Текст книги "Не поддающийся (чувствам) (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава 8.

Рена Петровская родилась, чтобы бесить меня. Она просто идеально создана для этого!

Не понимаю, в какой момент это произошло, но теперь ее невозможно увидеть одну. Рядом с ней то Каминский, то еще кто-то. И все эти «кто-то» – исключительно мужчины! У нее образовался просто... просто сонм поклонников. Нет, табун! Табун ослов, которые ходят за ней следом. Причем все они до появления Рены в нашем офисе были вполне себе толковые сотрудники. Но сейчас в моих глазах они – просто стадо ослов. Когда я вижу, как Рена улыбается кому-то из них, когда я слышу ее мягкий смех – у меня реально опускается какая-то алая пелена перед глазами. И я вижу алую розу на тонкой пояснице. И алое на белом кружеве. И мысль о том, что кто-то еще может это увидеть – я про розу – меня каждый раз колет чем-то острым под ребра. А мысль том, что алое на белом кружеве уже не увидит никто, и это только для меня было – она вообще такая, что требует моментально и сейчас идти и что-то делать. Дружить, наверное. Как Рена предложила, а я это щедрое предложение проигнорировал. Эти ослы всей толпой с ней тоже «дружат»?!

Где там мой график выездных проверок филиалов? Самое время слинять из офиса на несколько недель.

***

Возвращаюсь с работы позже обычного. Это у меня вообще вошло в привычку. Я втянулась в работу в «Балашовском» так, как даже и не ожидала. Они реально крутые! Работа по капитальному ремонту роддома идет в полный рост, я вникла и во все остальные проекты, и там все тоже кипит и бурлит. Думаю, здесь главное в особом отношении ко мне Миланы Балашовой, но мне в работе помогают все. Абсолютно все. Кроме мрачного, как ночь, Рустама Ватаева. Ну и тьфу на него! Мне есть с кем работать.

В дверях сталкиваюсь с Аиром. Он немного бледный, и я сразу подбираюсь.

– У Ленэры снова давление. Я в аптеку.

Как вовремя я пришла! Ленэру в таком состоянии одну оставлять нельзя. Интересно, почему такая срочность с аптекой? Кончились лекарства, которые она обычно принимает? Они перестали помогать? Мне становится как-то не по себе, но я киваю.

– Конечно, иди. Я побуду с ней.

Аир замирает, словно хочет мне что-то сказать, но потом, не говоря ничего, быстро уходит. И очень скоро я понимаю, что именно хотел мне сказать Аир.

Ленэра дома не одна. Я оторопело киваю Танзиле Ильмановне, вышедшей мне навстречу из комнаты Ленэры. Она ответно кивает мне, не прекращая разговор по телефону.

Я не все понимаю в ее словах, хотя она говорит по-русски. Ее невидимый собеседник с очень заковыристым именем – куда уж нам! – и явно врач, потому что в речи то и дело проскальзывают медицинские термины и названия лекарств.

Оправляю пальто на вешалку, разуваюсь. В этот момент Танзиля Ильмановна заканчивает разговор. И я не успеваю задать вопроса – она тут же принимается объяснять.

– Мы с Аиком только от моего дома отъехали – и тут Ленэра Арленовна позвонила. Мы сразу же развернулись и сюда.

– Кто там? – слышится из-за прикрытой двери голос Ленэры. – Это Рена пришла?

– Да что за женщина, сказали же ей – лежать спокойно, так нет же… – бормочет под нос Танзиля Ильмановна. А потом уже громче: – Да, это ваша внучка пришла!

Я пока в ступоре и все еще перевариваю второе пришествие матери Рустама в наш дом. Это очередной этап сватовства, в противовес словам Рустама? А… А Аик – это Аир?! Что вообще происходит?!

Мы вместе заходим в комнату. Ленэра лежит на кровати: бледная, глаза запали, рот тоже. Я ее никогда такой не видела. Похоже, в этот раз все гораздо серьезнее, чем ее обычный приступ. И мне вдруг кажутся такими мелкими и пустячными все мои обиды на нее. Ближе Ленэры и Аира у меня все равно никого нет.

– Рена, подойди, мне надо сказать тебе кое-что. Кое-что важное.

Это все настолько похоже на сцену из какого-то фильма с последней волей умирающего, что я вздрагиваю. Беспомощно оглядываюсь на Танзилю Ильмановну. Это же просто похоже? Просто похоже, да?!

– Нет никакой срочности в серьезных разговорах в таком состоянии, – Танзиля Ильмановна подходит к кровати, поправляет одеяло. И от этого ее жеста веет такой уверенностью, что и мне тут же становится легче и спокойнее. – Лежите спокойно, скоро вернется Аир с лекарством.

– Нечего командовать в моем доме.

У Ленэры характер, конечно, не сахар, но откровенной грубости я от нее никогда не слышала. Она умеет раскатывать собеседника более виртуозно. Мне как бы и стыдно за ее слова, и я очень надеюсь, что Танзиля Ильмановна сделает скидку на состояние Ленэры. А мать Рустама даже бровью не ведет на это. Подает стакан с водой.

– А вы попробуйте выгнать меня.

Ленэра вздыхает. А я вижу, что на ее бледных щеках появляется румянец.

– Думала, что восточные женщины робкие. Покорные. Послушные.

Я смотрю на все это с ощущением, что пропустила серий двадцать увлекательного сериала. С первого эпичного явления матери Рустама в нашем доме прошло что-то около месяца. Я в течение этого месяца работала как папа Карло, задерживалась в офисе, ездила в командировки. И теперь пытаюсь осознать открывшиеся передо мной факты: Аир, оказывается, уже Аик, а Ленэра с упоением ссорится с Танзилей Ильмановной так, словно они живут под одной крышей.

Так, а можно мне краткий пересказ пропущенного?

– Я была очень покорной, – Танзиля Ильмановна снова поправляет Ленэре одеяло. – Я была самой послушной женой на свете. Это плохо кончилось.

– Но сейчас-то ты не жена.

– Это поправимо.

И тут я слышу хриплый смех Ленэры. Черт, я, похоже, пропустила самое интересное.

– Мой сын не женился до сорока восьми лет. Все выбирал. Выбрал! Теперь в моем доме командует чужая женщина.

– Кто-то же должен, – невозмутимо парирует Танзиля Ильмановна. В это время хлопает дверь. – А вот и Аик!

Танзиля быстро выходит из комнаты, мы с Ленэрой остаемся вдвоем. Я смотрю на нее, словно жду каких-то объяснений. Ленэра удовлетворенно вздыхает.

– Она великолепна, правда?

Ни хрена себе объяснение!

***

После приема лекарства давление у Ленэры упало, и она уснула. А мы втроем – Аир, Танзиля Ильмановна и я – пьем чай. Я, мой дядя и мать Рустама втроем пьем чай на нашей кухне.

Какой, однако, разрыв – между водевильным сватовством месяц назад и сегодняшним вечером. Аир называет Танзилю Ильманову Зилей, она его – Аиком. И сейчас они обсуждают, что завтра повезут Ленэру к какому-то светилу на консультацию, что ее надо отправить в санаторий, Аир параллельно пишет кому-то из коллег Ленэры, предупреждая, что она на больничном.

Кое-какие выводы очевидны. Аир замутил с матерью Рустама. Кто-нибудь, ущипните меня! Как это вообще могло произойти?!

Нет, чисто теоретически в этом нет ничего невозможного. Танзиля Ильмановна интересная внешне. Ухоженная. И у нее есть интеллект и характер – судя по тому, как лихо она обращается с Ленэрой. На Аира вообще западают все дамы от восемнадцати до восьмидесяти – выправка, стальные виски и глаза, резкие черты лица. Он всегда объяснял свой холостой статус тем, что у него работа, как он сам говорит, грубая и грязная. Я не особо этому верила. И работа у него все та же, не сменилась. А женщина – постоянная, которую он привел в наш дом – появилась!

Правда, эта женщина сама пришла в наш дом. И отнюдь не к Аиру.

Нет, я пока отказываюсь верить, что такие вещи происходят в жизни вообще, и в моей жизни в частности. Аир и мама Рустама… Ну, как они это провернули, а?!

– Аик, мы, кажется, шокировали девочку.

А мне кажется, мать Рустама меня слегка троллит. Или не слегка.

– Не шокировали. Ни за что бы не догадалась, Танзиля Ильмановна, что цель вашего визита в наш дом вовсе не я, а Аир. Это было красиво разыграно.

Танзиля Ильмановна смеется. У нее мягкий грудной смех. И в этот момент я, кажется, начинаю понимать истоки этих «Зиля» и «Аик».

– Рена, ты можешь называть меня просто Танзиля. Или Зиля. И говорить «ты». Если тебе так комфортно. Я не против.

Неожиданно. Киваю. И очень хочу спросить у нее: «А что, вы больше не рассматриваете меня в качестве своей невестки?». Больше этого хочется только позвонить Ватаеву и спросить тоном заправской сплетницы: «А ты знаешь? Ой, что сейчас расскажу…». Но я этого не буду делать.

Его Ватевость умотала с проверками по филиалам, говорят, стон раздается по всей земле, от Калининграда до Владивостока. Зато мне теперь дышать легче. Было. До сегодняшнего дня.

Нет, мне вовсе не с руки спрашивать, насколько все серьезно у дяди с Танзилей. Но если это так… Мы с Русом все же станем родственниками? Кем он тогда мне будет приходиться? Сводным… племянником? Сводным двоюродным братом? Кем?! Я в этих хитросплетениях совершенно не разбираюсь.

А мог бы быть мужем – мелькает в голове крамольная мысль. Муж – это просто и понятно. Куда уж проще.

Нет-нет, муж – это не моя история.

***

В одном из южных филиалов пересекаюсь с Мелеховым. Он уже загорелый, хотя на календаре только-только распустился май. Загорелый, заросший и страшно довольный. Захар для меня – человек непостижимый. По-моему, он для всех такой. Никто не понимает, как и что он делает. Но дело свое Захар знает, как никто.

– Не верю, что ты покинул свою башню из слоновой кости, – Захар крепко обнимает меня. От него пахнет дизелем. – Ну как, мне мешок навоза готовить?

– Ты обещал сводить пообедать куда-то в особое место, – ухожу от ответа.

Мелехов после паузы кивает.

– Ясно. Батин огненный темперамент на тебе покурить вышел.

– А ты жену беременную бросил.

– Слабо, Рустам Маратович, слабо, – скалится Мелехов. – Ладно, пошли, покормлю тебя.

***

Работа, конечно, лучшее лекарство от любого бардака в бардака. Но и это лекарство не всегда помогает, хотя я выкладываюсь на все сто процентов и вкалываю как вол.

Я знаю, что мне иначе нельзя. Я знаю, что меня готовят на должность главного казначея холдинга – сейчас я номер два в финансовой иерархии. И я все делаю, чтобы стать номером один.

И сейчас, когда я заканчиваю короткий устный отчет о результатах проверок Балашову, мне есть чем гордиться. И одобрение в глазах Артура греет меня. По менталитету я все же ближе к Артуру, чем к отцу – работа начбеза меня никогда не привлекала, для этого нужен совершенно особый склад мышления. У отца именно такой, а у меня мозги иначе работают. Это ценит Артур, а я ценю то, что он в меня вкладывается и сам меня учит.

Закончив доклад, получаю серию вопросов и скупое одобрение. Мне этого хватает. Я знаю, что сегодня положил еще один кирпич в свое будущее благополучие.

На прощание кивнув, Артур вдруг спрашивает:

– К отцу заходил? К Милане?

– Нет. А что?

– Ничего. Ты отлично поработал, Рус.

Мне кажется какая-то недосказанность в его словах. Словно в мое отсутствие что-то случилось, о чем я пока не знаю.

Что-то случилось с Реной?!

Так, надо прекратить параноить! Я на несколько недель уезжал, чтобы от этого избавиться, и вот – пожалуйста! Первая мысль снова о ней. Заставляю себя первым делом заглянуть к отцу, но его нет на месте. Захожу к Милане, но она занята разговором по телефону, лишь машет мне, предлагая подождать. Взгляд ее мне кажется тоже каким-то… Будто она знает что-то, чего не знаю я. Все что-то знают, но не я!

Звонок отца перехватывает меня на пороге кабинета Рены. Оттуда слышатся голоса.

Беру трубку.

– Зайди.

***

– Что-то случилось, да?

Отец не хмур. Но озадачен. Кивает на стул.

– Случилось.

– Кто?!

– Твоя мать.

Я… Я видел ее в последний раз еще до отъезда. По телефону мы говорили только раз, кажется. С удивлением фиксирую, что да, именно так. Мама обычно более активна.

– Что с ней?

– Собралась замуж.

Сначала думаю, что отец шутит. Потом понимаю, что нет. И первая реакция – облегчение.

– Ты напугал меня! Я думал, и правда, что-то случилось.

– То есть то, что твоя мать вступила в отношения с другим мужчиной – это «Ничего не случилось»?!

Мы молчим какое-то время. Отец сердито супит брови, я думаю. Картина вырисовывается странная. Но не невозможна.

– Не знаю пока, что делать? – отец трет ладонями лицо. – Не решил.

– Ты уверен, что тебе надо что-то делать?

Взгляд из-под насупленных бровей начбеза «Балашовского» способен заставить если не любого, то многих вжать голову в плечи. Но у меня к этим взглядам с детства иммунитет.

– Речь идет о твоей матери.

– Я это понял. Но ты же женился во второй раз. Почему ей нельзя?

– Ты сейчас серьезно?! – отец уже ревет.

Я не знаю, серьезно я или нет. Но я точно знаю, что после всего, что отец сделал, он не имеет права ей указывать. Я не хочу вставать на чью-то сторону, но если придется – я на стороне матери.

– Ты хотя бы знаешь, кто он?

Еще один мрачный взгляд из-под насупленных бровей. Ну да, смешной вопрос. Начбез – и чего-то не знает? Отец встает, поводит плечам и, отходит к окну. Смотрю на его молчаливый мрачный огромный силуэт.

– Что? Он недостойный? Сомнительный? Кто этот человек?

– Дядя твоей Рены.

Сначала я фиксирую «твоей». Ну да, чья же еще, моя, конечно. Потом слегка офигеваю от своего внутреннего полного согласия с такой формулировкой. И только потом до меня доходит информация во всем объеме. Новый мужчина моей матери – дядя Рены?!

Спешно пытаюсь вспомнить досье. Там же было про дядю. Вспоминаю. Твою мать…

– Ну, про него не скажешь, что недостойный.

Отец крякает.

– Да уж никак не скажешь. Что делать – ума не приложу. И Зиля ничего слушать не хочет.

Я смотрю на отца. Уважаю, люблю, почитаю. И в то же время никак не понимаю, как можно не видеть таких очевидных вещей? Горько собственное лекарство, отец? А ведь оно не так горько, как мамино.

– Как минимум, надо познакомиться с будущим отчимом.

– Рустам!

– Ты можешь изменить ситуацию? – молчит сердито. – Позволь мне решить этот вопрос.

Пришла моя очередь спрашивать Рену: «А что, собственно, происходит?!».

***

За время моего отсутствия стадо ослов разрослось. Потому что теперь в кабинете Рены можно встретить не только Каминского. В дверях я сталкиваюсь с двумя! Двумя! Толковые парни. И редкие ослы одновременно!

Исчезают под моим взглядом, а я оборачиваюсь к Рене.

Ослов понять можно. Она еще больше похорошела? Или это я окончательно истосковался по ней? Не знаю. Но ляпаю совсем не то, что собирался сказать.

– Скучала по мне?

У нее от удивления приоткрываются губы. А у меня от увиденного все проносится перед глазами – и роза, и кружево, и собственный, только что поставленный диагноз «фетишист».

Молчит. Что, не скучала? Совсем? Не вспоминала? Реально все вычеркнула?

– Я смотрю, ты пользуешься большой популярностью, – мотаю головой на дверь.

– Тебе сказать, по какому именно проекту мы работаем вместе?

Вижу, не скучала. Слова цедит, смотрит на меня, сощурив глаза и презрительно поджав губы. А я вспоминаю, как сминал эти мягкие пухлые губы. И от того, что это была одноразовая акция и больше не повторится, меня несет. Я уже забыл, зачем сюда пришел.

Я не привык, чтобы меня так встречали, вот что!

– Не надо. Я прекрасно вижу, что это за «проект».

Это гадкий и несправедливый намек, я головой понимаю это. Но голову мне кто-то выключил внезапно. И Рена этот намек считывает.

Подлетает в кресле. И тут же замирает, дышит часто. Губы приоткрыты, грудь в вырезе рубашки поднимается и опускается. Вырез соответствует дресс-коду, но я же помню, какое там все!

Нет, не помню. Хочу рассмотреть. Хочу повторить.

Кажется, Рена тоже бросается ко мне. По крайней мере, мы оказываемся посредине ее кабинета. На там же месте, где в прошлый раз меня «уронили» на пол.

Рывком на себя. К себе плотно. В губы впиваюсь. Сладко до одури. Это стоит еще одного синяка.

Но сценарий сегодня иной. Тихий всхлип прямо мне в рот. Нежные пальцы на моей шее. Сама льнет и прижимается.

Вот и поговорили про дядю.

Как мальчик, теряю голову настолько, что забываю вообще обо всем. В том числе о том, где я. Звук открывшей, а потом тут же захлопнувшейся за спиной двери отрезвляет. Рена упирается мне ладонями в грудь, отталкивая. Но уже поздно. Нас кто-то спалил.

– Что ты себе позволяешь, Ватаев?!

А, только я позволяю, значит? А Рена в этом участия не принимала?!

– Что, со мной целоваться нельзя? Только ослам, которые крутятся вокруг тебя, можно?

– Каким еще ослам?

Тыкаю в закрытую дверь.

– Которые устроили из твоего кабинета проходной двор! Что им всем тут надо?

Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Будто не было этого сладкого поцелуя между нами. Рена снова смотрит на меня, прищурившись и сжав губы – теперь не только пухлые, но еще и вспухшие от нашего поцелуя.

– Кто дал тебе право, Ватаев, так со мной разговаривать? И в таком меня… упрекать?!

– А что, я не прав? И все они к тебе не клеятся?!

Я дурак. Я чувствую себя дураком. Какое, оказывается, идиотское чувство – ревность!

Рена хватает сумочку, потрошит ее. А потом что-то протягивает мне на раскрытой ладони. Это монета.

– Держи. Бабушка специально для меня где-то нашла. Это медный пятак. Будешь так себя вести – пригодится.

– Знаешь, кто ты?!

– Уходи.

Как же хочется бахнуть со всей силы дверью! Но я беру себя в руки и закрываю ее тихо. В кулаке у меня медный пятак. Сейчас бы этим кулаком кому-нибудь…

***

Рыдать хочется сил нет как! Запрокидываю лицо к потолку, часто моргаю.

Откуда ты взялся на мою голову, Рустам Ватаев?! Все без тебя прекрасно было.

Ровно до того момента, как я тебя увидела. И пяти секунд не продержалась.

Как же я по тебе соскучилась… Как можно так скучать по человеку, которого ты почти не знаешь! Три поцелуя и секс не считаются. Смешно, да. Но меня тащит к нему, словно течением бурной реки.

А он… он обвиняет меня в том, что вокруг меня какие-то мужчины. Это коллеги, але! Правда, Каминский все-таки выбивается из этого образа. Он, кажется, и в самом деле за мной ухаживает. И пора бы, наверное, расставить с ним все точки над всеми буквами.

Дверь снова открывается. Я прохлопала, как стучали?

Легок на помине. Леонид Каминский.

Закрывает дверь, поворачивает защелку. Противный липкий холодок тут же облизывает меня изнутри. Мне нечего здесь бояться, нечего!

А Леонид садится напротив меня, протягивает безупречно-белый носовой платок и спрашивает тихо:

– Поругалась с Рустамом?

От этих слов мне вдруг хочется рыдать уже в голос.

Почему Рустам так никогда не говорит со мной?! Почему он вечно орет на меня или язвит?! Вот Леонид ведет себя совсем по-другому.

Я сердито шмыгаю носом, промокаю глаза.

– Рена, мне очень жаль, что ты плачешь. Рустам резкий человек, это правда. Но ты не должна принимать ничего из того, что он говорит, на свой счет. Ты замечательная, удивительная девушка.

Он касается моих рук своими. Кажется, это первое такое касания… с намеком на интимность. Меня корежит от его прикосновений.

Что со мной не так?! Почему Ватаеву я позволила сделать с собой все, что он захотел, и ни один красный флаг, сука, не дернулся?! А вот Леонид Каминский, красивый, корректный, вежливый Леонид только слегка коснулся моей руки пальцами – и во мне что-то уже начинает панически вопить и припоминать закрытую на защелку дверь.

Я глубоко вдыхаю. Выдыхаю. Опускаю взгляд на руки Леонида. Красивые длинные пальцы. Он ведь и сам такой – привлекательный, галантный, прекрасно воспитан. Почему я должна говорить ему: «Нет»?! Только потому, что наше общение не нравится Ватаеву?!

– Рена… – голос Леонида все такой же мягкий и негромкий. – Ты очень много работаешь. Ты себя загнала. Я знаю, что надо сделать.

– Что? – я снова вздыхаю полной грудью. Все, я спокойна. Спокойна! И никакой Ватаев меня не сможет вывести из себя. Протягиваю Каминского его платок. – Спасибо.

– Поехали сегодня ко мне на дачу. Там так красиво. Тюльпаны цветут! И нарциссы.

Предложение неожиданное со всех сторон. Я молчу. Что я там думала про сказать Леониду «да»? Или это было про не говорить «нет»?

– Вообще-то, эта дача принадлежит моему дяде. У меня есть дядя, помнишь, я про него рассказывал? – продолжает мягко уговаривать меня Каминский.

Он рассказывал, но я не помню. Но киваю.

– Совершенно волшебное место. Оно со своей магией. Это старая дачная застройка, там удивительно. Проехали прямо после работы, Рена. Пятница же.

Подобное надо лечить подобным. Откуда в голове эта фраза?!

Я не могу заставить себя кивнуть.

– Рена… Я тебе обещаю. Я клянусь. Там не будет ничего, что ты не захочешь.

А чего я хочу?! Я не знаю! Но киваю Леониду.

***

Я звоню матери, чтобы сказать, что заеду. С кем-то же надо поговорить про этого «дядю». Пока отец не натворил каких-нибудь глупостей.

– Извини, дорогой, сегодня не могу. Давай завтра.

Неожиданно. У матери всегда было время на меня. Не то, чтобы я расстроен. Но это знак того, что все серьезно.

– Встречаешься с Петровским?

–Да.

Такое спокойное уверенное «да», к которому я все оказываюсь не готов.

– У нас запланировано кое-что на сегодня, – так же спокойно продолжает мама. – Но если у тебя что-то срочное…

– Нет, подожду до завтра.

– Хорошо. До завтра, Рус.

И даже не «сынок». Парадоксально, но я себя сейчас чувствую так, будто у меня выросла и стала взрослой дочь. Хотя речь идет о матери. Представляю, как нахлобучивает отца – у него это накладывается еще и на профдеформацию. Ему надо опекать и заботиться обо всех своих женщинах – настоящих, бывших. Правда, Гулю он передал с рук на руки Булату. А бывшую жену…

О Петровском информации мало, и это понятно, с учетом его профессии. Я бы с удовольствием занял сейчас голову изучением дополнительной информации об Аире Петровском. Чтобы не думать о его племяннице.

***

Мы едем на машине Леонида. Он рассказывает что-то, но я опять слушаю вполуха. Сыпет комплиментами, потом про дачу, снова про дядю. Это вообще не интересно, кроме того, что дяди там, на даче, не будет. Я еду, иногда невпопад киваю и что-то односложно отвечаю. А сама задаю один и тот же уже панический вопрос: «Что я делаю?!».

Я не знаю. Ничего не знаю, кроме того, что так продолжаться не может. И делаю я что-то неправильное. Единственное, что я понимаю – что каждая встреча с Рустамом все сильнее и сильнее выбивает меня из того состояния равновесия, в которое я пришла ценой значительных усилий. Хрупкое это оказалось равновесие, зыбкое. И Рус с каждым разом разрушает эту мою хрупкую раковину. Вряд ли он делает это специально. В одном Леонид прав точно – Рус такой человек. Резкий.

Вспоминаю нашу первую встречу, свое первое впечатление от него. Каким он мне тогда показался? Гордым, надменным, с космическим самомнением. Я не ошиблась.

Рустам Ватаев привык, что все происходит так, как надо ему. А я не могу делать так, как надо ему. Я не знаю ни его мотивов, ни причины его поступков. Он не знает того же про меня. Во всю эту логику не вписывается одно – непонятно откуда взявшаяся во мне потребность ему довериться. Так быть не должно! Это противоречит всему тому, что я уже знаю о том, как ведут себя девушки, пережившие то, что пережила я. Но оно есть!

Это какое-то безоглядное доверие Рустаму. Я пытаюсь с ним бороться – у меня не получается. А Рус вообще не в курсе, какая у него высокая миссия в моей вселенной. Я ему… зачем? Просто так сложились обстоятельства. Просто он так решил. И давит на меня.

Забирает, когда считает нужным. Орет, когда ему не нравится то, что я делаю. Целует меня, когда ему вздумается.

Нет, на жертву в отношениях с Рустамом Ватаевым я не тяну. Это смешно. Я ему сама себя предложила. Какая уж тут жертва. Просто… просто я и в самом деле не понимаю, что со мной происходит рядом с ним! Единственное, что я понимаю – что была бы счастлива так, как никогда в жизни, если бы смогла ему довериться. По-настоящему. Именно ему. И чтобы он все понял. Понял бы там, где никто не понял.

Ладно, хватит предаваться сопливым мечтам. Что я делаю? Еду любоваться тюльпанами и нарциссами. Ликуша называет это: «Сменить картинку в телевизоре». Вот я и поменяю. Леонид еще кое в чем прав – я и в самом деле загнала себя. Мне очень хотелось показать себя в «Балашовском» с наилучшей стороны. А что в итоге? Как я живу в последние месяцы? Офис, командировки, иногда заезжала к Софии Ивановне. Нет, все правильно. Надо сменить картинку. Опять же, тюльпаны и нарциссы. А Леонид – он джентльмен. И будет вести себя соответственно. И не полезет ко мне.

Он не Ватаев.

К сожалению.

В лобовое стекло ударяют тяжелые капли. И спустя несколько секунд превращаются в ливень.

– Ух ты. А ведь в прогнозе дождя не рисовали.

– Так бывает.

Машина сбавляет скорость. Лобовое стекло заливают потоки воды. Где в стороне рокочет гром, а потом вдруг раскатисто, с треском бабахает совсем рядом.

– Еще и гроза. Не было в прогнозе! – Каминский не выходит из амплуа «Капитан Очевидность».

Похоже, тюльпаны с нарциссами отменяются.

– Люблю грозу в начале мая… – бормочу зачем-то.

– Когда весенний первый гром… – подхватывает Леонид.

Ой, нет, давай не будем демонстрировать, как мы усвоили школьную программу!

– Нам далеко еще?

– Почти приехали.

***

– Черт, ворота заклинило!

Я смотрю на крышу дома, которая почти теряется в сплошном потоке воды. До него не очень далеко, но дождь льет стеной.

– Добежим?

– Добежим.

Хотя уже совсем не понятно, зачем.

***

Стою, привалившись к стене, смотрю на свои светлые брюки, все мокрые и в пятнах грязи. Пока добежали, вымокли. Не мгновенно, но калитку тоже заело. Возможно, из-за ливня.

Нет, точно, вся эта затея с поездкой на дачу была идиотской. Ну, а чего от меня ожидать – вообще, а в последнее время особенно?

– Вот это разгул стихии, – рядом отфыркивается Леонид. – Сильно вымокла?

Я смотрю на его пиджак. Вот мог бы, между прочим, пиджак снять и прикрыть меня от дождя. Мог бы… Мог бы что? На руках меня донести до дачи? Что Леониду следовало сделать? Но уж точно не надо пялиться на мою насквозь мокрую блузку. Руки так и тянутся прикрыться.

– Слушай, тебе надо переодеться, ты совсем промокла.

Раздеваться в этом доме? Еще чего. И я звонко чихаю.

– Так, пойдем, – он подталкивает меня вперед. – Идем в ванную, ты там переоденешься. Я принесу что-нибудь переодеться и заварю горячего чая.

Мне и в самом деле зябко. Каминский настойчиво подталкивает меня куда-то вперед и вбок. Но во мне просыпается параноидальный механизм, и я кручу головой, отмечая внутреннее устройство дома. Лестница наверх, двери направо и арочный проем налево, напротив, в конце коридора – еще одна дверь, похоже, второй выход.

А передо мной открывается другая дверь. Оказывается, ванной.