Текст книги "Хирург Коновалов (СИ)"
Автор книги: Дарья Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Глава 5.
Ситуация развивается так, как мне не нравится. Точнее, она никак не развивается. Буров явно поговорил с главным бухгалтером по поводу ее племянника. Но о результатах этого разговора мне ничего неизвестно. И ничего не происходит. Ни-че-го.
Мы работаем – я и мой коллектив. Нормально работаем. Но не совсем в штатном режиме. Я вся на нервах. Терпеть не могу ждать и быть в неизвестности. Раздумываю о том, чтобы все-таки дернуть Бурова. Ну, ты скажи мне нормально, четко – чего ждать? Кузнецов уволится? Уже уволен? Нет, это мимо меня не могло пройти никак, мне ему надо обходной лист подписать. Я могу уже вплотную искать человек на его место? Буров, конечно, человек порядочный, хоть и гинеколог, и начальник адекватный. Но конкретно сейчас он меня просто подвесил в этой ситуации. Эх, надо было все-таки делать все самой от начала и до конца и как-то пытаться отказаться от помощи Бурова. А так получилась классическая медвежья услуга с его стороны. Да кто ж знал. Эх…
На звук пришедшего сообщения дергаюсь. У меня почти все на беззвуке. Ну, кроме родителей и Бурова. Лучше бы это был Буров.
Это Коновалов.
Понимаю это не сразу, конечно. Сначала просто вижу сообщение с неизвестного номера: «Ты насчет ресторана надумала? Сегодня уже четверг». Я не сразу понимаю, что это Вадим. Ой, не до тебя сейчас, мил человек! Да и вообще… С учетом того бэкграунда, что мне достался, и с учетом того, что сейчас происходит, служебный роман мне сейчас вообще не с руки.
Хмыкаю своим мыслям. Вряд ли служебный роман описывает то, что может произойти между мной и Вадимом. Во-первых, судя по тому, что мне уже успел изложить Коновалов, слово «роман» отсутствует в его лексиконе. Разве что в литературном смысле, да и то что-то мне подсказывает, что и литературных романов Коновалов не читает. А во-вторых, мы же не работаем вместе. Да, формально в одной организации. Но это огромная организация, я и Вадим сидим в разных корпусах: я в административном, он в хирургическом. Если бы не наши нетривиальные обстоятельства знакомства, мы бы вообще могли никогда не пересечься. Ну, или так, раз в год.
А теперь…
Дверь открывается без предварительного стука. И это не Коновалов, как я почему-то подумала. Это Кузнецов.
Я о нем много думала последние дни, но все равно оказалась не готова к очной встрече. Он проходит молча, кладет на стол лист бумаги. Это то, что мне от него надо. Заявление об увольнении по собственному желанию.
Первое чувство – почти радость. Удовлетворение точно. Ну вот, все и разрешилось. Вторую мысль мне додумать не дают.
– Довольна?
Кузнецов это слово выплюнул. Понятно, что он чувствует себя сейчас очень уязвленным. Горе побежденным. Но я должна игнорировать его эмоции. Разговор должен быть только по сути, без эмоций с моей стороны. Еще раз пробегаю взглядом его заявление. Все в порядке.
– Меня все устраивает. Давай обходной лист.
– Меня увольняют сегодняшним днем. Так что обходной задним числом подпишите.
Подпишем, конечно. Это все мелочи. Главное, чтобы его уже сегодня не было здесь. Окончательно. Встаю, сама не понимая, зачем. Не руку же Вячеславу на прощание жать? Но он пока прощаться не намерен.
– Вот уж не думал, что прилетит отсюда. А ведь место было уже почти мое.
Понимаю мгновенно, что меня ждет прощальная речь. Но выслушивать ее не хочу.
– Вячеслав, тебе лучше уйти.
– Я уйду. Мне тут делать нечего, если Буров все через одно место делает. А у меня пи*ды, нет, поэтому мне ничего не светит.
Это обвинение – не в первый раз. И уже не смешно. Обвинять меня в романе с Буровым – это надо быть таким идиотом, как Кузнецов. И вообще, не пошел бы он…
– Уходи.
– А ты, оказывается, умеешь не на один фронт. И с Буровым, и с Коноваловым. Всех заведующих отделениями обслужить намерена? Смотри, найди на мое место парня потолковее. Если у тебя рабочий орган – пи*да, кто-то должен уметь работать головой.
Первая, и как, всегда, идиотская мысль – про канадский флаг. Я прямо чувствую, как лицо вспыхивает, пульсирует. Я сейчас точно красно-белая, в кленовые листья. А вторым приходит желание уе*ать. Еще сильнее, чем Коновалова. Вадим меня бесит. А Кузнецова я в данный момент за всю ту грязь, что он в себе носит и выплескивает наружу, на меня – я его ненавижу. Чувство незамутненное, сильное. И оно мне не нравится. Мне хватает выдержки понять, что этому чувству нельзя давать воли.
Я беру телефон, вызываю абонента.
– Я сам дал ему разовый пропуск, – без приветствия отзывается Офицеров. Он предельно конкретный человек. – Буров сказал, что Кузнецов должен сегодня уладить последние формальности.
– Он уладил, – я не свожу взгляда с Вячеслава. – Вы не могли бы прислать кого-то, чтобы проводить Кузнецова до выхода?
Я не знаю, что слышит Офицеров в моем голосе. Но отвечает он быстро и коротко.
– Сейчас сам приду.
Ну да, все его ребята, скорее всего, на местах, на входах, я не знаю, где. А сам Офицеров здесь, через пару кабинетов от меня. А вот и он.
Мне доставляет удовольствие – наверное, не очень здоровое – то, как бледнеет Вячеслав. Офицеров не говорит ни слова, просто молча и многозначительно держит открытой дверь моего кабинета. А я вдруг решаю задать последний вопрос. Делаю пару шагов к Кузнецову, вижу, как он неожиданно дергается.
– Моего предшественника выжил тоже ты?
Кузнецов молчит. На его лице отчетливо читается смесь презрения, страха и ненависти – пожалуй, той, которая ослепляет и меня.
– Он, – неожиданно отвечает за Вячеслава Офицеров. – Если интересно, потом расскажу, как. – Кивает коротко Кузнецову. – На выход.
Они уходят, я остаюсь одна. И вдруг кончаются силы в ногах, я падаю в кресло. И начинает неконтролируемо дрожать подбородок. Именно сейчас, да. Когда все закончилось. Когда я одержала победу. А я оказалась не готова к тому негативу, к той грязи, которую вывалил на меня Кузнецов. Все совсем не так. Близко не так. Вообще не так. И мысль о том, что какой-то человек, пусть даже это Кузнецов, реально считает, что я на это вот все способна – она жжет, сильно жжет внутри. И подбородок дрожит все сильнее, и предательски набухают слезами глаза. Нет-нет, мне сейчас вот это вот все нельзя, я же на работе, надо завизировать заявление Кузнецова и отнести его в приемную, чтобы подписал Буров. И вообще, дел куча. Но во мне никак не утихает обиженная девочка.
Встаю, смотрю в окно. Моргаю, чтобы слезы вытекли сами, не повредив нюдовый макияж. За спиной открывается дверь. Кто это?! Офицеров пришел отчитаться о выдворении Кузнецова? Женька, может? О, хоть бы это была Женька!
За спиной раздается совсем не Женькин голос.
– Я про ресторан ответ так и не получил.
***
Мне все равно надо было зайти в отдел кадров, заодно и к Ласточке решил зайти, а то она что-то не торопится с ответом. А у нее в кабинете картина маслом. Ласточка стоит у окна спиной ко мне, плечи вздернуты, руки поджаты.
Она плачет, я это понимаю сразу. Я видел много женских слез. Работа такая. Я знаю, как по-разному плачут разные женщины. Ласточка плачет по-партизански, чтобы никто не увидел. А поздно, я уже здесь.
Она чуть поворачивает голову, чтобы видеть, кто зашел. И отворачивается снова. Мой приход ее, судя по реакции, не радует. И к этому я тоже привык.
Подхожу ближе. Вижу, как она опускает плечи, выпрямляет спину.
– Так. Что случилось?
– Ничего.
Терпеть не могу пустые, ни о чем разговоры. Что-то случилось. Зачем врать и говорить, что нет? Кладу ладони ей на плечи.
– Врачу врать нельзя. Еще раз спрашиваю – что случилось?
Молчит. Молчит долго. На мой взгляд – непозволительно долго. Я тяну ее за плечо, разворачивая к себе. Чтобы посмотреть в лицо. Но у меня это не получается.
Ласточка утыкается лицом мне в грудь. И все ее партизанство заканчивается, и она начинает рыдать, как положено.
Давай, проревись. Тебе, судя по всему, надо. Чем громче, тем лучше. Тем быстрее это все закончится. Жаль, дверь я только захлопнул, но не закрыл. Будет некстати, если кто-то зайдет. Но я решаю побыть оптимистом. Моя ладонь аккуратно гладит Ласточку по спине. Так, давай только не очень долго, ладно? У меня там в отделении дел куча, а ты от слез наверняка опухнешь.
***
Я умудряюсь плакать и удивляться. Удивляться тому, как мне удобно и хорошо плакать в объятьях Вадима Коновалова. Словно он для этой роли и был создан. Я вообще не помню, когда вот так плакала в мужских руках. Я и плачу-то редко, а сама себя считаю человеком выдержанным. Ну вот. Сегодня случился тот самый канонический «и на старуху бывает проруха». И рядом со старухой оказался самый нужный ей в этот момент человек.
Слезы кончаются быстро, и успокаиваюсь я тоже быстро. И как-то сразу становится неловко, что Вадим меня обнимает. Я шевелюсь, он тут же разжимает руки. Я делаю шаг назад. Не глядя на него, разворачиваюсь к своему столу, достаю из рюкзака упаковку салфеток. Я сейчас похожа… Лучше не думать, на кого именно. Тушь точно потекла. Какой там флаг красно-бело-черный?
Вадим молчит, давая мне время. Но не очень много. Вопрос следует, как только я со вздохом снова поворачиваюсь к нему.
– Ты скажешь мне, что случилось?
Я делаю усилие и поднимаю на него взгляд. Вадим такой, как обычно. Невозмутимый. Даже не верится, что я только что рыдала в его объятьях. Я медленно качаю головой. Я на самом деле не хочу об этой истории с Кузнецовым рассказывать. Никому. Может быть, подругам, да и то не факт. Вадиму – точно нет.
– Я… справляюсь. Все в порядке. Спасибо, что…
Спасибо, что?.. Я смотрю на темно-зеленую рубашку Вадима, всю в темных пятнах. Может, не только от слез, там и тушь, наверное.
– Извини, что испортила твою рубашку.
– С нее еще и не то отстирывали.
Я цепляюсь за его слова, чтобы побороть неловкость. Что? Кровь? Наверное. Еще что-то… Вадим прерывает мои гадания
– Знаешь, мне кажется, что грузинская кухня будет оптимальна. Ты как относишься к красному вину и шашлыку?
Я отрицательно качаю головой.
– Боюсь, после шашлыка в твоем исполнении я не смогу есть никакой другой.
Он улыбается, и я вдруг зависаю, какая у него красивая улыбка. И как она меняет его лицо.
– Ну, тогда закажем что-нибудь другое, ладно?
И я, как завороженная, киваю.
– Я тогда скину тебе адрес ресторана. Может быть, тебя из дома забрать?
Я отрицательно мотаю головой.
– Я сама.
Вадим тыкает пальцем в свое плечо, все в пятнах от моих слез.
– Точно больше не хочешь?
С удивлением понимаю, что улыбаюсь.
– Думаю, достаточно, – вздыхаю. – Спасибо, Вадим. Правда, спасибо.
Он лишь слегка двигает плечом. Звонит его телефон. Он принимает звонок, отвечает коротким: «Иду». Кивает мне.
– Тогда до субботы, Инна.
Он уходит. А до меня с запозданием доходит, что только что Вадим, кажется, впервые назвал меня по имени.
Я потом долго сижу в кресле, запрокинув голову назад. Мне надо привести в порядок лицо. Слава богу, никто не приходит и даже не звонит. Когда совсем затекает шея, я встаю, подхожу к зеркалу. Вид почти приличный, пятна едва заметны. Пудреница и тушь окончательно исправляют ситуацию.
Проверяю телефон: уведомления, сообщения. Среди них есть от Коновалова. Там адрес ресторана, время и еще кое-что.
Вадим Коновалов: Платюшко наденешь?
Инна Ласточкина: Ноги побреешь?
Вадим Коновалов: 1:1. До встречи в субботу, Ласточка.
Я снова сижу в кресле, запрокинув голову, разглядываю потолок и улыбаюсь. Вадим умудрился спасти это почти безнадежно испорченный день.
***
Платюшко… Платюшко! Это, конечно, со стороны Вадима злостная манипуляция, но засада в том, что платья мне идут. Современная мода на оверсайз и power dressing не мое. Я во всех этих худи, широких штанах и пиджаках с плечами выгляжу как девочка, надевшая папины вещи. А вот платюшки – это д-а-а-а-а. Это мое. Ну и не будем идти против природы. И вообще, мне интересно посмотреть на реакцию Вадима. И на то, что я вроде как выполнила его просьбу. И на платье в целом. Вот это, например. И где-то у меня завалялись босоножки на высоком каблуке, купленные по случаю свадьбы двоюродной сестры.
Спустя полтора часа из зеркала на меня смотрит кукла. Белое платье из шитья длиной до середины бедра, босоножки сплошь из ремешков, но они проверены танцполом на свадьбе, выдержали, удобные! И макияж удачно вышел, прямо прынцесска! Не слишком ли нарядно для ВадимЭдуардыча? Может, он в трениках придет? Ладно, пересобирать образ поздно, надо выходить. Если Вадим придет в трениках, это его проблемы.
Но Вадим не в трениках. Столик на веранде, и он встает мне навстречу, пока метрдотель ведет меня. Голубые джинсы, белая рубашка с закатанными рукавами, обнажающими охрененной красоты предплечья. Я же уже много раз видела его руки. Да я Вадима и без рубашки видела, так-то! Но сейчас, когда он ждет меня у столика на летней веранде грузинского ресторана, мне приходится прилагать усилия, чтоб идти ровно и не спотыкаться. Он все-таки очень красивый мужик. Причем красивый правильной мужской красотой. Или может это не красота, а как-то иначе называется. Когда ты на него смотришь, и пальцы в босоножках сами собой поджимаются. И, одновременно, ты понимаешь, что из-за зеркала в ванной вы точно не подеретесь. Это я себе больше часа лук и лицо собирала. А Вадим просто надел чистую рубашку и джинсы – и все! А, нет, еще вон на спинке стула висит светло-серый пиджак.
Я подхожу к столику. И тут же ляпаю, потому что вблизи Вадим еще сильнее давит на меня. И своими габаритами, и тем, что сегодня от него пахнет каким-то сногсшибательным парфюмом, летним, свежим, цитрусовым. Ему невероятно идет.
– Тебе не жарко будет в пиджаке? – киваю на спинку стула.
– Это я для тебя взял. Чтобы накинуть на плечики, если вдруг вечером похолодает. Хотя не должно, – он отодвигает мой стул.
Так, а ну-ка прекрати быть таким милым!
Мы устраиваемся за столом. Официант пока не торопится к нам. Вадим знакомым жестом складывает руки на груди. А вот взгляд, которым он проходится по мне, новый. Он до этого на меня так не смотрел. Это мужской взгляд. Еще не раздевающий, но уже такой, что от него тепло прокатывается по спине.
– Обалдеть, конечно. Что мне новогодний подарок аж на полгода раньше прилетел.
Своеобразный комплимент, в духе Вадима.
– А где цветы?
– Дома.
Выразительно выгибаю бровь. Вадим зеркалит мой жест. Ах вот как? Вот прямо нет сомнений, да? Что после ресторана мы поедем к тебе домой? Ла-а-а-а-адно…
Нашу дуэль бровей прерывает официант.
– Закажи на свой вкус, – я даже не открываю папку меню. У меня большие планы на этот вечер. И первым пунктом – ставить Вадима в тупик. Хотя бы попробовать это сделать.
– Ты все ешь? Пищевые аллергии?
– Я все ем.
– Хорошо.
Я не вслушиваюсь особо в заказ. Два момента отмечаю – что шашлыка в нем нет. И что вино Вадим заказал только мне.
Официант уходит.
– Почему ты не заказал себе вина? Взял аскезу на алкоголь?
– Аскеза – это десерт? – качаю головой. – Бухло? Рыба?
– Просто скажи – почему?
– Я за рулем.
– Почему?
– Не люблю такси.
Капризно надуваю губы, у меня это неплохо получается.
– Ты не выпьешь со мной вина?
– Вина я выпью с тобой дома.
– Какое удивительное место – твой дом. Там и цветы, и вино. И… что-то еще, наверное?
– Сюрприз.
Нам приносят закуски. А я думаю о том, что мы сейчас балансируем на тонкой грани. С одной стороны, тот откровенный разговор в машине, когда я везла Вадима домой, никуда не делся. А, с другой стороны, сейчас все выглядит вполне прилично, Вадим соблюдает ритуал свиданий на достойном уровне. Но то, первое, откровенное почти до бесстыдства, оно никуда не делось. Я не могу об этом забыть. И уж точно об этом помнит Вадим. Это же его норма.
Рулеты из баклажанов очень вкусные. Но под них мне задают совсем не вкусные вопросы.
– Ты уже начала себе искать заместителя?
Это так неожиданно… Я смотрю прямо в глаза Вадиму. До этого момента ничего не выдавало, что он хоть каким-то образом интересуется моими служебными делами. А теперь… Он знает, что у меня уволился Кузнецов. Получается…. Получается, он знает всю историю?!
– Откуда?! – выдыхаю я. Потом запоздало соображаю, что видос с Кузнецовым был в общем чате. Правда, про увольнение там не было ни слова. Может, у Вадима есть свои источники информации?!
– Альф рассказал.
– Кто?!
– Альфред Офицеров.
Мне же наверняка представляли Офицерова. Но у меня почему-то напрочь выпало из головы, что он – Альфред. Впрочем, все называют начбеза именно по фамилии. Похоже, ему не нравится его имя.
Интересно, что именно рассказал Офицеров Вадиму? Часть правды? Всю правду? Или даже то, о чем начбез мне не рассказал?
– Вообще-то, это конфиденциальная информация. Не думала, что… Мне казалось, что Офицеров умеет молчать. Это же азы его профессии.
– Альф кремень. Я ему два года назад плечо пересобрал – застарелое ранение, еще по молодости. Мучился мужик. Так что… Но он знает, что дальше меня информация никуда не уйдет. А ты могла бы и сама мне рассказать.
Последняя фраза выходит у Вадима укоризненно. Ну, вот и чего ты лезешь в мои дела, а?! Впрочем, те гадости, которые наговорил мне на прощание Кузнецов – они были только между нами, о них никто не знает. От этого чуточку легче. Но все равно мне не нравится, что Вадим что-то там узнавал за моей спиной.
На мой недовольный взгляд реагирует открыто и спокойно.
– Я тебя спрашивал. Ты не ответила. А я привык понимать, почему женщина рядом со мной плачет.
Железная логика!
– Альф сказал, что ситуация разрешилась, – продолжает Вадим. – Но если…
Так, все, хватит! Хватит лезть в мои дела. Пора и мне пошуршать в вашем огороде, Вадим Эдуардович!
– Можно, я задам вопрос? – перебиваю я Вадима. Он кивает. Но вопрос остается уже под горячее.
Я отчетливо помню Женькины слова: «Он очень любит этот вопрос». Речь шла о том, почему у Вадима и его отца разные фамилии. И слово «любит» здесь – в вот такенных кавычках. Но это не значит, что я не задам этот вопрос. Наоборот, точно задам. Или что, честность и откровенность – только в разговорах о сексе?
– Вадим, почему у тебя с отцом разные фамилии?
Его рука замирает. Через несколько секунд он аккуратно кладет вилку на край тарелки. Мы смотрим друг другу в глаза. Я не знаю, чего ждать. Понимаю вдруг, что задержала дыхание. Что жду реально любой реакции. Что сейчас рявкнет. Что с грохотом отодвинет стул и свалит в закат. Что процедит что-то запредельное по грубости.
Я смотрю в глаза Вадиму. В Норильске декабрь – самый темный и холодный месяц.
Он берет в руки стакан с минеральной водой, в которой плавает долька лайма и листик мяты, делает медленный глоток, возвращает стакан на стол.
– А ты знаешь, кем был мой отец?
У Вадима спокойный голос. Нарочито, избыточно спокойный. Но я медленно выдыхаю. От того, что он не наорал, не зашипел. Не ушел.
– В самых общих чертах. Фамилию. И что в честь него назвали Центр эндокринологии.
– Эдуард Михайлович Лапидевский – выдающийся российский эндокринолог, доктор медицинских наук, основатель собственной школы, – Вадим говорит все это заученным тоном, как экскурсовод в музее. – Он был на самом деле исключительным, уникальным диагностом, это, как говорят, дар божий. Умер в сорок два года в своем кабинете, спустя неделю после возвращения из отпуска на берегу моря. Секретарша вошла в кабинет с кофе, а там уже все. Но они пытались спасти, конечно, там целая клиника, врачей полно. Но было уже поздно.
Все так ровно, спокойно. Если не брать во внимание, что Вадим говорит о своем отце. И все его слова не очень-то объясняют, почему фамилии все же разные.
– Сколько тебе было тогда?
– Девять.
– Ты уже тогда был Коновалов?
– Нет. Первые четырнадцать лет своей жизни, до получения паспорта, я был Вадик Лапидевский.
Значит, все так и было, как Женька рассказывала. Законный сын знаменитого врача, наследник его фамилии. А потом – раз и… Зачем?
– Зачем?
– Вот именно – зачем? – возвращает Вадим мой вопрос. – Лапидевский – он такой один. Зачем трепать фамилию? Мы же не династия циркачей каких-то, которые из поколения в поколение публику развлекают. Пусть будет один Лапидевский. В честь меня клинику точно не назовут. Я… я своим путем иду.
Я сижу и перевариваю услышанное. Вадим возвращается к горячему.
– Чего ты? Ешь. Остынет.
Он ответил на мой вопрос. Но от этого понятнее мне не стало. И вопросов еще больше. Беру в руку вилку, но аппетит куда-то делся.
– А ты всегда хотел быть хирургом?
– Давай, это будет последний вопрос про меня?
Киваю – что мне еще остается.
– Отец был уверен, что я стану кардиохирургом. Что у меня какие-то особые отношения с сердцем. Но не сложилось.
– А от чего… Инфаркт, да?
– Это был последний вопрос. Может быть, попросить тебе подогреть?
– Нет, еще не остыло.
Мы отдаем должное горячему. Я – еще и вину, но не слишком усердствую. Вадим спрашивает, как мне работается с Буровым, оказывается, он его неплохо знает. И весь остаток ужина мы обсуждаем Григория Олеговича, хотя в основном я выслушиваю море историй из его богатой жизни. Ну а что, мы с Вадимом, как ни крути, коллеги, и обсосать начальство – святое. Я даже узнаю кое-что для себя полезное.
– Мне кажется, пришло время десерта.
Я смотрю на Вадима. Передо мной сидит привлекательный и совершенно непредсказуемый мужчина. И моя решимость отказать ему или хотя бы поставить в тупик – тает.
– Десерт, надо полагать, в том удивительном месте, которое называется – твой дом?
– В точку.
Вадим расплачивается. Я понятия не имею, на сколько там мы наели. И не делаю попыток поделить счет. В концепции Вадима за ужин я расплачусь интимом. В моей концепции… А у меня ее, как вдруг выяснилось, нет.
– А ты не боишься, что я тарелочница?
– Это кто? – Вадим подает мне руку.
– Девушки, которые только ужинают за счет кавалера. А потом просто уходят.
Он окидывает меня взглядом – да, снова тем самым, мужским. И меня снова окатывает теплом от этого взгляда. И еще радостью от того, что этот взгляд никуда не делся, несмотря на мою явно дальнюю вылазку за личные границы Вадима.
– Тебя хочется накормить. Просто так. Не волнуйся, я могу позволить себе угостить понравившуюся мне девушку ужином без того, чтобы потом непременно тащить ее в постель. Не хочешь – ничего не будет, – и, пока я прихожу в себя от этого совсем не коноваловского благородства, он наклоняется и добавляет: – Но ведь ты хочешь.
В данный момент я хочу вонзить тонкий каблук босоножки в белую мужскую кроссовку. Но вместо этого я позволяю взять себя под локоть и препроводить к машине.
***
Кроссовер Вадима внутри нафарширован по первому классу: кожа, море модной электроники и даже панорамный люк на крыше.
Вадим замечает мой взгляд на люк.
– Абсолютно бесполезная вещь в нашем климате.
– Даже сейчас?
Он нажимает на кнопку, и люк отъезжает.
– Главное, чтобы не пошел дождь.
Мы едем молча. В открытый потолочный люк забирается набегающий поток воздуха, овевает лицо, шею, плечи. Но я почему-то не остываю.
***
Она молчит. И я молчу. Но иногда бросаю на нее короткие взгляды.
Вот вообще не в моем вкусе. Я предпочитаю более… более мясных. Я сам мужик крупный, и женщин выбираю таких, чтобы соответствовала масштабу. Впрочем, сейчас, когда Ласточка в платье, видно, что с масштабами у нее все в порядке. Вот платье вроде бы не откровенное, но почему-то именно когда она в платье, все видно. В смысле видно, что все, что надо – в наличии. И грудь имеется, не очень большая, но что в руку взять – есть. И попа как надо, особенно если пропустить Ласточку вперед и рассмотреть как следует и без палева. И ножки длинные и стройные, а уж когда она на каблуках – вообще огонь.
В общем, масштабы масштабами, а в Ласточке есть класс. Жаль, волосы у нее короткие. Ну, не совсем под мальчика, но я люблю, когда совсем длинные. Чтобы можно было и все пальцы запустить туда, и на кулак намотать. У Ласточки наматывать на кулак нечего. Ну и ладно, перебьюсь.
Она явно не соответствует моим обычным предпочтениям, но и по хрен. Хочется именно ее.
***
В квартире Вадима вряд ли что-то изменилось с моего предыдущего появления здесь. В квартире – нет. А вот люди, которые сейчас в этой квартире, совершенно другие.
Формально те же, но совсем иные. Или это только меня касается?
Я наблюдаю, как Вадим открывает бутылку вина, как наполняет бокалы.
– Вот видишь, я выполняю свое обещание выпить с тобой вина.
Беру протянутый мне бокал. На антрацитово-черном столе – ваза с цветами. Неожиданно это лилии. Белые. В тон моему платью и рубашке Вадима.
Он выполняет все обещания. Вино – вкусное. Цветы – красивые.
– А что у нас десерт? Тирамису?
– Почти.
Наши бокалы с едва пригубленным вином отправляются в компанию к лилиям. Ладони Вадима обхватывают мое лицо.
Ой… Эй, ты чего? Ты же не целуешься с малознакомыми девушками! Получается, что мы же не малознакомые?
Ах-х-х-х-х…
Для человека, который с места в карьер выкатывает условия, на которых он будет заниматься сексом, Вадим целуется умопомрачительно нежно. По крайней мере, я помрачаюсь умом сразу. От того, как мягко касаются его губы моих. Цитрус с легкой горчинкой и морской солью его парфюма, вкус вина его упругих теплых губ… Меня уносит. От мягкости. От неторопливости. От нежности – именно это слово пульсирует у меня в висках. И вот уже мои руки на его шее – а она у Вадима необхватная. Он неторопливо раздвигает мои губы языком. Пульсация из виска сползает вниз, в грудную клетку, из которой куда-то выкачали весь воздух. Но я как-то живу дальше без воздуха. Я дышу тем, как Вадим меня целует. А он это делает уже смелее. Настойчивее. Глубже. Так, что пульсация опускается еще ниже. Совсем вниз.
У меня так поджимаются пальцы на ногах – почти вопреки анатомии. Включая тот, который оперировал Вадим.
Поцелуй, наконец, прерывается. Мы стоим, тяжело дыша. Вадим наклонил голову и прижимается лбом к моему лбу. Его руки скользят по моей спине, а мои пальцы гладят его шею.
– Ты же не целуешься в губы с теми, кого мало знаешь, – это я шепчу ему почти в губы.
– Я знаю тебя уже достаточно.
Я в последний момент ловлю слова о том, что может, теперь уже и куни без хорошего поведения можно. Это… это слишком! Но желание ляпать никуда не делось.
– Кто идет первым в душ?
Вадим поворачивает голову, прижимаясь теперь щекой к щеке. Пальцы у меня прямо уже пытаются войти в подошву от того, какая у него гладкая щека. И все-таки я точно откуда-то знаю, что утром он будет колючий. Только у нас не будет общего утра.
И меня все сильнее бомбит от его парфюма. Наверное, от того, что Вадим разгорячился.
– Я перед выходом из дома был в душе. После этого в туалет не ходил. Да и ты тоже, наверняка, перед выходом намылась, надушилась, – киваю, скользя щекой по его щеке. – Тогда в душ – после. Возможно, вместе.
И он без предупреждения подхватывает меня на руки. Только сейчас меня несут не в операционную. Хотя, судя по тому, как судорожно у меня поджимаются от всего происходящего пальцы…
***
Спальня светлая. Но с вкраплениями того же темно-графитового. Это то малое, что я успеваю заметить, перед тем, как Вадим опускает меня на кровать. Платье задирается. Вадим в одно движение через голову стаскивает рубашку.
Нет-нет, тогда, на турбазе, я сказала чисто из вредности, что спина лучше. Вид спереди зашкаливает своей… я не знаю, чем. Мужественностью? Брутальностью?
Широченные плечи, по впадинке между мощных грудных мышц сбегает тонкая полоска светло-русых волос. У меня не было никогда таких мужчин, как Вадим. Таких больших. Таких… черт с ним, пусть будет, брутальных. Хотя… у брутальных мужиков бывает бритый пах?
Мысль о бритом пахе Вадима заставлять меня подкинуться на месте. Или это от того, что руки ложатся мне на бедра.
А потом его руки оказываются везде. Как он избавляется от моего платья – этот момент выпадает у меня из головы. Просто р-р-р-р-раз – и я уже в одном белье. Да, комплект. Да, специально для таких случаев.
Вадим оценил. Он заваливается на пятки и медленно проходится по мне взглядом – так, что я его чувствую. Я впервые в жизни чувствую взгляд мужчины на своем теле – так, будто это его руки. И реакцию собственного тела на этот взгляд – как начинает царапать затвердевшие соски кружево бюстгальтера, как набегает влажная тяжесть на другое кружево, которое снизу, как дрожат бедра.
Я впервые в жизни завожусь так быстро. Так стремительно даже. И неконтролируемо. По крайней мере, я не чувствую уже, что могу остановить это. Я не хочу останавливаться.
Пальцы Вадима ложатся на мою щиколотку, гладят. Меня накрывает флэшбеком – как он так же гладил мою ногу у меня в кабинете. Могла ли я тогда предположить, что через несколько недель окажусь перед ним голая в постели? Ну, почти голая. Рука Вадима обводит косточку, ныряет под свод стопы. Я не боюсь щекотки, но от этого касания меня снизу вверх окатывает горячим гейзером мурашек.
– Десерт отменный, – голос Вадима звучит низко и гортанно. – Приступим.
Я смотрю, как он наклоняется ко мне, в его глаза, в которых, вместо декабрьского Норильска плещется жаркое тропическое лето, и в голове у меня беснуется только одна мысль: «Что такое для Вадима хорошее поведение, и как его заслужить»?
