Текст книги "Не поддающийся (чувствам) (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава 10.

– Дура была. Реально дура. Знаешь, у нас семья идеалистов, похоже. А, может, это я одна такая. Не знаю! Думала, социолог и юрист – идеальное комбо. Идеи всякие были дебильные – как сделать мир лучше. И все звоночки по ходу учебы игнорировала. Точнее, не считывала, хотя они были. Он же мне комплименты делал! Хвалил перед всеми. Я думала, за мозги. Как-то раз пришла на кафедру к нему, по учебе, а там тогда никого не было. А у меня так голова разболелась, просто ужас. И он мне шею размял, так, что голова прошла сразу! Я ему «спасибо», а он… Он меня, наверное, в тот момент меня лапал. А у меня ничего не звякнуло в голове, представляешь? И когда к себе домой позвал, тоже… Ноль подозрений, представляешь?! А там… Я даже сначала не врубилась, что происходит. А когда поняла…

Слова идут легко. Удивительно, но не сбивается дыхание, не дрожит голос, нет слез. И я продолжаю. Рассказываю о том, как прозрела, как мне говорили «Ты же сама пришла», как отбивалась. Меня спасло мое отчаяние и то, что Авдеев, и сам, кажется, верил в это свое «Сама пришла». И оказался не готов к моему отчаянному сопротивлению.

Рассказываю о том, как зареванная, в блузке с оторванной пуговицей, словом, совсем растрепанная – и мыслями и в чувствах – приехала домой. И как на одном духу выпалила Ленэре «Авдеев – мудак!». И дальше что-то на мелодраматическом. У меня тогда даже куда-то провалились страхи и паника. Я ждала поддержки, объяснения. Ведь Ленэра – моя бабушка, она умная, она прожила богатую на события жизнь, у нее авторитет и опыт, она мне сейчас все объяснит – то, чего я не поняла. Я до этого никогда не обращалась с ней за вот этим «Объясни». Типа, я сам с усам и умнее всех. В тот момент виртуальные усы у меня отвалились. Я была уверена, что Ленэра точно все мне расскажет, восстановит картину миру, сделает мир снова безопасным.

Она объяснила. Что Юлиан Аркадьевич не мог так поступить. Что, хотя она его знает мало, но он человек безупречной репутации. Что я просто что-то не так поняла. А я вспоминала жесткий захват, фиксирующий руки, хриплое дыхание у шеи, тяжесть чужого тела и сиплый шепот: «Ну ты же сама пришла».

Я сама пришла. И я сама что-то не так поняла.

Что-то тогда во мне треснуло от этого контраста, от этого противоречия. От несоответствия моего отчаянного желания получить поддержку и объяснения – и ответного «Рена, ну не придумывай, что ты как маленькая».

Может быть, мне стоило быть более настойчивой в своем рассказе. Добавить деталей. А я не могла. Я только пуговицу, почти вырванную, Ленэре показала. А она мне: «Давай, пришью».

И я пришью. Зашью в себе все. И сама справлюсь. И усы эти виртуальные отращу!

Наверное, если бы тогда дома был Аир – он бы все это сам из меня вынул, без всяких усилий с моей стороны. Но он тогда был в длительной командировке. А когда вернулся, я была уже зашита, застегнута на все пуговицы и с заново отращёнными усами. И ничего ему не рассказала.

Я делаю перерыв. Кошусь на Руса.

– Мне остановиться? – хрипловато спрашивает он.

– Зачем?

– Чтобы обнять. За рулем я тебя обнять не смогу.

Идеальная обстановка. Идеальный человек рядом.

– Не надо. В смысле, не останавливайся. Давай, ты меня обнимешь дома.

Я не знаю, что имею в виду под словом «дом». Я не знаю, куда мы едем. Куда Рустам привезет меня – там и дом.

Рус кивает.

– Договорились. Продолжай, Рена.

Можно было бы сказать, что впереди самое трудное. Но – нет. Трудного теперь быть не может. Однако я все-таки выдыхаю, перед тем, как продолжить. Я же видела, что между Русом и Каминским потрескивает. Теперь мне даже кажется, что все мое общение с Каминским, которое кончилось этим эпическим провалом с поездкой на дачу – оно из серии «Назло бабушке отморожу уши». Боже, неужели я настолько инфантильная?! Ладно, ничего, главное, что я это признаю.

– Рена, почему ты молчишь?

Потому что я подбираю слова. К тому, что произошло во время моей учебы, Рустам не имеет отношения. К тому, что произошло сегодня – очень даже. Но и тогда, и сейчас – это все звенья одной цепи.

– Это место, откуда ты меня забрал… Там где-то недалеко находится дача… дяди Леонида Каминского Я сегодня туда поехала с ним.

Со стороны водительского сиденья слышится свистящий выдох. Краем глаза вижу, как Рустам бросает на меня короткий взгляд, а потом снова глазами утыкается в дорогу. Там пока еще дождевой Армагеддон. Да, лучше смотреть туда.

– Зачем?! – все-таки выдыхает Рус.

– Я была неправа. Я сделала это зря. Я… Ну, я дура! Прости меня, пожалуйста.

Я сама не ожидала от себя этого покаяния. Собственно, так-то имею право ехать с кем хочу, и куда хочу.

Смешно. После того, как Рустам сорвался за мной, после его реакции на мою исповедь, после вопроса: «Мне остановиться?» – это смешно. Мне есть в чем раскаиваться. И я делаю это искренне, без сомнений.

Рустам коротко кивает. Мне вдруг вспоминаются слова Каминского про то, что Рустам человек резкий, и с ним трудно. Это вот кому как. Да, он рявкает на меня, да он не сыплет комплиментами. Но когда он кивает – это значит точное «да». Такое железобетонное «да», которое стоит тысячи слов. Я в этом уверена так же железобетонно. И от этого тепло. Мне нужно не только его понимание. Но и прощение.

– Спасибо, – выходит тихо. Дальше не то, чтобы тихо. Но я вдруг начинаю опасаться реакции Рустама на последнюю часть моего рассказа, и продолжаю осторожно. – Он там начал приставать ко мне. Я сбежала.

Машина резко виляет. Рус сквозь зубы матерится, выправляя руль. Я смотрю, как вздуваются мышцы на его руках.

– Что он тебе сделал?

– Ничего, – теперь мне кажется самым важным как-то успокоить Рустама. – Я ж инструктор по самообороне.

– Инструктор по самообороне не должен был оказаться босой на остановке без телефона. Все твои вещи остались там? – киваю. – Рена, что там произошло точно, скажи мне!

Нет, тянуть с этим нельзя. Я уже рассказала Рустаму про Авдеева. Надо все рассказать до конца.

– Дача принадлежит дяде Каминского. Это… он. В смысле, дядя Леонида – Авдеев. И он туда приехал.

Машину бросает в обочину, я вскрикиваю. Каким-то чудом Рус ловит джип на скользкой дороге.

– Извини, – цедит сквозь зубы. Я смотрю на его прищуренные глаза, на сжатые в линию губы. Моя исповедь перестала быть безопасной. Но не это меня пугает. А то, как на нее реагирует Рустам.

– Это ты меня прости. Правда. Это…

– Что он тебе сделал?!

Рустам не орет только чудовищным усилием воли. Я вижу, как пульсирует у него под скулой.

– Ничего. Клянусь, ничего, Рус, – позволяю себе кратко коснуться каменного плеча. – Но я испугалась, правда. Я запаниковала. Меня… накрыло, понимаешь? И я просто сбежала оттуда, как только услышала его голос. Как только Каминский сказал, как зовут его дядю. Я его даже не видела. Просто сбежала, в чем была. Я… я промокла под дождем и переодевалась, поэтому и оказалась в таком виде.

Теперь я уже жалею, что сказала о том, что Каминский ко мне приставал. Мне не жаль Каминского. Но я ужасно переживаю за Руса. Меня пугает его реакция. Я вообще не понимаю, что у него сейчас в голове, о чем он думает. Что же я натворила!

Мы молчим. Осознаю вдруг, что мы уже въехали в город. За окнами высотные дома, светофоры, рекламные баннеры. И дождь как будто стихает.

– Ты сердишься на меня? – вырывается вдруг почти детское.

Машина притормаживает на светофоре. Рус поворачивает ко мне. Его лицо чуть смягчилось, будто немного ослабилась та пружина, которая сжимала его. Или Рустам сам ее ослабил. Он медленно качает головой.

– Нет. Хотя выпороть тебя стоило – за то, что поехала с ним. Но вряд ли это поможет. Или... позже.

– Ты, вообще-то, обнять обещал.

– И это тоже. Ты согрелась? Высохла?

Медленно провожу ладонью по рукаву его рубашки.

– Да. Мне очень тепло.

Потому что ты рядом.

***

Мы едем по длинному ряду подземного паркинга. Это паркинг в доме Рустама. Значит, дом у нас здесь. Меня устраивает.

Когда машина припаркована, Рус молча берет меня на руки. У меня нет ни малейшего желания с ним спорить. Наверное, для элитного жилого комплекса мы выглядим крайне дико – голый по пояс мужчина, который несет на руках девушку в одной только мужской рубашке, с голыми грязными ногами. Но нам никто не попадается по дороге. В лифте Рус приваливается спиной к стене кабине, и мы молча смотрим друг на друга. Сначала мне очень хочется спросить какую-то глупость. Например, не тяжело ли ему. Но я стоически молчу. И в голове начинают закручиваться совсем другие мысли. Неожиданные.

Или нет.

***

Лицо перестало дергаться. И сердце почти ровно бьется. И голова почти холодная и вспомнила, как думать. Впору себе премию выписать за хорошее поведение.

Вот это я ответы получил. Исчерпывающие. Да уж, не задавайте вопросы, к ответам на которые вы не готовы.

Каминский… Наверное, к его какой-то роли в этой истории я был подсознательно готов. В конце концов, Каминский не отлипал от Рены, это было видно невооруженным взглядом. То, что я это так оставил и ничего с этим не сделал – так сам, дурак, и виноват, не к кому претензий предъявлять. Теперь и вспомнить не могу, какие у меня перед самим собой были аргументы, чтобы позволить Каминскому тереться вокруг Рены. Зато теперь есть еще один – или даже не один – весомый аргумент в пользу того, какой умный, а точнее, мудрый человек Захар Мелехов. Славься, Кей! Мелехова надо всегда и во всем слушаться, он не ошибается. Захар же сразу сказал, что Каминский мутный. Так и оказалось. Еще какой мутный.

Ладно, Каминский – мелочь, с ним понятно, что делать. А вот его дядя… Очередной всплеск ярости удается погасить почти без труда. Хватит, я же не мальчик, чтобы сопеть и сжимать кулаки от злости.

С ним надо что-то решать. Именно за то, что сделал с Реной в прошлом. И за то, что всплыл сейчас. Еще вопрос – случайно ли? Много вопросов, и я обязан с ними со всеми разобраться.

Рену обидели. И тогда, и сейчас. Действия ее бабушки я судить не могу. Не имею права. А вот урыть Авдеева обязан. Вопрос только в том, справлюсь ли один.

Могу не справиться. Но кого позвать в помощь? Первая мысль – конечно, отца. Потому что отец. И потому что начбез.

Вторая мысль – нельзя. Все, что касается чести женщины, нельзя выносить из семьи. Из ее семьи. Я – не ее семья. По крайней мере, пока. И даже собственному отцу не имею права рассказать. Но ведь есть мужчина, который по праву родства обязан защищать Рену. И я могу попросить его о помощи.

Петровский не знал о том, что случилось с племянницей. Но должен знать. И хотел бы знать, если бы у него был выбор. Все, что я о нем знаю, говорит именно об этом. Ставлю себя на его место – да, я хотел бы знать обо всем, что происходит с женщинами, за которых отвечаю.

Осуждать Рену за то, что не рассказала дяде – нет, не могу. Но решить этот вопрос с Авдеевым с помощью Петровского – пожалуй, обязан. Следующая парадоксальная мысль – надо позвонить матери. Контакты Аира Петровского лучше брать у матери, а не у Рены. Рена…

Рена!

Пока я обдумывал, раскладывал, успокаивался, составлял план действий… Все это имеет смысл, только если с Реной все будет в порядке. Все вообще имеет смысл, если с Реной все будет в порядке.

По приезду домой я отправил Рену в ванную – ей надо вымыться и согреться. Как ее сейчас оставить одну? А как не действовать сию минуту, не откладывая ничего, когда все во мне зудит, просит, нет, требует действия!

И дождь кончился.

Точно. Решено. Надо позвонить маме, попросить ее приехать. Уж что-что, а успокаивать девушек в трудной ситуации мама умеет, как никто – видел своими глазами, когда Булат попал в аварию, и Гуля была сама не своя. В конце концов, мама ездила сватать Рену. Вот, пусть теперь нянькается!

Все звоню матери, говорю, чтобы приезжала вместе с Петровским. Оставим женщин дома, а сами поедем решать с Авдеевым. Отличный план.

Только надо переодеться в соответствии с этими планами.

Дверь ванной открылась, когда я как раз закончил переодеваться. Оттуда вышла Рена в моем банном халате. И спустя пару секунд все мои планы накрылись медным – меднее не придумаешь – тазом.

***

Халат, который дал мне Рус – темно-синий. Словно в противоположность пижонскому белому, который мне протягивал Каминский. Халаты преследуют меня.

Каминский лапал меня и говорил: «Сама пришла». Рустам отвернулся, когда я переодевалась в его машине.

Так, все. Хватит сравнивать несравнимое! Рус – это Рус. Его вообще ни с кем сравнивать нельзя. Я не знаю ни одного человека, который бы поступил по отношению ко мне так же, как он.

Ванна сделала из меня человека. Чистого, цивилизованного, почти разумного. Я сегодня вывозилась в грязи, вымокла под дождем, пила ерш и ела засохшую булку. А теперь чистая, отмытая, даже рот благоухает мятным ополаскивателем.

Что там было в сказках про три котла? Я и в самом деле чувствую себя новым человеком. Избавившимся от страхов прошлого. Я чувствую себя по-настоящему сильной. Смелой. И мне ужасно хочется это свое новое «я» проверить в деле.

Да ладно, кого я обманываю. Хочется мне совсем другого. Мне надо, необходимо убедиться, что это совершенно новое для меня, новорожденное и безоглядное доверие к Русу – никуда не делось. Что оно со мной. С ним. С нами.

Решительно нажимаю на дверную ручку ванной.

***

Не могу отделаться от ощущения дежавю. С тем, прошлым разом, когда я была здесь. Тогда что-то началось между мной и Рустамом. Это что-то должно сегодня, сейчас, получить свое логическое завершение. У меня нет сомнений.

Но, кажется, они есть у Руса. Смотрит на меня как будто слегка настороженно. Уже успел переодеться: черные трикотажные штаны, белая футболка. Такое впечатление, что куда-то собрался – то ли на пробежку, то ли в турпоход. Эй, турпоход отменяется.

– Рена, ты голодная?

Меня, вообще-то, булкой вкусной накормили. Отрицательно мотаю головой.

– Может, тебе сварить кофе? Или заварить чаю?

Как там его Вениамин назвал – клуша? Веня погорячился с выводами. Но что-то в этом есть. Ни чаю, ни кофе я сейчас не хочу. Подхожу близко-близко, кладу ладонь на ткань белой футболки. И легко касаюсь губами упрямо поджатых губ. Ну а что, мне можно. Особенно после ментолового ополаскивателя.

***

Кажется, матери я позвонил зря.

Хотя она лишних вопросов задавать не стала, что удивительно, почти молча передала трубку Петровскому. Он тоже задал минимум вопросов, удовлетворился моим: «Дело касается Рены, не срочное, но лучше не откладывать. Она в безопасности, у меня». И сказал, что раньше, чем через полтора часа, вряд ли сможет добраться. Осталось придумать, чем занять эти полтора часа.

Похоже, уже придумано. И не мной.

Руки живут своей жизнью. Руки сами притягивают Рену. И не только руки такие самостоятельные. Губы тоже.

Кто запретит нам целоваться? У нас есть минимум полтора часа. На поцелуи. На все, что Рене так необходимо.

Я чувствую эту ее потребность так, будто Рена кричит мне о ней прямо в ухо. И не дать ей этого я не могу. Если мои объятья и поцелуи – то, что сейчас дает ей ощущение безопасности, то, что возвращает ей веру во что-то хорошее – значит, именно этим мы и будем заниматься.

Или не только этим.

В моем понимании мира, если у девушки стресс – ее надо обнимать, целовать, гладить по голове и говорить что-то хорошее. С последним у меня проблемы, но все остальное могу. Только вот Рене нужна явно не моя программа-антристресс. Понимаю это, когда ее руки оказываются под моей футболкой. А поцелуи уже ни фига не утешительные. И мои руки сползли конкретно ниже ее спины.

Это же у молодых парней парадигма: «В любой непонятной ситуации трахайся». А мы…

Мы прерываемся. И когда я вижу затуманенный взгляд серых глаз, припухшие от поцелуев губы, румянец на щеках, когда опускаю глаза, а там халат уже почти нараспашку…

Я слишком долго тормозил в отношениях с Реной. Стыдно, Рустам Маратович, стыдно. А уж сейчас включать заднюю просто нельзя.

Самый проверенный способ, которым мужчина может дать женщине чувство безопасности – это сделать ее своей. Может быть, из-за всех моих идиотских танцев «туда-сюда», «хочу не-хочу», Рена забыла, что она уже моя?

Самое время напомнить.

Темно-синий халат падает на пол. Но теперь я не отворачиваюсь. На свое имею право смотреть.

Провожу пальцами по гладкой спине. Руки замирают на пояснице Рены. Где-то здесь роза. Роза, которую я не рассмотрел.

А теперь я рассмотрю все.

Рена прижимается ко мне, оплетает руками шею.

– Пожалуйста, Рус, пожалуйста...

Конечно, милая моя. Что бы ты ни попросила – на все «да». И я снова подхватываю ее на руки.

И потом все-таки пытаюсь быть нежным. Все, что я знаю о девушках, вопит о том, что в данных обстоятельствах я должен быть нежным. Мягким. Неторопливым. Трудно, ага. Но ведь у Рены такой бэкграунд…

Теперь мне собственное поведение в тот наш предыдущий, а ее первый раз, кажется безобразным. Скотским. Раком отодрать – а если называть вещи своими именами, это было именно оно – вот так поступить с девушкой, у которой этот раз – первый… У которой в прошлом была попытка изнасилования… Это я отличился, конечно. Эпично. Исправить? Как?! Но я пытаюсь.

Только Рена мне в этом нисколько не помогает. А у меня ж еще и секундомер в голове стучит. Полтора часа. Полтора. Петровский, ты там не торопись, пока я тут твою племянницу…

Или она меня.

Она – меня. Сводит с ума. На мою нежность отвечает хриплыми стонами. На мягкость – трется и вжимается. На осторожность – жарким шепотом.

– Рус… Пожалуйста… – замираю, зависнув над Реной. Как от всего этого не поплыть? Все то, чего меня просто ведет – серый поплывший взгляд, припухшие губы, румянец. Темные волосы разметались по подушке, ее пальцы на моем затылке. Потом скользят по шее. Гладит по щеке. – Пожалуйста… Пусть будет все, как ты скажешь. Я… – кончики ее пальцев гипнотически скользят по моему лицу. – Я доверяю тебе. Будь со мной собой. И делай все, что захочешь

Мне кажется, Рена еще что-то хотела сказать. Но я уже не могу слушать. Успеваю перед окончательной потерей себя понять только две вещи. Наверное, это можно назвать «клин клином». В каком-то смысле. Но важнее другое. Рена произнесла те самые слова, на которые я не могу отреагировать иначе. Поэтому сейчас будет жарко – это во-первых. А во-вторых, это все навсегда.

Ты же именно это имела в виду, когда сказала, что все будет, как я скажу? Да?!

Рена гортанно ахает и запрокидывает голову, когда я по-хозяйски подминаю ее под себя. Это однозначный ответ.

***

Он мне необходим. Не понимаю, как и когда это вдруг стало так. И не хочу об этом думать. Я вообще не хочу думать сейчас ни о чем. Только чувствовать.

Жаркую тяжесть его тела. Жадные поцелуи. Горячие касания. Все, что мне так необходимо. Я знаю самое главное – Русу не надо ничего объяснять. Он все понимает. И это такое тотальное знание, абсолютно безоговорочное, ясное. И это моя новая реальность.

Горящий мужской взгляд. Сбитое дыхание. Сильно сжимающие меня руки.

То, что когда-то пугало до дрожи, до тошноты, почти до обморока – теперь стало моей насущной потребностью, как вода, вода, воздух. То, без чего нельзя жить. И тяжесть мужского тела, и горячее дыхание по шее, и твердость внизу – все это не страшно. С ним – не страшно. С ним – сладко. И мне не надо объяснять Рустаму свою потребность в нем. Она, эта потребность, у нас одна на двоих. И я могу даже поторопить его. Знаю, чувствую, что Рус осторожен со мной. Что сдерживается. А мне этого не нужно.

И я распластываюсь под ним, сжимаю крепче, всем телом прогибаюсь. Предлагаю. Прошу. Умоляю.

– Пожалуйста…

Я никогда ни у кого не видела такого взгляда. Он ошалевший. Как будто даже пьяный. И очень счастливый. Рус с глухим стоном утыкается мне в шею и в одно плавное идеальное движение делает нас счастливыми. Вот так просто. И я так же просто обнимает его, чем могу – ногами за спину, руками за шею. Вздрагиваю от его хриплого: «Рена…» прямо мне в шею.

И мы уплываем. Улетаем. Нас уносит. Сначала плавными движениями, волнами, мягко и неторопливо. А потом – волнение, сильные удары и точки, и волны уже внутри меня. И раскачивает все сильнее. И толчки еще сильнее, полнее, быстрее. У нас одно на двоих дыхание, один на двоих ритм. Мы в центре идеального шторма. И он, в конце концов, поглощает нас целиком.

***

Наверное, это похоже на кратковременную потерю сознания. Не знаю, в обмороки я никогда не падала. Но у меня стойкое ощущение, что последние несколько минут моей жизни я не помню. Или это было не со мной. Или это сейчас уже совсем другая я, которая лежит щекой на мужском плече, прижимаясь к горячему мужскому телу. И эта новая «я» знает кое-что важное.

Приподнимаю голову с плеча Руса. Смотрю ему в глаза. А взгляд его почти не поменялся. Ошалевший. Пьяный. Счастливый. А еще в его лице теперь проявилась несвойственная Русу мягкость. Глаза не прищурены, а широко раскрыты. Губы, когда он их не поджимает, оказывается, не такие уж и узкие.

Какой же он красивый… Как завороженная, провожу пальцами по линии роста волос, очерчиваю мое самое любимое на лице Рустама – брови, провожу по носу с легкой горбинкой. Хочу, чтобы у нашего сына был такой нос.

Так, а это что за мысли? Откуда?! Да плевать. Но нервный смешок удержать не могу.

– Рена?.. – рука Руса скользит по моей спине. И от этого прикосновения, от того, как хрипло и интимно звучит его голос, в моей голове все складывается окончательно. Касаюсь пальцем угла совсем даже не узких губ. Почти пухлых сейчас. Зацелованных.

– Я тебя люблю. Очень-очень люблю.

Эта новая «я» – сильная и смелая. Бесстрашная. И я могу себе позволить сказать это. Потому что я так чувствую. И не могу и не хочу молчать.

Меня даже не пугает и не задевает то, что Рус молчит. Смотрит на меня тем же ошалевшим взглядом. И он, этот взгляд, по-прежнему счастливый. Даже, кажется, еще более… счастливый.

В конце концов, я же помню, как умеет разговаривать Рус, даже когда он молчит. Целую его в удивленно приоткрытые губы. И туда же спрашиваю.

– А ты меня любишь?

Он кивает – быстро, коротко. А я на мгновение теряю свою уверенность и смелость. А вдруг этот кивок мне показался?! Приподнимаюсь, чтобы видеть его лицо. У Рустама теперь совсем другой взгляд. Не расшифровывается. Абсолютно темный. Молчит. Ты кивнул или мне показалось?!

– Сильно любишь? Сильно-сильно?

Кивает. Быстро. Коротко. Уверенно. Дважды.

И я утыкаюсь носом в его шею, дышу им, прикосновениями его рук, обнимающих меня. Необходимый. И любимый. Да пусть и дальше молчит! Я все равно счастлива. Так, как никогда в жизни. Ничего не было в моей жизни, что может с этим сравниться.

– В жены меня возьмешь? – спрашиваю туда же, в шею. Счастье кипит во мне, булькает, пузырится. В конце концов, Рустам мне это уже предлагал! Может, в шутку. А я сейчас серьезно. И я все-таки очень хочу, чтобы Рус хотя бы что-то сказал.

Мое желание исполняется. Шея под моими губами двигается, Рустам прокашливается. Его рука сползает до поясницы, он что-то чертит там кончиками пальцев. Как будто повторяет узор татуировки.

– В же-ны? – повторяет по слогам. – То есть, вас должно быть несколько?

– Рус! – шлепок по плечу получается сильным, звонким. Он тихо смеется.

– Конечно…

И все, что следует за этим «Конечно», я не успеваю услышать. Вздрагиваю от громкого звука. Это телефон Рустама.

И он, после того, как два раза кивнул и сказал мне «Конечно», высвобождается из моих рук, накрывает одеялом и тянется за телефоном!

Смотрю на широкую спину Руса, на то, как ерошит волосы на затылке. Короткие вопросы и ответы в трубку: «Да», «Хорошо», «Договорились». Никаких деталей. Из разговора вообще нельзя понять, о чем речь. Но это что-то важное, я уверена. Только что-то по-настоящему важное могло заставить Рустама отвлечься на телефонный разговор после того, что произошло между нами.

Рус заканчивает разговор и поворачивает голову. Вполоборота. Идеальный профиль. Обнимаю его поперек груди, прижимаю раскрытые ладони к груди, а щекой вжимаюсь в его спину между лопаток. Кажется, я знаю, что сейчас произойдет.

Рустам вздыхает, накрывает своей рукой мои.

– Рена, мне сейчас надо будет уехать. С тобой побудет моя мама.

Я не маленькая, чтобы со мной был кто-то из взрослых. Но отчетливо понимаю, что Рус не может поступить иначе. А еще я знаю, где-то в глубине души уже знаю причину, по которой он сейчас от меня уезжает. Я ее знаю точно, но пытаюсь отговорить себя, ищу другие. Их нет. И когда признаю это, мне вдруг становится страшно.

А я не хочу, чтобы мне было страшно!

Поворачиваю голову, прижимаю губы к спине Руса и шепчу.

– Не надо. Пожалуйста, не надо. Не надо ехать… туда.

Рус похлопывает меня по руке, словно успокаивает. Как маленькую!

– Рена, это надо сделать. Так оставлять нельзя. Ничего не бойся. С тобой будет моя мама. Она уже почти приехала.

Можно подумать, именно это меня и волнует! Можно подумать, я боюсь оставаться одна! Я не хочу, чтобы Рустам лез во всю эту историю. Я хочу оставить Авдеева в прошлом, совсем, окончательно. С Каминским так не получится. Но сейчас мне страшно. Я не хочу, чтобы Рустам куда-то ехал и что-то делал – я не представляю даже, что! – по этому поводу. Я бы очень хотела, чтобы мы просто забыли про Авдеева. А с Каминским что-нибудь придумали бы. Ну, может, он сам сообразит и уволится. Но я понимаю, что это не про Рустама. Он решил с этим разобраться, и сделать это именно сейчас. Ну, у него же хватит ума не устраивать банальный мордобой!

– Что ты собираешься делать? Куда ехать?!

Он снова гладит меня по руке.

– Рена, не волнуйся. Это мужское дело. Я разберусь. Тебе об это не надо думать.

Да что же это такое! Я не хочу Руса никуда отпускать. Не хочу… Сильнее вжимаюсь в спину щекой.

– Не уезжай. Не надо. Не марайся о… них.

– Все будет хорошо, – Рус еще раз гладит по руке, а потом мягко высвобождается. Оборачивается, мягко целует в нос. – Все будет хорошо.

И начинает одеваться.

Я вспоминаю свои мысли про турпоход. Так вот у него какой… ни разу не тур.

– Ты один?! – выпаливаю. Запоздало вспоминаю, что у него отец – начбез. Рус, смири гордыню, позвони отцу!

– С твоим дядей.

Как будто так легче! Теперь за двоих переживать. Хотя… Нет, так спокойнее – когда Рустам не один, когда они вдвоем с Аиром.

– Рена, проводи меня.

Я неловко натягиваю снова халат Рустама, иду за ним, а потом не сдерживаюсь – вешаюсь на шею. Чувствую его губы на своей макушке, а потом как мне в руку вкладывают ключи. Мне надо его отпустить. Надо. Надо.

– Не делай глупостей. Пожалуйста.

Надеюсь, Аир за тобой присмотрит.

Он напоследок еще раз целует меня в макушку.

– Все глупости только с тобой. Запри за мной дверь.