что здесь ему не могли уже ничем помочь.

Уже. На этом слове я вздрагиваю.

Что, вроде бы, сообщения о его смерти или возвращении не было, но некоторые его уже похоронили.

Похоронили.

И папа в это, конечно, не сильно верит, но не мог не сказать, потому что…

На этом «потому что» я киваю, встаю и выхожу.

Остаток праздника проходит как во сне. Я улыбаюсь, исполняю свои обязанности на автомате, танцую с отцом, общаюсь с его друзьями. А когда все расходятся, даю последние указания клининговой службе и поднимаюсь к себе.

Мама окликает меня у самой двери, но я только качаю головой:

– Прости, мамуль… не сейчас.

Я ухожу в свою комнату и тяжело опускаюсь на кровать, чувствуя, как на меня накатывает ощущение глубочайшей усталости и безнадежности.

Если… если все это правда, то становится понятным многое.

Его слова. То, что он появился только спустя три года. То, как долго тянул с разводом и выставлял условия. То, что он проверял раз за разом, способна ли я остаться одна.

Без него.

Обхватываю внезапно озябшие плечи – меня трясет от адской смеси боли и злости.

– П-придурок, – шиплю, не в силах совладать с собой. А потом подскакиваю и хватаю кожаную папку.

Всё там. Все наши старые контракты и мой паспорт, куча бумаг… по которым я все еще остаюсь владелицей и женой. Что особенно актуально на случай…

Даже про себя не могу это произнести. Подрываюсь к ноутбуку и начинаю искать информацию. О его болезни или отъезде нет ничего. Сайт компании переливается корпоративным блеском, в желтой прессе ни слова, пара экономических журналов опубликовали интервью с ним – но зная, как долго те делаются, могу предположить, что взяты те были давно.

Ничего.

И тогда я беру телефон – пишу ему сообщение.

Только после этого переодеваюсь, принимаю душ и ложусь в кровать, слишком взвинченная и уставшая, чтобы нормально заснуть.

Утром сообщение всё еще не прочитано.

Звоню.

Абонент не доступен.

Черт.

Я долго смотрю на себя в зеркало. Лицо заострилось, под глазами залегли тени и вообще… я будто постарела на несколько лет, заглянув туда, куда заглядывать не стоит.

Есть разница между тем, что ты выбираешь собственный путь без человека тебя предавшего, выбираешь, как тебе кажется, единственно верную дорогу… и осознанием того, что ты и правда никогда не будешь вместе с ним. Например, потому, что он исчез. Или не хочет тебя видеть и счастлив с другой.

Или умер.

Осознанием, что ты ни хрена не хочешь этого своего пути, а все бы отдал за возможность снова вывалить на него свои претензии и непрощение.

Непрощение… это глубоко личное. В том, что именно ты не хочешь прощать и кому, так много внутренней правды… Правды о тебе. У непрощенного всегда появляется шанс изменить что-то. У того, кто не прощает – принять себя. Сначала ты понимаешь, что вся эта история лишь про отношения с самим собой, про твои ценности. Потом – по настоящему принимаешь себя и прощаешь другого.

Вот только… иногда для этого слишком поздно.

Я тщательно привожу себя в порядок. Делаю укладку, макияж, крашу ярко губы. Надеваю шикарный костюм и любимую блузку. Собираю небольшую дорожную сумку. И только потом спускаюсь на кухню. Мое любимое место в доме. Отец как-то говорил, что Ирина многое переделала после дизайнера, но до этого помещения, где работала, в основном, «обслуга», она не добралась.

Здесь светло, уютно и очень по-домашнему. А еще сегодня никаких поваров и помощников – только мама у плиты. Сырники делает. В старой футболке и пижамных штанах.

Сердце щемит от этой картины и ощущения счастья, и я про себя произношу благодарность Вселенной.

А еще прошу… «И мне».

– Выглядишь на миллион долларов, Майя, – улыбается чуть смущенно мама, поворачиваясь. – Будешь завтракать?

Я не собиралась.

Но ей отказать не могу.

Сажусь и беру большую чашку кофе, и соглашаюсь на порцию сырников. Отца приветствую, который как раз не смущен – здоровается со мной, а маму прижимает к себе и крепко целует, отчего та вся заливается краской, как девчонка.

Они вместе… Для меня это означает, что выступают одним фронтом.

– И куда ты собралась? – отец дает понять, что на работу я так обычно не одеваюсь.

Я действительно позвонила и сказала что мне нужен выходной… а может и небольшой отпуск.

– К нему? – мама, как всегда, более прозорлива. – Уверена?

– В том, что мне есть к кому ехать? – вырывается то, что меня мучает. – Я попробую.

– Только потому что он…

– Нет. Не только.

– Майя. Ты, конечно, можешь, но… – тянется она ко мне и берет за руки. А я качаю головой и мягко вытаскиваю их.

– Мам, знаешь… мне ведь даже не нужны советы. У каждого свой путь прощения. Не обижайся.

Смотрит сначала чуть удивленно, а потом понимающе.

– Выросла…

Отец только поднимает руки в знак того, что не будет мешать.

Я же еду в офис Каримова.

В фойе бизнес-центра ко мне подходят сразу – и сразу провожают к нужному лифту, без всяких пропусков, как-будто у них есть моя фотография. Впрочем, от Каримова можно и этого ожидать.

– Олег? – я удивленно моргаю.

Бессменный помощник Каримова обитает в соседним с «хозяйским» кабинете и приветствует меня стоя и с уверенной улыбкой. И даже на «вы» называет, хотя, по сути, познакомились мы с ним в тот момент, когда он посадил меня себе на колени и потребовал развлечь.

– Москва – город возможностей, – комментирует он мое удивление.

– И что из этих возможностей… мои? – сразу перехожу к делу.

– Почти всё, – не меняется он в лице.

На секунду прикрываю глаза, а потом выдавливаю глухо:

– Где Илья?

– Это я никому не сообщу.

– Он так попросил?

– Оставил подобные распоряжения. И множество других.

– Например, что, если он умрет, все должно остаться мне? Без всяких проволочек, согласно документам? – иду ва-банк.

– Да. С моей поддержкой и помощью вашего отца вы справитесь, – смотрит спокойно и уверенно. А мне хочется разбить ему лицо, чтобы хоть немного усмирить то, что клокочет внутри меня.

– Где он? – шиплю.

Пространно объясняет, что ему не велено говорить, что он не имеет права, и вообще подписал кучу документов о молчании…

Что бы сделала предыдущая Майя? Она бы растерялась и расстроилась. И может даже ушла ни с чем. Но я давно изменилась. Потому только усмехаюсь на все эти фразы, и наступаю на него, заставив сделать несколько шагов назад.

– Фактически, согласно всем этим бумагам я здесь главная. Уже. И ждать не придется. А значит, я могу вызвать полицию, чтобы вышвырнуть тебя. Могу нанять собственную службу безопасности, могу воспользоваться своими связями – и подставить так, что ты в жизни не отмоешься. Хм… а может еще проще? Всего-то пара звонков знакомым, которыми я обзавелась благодаря папочке, и то, что я хочу узнать, у тебя вырвут вместе с твоими причиндалами?

Кажется, на него действует.

Не слова – тон.

Потому что я не блефую.

* * *

Конец августа в Дю́ссельдорфе довольно прохладен.

Впрочем, я не особо это замечаю из окон такси, который везет меня в клинику.

Я в том же костюме, в котором вышла с утра из дома, и, кажется, мне повезло, что в моем желудке оказались хотя бы сырники – ничего другого в самолете я в себя не смогла впихнуть.

Английский, благодаря постоянным занятиям, у меня вполне на уровне, но в отделение и палату меня не хотят пускать. Я пытаюсь связаться с международным координатором, врачами, я тычу им в лицо старый русский паспорт, который ношу с собой, как талисман, и который их совсем не интересует – мой заграничный-то на девичью фамилию. Я что-то доказываю и требую…

А потом приходит один из администраторов и разрешает зайти.

«Потому что в графе «кого уведомить в случае смерти» именно вы».

Не плакать…

Мои глаза сухи.

Меня провожают в отдельную палату, и предупреждают, что дадут не более десяти минут – после операции и терапии Илья слишком слаб, чтобы устраивать вечеринки.

И половину из отведенного времени я стою в дверях и смотрю на спящего мужчину, который… очень мало похож на самого себя. У меня сил не хватает даже подтащить стул – я встаю на колени перед его кроватью и нажимаю на глазницы, чтобы из них не потекли слезы. И задерживаюсь так на какое-то время.

– Давно я не видел тебя на коленях, золотая, – первое, что я слышу от Каримова после столь долгой разлуки.

Вздрагиваю.

Почувствовал? Разбудила?

– Наверное ты слишком стар для того, чтобы доминировать, – первое, что он слышит от меня.

Выдохнув, я убираю пальцы от лица.

Его оболочка… всего лишь оболочка. Чужая немного. Но на меня смотрит именно Каримов – его темный взгляд и та сила, что в нем содержится, может принадлежать только одному человеку.

– Паршиво выглядишь, – шепчу, хотя мне хочется кричать.

Сухие губы трескаются в улыбке.

– Всегда знал, что рыжие – стервы.

Я тоже невольно хмыкаю. Или всхлипываю? А потом, не меняя позы, осторожно беру его свободные от проводов и иголок пальцы. Мне важно убедиться, что я разговариваю не с бестелесным духом.

– Почему ты не сказал?

– Чтобы ты преданно сидела и жалела меня все это время?

– Чтобы я могла… понять. Быть рядом. Помочь… Можешь выбрать любой из вариантов.

– Мне давали пять шансов из ста, – в его голосе – отголоски жесткости, которая пока прячется внутри. – И до сих пор не уверены, что я попал в эти пять процентов. Я не хотел видеть себя твоими глазами.

– Проще было сделать меня богатой вдовой?

– Да.

С-с-с.

Мне снова хочется что-нибудь разбить, но я умею сдерживаться. О да, умею это, как никто.

Смотрю на него и не могу насмотреться. Хочу так многое спросить… и о нашем прошлом, и о том, что могло бы быть в будущем. И о его чувствах.

– Скажи…

Он чуть приподнимает непослушные пальцы и обводит ими мой подбородок. А потом говорит едва слышно.

– Разве так уж важны слова, золотая?

Быстро опускаю взгляд, чтобы он не увидел снова готовые пролиться слезы.

Слова… нет, не нужны.

Нас прерывает приход медсестер, которые начинают хлопотать вокруг мужчины и просят меня выйти из палаты. Я встаю и на негнущихся ногах иду к двери. Но возле нее оборачиваюсь. Илья смотрит на меня неотрывно, так, как он один может смотреть. И поднимает немного бровь, как бы вопрошая, с чем связана моя задержка. Что я хочу ему сказать?

Сказать? Много. Я хотела бы ему очень много сказать… Но слова и правда не нужны. Так что я только прищуриваюсь в его сторону и произношу нарочито грубо.

– Не вздумай сдохнуть, пока я ищу гостиницу.

Смешок.

А я выхожу из палаты, заползаю в ближайший туалет для посетителей и опускаюсь на кафельный пол, рыдая взахлеб.

Долго.

С подвываниями.

Очистительно.

Потом смываю холодной водой остатки макияжа, тру насухо лицо и иду искать его лечащего врача…

За следующий месяц я прилетаю дважды и каждый раз – на несколько дней. Таскаю ему кофе, который он пока не пьет, но с удовольствием втягивает аромат, читаю книги. Мы даже сериалы вместе смотрим, чего отродясь не было.

И прилетаю снова, когда он впервые готов выйти надолго из больницы и прогуляться самостоятельно по добротной набережной Рейна.

Мы оба в пальто, оба держим руки в карманах и держимся рядом. А в мыслях – еще ближе.

Пожалуй, это первый месяц за долгие годы, когда я не думаю ни о чем существенном. Просто живу, работаю, не рефлексирую и не пытаюсь унизить себя за собственное решение.

Я ведь решила – быть с ним.

Если это все еще возможно.

И мне плевать, что это может выглядеть слабоволием. Я считаю, что Каримов заслуживает любви. Как и я. И не представляю, что наша непростая история может закончиться… просто закончиться.

– Как твоя работа? – спрашивает он после долгого молчания, и я с удовольствием перечисляю ему курьезные случаи, которых не мало.

Мы не говорим о его болезни – на эту тему я во всех подробностях общаюсь с врачами. Не говорим о его компании, которую он пытался мне всучить. Или о том, что произошло в прошлом – и так все понятно. Мы даже о будущем пока не говорим, хотя прогноз более чем оптимистичный. А с его непробиваемой уверенностью – так и сто процентный.

Мы разговариваем о повседневности. О моей работе и его задумках, о том, что Германия – на удивление скучное место, зато надежное. О погоде, городе, последних новостях и странах, в которых нам обоим хотелось бы побывать. Удивительно нормальные разговоры, которых у нас почти и не было.

Он все еще ужасно худой, но уже чувствуется привычная мощь и грация хищника. А еще Каримов сообщает, что планирует через две недели вернуться в Москву. И я вдруг понимаю, что мы и о статусе нашем не говорим. Наверное потому, что нас это не волнует…

Хотя… если я об этом думаю, значит волнует?

Я останавливаюсь и смотрю на воду, задумчиво водя ладонями по перилам. А потом выдыхаю:

– А я ведь подсела. На эмоции. Говорят, мы рождаемся для того, чтобы испытывать сильные чувства, достигать пика… и любые из твоих игр были про это.

– И ты…

– Любила и ненавидела тебя больше, чем могла выдержать.

Молчит.

А потом подходит и останавливается сзади, близко-близко, так, что даже через плотную ткань пальто я его чувствую. Вытягивает руки вперед и накрывает мои, беря меня в плен из ароматов и воспоминаний.

– Что из этого в прошедшем времени? – спрашивает на ухо почти равнодушно.

Ой ли, равнодушно?

Волосы сзади на шее встают дыбом.

– «Любила», «ненавидела» или «могла выдержать»? – улыбаюсь невольно, чувствуя его дыхание.

Стоит ли признаться, что гнилой на вид мост на ту сторону оказался прочнее, чем египетские пирамиды?

Кажется, я начинаю понимать Каримова, который получает удовольствие от недосказанности и двусмысленностей. И потому сообщаю.

– Я ведь так и не сожгла свой паспорт. И не отдала документы своим юристам, и даже твоих не проверяла, оформили ли они все окончательно. Так что можно сдавать меня в Интерпол – похоже, у меня две фамилии. И много чего еще.

Молчаливый вздох.

Кому нужны слова, когда игра увлекает обоих?

Его губы почти дотрагиваются до мочки уха, но замирают, а правая рука скользит по рукаву пальто, по плечу, и мягко ложится на горло.

Мое тело простреливает от возбуждения, а в голове – сотни мыслей и воспоминаний, настолько горячих, что у меня подкашиваются ноги, и я вынуждена податься назад и опереться на него.

Из груди вырывается неслышный стон, но Каримов чувствует его по вибрации на горле. На секунду прижимает свободной рукой в одуряюще жестком жесте, размазывая и укрывая от всего… и расслабляется. А пальцы, лежащие на горле, напротив, сжимают шею чуть сильнее.

– Мне кажется, – говорит Илья мне на ухо. – Здесь чего-то не хватает.

Сглатываю.

А потом отвечаю.

– Я в этом уверена.

Конец