Текст книги "Хирург Коновалов (СИ)"
Автор книги: Дарья Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Глава 10.
Мы все-таки поговорили с Вадимом. И он на меня наорал. Вышло это максимально тупо. Я так и не решилась ответить, когда он позвонил вечером. Просто поставила телефон на беззвук и пошла в душ. Я вообще пряталась от реальности и Вадима в двух местах – под одеялом и под душем.
Инфантильно. Предельно глупо. Тупо даже. Но я уже не могу поступать иначе. Мне надо это как-то остановить. Не хочу больше «пока» и профилактики. Объяснить это – выше моих сил. Не могу же я ему сказать, что люблю его. Что до одури хочу с ним совместное будущее. Чем дольше я думаю об это, тем страшнее мне представлять реакцию Вадима. От закатывания глаз до укоризненного вздоха: «Ну как же так, Ласточка? Мы же так не договаривались».
Не договаривались. Признаю. Поэтому и…
Я взяла трубку, потому что совершенно замоталась. И когда увидела входящий, мне с какого-то перепугу показалось, что это Витя Карташов звонит. Так-то похоже по сочетанию букв: «Вадим Коновалов» и «Виктор Карташов». Я ждала звонка от Вити. Взяла трубку. А там…
– Не верю своему счастью. Ты взяла трубку.
Я не только взяла трубку, я еще и осела на первую попавшуюся поверхность. Это оказалась коробка с роутерами. Я подскочила.
– Привет, Вадим.
– Что случилось, что ты соизволила со мной поговорить?
У него такой злой голос, какой я никогда у Вадима не слышала. Он никогда таким голосом со мной не разговаривал. И я не знаю, как ему отвечать. Сейчас я борюсь с желанием бросить трубку.
– Я вчера тебе звонил. Мы договаривались. Я звонил тебе пять раз! Ты не взяла трубку.
– Я была занята.
– В десять вечера?!
Молчу. У меня вообще, кажется, нет других слов. Кроме «Я занята». Я не специально. Иначе не выходит.
– Так. Ладно, – я слышу, как он там шумно выдыхает. – Рассказывай. Как там у тебя дела. Что там такое сложное и срочное, что до тебя не достучаться. Все. Все рассказывай.
Я не могу тебе рассказать, Вадим. Тем более, все. Ты от этого «все» охренеешь.
– Я сейчас не могу говорить. Я…
– Дай угадаю. Занята?
– Да.
– Тогда какого черта ты взяла трубку?! – и тут Вадим срывается и орет. Я слышала, как он орал на Николя тогда, когда нес меня в операционную. Алферов говорил, что Вадим орал на анестезиолога. Но я впервые слышу, как он орет на меня. Мне это вообще не нравится. – Инна, что, блядь, происходит?! Я уже третью неделю не могу с тобой нормально поговорить. Что происходит?!
– Извини, я сейчас не могу говорить. Мне надо идти.
– Не смей бросать трубку! – ревет Вадим. – Что там у тебя такое, что ты не можешь выделить мне пятнадцать минут в день. Что?! Там?! Блядь?! Такое?! Без тебя Интернет во всем мире рухнет или что?!
Выдыхаю. И говорю на удивление спокойно.
– Ты прав. От того, что я что-то не сделаю, никто не умрет. Я не спасаю людей, как ты. Но я привыкла делать свою работу хорошо. Все, Вадим, мне, правда, надо идти. Пока.
Я завершаю звонок, а потом делаю то, что надо было сделать сразу. Блокирую Вадима.
***
– Ты точно здоров?
– Точно.
Я значительным усилием воли заставляю себя не дергаться, когда мать гладит меня по голове. Беляш запрыгивает на колени и начинает топтаться, выбирая место, как ему удобнее устроиться.
– Ничего не болит?
– Плечо поднывает. Завтра Рудику сдаюсь на опыты.
Мама садится рядом и протягивает мне чашку чаю. Беляш тут же сует туда свою морду. Отпихиваю усатого от своего чая, делаю глоток.
– С Гришей проблем нет?
– Мам, ты забыла? Я вырос лет двадцать назад. И со своими проблемами справляюсь сам.
– Ну да, ну да, – соглашается она таким тоном, который ни о каком согласии не говорит.
Меньше всего я сейчас хочу общаться с кем-то. С любым человеком. Ну, кроме одного человека, но человек этот…
Ладно. Не хочу говорить ни с кем. Не хочу говорить на любые темы, кроме тех, что связаны с работой. И с мамой, в том числе. Мать любит неудобные темы. Это мне они неудобные, а ее хлебом не корми. Но сегодня она применила особый прием. Она им нечасто пользуется, но так уж у нас заведено, что когда она жалуется мне по телефону на давление, я откладываю все дела и приезжаю. Привожу ей фруктов и Беляшу креветки – этот подобранный на улице кот, оказывается, любит, сука, креветки! Где он их раньше пробовал – непонятно. Но, учуяв креветки, трясется от усов до кончика черного хвоста.
Я как-то в шутку в разговоре с Булатом сказал про себя, что я классический «маменькин сынок». Не сам придумал, кто-то про меня такое сказал – из женской части коллектива, не в моем отделении, а так, из заинтересованных. Булат мне тогда целую лекцию прочел. До хрена чего там было. И про то, какое это счастье, когда мать жива. И про то, что уважать мать – это самое правильное, что может делать мужчина. В общем, много чего говорил, в духе тех традиций, в которых воспитан. Я с ним не спорил. В конце концов, после ухода из жизни деда, мама – самый близкий мне человек. Она дала мне все, что могла. И даже больше.
Просто я сейчас не самый приятный собеседник. Я сейчас в таком состоянии, что видеть никого не хочу. Моих сил хватает только на то, чтобы не срываться на работе. И все. А на маму срываться нельзя.
Но я же не железный.
Беляш находит себе место. Вместо того, чтобы лечь на коленях, он решает распластаться у меня на груди. Не без помощи когтей, конечно. Терплю. Кот включает трактор.
– Ты обманываешь меня, Вадик. Видишь, Беляш тебя лечит. Значит, что-то болит.
– Тебе виднее.
Мы молчим. Я пью чай, Беляш тарахтит мне прямо в ухо на предельных оборотах, аж вибрирует.
– Если ты не разрешишь себе любить, это ничем хорошим не закончится.
Я со стоном откидываюсь затылком на спинку дивана. Так и знал. Так и знал, что этим все сегодня и закончится!
– Мама, я тебя умоляю – давай без психоанализа!
– Беляш, держи его! Чтобы не вздумал встать и уйти! – командует мать. Черное меховое отродье выпускает когти – слегка, но намек понимаю. Эй, кто тебя креветками кормил?! – Сиди и слушай. Хотя бы раз выслушай меня.
– Можно подумать, я когда-то не давал тебе сказать!
– Об этом мы никогда всерьез не говорили.
Об этом… Вот так и знал. И, главное, время выбрано самое удачное!
– Вадик, послушай… Я же помню, каким ты был раньше. Помнишь, сколько ты в детстве притаскивал всякого зверья домой и требовал, чтобы отец всех лечил? Какое у тебя тогда было большое любящее сердце?
Так, все пошла гребанная мелодрама!
– Мама, раньше все было другое. И я, в том числе. Было время, когда я срал в штаны. Ты этот временной период вспомнить не хочешь?
– А ну прекрати! – мать хлопает меня по колену. Беляш превентивно снова выпускает когти. Окружили! – Прекрати прятаться за цинизмом и физиологией.
– Мама, у тебя муж – врач. Сын – врач. Ты всю жизнь в медицине. Как ты можешь так неуважительно о физиологии?
Мама фыркает. Кот фыркает.
– А помнишь, как-то на мой день рождения Люда, моя подруга, затеяла такую забавную игру, где надо было написать самые главные в своей жизни слова. Кажется, пять самых важных слов. Тебе тогда было лет двадцать семь, кажется.
– Не помню.
И терпеть не могу воспоминания.
– Все тогда написали примерно одинаковое: любовь, семья, мир, достаток, уважение… А помнишь, что написал ты?
– Конечно, нет.
– А у меня даже та бумажка сохранилась! – мама и в самом деле извлекает из кармана трикотажной кофты какую-то бумажку. Поправляет очки и читает по слогам:
– Коагулятор. Расширитель. Отсос. Тампон. Ножницы Ва… Вар…
– Валькера.
Мама убирает бумажку обратно в карман.
– И что ты про это думаешь теперь?
– Даже не знаю. Чем меня тогда именно ножницы Валькера привлекали.
– Вадим… – укоризненно вздыхает мать.
– Мама… – так же укоризненно вздыхаю я.
– А вот теперь слушай. И желательно молчи. Я уже много прожила и многое понимаю. Но маразма у меня, слава богу, нет, как и проблем с памятью. Я помню много. Я помню, как ты любил отца. Как ты его обожал. Как хотел быть похожим на него. Почему ты решил, что он предал тебя, когда умер? Что теперь больше нельзя никого никогда любить?
Я прикрываю глаза, ложусь затылком на спинку дивана. Кот, вибрируя на полную катушку, тычется мне носом в шею. Окружили…
– Давай-ка я тебе чаю горячего налью, – из моих рук вытягивают пустую кружку. Слышатся удаляющиеся шаги. Беляш ритмично выпускает когти мне в грудь.
Ну что, послали в нокаут. Но милосердно дали шанс продышаться, не стали дожимать. И на том спасибо.
***
Жизнь моя стала совсем черно-белая. Вокруг меня черно-белый предзимний Новосибирск. И жизнь моя состоит из двух несвязных частей, черной и белой. Двух отдельных половин. В одной – рабочая суета, даже хаос, который все-таки постепенно приобретает форму и очертания того, чего мы должны добиться. Виктор Карташов настолько хорош, что я бы забрала его с собой – ну очень толковый парень. Он смеется моему предложению: «Инна, я только-только квартиру купил, извини». Да и я не всерьез.
А другая половина… О, эта другая половина… Это рефлексия. Нет, даже не так. РЕФЛЕКСИЯ.
Я это сделала зря.
Надо было набраться смелости и сказать.
Как же мне без него плохо.
Взрослые люди не меняются.
Вадим меня никогда не полюбит.
На хрена я в него влюбилась?!
Он не нуждается в чувствах, вот в чем правда. При его работе чувства – лишние. Мешают.
Время. Мне нужно время. Время вообще, и время без него.
Оно же все лечит, правда? У Вадима свои методы, он хирург. А у меня свои. Только что-то они не работают.
***
Игнор. Прекрасно. Блок. Еще, блядь лучше!
Ты что творишь, Ласточка?!
Еду домой. Настроение – хуже не придумаешь. Потому что я не понимаю, что происходит. Впервые вообще не понимаю, что происходит. Словно попал в мир, который существует по совершенно неизвестным мне законам.
А ведь все начиналось нормально. Обычно. Ну, командировка. Штатная ситуация, взрослые работающие люди ездят в командировки. А потом начался какой-то трэш.
Отмораживание. Игнор. А теперь еще и блок.
И я не вижу ни одной внятной причины для этого. А она должна быть. Что-то случилось. Но что, блядь, что?!
Я Инну чем-то обидел? Как ни кручу, не вижу ничего. В наших отношениях не менялось ничего. Вот вообще ни-че-го. Прощальный секс был вообще волшебный, Инка такая была… Ням-ням.
Кто-то что-то ей про меня наплел? Да что?! Я с ней честен, на других баб не смотрю, даже и не хочется. Про прошлое? Да мало ли что там и с кем там у меня было? Нет, Инна не могла из-за этого, она у меня умница.
Ну что там еще может быть? Неожиданная мысль заставляет дернуться ногу на педали газа, машина отвечает ревом и рывком. Хорошо, что перед нами близко никого нет.
А если… если у нее кто-то появился? Эта мысль меня прямо парализует, и какое-то время просто тупо бешусь, сжимая пальцы на руле и стискивая зубы. Потому все же прихожу в светлый разум.
Да нет. Не может быть. Не может. Во-первых, это не по правилам, и мы с ней это обсуждали. Во-вторых, у Инны на лбу написано: «Порядочная». Неверность и налево – это вообще не про нее. Ну а если бы… В желудке вскипает горячо… Она бы сказала!
Да. Вот именно. Если бы что-то пошло не так, Инна бы сказала.
А она молчит! Но явно что-то пошло не так.
Тупик.
И выхода из него нет. Меня заблокировали. Не лететь же за выяснением отношений в Новосибирск? У меня все распланировано на ближайшие пару месяцев – и дежурства, и приемы в клинике у Булата. Да и вообще… Неправильно так.
Я ни за кем никогда не бегал. И не собираюсь начинать.
***
– Как у Инночки дела?
– С чего это она Инночка? Я вот твою жену Гульнарочкой не называю.
Булат хмыкает. Я матерюсь про себя. Ни хрена себе оговорочка по Фрейду!
– Хорошо. Как у Инны дела?
– Прекрасно.
Я не хочу ни с кем обсуждать Инну. Даже с Темирбаевым.
– Может, сходим куда-нибудь, посидим вчетвером? Гуле Инна очень понравилась.
Как сговорились! Конечно, Булату надо, чтобы его жена общалась с теми, кого он хорошо знает. А то развеселых подружек Гульнары у него приструнить пока не очень получается, похоже. А Инна… Да отстаньте вы от нас с Инной!
– Она в командировке.
– О как. Надолго?
Если бы я знал! Я даже набрался наглости, после пятиминутки задержался и у самого Бурова спросил – доколе?! В смысле, когда многоуважаемая Инна Леонидовна возвратиться изволят? Шеф моему вопросу, что характерно, не удивился. Пару минут хвалил Инну, какая она молодец и как круто справляется. А потом сказал: «Еще две недели минимум».
Две недели. Вы охренели!
– Понятно, – многозначительно роняет Булат.
Да чего тебе там понятно? Мне вот ни хрена не понятно! Резко разворачиваюсь от монитора, оставив последнюю карту не до конца заполненной.
– Вот скажи мне, как умудренный семейной жизнью человек… – Темирбаев многозначительно вздергивает черную бровь, но я упорно продолжаю. – Что делать, если женщина тебя игнорирует?
– Если твоя женщина тебя игнорирует, значит, ты ее обидел. Обними и попроси прощения.
– За что?!
– А я знаю? – пожимает плечами Булат. – Извинись, с тебя не убудет. Колечко подари, если все совсем плохо.
Ни хрена себе логика. Я, во-первых, не косячу. А во-вторых, если косячу, то мне надо понимать, где, чтобы не допускать впредь. А тут – просто извинись, не пойми, за что! Жопа эта ваша семейная жизнь, вот что.
– А если возможности обнять нет? Если она… далеко?
Темирбаев хмыкает в бороду.
– Ну, по телефону извинись.
– А если меня заблокировали?
Тут даже у Булата отпадает челюсть.
– Инна тебя заблокировала?!
Ну, толку уже отпираться?
– Да.
– Что натворил?
– Веришь, нет – ни-че-го. Попрощались на высокой ноте. Все было нормально. Улетела в командировку. И все. Игнор.
– В аэропорт отвез?
– С чего бы? Слушай, я не…
И замолкаю. Нет. Ну, нет. Это совсем тупо. Обиделась вусмерть из-за того, что я ее в аэропорт не отвез и на самолет не посадил? Нет, это и в самом деле чушь. Но теперь мне вдруг почему-то стыдно, что я этого не сделал. Почему такая мысль даже не пришла мне в голову?!
– Я бы свою женщину одну в аэропорт не отпустил, – добивает меня Булат. – Любимую женщину надо провожать и встречать.
Я резко оборачиваюсь обратно к монитору.
– Иди ты в жопу!
– Зачем мне туда, я ж не Будкин.
***
Две недели. Да за две недели я чокнусь. Или сдохну.
Как я вообще дошел до жизни такой? Взрослый мужик, хирург высшей категории, заведующий отделением, с отстроенной жизнью и бытом, теперь лежу в постели, злой и нетраханный. Вот что мне делать, что?
Впервые приходит в голову простая мысль. Этот игнор означает, что меня бросили. Вот так вот. Ну я хрен знает, как это делают, меня никогда не бросали. Может, так сейчас принято. Ну, такой вот у Ласточки способ сказать: «Все закончилось». Кто их знает, женщин, что у них в голове.
Ну и что? Ну, все, кончилась эта история. Инна закончила историю, и ты ее тоже закончил. Все. Ты свободный человек, у тебя ноль обязательств. Второй месяц без секса, это вот вообще не дело.
Так что…
Я резко встаю с постели и иду на кухню. Ставлю чайник.
Не дело, конечно. Пока я не услышал четкого и внятного «Все закончилось»… Пока я не услышал убедительного объяснения, почему мать его, все закончилось – хрен я откажусь от своих обязательств. И прав заодно.
Завариваю чай. Жопа ты, Инка. Никакая не ласточка. Жопа. С ушами.
Улетала. Бросила. Молчишь. А так нельзя.
Сижу, грею руки о кружку. Ведь не хочется никого. Пытаюсь вспомнить, кто там у меня был перед Инной. Не могу вспомнить. Как будто никого и никогда не было. И хочу только ее.
И чтобы сейчас оказалась рядом. Ненавижу командировки. Ненавижу осень. Скоро начну ненавидеть ни в чем не виноватый прекрасный сибирский город Новосибирск.
Хочу, чтобы Инка была рядом. Чтобы обнимала и ластилась. Хочу чувствовать гладкость ее кожи под ладонями. Хочу ее удовольствие – больше, чем свое. Хочу, чтобы шептала мне на ухо: «Вадим…».
Как ты могла всего этого меня лишить, Ласточка-жопа-с-ушами? Я из тебя всю правду вытрясу. И вообще, выпороть обещал. Давно пора.
Только вернись. А как вернешься, держись.
***
Информацию о том, что Инна возвращается, мне слил Альф. Потому что хрен я больше что оставлю на самотек. С Ласточками нужно держать ухо востро. В аэропорт не отвез, косяк признаю. Зато встречу. Та-а-а-а-ак встречу…
***
Ничего у меня не вышло. Нет, в филиале все просто прекрасно. Задача выполнена на сто процентов. Я молодец, объективно.
Именно поэтому я на обратной дороге в самолете реву, отвернувшись к окну и надев наушники. Я себя презираю – за эти слезы и вообще. Я себя почти ненавижу.
Я ничего не добилась. Я не разлюбила Вадима – это было бы странно. Я теперь вообще не понимаю, чего я хотела добиться. Единственная моя реальность – что по Вадиму я скучаю дико и почти невыносимо. И что по приезду меня ждет катастрофа. Не знаю, что эта за катастрофа – наводнение, землетрясение, извержение вулкана, пожар. Что меня ждет: скандал с Вадимом, игнор с его стороны, что-то еще, чего я не могу предугадать даже? В любом случае, шансов адекватно это пережить у меня нет.
Ясно понимаю, что из клиники мне надо будет увольняться. Ну, хоть какая-то ясность, хоть в чем-то. И все, хватит рыдать. На тебя вон уже сосед с опаской косится.
***
– Ты там в командировке оглохла, что ли?
Я замираю. Первое ощущение – что у меня слуховые галлюцинации. Что мне кажется. Оборачиваюсь медленно. Не кажется.
Вадим.
Первое желание – броситься ему на шею. С визгом. Вцепиться и не отпускать. Но вопреки этому желанию так и стою, замерев. Смотрю на него жадно, насмотреться не могу. За время нашей разлуки наступила осень. На смену легким рубашкам и светлым джинсам пришли темные тона и теплая куртка. Небрежно намотанный шарф и хмурое выражение лица.
Прокашиваюсь. Я должна что-то сказать. Должна. Только что?!
А Вадим отбирает у меня чемодан.
– Вадим…
На этом слова у меня заканчиваются. А он свободной рукой берет меня за руку.
– Пошли. Не здесь же…
Он тащит чемодан. На нем же колесики есть, можно же катить, зачем тащить… Но Вадим героически прет чемодан и меня за собой. А я сама цепляюсь за его ладонь. Может, это наше последнее прикосновение.
Мы выходим из здания аэровокзала, вокруг привычная суета, люди, машины. Куда мы идем?! Я не собираюсь никуда с ним ехать. Откуда он вообще тут взялся?! Первый шок проходит, я начинаю потихоньку соображать.
– Вадим, нам надо поговорить.
Он резко останавливается. Оборачивается.
– Да неужели, блядь? Неужели?! Отлично. Давай поговорим.
И он тащит меня и чемодан дальше.
Мы устраиваемся у скамейки. У соседней стосковавшиеся за время полета по никотину люди жадно курят. А у нас тут… безникотиновая вечеринка. С другими вредными для здоровья процедурами.
– Ну? – Вадим ставит чемодан. Складывает руки на груди. Понимаю, что ненавижу этот его жест. – Давай. Говори.
И скажу. Я сделала все, чтобы избежать этого разговора. И, похоже, сделала это зря. А ты приехал сюда, хотя я не просила! Вообще не понимаю, откуда ты тут взялся. Ты стоишь напротив меня, сложив руки на груди и упрямо выдвинув вперед челюсть. Чего ждешь? Оправданий? Извинений? Чего ждут с таким выражением лица?
Не знаю, чего ждешь ты, Вадим. А я скажу тебя правду. Ее, говорят, утаить невозможно.
Истину говорят.
Делаю глубокий вдох.
– Помнишь… Помнишь, когда мы только начинали… – что мы начинали, что?! Как это назвать?! Я не знаю. Мне вообще кажется, что я сейчас снова разревусь, а я не хочу этого делать! Только не перед ним! Еще один глубокий вдох. – Наше «пока» закончилось, Вадим.
Его брови сходятся на переносице.
– Что это значит? Какое, на хрен, пока?
– То самое. Которое «пока мы вместе».
Сначала на его лице мелькает тень то ли воспоминания, то ли понимания. А потом оно вообще меняется. Меняется так, что мне вдруг становится страшно.
– Ты кого-то встретила? – хрипло выпаливает он.
Конечно. Коне-е-е-ечно. Только эта причина может быть! Ты мне тут еще сцену ревности устрой, Коновалов!
И в этот момент во мне что-то кончается. Мне становится просто уже все равно. Когда с тобой случается твой собственный персональный катаклизм, то глупо волноваться, как ты выглядишь в глазах другого человека. Даже если это бесконечно любимый человек.
Вадим сверлит меня мрачным взглядом.
– Я кого-то полюбила.
Он дергается так, будто я влепила ему пощечину.
– Кто он?!
Орет так, что люди у соседней скамейки дружно делают несколько шагов в сторону от нас. Это было бы даже смешно, если бы…
– Я тебя полюбила. Помнишь, ты говорил про симпатию? Симпатия – чувствовать вместе. Мы больше не чувствуем вместе, Вадим. Я люблю тебя, а ты любишь качественный секс со мной.
Он смотрит на меня, замерев. Абсолютно стеклянным взглядом. Так, словно его огрели заклинанием из книги про Гарри Поттера.
За его спиной медленно проезжает такси. Я хватаю за ручку чемодана и бегу к машине. Вот видишь, колесики прекрасно катятся. Так же, как и моя жизнь под откос.
***
За желтым чемоданом захлопывается дверь багажника. Машина трогается с места. И тут я, наконец, отмираю. Это что, блядь, было?!
Медленно оседаю на скамейку, оттягиваю шарф от влажной шеи. Ну, Ласточка, ну, е-мае… А сразу сказать нельзя было?! Сползаю вниз по скамейке, вытягиваю ноги, ложусь затылком на спинку. Это вот так вот ласточки любят, да? Сначала доводят мужика до тихого бешенства, потом до нервного тика, потом до предынфарктного состояния, а потом уже, на десерт: «Люблю тебя».
Смотрю в небо надо мной. Там нет птиц. А было бы символично, если бы надо мной сейчас кружились ласточки. Но здесь, в районе аэропорта, их, наверное, и не должно быть. Смотрю в пустое безоблачное бледно-голубое небо. И почему-то улыбаюсь, как дурак.
Где-то одна Ласточка тоже уже долеталась…
Мою медитацию прерывает звонок мобильного. О том, что это Инна, не может быть и речи. Нет, от нее адекватных поступков в ближайшее время ждать не стоит – пока я ей голову на место не вправлю.
Это Алферов.
– Вадим Эдуардович, мы вас потеряли! – рапортует бодро.
– Я же предупредил, что задержусь с утра.
– Предупредили, – вздыхает Жека. – А мы все равно потеряли.
Встаю на ноги.
– Насколько вопрос срочный? – иду к парковке. – Час терпите?
– Час терпим.
– Постараюсь успеть. Если что – звони.
***
Там все вразнос пошло кучненько. Как по заказу. У двух пациентов – послеоперационное ухудшение. Одного так стабилизировали, второго пришлось вскрывать повторно. И дежурство у меня по плану. Можно было бы подмениться, но не сегодня. Тут такая ситуация в отделении, что мне лучше остаться. Чуйка говорит, что ночь будет бурной.
Приземляю жопу на диван я в районе пяти. Уже почти все разошлись. У меня есть собственный кабинет, так-то. Но диван в ординаторской – намоленный. И спится на нем исключительно хорошо. Наиль ржет надо мной, что я единственный заведующий во всей клинике, который берет столько дежурств. И что эта блажь у меня быстро пройдет. Много он понимает… А может, и много. У Наиля опыта заведования побольше моего.
Сползаю по дивану вниз, ложусь затылком на спинку, вытягиваю ноги.
О-пач-ки.
Дежавю.
Только перед моими глазами теперь не безоблачное светло-голубое небо, а белый потолок ординаторской.
Закрываю глаза.
Вот теперь иллюзия полная. Что я валяюсь на скамейке после ошеломительного Инкиного «Я люблю тебя».
Может, и к лучшему, что все так навалилось, что мне и думать об этом некогда было. А чего тут думать, собственно? Тут теперь делать надо. Но вот прямо сейчас поле для маневра у меня не очень.
Я открываю глаза, сажусь, вытаскиваю телефон, проверяю. Ну, а вдруг?..
Не вдруг. Ласточки, сука, упертые. А еще у них в голове кнопки «Люблю» и «Заблокировать» находятся где-то очень рядом. Ладно. Никуда уже теперь не денется.
Я не знаю, где Инна сейчас. Нет, вот прямо сейчас, скорее всего, дома. Может быть, заезжала в клинику, отчиталась Бурову. А, может, и нет. Но завтра она точно будет на работе.
Завтра пятница. Все одно к одному. Вот завтра и поговорим. Хорошо бы еще сегодня ночью выспаться.
В дверь ординаторскую скребутся, а потом там появляется Людмила Владимировна.
– Вадим Эдуардович, там это…
Встаю со вздохом.
– Что вы как маленькая, Людмила Владимировна. Говорите, не мнитесь.
– Температура, рвота.
– Реанимация?
– Уже.
Ну что же. Чуйка не подвела.
***
Буров великодушно сказал, чтобы сегодня на работу не приезжала. Кирилл тоже мужественно держится – ну, он уже набрался опыта, справляется.
Поэтому я могу спокойно ехать домой. А там долго-долго лежать с дороги в ванне. Все-таки своя ванна – это ни с чем не сравнить.
Потом заказать еды. Взять себя в руки и разобрать чемодан. Даже загрузить стиральную машину. Встретить курьера. Пообедать. Спохватиться и отчитаться родителям и подругам, что приехала. Договориться о встрече.
В общем, обычная жизнь. Только какая-то часть тебя словно под анестезией. Ну вот как тогда, когда Вадим мне палец чинил. Я его тоже, этот палец, какое-то время не чувствовала. Вот и сейчас во мне есть часть, которую я не чувствую. Которую я не хочу чувствовать. Спасибо, начувствовалась за полтора месяца.
Теперь не надо гадать, что было бы. Я боялась получить ответ, но я его получила. Я сказала Вадиму прямо, глядя в глаза: «Я тебя люблю». В тот момент это казалось не страшным. А вот ответ…
Ответ, в общем-то, тоже не страшный. Я оказалась к нему готова. Я предполагала, что Вадим охренеет? Это произошло. Его абсолютно стеклянный взгляд я буду помнить долго. Этот взгляд и молчание – самый красноречивый ответ. Конечно, когда ты признаешься в любви, то самое лучшее, что ты хочешь услышать – ответное признание. А если вот так…
И мне вдруг вспоминается школьная программа, «Евгений Онегин», письмо Татьяны. Литература никогда не была моим любимым предметом, но я откуда-то помню. Не письмо Татьяны, которое мы все учили! А ответ Онегина. Наверное, этот чертов «Онегин» в нас всех уже вшит на генетическом уровне.
Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Ах, Александр Сергеевич, милый, как же так? Двести лет прошло, а ни хрена не поменялось – простите за невольную скудность речи.
Оставшуюся часть дня я валяюсь на диване и читаю Онегина. Ну мало ли, может, там есть какие-то пасхалки и лайфхаки, которые прошли мимо меня в школьные годы.
Нет там никаких лайфхаков. Все как в жизни: и сейчас, и двести лет назад.
***
Я все-таки выспался. Ночь прошла спокойно, весь трэш пришелся на вечер, который получился и в самом деле «томным». Сходил в буфет, навернул каши, выпил кофе вприкуску с протеиновым батончиком. А после утреннего обхода в самом боевом настроении двинул в административный корпус.
Пора приступать к непрофильному мозгоправству.
На выходе из лифта меня перехватывает Альф.
– Новости слышал?
– Я выспался – вот главная новость.
– ИнЛеонидовна от нас уходит.
Я настолько погрузился в планы вправления мозгов ласточкам, что не сразу стыкую «ИнЛеонидовна» и Ласточку. Уходит она. Прямо редкой эпичности картины. Ядерного взрыва за спиной не хватает. А чего? Уходить, взрывая все мосты – это очень по Инкиному, это я сейчас вдруг отчетливо понимаю.
Ой, как все запущено…
– Буров огнем плюется, – развивает тему Офицеров.
– Передай верховному, чтобы повременил сжигать нивы и хаты.
– Ты что-то знаешь? – прищуривается Альф.
– Я до хрена чего знаю. Но не жди, что расскажу.
Я иду в направлении кабинета Инны, чувствуя спиной взгляд начбеза. Сдается мне, что Инкино «О нас никто не должен знать» с треском провалилось.
