Текст книги "Львица по имени Лола (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Она встала, слегка качнулась. Резко повесила на плечо сумочку, другой рукой забрала со стола файл с документами. И с прямой спиной вышла из кафе.

Ну что же, все прошло как по маслу. Пару недель надо дать девочке на пострадать. А там снова брать под крыло.

10.6

***

Она шла. Не понимала, где, не понимала – как. Вокруг двигались люди, сигналили машины, играли уличные музыканты. Дина всего этого не видела, не слышала, не замечала. Перед глазами разворачивалось свое кино.

Вам тоже кажется, что мы раньше встречались?

Конечно! Конечно, ты с ним встречалась. И не раз. Как можно было быть такой слепой! И он приехал туда специально за тобой. Он знал, где тебя искать, знал, что Игоря нет рядом.

А ты просто облегчила ему задачу, подойдя сама. Что ты там думала про встречи в предыдущих жизнях? Это просто банальный идиотизм.

Я готов ждать. Ты мне очень нравишься, Дина.

Очевидно, что так. Можно даже попробовать назвать точную сумму – насколько сильно ты ему нравишься.

Мне кажется, ты вчера как-то прочитал мои мысли. И сделал все так правильно

Ну разумеется, он все знал. Ты же сама ему об этом рассказала! Все, во всех подробностях. Нужно быть полным глупцом, чтобы не воспользоваться этой информацией, а он не глупец. Умен, очень умен.

Хочу, чтобы ты подумала, кем его можно заменить. Кому бы ты могла доверить дело твоего отца. Обещаешь?

Конечно, есть, прости, что не сообразила сразу, дорогой! Ты сам займешь это место или пригласишь своего шефа?

В горле родился какой-то булькающий звук, Дина закашлялась. Остановилась, оперлась рукой о стену дома, продышалась.

Медленно подняла голову и оглянулась. Где она? Сколько шла и куда? Все незнакомое. Весь мир словно стал чужим. И, одновременно, похожим на то, старое.

Как чувствует себя птица, которой отворили клетку, дали взмахнуть крыльями, чтобы проверить их силу, сказали: «Лети!». А потом натянули поводок.

Она не хотела туда, не могла обратно в клетку. Куда угодно, рвануться, натянуть в линию поводок и задохнуться на первой секунде полета, но не туда, обратно, в душную пелену. Дина достала телефон, едва не обронила. Так, инстаграм. У Лолы сегодня выступление.

Понимаешь, есть вещи, которые можно делать, только когда в музее нет посетителей.

Идиотка, какая же она идиотка, если верила в подобную чушь.

Рука сама собой привычно залезла в мессенджер. Новых сообщений нет. Зато есть старые. Дина с маниакальной скрупулёзностью сверяет минуты, секунды. Когда он ехал к ней той ночью, Лола убеждала Дину, что все будет хорошо и предлагала выпить вина.

Господи, сколько в тебе лжи, Лев? Как она помещается в твоем ладном и компактном теле? Как вообще в одном человеке может быть столько лжи? Она же должна отравить, все выжечь внутри, нельзя жить и все время лгать. Или ты не человек вовсе?

Дина прерывисто вздохнула, стиснула зубы. Никуда сейчас ей нельзя уйти, нигде ей нет места. Только в одно место ей сейчас открыт путь.

Пойти и посмотреть в глаза. Что-то она должна понять. Или что-то должно умереть окончательно, то, что еще там, где-то внутри тоскливо и агонически бьется.

Ты скажешь мне правду, Лев. Ты скажешь мне правду, Лола. Хотя бы раз в жизни – но вы скажете мне правду. Оба.

Глава 11. И слезы льются из глаз, и понимаю сама – так не бывает

– Лола, к тебе дама с визитом.

– На хер.

– Ну попробуй.

Левка крутанулся на табурете к двери и неверяще уставился на стоящего в дверях и ухмыляющегося Гаврю. А тот уже сторонился, пропуская гостью.

И как в замедленной съемке Левка увидел, как в гримерку входит Дина.

Где она не была уже несколько недель.

Узкие черные джинсы. Черная рубашка. Волосы, обычно распущенные, стянуты в хвост. Лицо без обрамления волос кажется каким-то голым, беззащитным. И цветы.

Белые хрупкие лилии.

Он начал медленно вставать. Дверь с негромким щелчком закрылась. Он смотрел, как к нему медленно подходит Дина. И молчал, придавленный ощущением так же медленно и неотвратимо подступающей беды.

Дина не виделась с Лолой с того самого дня, когда все случилось. И вот теперь… теперь…

Все происходило медленно. Дина медленно подняла руку. И стянула с его головы парик.

– Ну, здравствуй, Левушка.

Стены медленно поплыли у него перед глазами. То, от чего он так легкомысленно и беспечно отмахивался, случилось. Неизбежное произошло.

Он не мог ничего сказать. Молчал, словно парализованный с головы до пят каким-то мощным токсином. Дина смотрела на него, наклонив голову. Разглядывала.

– Скажи, как это было? Быть со мной? – говорит она тихо. – Смешно? Противно? Или все неважно, когда на кону большие деньги?

Лев мгновенно понимает, о чем она. Пока он стоял, парализованный, мозг, оказывается, работал. И сейчас выдал результат. Сдал Лолу Разин. И он же выдал чудовищную интерпретацию этой и так с большим трудом поддающейся логическому объяснению истории.

Тебя столкнули в выгребную яму, милок-голубок. Попробуй, выберись.

– Дина, послушай… – нет голоса, совершенно нет. Прокашлялся. – Я понимаю, что бессовестным образом опоздал с объяснениями. Но поверь мне, у меня они есть. Все совсем не так, как тебе рассказали.

– Ты мне лгал.

– Да, но…

– Ты мне лгал с самой первой минуты нашей встречи, с самого первого слова! – а вот у Дины голос есть, и он набирает гневную громкость. – Ты не сказал ни слова правды!

– Дина…

– Ты очень талантливый актер, Лев Кузьменко… – громкость уходит, а приходит горечь. – Какой ты создал великолепный образ. Даже два образа. Яркая певица Лола и прекрасный принц Лев. А какой ты настоящий? Я же не знаю, кто ты такой…

– Пожалуйста, послушай меня. Я не лгал тебе в главном. Я…

– Ты читал «Театр» Моэма?

Да откуда они все на его голову – то Пруст, то Шекспир, то Моэм?!

– Нет.

– Там был такой герой, – Дина говорит так, словно читает ему лекцию по литературе. – Сын главной героини. А она актриса, великая британская актриса. И сын ее спрашивает – дословно не помню, но за смысл ручаюсь: «Мама, когда в комнате нет никого, перед кем можно было играть какую-то роль, кого ты видишь в зеркале? Там вообще есть кто-то? Ты отражаешься в зеркала одна или видишь там пустоту? Ты существуешь, если рядом нет тех, для кого можно играть роль?». Когда я читала, мне эти слова казались ужасно претенциозными, надуманными, – Дина криво усмехнулась. – А теперь я хочу спросить тебя: «Кто отражается в зеркале, когда ты один?». Когда нет публики, перед которой надо играть Лолу. Когда рядом нет маленькой дурочки, перед которой надо изобразить влюбленного. Кто отражается в зеркале, когда сняты все маски? Какой ты без всего? Мне кажется, я не знаю этого человека. Если это вообще человек, конечно…

– Дина! – он не выдержал финала этой горестной исповеди, шагнул к ней. А она отступила. Глаза у нее сейчас абсолютно черные на бледном лице.

Под ноги ему полетели белые лилии.

– Будь ты проклят, Лев Кузьменко!

Дверь закрылась так же с тихим щелчком.

11.2

***

– Левко, ты куда пропал? Второе отделение уже должно начаться!

– Правда? – Лев разогнулся. Поправил слегка помятые от падения лилии, которые теперь стояли в вазе. – Уже иду.

– Ты чего-то странный какой-то, Левко, – Гавря обеспокоенно смотрел на него. – Ты себя нормально чувствуешь? Ел сегодня?

– Гаврик, ты мне не мама.

– Я тебе папа, – неожиданно серьезно ответил Гаврилов. – Ты на себя в зеркало посмотри.

Посмотрел. Поправил диадему, от которой по-прежнему болит голова. Мизинцем подтер чуть смазавшуюся помаду. Макияж глаз безупречен, глаза сухи.

Поправил корсет, взял со столика веер, подошел к двери.

– Я в порядке, пропусти.

Если тебе так тошно, что хочется умереть – пойди и умри на сцене, чтобы публика была довольна. Первая заповедь артиста. А слез клоуна никто не увидит.

– Меньше пафоса, малыш.

– Это не пафос, это жизнь, неужели ты не поняла?

– Давно поняла. Держись. Справимся. Должны.

***

Дина поняла, что не умеет страдать. Так, как показано в фильмах – с тоскливыми взглядами, заламыванием рук, слезами, даже истериками. Наоборот, ее охватила дикая, неуемная жажда деятельности.

Ночь, конечно, Дина провела в бессоннице. Стирала простыни, наволочки, полотенца, мыла полы, посуду. Убирала, уничтожала все следы. Выкинула все нательное белье, которого касались его руки и…

Так, об этом даже не сметь думать. У нас по плану дезинфекция квартиры. Телефон уже санирован, все удалено.

За ночь она так и не сомкнула глаз. С утра поехала в офис, села в отцово кресло. Дина знала, что оно то самое – Игорь говорил, что ничего не менял в кабинете главы «Ингер Продакшн». Сидела долго, ждала, что снизойдёт. Хоть что-то снизойдёт.

Снизошел к ней только финансовый директор, у которого самые неотложные вопросы. Потом еще подошел начальник правового сектора. Серьёзные люди. Наверное, это люди Игоря. Или нет? Финансовый директор, кажется, работает давно, может быть, еще со времен отца. Дина это все обязательно выяснит. А пока – вопросы с подписью, банками и прочим. Оби директора – и финансовый, и юридический – тщательно скрывают свое удивление, но оно все равно чувствуется.

Дина беседует с ними около двух часов. Задает дурацкие вопросы, при ответах на которые два серьёзных человека все же не могут скрыть своего удивления. Да, дяденьки, я ни черта не понимаю в этом деле. Но лучше я угроблю к черту дело своего отца, чем позволю чужим людям подойти к нему. На заданный в лоб вопрос о финансовом положении компании ей ответили осторожно. Баланс пока положительный, но прибыль по сравнению с прошлым годом упала. И если не появятся новые крупные перспективные проекты, то на следующий финансовый год стоит ждать убытков. А Игорь ей говорил, что дела идут хорошо. Что все непросто, но двигается. А тут – убытки в перспективе. Как бы Дина ни была мало осведомлена в финансовых вопросах, значение слова «убытки» было ей предельно ясно. Ладно, до конца года у нее еще есть время во всем разобраться.

Чудно все же. Раньше ее основной проблемой было сдать сессию. И вот теперь – теперь она думает над тем, что такое убытки.

После обеда Дина покидает офис. Уходя, чувствует взгляды, направленные на нее. Исподтишка, из-за угла, в спину. Ей хочется втянуть голову в плечи. Ей хочется спрятаться. Ей хочется позвонить Игорю и поехать с ним к нотариусу. Но она заставляет себя поднимать подбородок и идти. Улыбаться резиновыми губами и здороваться с незнакомыми людьми. Хватит. Ее жизнь в раковине, без знания людей, в искусственном мирке довела ее до…

… предательства. До такой боли, что темнеет в глазах. Она на мгновение зажмуривается. А потом продолжает идти. Высоко подняв голову и здороваясь с незнакомыми людьми.

Она придет сюда завтра.

Но сегодня – сегодня ей надо кое-что сделать. Важное, насущное, необходимое.

11.3

***

Дина купила билет на основную экспозицию. На выставку коллекции «Каподимонте» по-прежнему очередь. И Дина не будет туда возвращаться, это слишком больно.

– Скажите, пожалуйста, – она выбрала самую авторитетную на вид сотрудницу из числа тех, что наблюдают за посетителями в залах. – А у вас работает Лев Аркадьевич Кузьменко?

– Кузьменко? – нахмурила дама тонкие нарисованные брови-ниточки. – Нет, не припомню.

Дама уже собиралась отвернуться, но Дина предприняла еще одну попытку

– Точно? Мы с ним договаривались о том, что я буду писать статью о вашем музее, но потеряла его телефон, представляете?

Ее невинная ложь удалась. Дама снова принялась хмурить лоб. А потом окликнула другую.

– Нина Ильинична, ты не помнишь, у нас Кузьменко работает?

Вторая сотрудница подошла к ним, качая на ходу головой.

– Нет, не помню такой фамилии.

– А вот девушка говорит, что работает, что статью с ним договаривалась писать, – указала первая дама на Дину. Девушку какое-то время изучали, хмуря такие же тонкие брови-ниточки

– А, погодите-ка! – после раздумий и разглядываний победно вскинула палец Нина Ильинична. – Лариса ж Константиновна наша – по первому мужу Кузьменко! Про нее, что ли, речь?

– Про нее, – с внезапным озарением и твердо ответила Дина. – Это я имена перепутала. Можно ее пригласить?

После недолгих совещаний Ларису Константинову согласились пригласить.

Дина невидящим взглядом смотрела в угол какого-то эпического полотна на древнегреческий, а может, и библейский сюжет – поди разбери по этой толпе в простынях, кто они. И тут ее сзади окликнули.

– Вы меня спрашивали?

Дина резко обернулась. Но потемнело у нее в глазах не от этого.

В первую минуту ей показалось, что это мама подходит к ней.

Нет, потом, когда она жадно вглядывалась в лицо женщины напротив, Дина понимала, что совсем ничего общего. Другой овал лица, другой разрез глаз, другие формы носа и губ, даже цвет волос – все иное. Но все же что-то… в посадке головы, в развороте плеч…

– Девушка, – настойчиво повторила женщина свой вопрос, – это вы меня спрашивали?

… и в интонации, в тембре голоса…

Дина выдохнула в попытке успокоиться.

– Скажите, Лев Аркадьевич Кузьменко – ваш сын?

Лицо женщины напортив сразу как-то… подобралось, стало строже, глаза – настороженными и встревоженными одновременно.

– Да, это мой сын, – голос ее звучал теперь совсем другими интонациями – сухо и обезличено. – А в чем дело?

Дина не знала, что ответить. Неожиданно кое-что оказалось правдой. Мама-искусствовед. Мама со светлыми и мудрыми глазами, в которых так тщательно прячется тревога за сына. И брат – олимпийский чемпиона тоже, наверное, настоящий. Это легко выяснить, спросив Ларису Константиновну прямо сейчас. Но сказала Дина неожиданно совершенно иное.

– Спасибо вам за экскурсию по «Каподимонте».

И тут настороженность ушла, и лицо озарила прекрасная ясная улыбка.

– Так, значит, это вы – та самая особенная девушка, ради которой Лев упросил меня нарушить должностные инструкции.

Внутри стало невыносимо больно. Где-то в желудке. Где со вчерашнего дня ничего не было.

– Наверное, – едва слышно ответила Дина. Отвернулось. Эпическое полотно с массовкой в простынях стало расплываться перед глазами.

– Милая моя, вы совсем побледнели, – Дина почувствовала, как ее руки коснулись женские пальцы. – Пойдёмте-ка, я вас кофе угощу. С печеньем. Расскажите мне о своих впечатлениях. Меня зовут Лариса Константиновна.

Дина обернулась. Вдруг, сейчас, совершенно не вовремя, в музее, на глазах у его матери, Дине захотелось, наконец, разрыдаться. Повиснуть на шее у этой женщины, так чем-то неуловимо напоминающей Дине мать, и разрыдаться. Нарушив тем самым все возможные правила поведения в музее.

– Извините, я… мне… – Дина резко освободила свой локоть и, зажав рот рукой, выбежала из зала, а потом прочь из музея.

Но до дома доехать так и не смогла. Слезы настигли ее на уединенной, спрятанной в кустах густой сирени скамейке у задней стены музея. Домой Дина приехала с опухшим лицом. Говорят, после того, как поплачешь, становится легче. Врут. Только лицо опухает.

11.4

***

– Ну, здравствуй, Лев Аркадьевич.

– Что я натворил, что сразу – Аркадьевич?

– Тебе виднее.

– Я чист и невинен как агнец.

Мать лишь хмыкнула. Помолчала.

– Турочка с мальчиками у меня.

– Здорово.

– Когда приедешь повидаться?

Ему так все равно. Так равнодушно. Так плохо. Так больно. Что…

– Через час.

– Ставлю пирог в духовку.

***

Через порог дома матери Лев шагнул с некоторой опаской. Однако там было тихо.

– Где команчи? – опасливо спросил Левка.

– Викеша пошел с ними гулять, – Лариса Константиновна взяла из его рук ветровку и убрала ее в шкаф. Лев от всей души пожелал Викентию Мирославовичу удачи.

Из-за угла коридора показалась Тура. Они какое-то время стояли и просто смотрели друг на друга – беловолосая синеглазая женщина и черноглазый темноволосый парень. Потом шагнули навстречу и обнялись. И долго стояли молча. Даже Лариса Константиновна оставила их наедине, удалившись на кухню.

Левка давно уже не удивлялся тому, как не только не распадаются, а даже, наоборот, крепнут в разлуке, при долгих расставаниях семейные узы. Держат, не отпускают, даже если видишь родного человека раз в год. Но что это же правило работает для человека, не родного тебе по крови – это все еще удивляло.

Наверное, здесь было иное родство. Но оно, несомненно, было. Эта девушка несколько лет назад вошла в их семью и встала туда, где, кажется, ей было уже приготовлено место. Левке стала сестрой, матери – дочерью, Василисе – внучкой. Совсем на них всех внешне не похожая, но абсолютно по душе родная.

Наконец, они разомкнули руки. Ту внимательно вглядывалась в его лицо. Никогда ни у кого в своей жизни Левка не видел больше глаз такого цвета. Светло-синий, электрический, рентгеновский. Прохладные женские пальцы прошлись по лицу.

– Ты похудел, – пальцы скользнули по скуле. – Осунулся, – взъерошили волосы. – Ты много работаешь и мало спишь. И плохо питаешься.

– Он отвратительно питается! – отозвалась с кухни Лариса Константиновна. – Идите пить чай и есть пирог!

Но до пирога дело не дошло. Едва Левка успел пригубить горячий ароматный жасминовый чай, как начался допрос.

– Итак?

– Итак? – Лев повторил вопрос матери. Он решительно не понимал, за что ему предстоит отвечать.

Лариса Константинова некоторое время молча смотрела на него. Тура переводила взгляд со свекрови на деверя.

– Итак, – выдохнула, словно подводя какой-то итог своим мыслям, мать, – не далее как вчера ко мне на работу приходила очаровательная девушка. Хрупкая стройная брюнетка с глазами трепетной лани. Не назвалась. Но спрашивала тебя. Потом поблагодарила за экскурсию по экспозиции «Каподимонте». А когда я ее пригласила на кофе, в слезах убежала. Ничего не хочешь мне объяснить?

Все, что тогда было смертельно ранено, он завязал в попытке хоть как-то собрать себя, замедлить, отсрочить. У него как назло два дня – без продыху работа. И ее надо делать. А теперь мать потянула за край – и все размоталось, развалилось, и снова потекла кровь и стало… дико больно.

Дина.

Дина…

Дина приходила. Проверяла. Вся его ложь выползает из всех углов и топит его.

Будь ты проклят, Лев Кузьменко.

Какой ты настоящий без масок?

Человек ли ты?

Лев отвернулся, с его губ сорвалось едва слышное шипение, которое он попытался приглушить ладонью. Мать и Ту смотрели на него одинаково встревоженно.

– Левушка… – Лариса Константиновна коснулась его руки. – Что случилось? Вы поссорились с этой очаровательной девушкой? Ничего, это бывает, это…

Это край. В своем вранье он достиг края. Еще шаг, еще хоть одно слово неправды – и он полетит вниз без шансов когда-либо выбраться. И лавина лжи погребет его под собой необратимо.

Лев достал из кармана телефон и под все более встревоженными взглядами принялся в нем рыться. Нашел и включил запись. Положил телефон перед матерью и Ту.

– Вот. Смотрите.

А сам принялся за пирог. К чёрту сшитые по точным мерам концертные платья. Сладкого хочется просто смертельно.

11.5

В небольшой светлой кухне раздался голос. Левка ткнул в запись, не особо глядя, а теперь поморщился. Но продолжил есть абрикосовый пирог под «Summer time». Так прошла минута или две.

– Левушка… – мать остановила запись. Голос ее звучал нерешительно. – Это все, конечно, очаровательно, и девушка прекрасно поет, и данные сценические у нее замечательные… но это же не та девушка, которая приходила ко мне. К чему ты нам это показал?

Лев вздохнул. Он был уверен, что будет понятно и так. Словами объяснять все он просто не мог.

– Погодите-ка… – Тура взяла телефон, снова включила запись, поднесла телефон совсем близко к лицу. – Левка, это ТЫ?!

Лариса Константиновна выпустила из рук только что поднесенную к губам чашку.

Потом они дружно спасали от воды телефон, вытирали стол и пол. Точнее, это делал Лев. А обе женщины, как только им вернули спешно протертый полотенцем телефон, вцепились в него мертвой хваткой. И на кухне зазвучали одна за одной песни из репертуара Эдит Пиаф, Марлен Дитрих, Эллы Фитцджеральд, Людмилы Гурченко и бог весть кого еще. А Левка молча уминал уже третий кусок пирога.

– Вот, давно бы так…

– В платье не влезем.

– Новое сошьем. А то и вовсе, давай брючный костюм пошьем. Как у Марлен Дитрих. Мне должно быть хорошо в мужском.

– Да что ты говоришь…

– Левушка… – мама промокает полотенцем невесть откуда взявшие слезы. – Как же это талантливо… Почему ты скрывал?!

– Потому что… – медленно отвечает за него Ту. – Потому что он считал, что мы будем его осуждать. Да, Левка?

– Ну… – Лев, ни на кого не глядя, неловко подбирает пальцем крошки с тарелки, не думая, отправляет их в рот. Облизывает пальцы, а потом осекается. – Да.

– Как?! – вскакивает Лариса Константиновна. – Как этого можно стесняться?! Это же красиво, стильно. Талантливо!

– Мам, если ты не заметила, я там изображаю женщину.

– И что?! – Лариса Константиновна тянется к пачке сигарет, лежащей на подоконнике. – Турочка, я покурю, пока мальчиков нет, хорошо?

– Да, конечно, – кивает Ту.

– И я тоже покурю, – Лев встает с места.

Мать замирает с незажжённой сигаретой.

– Ты куришь?!

– Более того, я еще и выпиваю иногда, – Левка с каким-то идиотским мальчишеским удовольствием прикуривает – впервые в жизни на глазах у матери. – И еще… В общем, я давно не мальчик, мам.

– Вижу… – Лариса Константинова растеряно смотрит на огонек протянутой к ней зажигалки. Потом решительно тоже прикуривает. – Вот уж не думала, что буду курить вместе с сыном… Надеюсь, хоть ты не куришь, Турочка?

– У меня муж спортсмен, мне нельзя, – усмехается Ту. И от ее улыбки общая неловкость и напряжение – становится меньше.

– Так вот что я тебе скажу, мальчик мой… – после пары затяжек продолжает свою мысль Лариса Константиновна. – Традиции, при которой мужчина играет роль женщины – много-много лет. У Шекспира в театре «Глобус» женские роли играли мужчины.

– Это было черт знает сколько лет назад… – решился возразить Лев.

– А про театр Кабуки ты слышал?

– Нет.

– Все-таки давно пора взяться за твое образование! – решительно разгоняет Лариса Константиновна табачный дым в сторону от Ту. – Это японский театр. Там эти традиции до сих пор сохраняются. В театре все роли играют только мужчины. Более того, там эта профессия передается от отца сыну, там целые династии. Я была на их гастролях в Москве, это совершенно потрясающее, завораживающее зрелище! Никакой пошлости, дивная эстетика и пластика.

– Мам, но это же… – Левка кивнул на свой телефон. – Ни разу и далеко не Кабуки.

– Какая разница, как назвать! Главное, что это – талантливо и красиво. И этого совершенно, категорически нельзя стыдиться!

Лев перевел взгляд на Ту. Она спокойно кивнула. И Левка медленно опустился на стул. Словно во сне почувствовал, как подошла и обняла за плечи мать. Как по спине прошлись пальцы Ту. Вздохнул – и обнял обеих разом.

Какое это счастье – когда тебя понимают, принимают и обнимают любимые женщины. И какая жгучая острая боль – что не все.

11.6

***

Левка сидел и смотрел на свои руки на руле. Уже все рассмотрел – заусенец у ногтя мизинца правой руки и торчащую нитку в оплетке руля. А решиться все никак не мог. Снимать одежду в машине ему не впервой, а вот все остальное, что задумал – внове.

Уже стемнело, но еще тепло. Пора. Сколько можно сидеть. Лучше не станет.

Машину он припарковал у подъезда, до двери – шагов десять от силы. Их Лев покрыл почти бегом. Ключ от домофона у него есть, на третий этаж тоже бегом. Главное, чтобы никого не встретить. И так же быстро, не давая себе времени на раздумья, нажал на кнопку дверного звонка.

Открывшая ему дверь Дина поначалу просто смотрела на него, раскрыв рот и абсолютно ошалевшим взглядом. А потом схватила за руку и быстро втащила в квартиру.

– Идиот! – прошипела она. – Хочешь опозорить меня перед соседями?!

– Нет, – серьезно ответил Лев. – Ты сказала мне, что не знаешь, какой я без масок. Вот, – протянул ей огромный букет алых роз. – Вот он я безо всяких масок и вообще – совершенно без всего.

Кроме букета роз на Леве был лишь кеды. Вся остальная одежда осталась на заднем сиденье его машины. Он пошел ва-банк.

Состояние сильнейшего изумления не оставляло Дину. Она даже букет взяла, словно не сознавая, что делает. Лишь молча смотрела и, наверное, пыталась уложить в голове явление Льва Аркадьевича Кузьменко на пороге ее квартиры в костюме Адама. И говорить пришлось Левке. Он за этим и пришел, собственно.

– Ты выслушаешь меня?

После паузы Дина кивнула. А потом словно отмерла.

– Погоди!

Спустя несколько минут Лев сидел на Дининой кухне, облаченный в желтый махровый халат. Тот самый халат, пояс от которого сыграл такую важную роль в его жизни. Халат этот – Динин, и едва налез на Левкины плечи. Там даже что-то треснуло, когда Лев его надевал. Ну да черт с ним, тут жизнь по всем швам трещит, не до халата.

Дина поставила на стол кофейник, две чашки, села напротив. Лев смерил взглядом кофейник.

– Рассказ будет долгий.

– Ничего, я сварю еще.