Текст книги "Львица по имени Лола (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 7. Слезы душат-душат, я в плену обмана

Какое-то время ничего не происходило. Внешне, по крайней мере. Бешено стучало сердце у мужчины, тихо, словно боясь что-то нарушить, дышала девушка. И тишина.

– Ну, делай уже что-нибудь.

– Страшно.

– И в кого ты у меня такое ссыкло?!

Сидеть так вот, чувствуя, как прижимается ее щека к его плечу, слушая, как она дышит – можно бесконечно. Но, наверное, это неправильно. Он так и не понял, что в прошлый раз сделал не так. Дело в Разине? Дина что-то решила? Если во второй раз она снова в какой-то момент замрет ледяной статуей в его руках – то это полное фиаско. Что происходит – не понимает, как выкручиваться – идей нет. Но сидеть так и дальше и ничего не делать – это выглядеть полнейшим идиотом.

Он повернул голову. И сверху посмотрел на ее лицо. Птичий разлет темных бровей, ресницы густые и пушистые, как перья, острый подбородок. И узкий пухлый рот.

Как вот это все не поцеловать?!

Поцеловал. Едва он наклонил голову, Дина распахнула глаза. Так и поцеловались – глядя в глаза друг другу.

Целоваться с ней по-прежнему сладко. И все так же срывает голову, мгновенно выключает самоконтроль и тянет на глубину первобытных желаний. Ворваться в рот, смять губы, оплести язык языком, а стройный девичий стан – руками. И когда почувствовать на своей шее тонкие женские руки – радостно и обречённо сказать самоконтролю «Прощай». Держать себя в руках, когда Дина так рядом, рядом ее губы и руки – не-воз-мож-но.

В какой-то момент джентльмен – или паникер – в Левке все ж проснулся. И попытался это безумие остановить. Совершить невозможное – уйти от вспухших горячих губ, затуманенных глаз, от пальцев, вцепившихся в волосы на затылке. В общем, отстранился и попытался что-то сказать. Дина все поняла без слов. И прижалась всем телом – плотно, неумело и отчаянно.

Все благие намерения на этом же и угасли.

Лев и Дина даже успели сменить положение на диване с сидячего на лежачее. И Левка даже умудрился расстегнуть пару пуговиц на своей и одну пуговицу на Дининой рубашке. И на этом – все. Он не понял, почему. И что именно стало причиной. Но почувствовал точно. Как она снова… да, снова оледенела вся. Кажется, дышать будто перестала, руки безвольно повисли, и даже тело словно потеряло несколько градусов тепла.

Отстранился, все еще не веря, что это снова произошло. На что-то все же еще надеясь.

И осознал совершенно непостижимый факт.

Дина его боится.

До судорог боится.

До дрожи.

До паники.

Что он сделал, чтобы вызвать такую реакцию?!

Тишина в этот раз была просто давяще оглушительной, до чувства удушения. Не было спасительного шума гуляющей толпы где-то вдалеке. Только они двое, и молчание – гранитное, свинцовое, тяжелое.

И это оно, полнейшее, мать его, фиаско.

– Уже поздно, – произнес Лев чужим каркающим голосом. – Я, наверное, пойду.

Дина лишь кивнула. Стянула до горла ворот рубашки. Похоже, сейчас она была не способна говорить.

Чудесно, бл*дь, кофе попили.

7.2

***

Она прорыдала половину ночи. И треть этого времени – взахлеб. Давясь до рвоты своими слезами. Вспомнить потом не могла – когда еще так истово плакала в своей жизни. И плакала ли так вообще. Когда родители погибли – наверное. Но в это время она не любила возвращаться даже в воспоминаниях, да и вообще, тогда было детское, это не в счет. Взрослая она не так плакала. Или, наоборот, став взрослым – учишься не плакать. Или, наоборот, научившись не плакать – становишься взрослым. Херовая какая-то философия. Да и не до нее. Все глушили и перебивали эмоции.

Он был нужен ей. Как это назвать – любовью, привязанностью, зависимостью или каким-то другим таким же абсолютно бессмысленным словом – Дина не знала. Знала лишь то, что сейчас, когда еще звучал в квартире отзвук захлопнувшейся двери, она – задыхалась. От того, что не дышит одним воздухом с ним. От того, что не касается. От того, что…

… нема.

И не может объяснить.

Это вообще невозможно объяснить.

Потому что это не происходит с людьми.

Вторую половину ночи она ходила из угла в угол по квартире, мычала, стонала, кусала губы и пальцы. Задавала себе разные вопросы. Но ответов не находила. В ней, Дине, не было ответов. Или они были так глубоко, куда страшно лезть.

А где их искать вовне, если твой мир ограничен, очень сильно ограничен?

Измученная, с опухшим лицом и искусанными пальцами, она заснула в пять.

***

До дома шел пешком. Частично пешком, потом вызвал такси. Ходьба пешком не помогла.

Потом долго курил на кухне, одну за одной, не чувствуя вкуса табака.

Страх.

Впервые Лев Кузьменко видел в глазах девушки страх.

Чем заслужил?

Левку девушки любили. Ну, по крайней мере, он так считал. По крайней мере, на это все указывало. Отказов не знал, недовольных не оставалось. Легко, весело, просто.

А теперь на тебя смотрят с ужасом.

Клыков не отрастил, господин Кузьменко? А тентаклей?

Он пытался думать, но выходило лишь тупить и немножко страдать. И курить.

И Лола молчит.

– Сама в шоке, малыш.

***

Решение пришло утром. Из ниоткуда. Из ночных слез, видимо.

Ей надо кому-то рассказать. С кем-то посоветоваться. Иначе нельзя, иначе тупик, иначе она просто лопнет. Но кому?

Алле Максимовне? Угробит старушку.

Марте? Она далеко, а рассказывать надо лично, не по телефону.

Тогда кому?

То, что рассказать об этом можно только женщине, Дина знала – нет, не знала даже, чувствовала – точно, остро. А женщин в ее окружении – раз-два и обчелся. Была бы жива мама… ах, если бы была жива мама… Сейчас было все совсем иначе.

И решение пришло – мгновенное, чётко, ясно. Как летнее небо. Конечно, набежали облака. То бишь, сомнения, но их Дина смела. Больше некому рассказать, а значит – ей. И к черту все доводы разума. Сейчас Лола – она. И точка.

***

– Лола, к тебе дама с визитом.

– На хер.

– Рискни, – хохотнул Гаврилов.

А он уже успел забыть. Ну, то есть, о Дине не забывал, конечно, ни на секунду не забывал, наверное. Но не в образе Лолы же. А тут – здрастье вам, пожалуйста.

***

– Скучала по мне?

– Ужасно!

Ложь дается так тяжело и больно, что хоть вой. В первый миг ему хочется тряхнуть Дину, хорошенько тряхнуть за плечи и крикнуть: «Эй, это же я, неужели ты не видишь?!». Но удается сдержаться.

– Я тоже по тебе ужасно скучала.

И в отличие от его слов – слов, сказанных в образе Лолы – слова Дины звучат как-то странно серьезно и по-настоящему. Левка медленно опускается на диван, хлопает рядом с собой.

– Садись-ка, милка-голубка. И рассказывай.

– Что?

– Все.

Откуда эти слова родились в нем – не представлял.

– Знаешь… – она садится рядом. Пауза. Приносят чай, его Дина разливает по чашкам. И видно, видно так, словно он смотрит на девушку в микроскоп под огромным увеличением, – как она собирается – с мыслями, с духом, черт его знает с чем еще. – Знаешь, я и правда хочу рассказать тебе всё.

В тот момент Лев, конечно, не знал, что за этими словами открывается дверь в его персональный ад.

7.3

***

Весь многокилометровый путь от клуба до дома он покрыл пешком. Даже не представлял – как ему это удалось. Но идти было необходимо. Он чувствовал в этом такую острую, такую настоятельную потребность, что сопротивляться ей не мог. А еще Левку гнало вперед совершенно новое чувство.

Ненависть. На грани с желанием убить.

Если бы сейчас рядом с ним каким-то образом оказался Разин – убил бы, не задумываясь. При том, что Лев никогда не был ни драчуном, ни задирой, и повышенной агрессивности отродясь за собой не замечал. Тут было иное. Захлестывающее все нутро желание вцепиться в горло. Зубами. И выгрызть. Загрызть насмерть.

Алая волна ненависти немного спала, когда он дошел до места обычной встречи с «ночными бабочками».

– Угостишь коньяком, сладенький?

Сигареты в кармане нашлись, и он отдал в чьи-то пальцы пачку. А потом виновато развел руки.

– Извините, девочки, я сегодня без бутылки. Но, если честно, сейчас сам бы чего-нибудь выпил.

Послышались разговоры вполголоса, кто-то кому-то что-то резко сказал – и вот ему протягивают фляжку. Там что-то крепкое – виски или ром, а, может быть, текила или даже водка, но он это чувствует только по тому, как непроизвольно сбивается дыхание при глотке. А вкуса, как и градусов алкоголя – нет, не различает.

В голову вдруг приходит новая и неожиданная мысль. Кто и как сломал этим девочкам жизнь? Ведь не по своей же воле они оказались здесь, каждый день раздвигая ноги перед тем, кто заплатит. Да и вряд ли дело ограничивается только раздвиганием ног…

– Эй, тормози! – смеется кто-то. – Все вылакаешь так!

Фляжка и в самом деле полегчала существенно.

– Простите, девчули, – отдает чужую собственность. – Компенсирую, обещаю. За мной не заржавеет.

– С тобой все в порядке, малыш? – крупная блондинка с грудью размера этак пятого-шестого заботливо обнимает его за плечи. Лев отрешённо смотрит на обтянутые голубым топиком округлости. Отрастить Лоле, что ли, такие? В такую грудь плакаться, наверное, удобно.

– Не вздумай, у нас спина отвалится!

Похоже, Лола немного отошла от шока. Да и к нему способность соображать вернулась.

– Все в порядке, малышка, – он ответно коротко обнял блондинку. – Замотался просто сегодня. – И вдруг резко оборачивается и уходит, махнув рукой и бросив уже на ходу: – Не скучайте, девочки! В следующий раз приду с двумя бутылками!

Способность связно мыслить вернулась. А вот желание убить Разина никуда не делось. Потому что за то, что он сделал с Диной…

Ах, как это было сделано хитро. Подло. Вероломно. Эйнштейн говорил, что бесконечны две вещи – Вселенная и глупость. Левке теперь казалось, что и у цинизма нет границ. То, что сделал Разин, было вообще за этой границей. Как сейчас модно говорить – за гранью добра и зла. Впрочем, Лев сомневался, что Разину знакомы эти понятия. А если отбросить философствования, то цинизм, вопиющий цинизм содеянного – тот просто зашкаливал.

Ведь не было же насилия. Не было его – в прямом, буквальном смысле этого слова. Дину не брали силой, не принуждали к сексу угрозами или еще чем-то таким же. Просто взрослый, циничный, лишенный каких-либо моральных принципов мужик получил опеку над четырнадцатилетней девочкой, потерявшей обоих родителей разом в результате автомобильной аварии. И за год без мыла, под видом доброго дядюшки, папиного друга, влез девочке в душу. И в постель.

Лев захлебнулся каким-то вибрирующим звуком, что родился из самого нутра, в глубине его существа – когда он попытался не то, чтобы представить – просто осознать. Как это все происходило. Выпитое из фляжки попросилось наружу столь резко, что он остановился, уперся ладонями в стену дома, возле которого оказался, наклонил голову и задышал – часто, шумно через нос.

Ей было пятнадцать. Еще ребенок. Вот же урод.

Нет, Левка понимал, прекрасно понимал и даже помнил, что в пятнадцать девочки бывает разные. И даже вспомнил свою одноклассницу Леру Мельникову, которая не пришла на выпускной, потому что рожала. А до этого – не могла пройти мимо парня в тельняшке, такой вот был у девочки бзик. Лет как раз с пятнадцати.

Но это все – не про Дину. Он же сам, сам слышал все, из первых уст. В четырнадцать она была еще ребенок. В пятнадцать – ребенок, потерявший отца и мать. И рядом – добрый, мать его, дядя, друг отца, которого она знала с детства, который стал для нее в это страшное время тем самым главным взрослым, который должен был защитить, поддержать, утешить, помочь пережить это тяжелое испытание и встать на ноги…

Поддержал. В своей невероятно подлой циничной иезуитской манере.

Растление – вот как это называется. Когда взрослый опытный человек добивается от юного, только начавшего познавать жизнь существа желаемого, используя лишь моральное давление. Четырнадцатилетняя девочка, пережившая трагедию. И «добрый дядя», который знает «как лучше». И сделавший это «как лучше», да так, что девочка – уже выросшая в девушку, отнюдь уже не ребенок, двадцать с чем-то лет – чувствует себя – себя чувствует, подумать только! – грязной, испорченной, виновной. За то, что сделала не она. За то, что сделали с ней.

Желание почувствовать под зубами кадык Разина и вырвать его вспыхнуло с новой силой. Вырвать, да.

Только кто ж Левке даст это сделать?

Он снова задышал носом – от острого чувства собственной беспомощности. Навредить Разину можно, конечно. И можно даже убить, наверное. Левка как-то отстранённо поразился, как спокойно он об этом рассуждает. Ну, убьет он Разина. Дальше что? Посадят его. Дине что делать? Сухари Левке в тюрьму носить?

Что делать девочке, которая ему так безоглядно доверилась? Какое же надо иметь мужество, чтобы рассказать такое? Чтобы сначала – жить с этим, а потом – суметь сказать?

Он развернулся и прижался к шершавой стене дома затылком.

Дина. Вот самое главное. Горло Разина от него никуда не денется.

Ему поверили, доверились, открылись. И ему надо это хрупкое и драгоценное – не сломать.

– Не тебе доверились, а мне.

– Давай хоть сейчас не будем спорить, а? Скажи лучше – идеи есть?

– Мне надо подумать.

И ему тоже.

Дома он из горла пил ледяную водку из холодильника. Полбутылки примерно. И, вкупе с выпитым ранее, алкоголь оказал-таки свое действие.

Левка упал на постель, несколько минут смотрел в расчерченный тенями потолок под шелест дождя за окном. И вырубился.

7.4

***

Голова была абсолютно пустой. Словно рассказав все, что так долго держала в себе, Дина отдала это. И ничего внутри не осталось. Ни мыслей, ни эмоций, ни-че-го. Девушка выполняла какие-то действия – села в такси, доехала до дома, открыла дверь, сделала себе чай. Но все это – абсолютно автоматически. Голова была стерильно пустой. Как колокол. Кажется, стукнешь по виску – загудит, резонируя.

Так же автоматически Дина попила чаю – не чувствуя его вкуса, только температуру. Сходила в душ, почистила зубы – ритуал, не более, снова все на автомате. Легла пустой головой на прохладную – открыт балкон, на улице шелестит дождь – подушку. Закрыла глаза. И неожиданно и быстро заснула.

Утром мысли появились. Что самое странное, они были связаны с Игорем. Дина пила кофе, вяло отламывала ломтики сыра и вспоминала многочисленные завуалированные наставления Разина. О том, что ей нужно быть внимательной и очень аккуратной в общении. Что она в силу возраста и наивности может оказаться легкой добычей для кого-то алчного, желающего прибрать к рукам «Ингер Продакшн». «Не доверяй, никому не доверяй, никому ничего не рассказывай», – так внушал ей Игорь. «Это для твоего же блага», – добавлял всегда он. Дина повернула голову, сощурилась на яркое солнце. После ночного дождя выглянуло яркое солнце. После дождя всегда выходит солнце. Или это про радугу? Кто-то умный сказал. А еще – дождь не может идти вечно. Тоже откуда-то цитата. Неужели в ее жизни дождь кончился?

Дина перестала щуриться и смотрела в окно широко раскрытыми глазами, пока от яркого солнца не они стали слезиться. И лишь потом отвернулась. Оттерла влагу с лица, отхлебнула кофе. Яркое утреннее солнце словно осветило то, о чем Дина смутно догадывалась, но боялась себе это четко формулировать. Разин думал не о ее благе. Он боялся, что станет известно о том, что он с Диной тогда сделал. Боялся огласки, уголовной ответственности, чего-то еще. Поэтому и держал ее около себя, не отпуская. Контролируя, ограничивая.

Да не удержал.

И всю неприглядную, ничем не прикрытую, все-как-было правду Дина вывалила человеку, о котором ей ничего не известно. Даже имени его не знает. Только псевдоним.

Какая-то часть мозга по-прежнему ясно осознавала, что за Лолой Лайонс стоит мужчина. Но и только. Дина признавала этот факт и тут же отодвигала его в сторону. Он не отменял того, что Лола – живая. Она существует. И вчера Дина говорила именно с ней. Дина не хотела, не могла думать о том, как принял ее исповедь тот, кто стоит за Лолой. А Лола – Лола ее приняла.

Хотя сказано было мало слов. Только рука, глядящая ее по плечу. Губы, прижимающиеся к виску. Пальцы, сжимающие ее руку, когда перехватывало горло и терялись слова. И слова снова находились, и лились, освобождая что-то внутри. А в конце лишь долгое «О-х-х-х» и чай, который Лола жадно пила прямо из носика чайника. Это выглядело так смешно. И неожиданно стало совсем не страшно.

– Ты не говори ничего, ладно? – именно в тот момент Дина поняла, что сейчас надо уйти. Ей надо помолчать. Лоле – подумать.

Лола молча кивнула. Какие же у нее глаза – большие, выразительные, мудрые. А потом обняла крепко. Дина почувствовала, как промялась накладная грудь, какие крепкие руки ее обнимают, к какому твердому телу прижимают. Но это не помешало вере в то, что Лола – настоящая. Самообман – чрезвычайно живучая вещь.

Пиликнул телефон, и Дина замерла. Хоть бы это… Тряхнула головой и разблокировала экран.

Лола: Ну что, милка-голубка, как спалось?

Дина: Как убитая. Смотри, какое солнце за окном! У тебя есть солнце за окном?

Лола: Есть. Светит прямо в глаз, зараза.

Дина рассмеялась, звонко и от души. В один глоток допила кофе.

Дина: Лола, ты прелесть.

Лола: Да, я такая. У меня новая песня в программе, в пятницу буду обкатывать. Придешь?

Дина: Приду.

Девушка отложила телефон, встала, долила остатки кофе из кофеварки в кружку. Лола хочет ее видеть. Значит – не испугалась, не отвернулась. Приняла. Поняла. Счастье – это когда тебя понимают. И это тоже – откуда-то цитата.

Дина провела пальцем по экрану. Строчкой ниже другой контакт. Лев. Тоже не молчит. Пара забавных фото, фразы про погоду, про столичные пробки. Вроде бы без большого смысла. Но с этими сообщениями, с ее такими же необременительными ответами к ней поступал кислород. Не вычеркнул. Не посчитал чокнутой. Дает им обоим шанс и время.

Дина долго смотрела на эти два контакта рядом. Два человека, появившиеся в ее жизни недавно, почти одновременно и ставшие внезапно такими нужными.

7.5

***

Она пришла с пионами – розовыми, пышными, одуряюще пахнущими. Их аромат заполнил всю грим-уборную, перебив въевшийся запах табака. Они молчали, пока Лола ставила цветы в вазу, пока приносили чай. И лишь потом, когда остались наедине, Лола раскинула руки и…

Потом они сидели на диване плечом к плечу, пили чай и обсуждали новую песню. Новую старую песню. Надо иметь недюжинную смелость, чтобы рискнуть ее петь после золотого голоса Казахстана, но Лола далеко не первая рискнула. Кавер под аккордеон имел сегодня шумный успех. Женская аудитория пела вместе с Лолой.

Не сможешь ты уйти от этого огня,

Не спрячешься, не скроешься,

Любовь тебя настигнет.

– Что мне делать, Лола? – Дина задает этот главный, мучающий ее вопрос тихо.

Лола молчит долго, лишь гладит ее руку. Вздыхает.

– Ты хочешь призвать его к ответственности? – наконец отвечает, так же тихо.

– Кого? – Дина подняла голову с плеча Лолы и непонимающе нахмурилась.

– Ну, этого ублюдка. Разина.

– При чем тут Игорь! – с несколько нервным смешком выдохнула Дина. Взялась пополнять чашки с чаем. – Я же… Ой! – прижала пальцы к губам. – Я же не рассказала тебе самого главного.

– Ты меня до инфаркта доведешь, голубка! – Лола схватилась за сердце. Жест совершенно не выглядел наигранным. – Что ты мне еще не рассказала? Давай, рассказывай срочно!

– А… Ну…Я… – Дина вдруг залилась девичьим ярким румянцем. Не краснела, когда рассказывала о том, что делал с ней Разин. А сейчас… посмотрите-ка. – Просто я кое-кого встретила…

Час от часу не легче! Кто там еще под ногами болтается?!

– И кого же? – неосознанно давешним жестом Лев отпил чаю прямо из носика. Привычка, унаследованная от отца.

– Ну… его зовут Лев.

Чаем Левка поперхнулся и облился. После приступа кашля щеки у него были примерно такие же как у Дины. Пунцовые.

– И кто он такой? – голос после кашля сипит. Это даже удобно, потому что эмоции под контроль взять никак не удается.

– Мы познакомились с ним в Сочи, – Дина увлеченно разворачивает конфету. Она засовывает ее за щеку и продолжает слегка неразборчиво. – Он совершенно удивительный.

Возвращается приступ кашля. Ну как, как же он умудрился попасть в такую ситуацию?!

– Спасатель в узких красненьких плавках? – господи, откуда в его голове берется этот бред.

– Плавки были черные! – смеется Дина. – И он не спасатель.

– А кто?

И ему рассказывают его же собственную историю. Только увиденную глазами Дины.

Наверное, об этом в глубине души мечтает каждый человек. Залезть другому в голову. Узнать, что он о тебе думает на самом деле. Ну что же – бойтесь мечтать. Мечты сбываются. Рано или поздно. Так или иначе. Но далеко не так и не тогда, как вы себе это представляли.

– Он красивый просто невероятно, – рассказывала Дина тихим голосом. – У него глаза – необыкновенные. Большие, выразительные, умные. Как у тебя! – добавляет со смешком, на секунду подняв голову с плеча Лолы. – А еще у него улыбка такая, что не улыбнуться в ответ невозможно. Руки у него очень красивые, сильные и красивые. И… – внезапно очень густо покраснев и совсем тихо: – Живот такой красивый….

Динка, ты что же, тоже на меня на пляже пялилась?!

– … и голос… голос до мурашек!

Ну хоть кому-то мой голос нравится.

– … а еще он умный, очень, работает в музее, представляешь?

Представляю, как обрадуется мама. Она так хотела, чтобы я поступил на искусствоведческий. Вот, мама, видишь, меня хвалят. Твоими стараниями, мама. И то, что я вру, это тоже от тебя, мам?

– … и он потрясающе двигается – плавает, танцует, не то, что я, неуклюжая! Просто глаз не оторвать!

Да-а-а, на такой поток комплиментов мы и не рассчитывали. А всего-то лишь – вырос у моря да потусовался в ансамбле песни и пляски Черноморского флота. И такой эффект произвел…

7.6

– Ты меня слушаешь?! – Дина снова подняла голову с его плеча, села ровно.

– Внимательнейшим образом, голубка, – несмотря на то, что рассказ Дины о нем самом, любимом, Левку потряс, виду не подать удалось. – Такой прекрасный принц, что даже не верится. Он точно настоящий? Ты его хоть разок ущипнула?

– Я с ним целовалась!

– И как? Умеет?

– Еще как! – и снова румянец. Как же он Дине идет. Но она прячет заалевшие щеки, утыкаясь лицом в ладони. И, оттуда, глухо: – И теперь я не знаю, что мне с ним делать?

– А зачем с ним что-то делать? – осторожно. С четким ощущением, что ступает на крайне хрупкий лед. А еще – что совершает нечто необратимое. То, что потом никак нельзя уже будет изменить. Но отступать не намерен.

Дина медленно отнимает от лица руки. Вздыхает. И вдруг его же жестом отпивает чаю из носика чайника. Кивает сама себе.

– А так вкуснее, – а потом, без паузы и перехода: – Он мужчина. Он хочет от меня определённых вещей. Ты понимаешь, о чем я?

Левка медленно кивает. И чувствует, как медленно скатывается по спине капля пота. А потом еще одна. И еще.

– А я… – Дина сглатывает, еще раз прикладывается к чайнику. – Я боюсь, что будет так же… так же как… с Игорем. Так же мерзко, гадко, противно! И больно. Хотя я понимаю, что это не так. Не должно быть так! Но… понимаешь, мы пробовали и… И каждый раз в определённый момент меня накрывает. – Дина шмыгнула носом. – Накрывает – и все тут! Мне начинает казаться, что это Игорь рядом, и что он сейчас будет делать со мной все эти гадкие вещи, которые мне противны, но которые я позволяла со мной делать! Потому что он… потому что я… – Дина начала задыхаться, захлебываться словами.

– Так! – Левка встал. Взял в руки чайник, покачал в руке – еще что-то осталось. – Пей. А я покурю, с твоего позволения.

Прошел к гримировальному столику, присел на край, треснуло платье по шву. Хрен с ним! Щелкнул зажигалкой, затянулся.

– Итак, во-первых, – Дина с дивана смотрела на него огромными удивленными глазами. Чайник из рук она так и не выпускала. – Во-первых, не смей себя ни в чем обвинять. Твоей вины в случившемся нет ни капли. И никогда ни под кого не подстраивайся. Особенно под мужиков. Поняла меня?

– Лола, я…

– Ты. Меня. Поняла? – с нажимом, по слогам, почти уже агрессивно.

– Да, – кивает она после паузы. Отпивает из носика. Не чайник, а трубка мира какая-то. – А во-вторых?

– А во-вторых… – черт, когда успела сигарета превратиться в пепел? Прикуривает новую. – Во-вторых, про принца твоего сочинского. Если он и в самом деле так хорош… если ты ему и в самом деле дорога… – закашлялся, поперхнувшись табачным дымом. Замахал руками на попытку Дины встать. Не надо тебе сейчас подходить ко мне, голубка. Отпил воды из бутылки со столика, подышал.

– То что? – тихо, но напряженно поторопила его Дина.

Он ткнул сигарету в пепельницу, достал новую, начла разминать. Отбросил.

– То он не причинит тебе вреда, – получилось резко, но и черт с этим. – А ты… ты должна ему поверить.

– Поверить? – повторила за ним Дина.

– Поверить, – кивнул. – Если и он тебе дорог – ты должна ему поверить.

– А если…

– А если он поведет себя как мудак – я лично оторву ему ноги!

– Эй, ты что творишь?!

– Неправильно излагаю?

– Да нет… В принципе, все верно.

Она не рассмеялась. Не сводила с него напряженного взгляда.

– Думаешь, это… возможно?

– Если ты хочешь оставить все это дерьмо позади, это НЕОБХОДИМО. Страх убивает.

Она выглядела такой потерянной и маленькой, с этим дурацким чайником в руках, что ему остро захотелось обнять, по-настоящему. Хоть как-то помочь, утешить. И этим все сломать нахер, ага. Резко крутанул колесо зажигалки, обжег палец. Отпустило вроде.

– Я попробую, – она кивнула, слегка растерянно. Запрокинула голову и выпила остатки из чайника. – Я буду очень стараться.

7.7

***

Дина ходила кругами вокруг телефона. Может быть, ей самой ему написать? Или позвонить? Уверенность, что не все безнадежно, подаренная разговором с Лолой, стремительно таяла. А тоска по Льву, наоборот, набирала обороты. И Дина никак не могла решиться.

Словно снизойдя к ее душевным метаниям, телефон пиликнул. Дина рухнула на стул, медленно протянула руку, разблокировала экран.

Лев.

Она встала, налила воды, выпила залпом. И только потом почти недрогнувшей рукой взяла телефон и прочла сообщение.

Лев: Все, я уработался в хлам, совсем одичал и нуждаюсь в дружеской психологической помощи.

Дина медленно выдохнула. Но сердце колотилось как сумасшедшее.

Доверься ему. Когда она кому-то доверялась? Доверие кончилось тогда, в четырнадцать. И как же страшно теперь…

Дина: Я готова. Что входит в твое понятие психологической помощи?

Лев: Я не знаю. Есть предложения? Я согласен на кусок торта и чашку кофе в твоей компании в кафе где-нибудь на Чистых прудах.

Дина: Почему на Чистых?

Лев: А какое твое любимое место в Москве?

Дина: Давай на Чистых. Во сколько?

***

Они пили кофе и тайком любовались друг на друга.

– У тебя есть машина? – это было не по правилам, но Дина пришла первой и видела, как Лев подходил к ней, ждущей его на условленном месте. И надо же с чего-то начинать разговор. – То есть, я не… – смутилась, уткнулась в чашку с капучино.

– Есть, но я ею редко пользуюсь. На метро обычно удобнее, – он медленно разламывает черничный чизкейк.

– Слова истинного москвича, – немного принужденно рассмеялась Дина. – Ой, извини, я несу чушь, наверное. Я же не знаю. Ты коренной москвич? Хотя, нет, не отвечай, теперь я точно несу чушь!

– Все нормально, – ощущение хрупкого льда не оставляет. К нему еще добавляется привкус собственной лжи. – Да, коренной. Потомственный практически. Как и искусствовед.

– Правда? – ее тон становится наконец-то живым, естественным.

– Да, у меня мама искусствовед.

– А папа?

Где кончается ложь, где начинается правда? Или наоборот. Где граница?

– А папа – волейбольный тренер.

Дина смеется – звонко и искренне.

– Вот это сочетание! Как же ты избежал волейбола?

– У нас все поровну между родителями, – он тоже ответно улыбается. – Волейбол достался брату. Когда он в четырнадцать лет вымахал до ста девяноста, его участь была решена. А я ростом не вышел.

– Ого! – Дина вся сочится любопытством. – Значит, твой брат – волейболист?

– Ага.

– Успешный?

– Двукратный.

– Двукратный? – Дина непонимающе хмурится на его слова.

– Двукратный олимпийски чемпион. У него еще есть другие чемпионские регалии, какие-то кубки, но по утверждению Степки, это все тлен на фоне олимпийских медалей.

Дина несколько секунд переваривает полученную информацию, потом ахает.

– Твой брат – олимпийский чемпион?!

– Да, – гордость в голосе сейчас, наверное, совсем не уместна, но не гордиться братом не получается. – Капитан нашей сборной.

– Покажи! – требовательно.

Спустя минуту Дина разглядывает фото Степана Кузьменко в Левкином телефоне, шумно восхищается, потом хватается за свой телефон.

– Ух ты, про него даже статья в Википедии есть! – Дина с увлеченным видом водит пальцем по экрану. – Кубок Европы, чемпион мира…. Ой, тут даже написано, что женат и двое детей!

– Все верно, – Левка с довольным видом принимается за чизкейк. Увлеченная Дина – это очень приятное зрелище.

– Погоди, это тот брат, у которого жена – норвежка со звучным именем?

– Он у меня один.

– Какая они, наверное, красивая пара, – мечтательно произносит Дина. – Если она такая норвежка – ну, знаешь, как их обычно представляют – белые волосы, белая кожа, светлые глаза.

– Она именно такая, – улыбается Левка. – Только глаза у нее яркие. Вот, – снова протягивает телефон.

– Ох, какие они красивые! – Дина еще более шумно восхищается, увеличивает, разглядывает фото. – А дети на кого похожи? Тоже поровну?

– Нет! – Левка смеется совсем громко. Ему так тепло, будто они все и правда рядом – родные, близкие, самые лучшие. – Оба парня – копия Степки.

– Несправедливо! – ответно смеется Дина. Она явно под впечатлением.

– Мама и бабушка мечтают о внучке и правнучке. Но, по-моему, на Степку надежды нет, он только парней умеет делать. Отцу для волейбольной секции.

– Какой же ты счастливый! – Дина произносит это весело. С улыбкой. Но конец фразы получается неожиданно горьким.

Лев неосознанно протягивает руку и касается ее руки. И так же неосознанно зажмуривается, когда их пальцы переплетаются.

Кажется, они сидят так долго. А потом она вдруг спрашивает тихо:

– Ты проводишь меня домой?