Текст книги "Его выбор (СИ)"

Автор книги: Дарья Стааль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

Так наступили для Палестины золотые дни ислама, когда халифатом правила из Дамаска династия Омейядов, покровителей искусства. Поскольку в Мекке сидел их противник ибн эль-Зубейр, Омейяды заменили хадж – паломничество в Мекку – паломничеством в Иерусалим. Ведь и первая кибла, направление молитвы, была устремлена к Иерусалиму, а не к Мекке самим Мухаммадом.

Мекка и Иерусалим схожи и потому, что местные святыни этих городов стали со временем универсальными. В Мекке до Мухаммада хиджазцы поклонялись двум святыням – источнику Замзам (его открыл архангел Гавриил, чтобы спасти Агарь и Исмаила) и Черному камню Каабы, Эль-Хаджар эль-Асвад. Этот меккский культ существовал по крайней мере за 500 лет до побега Пророка в Медину.

Сходство Иерусалима и Мекки имеет под собой и более глубокое основание. Иерусалим относится не к Леванту и Средиземноморью, но к той стране, что тянется от Мекки с Мединой до Аммана и Наблуса. К востоку от Иерусалима лежит пустыня, и она накладывает свое клеймо на жизнь города. Иерусалим – сестра Мекки, не Яффы. Каждый раз я удивляюсь, что можно ездить из Иерусалима в Тель-Авив, к Средиземному морю, без паспорта. Дело не в политике – в ветрах, в горах, в море. Поэтому Иерусалим соперничал с Меккой, не с Яффой.

Самаряне и иудеи – две основные нехристианские группы Палестины – приняли ислам еще быстрее, чем христиане. Ислам как компромисс между иудаизмом и христианством удовлетворял практически всем теологическим требованиям иудеев, от строгого единобожия до почитания Авраама и Давида. Ислам сохранил даже обрезание, которое отверг еще св. апостол Павел. Он отклонил шелуху талмудических заповедей и отверг дихотомию «иудеи – гои», но это было неизбежно. Иудеями остались ростовщики (ислам запрещал давать деньги в рост) и крупные купцы, самарянами – священники. Прочие иудеи Палестины решили, что «ислам – это иудаизм сегодня».

Для них преемник иудаизма в Палестине – ислам – воссоздал Храм в дни Омейядов, когда именно сюда, на Харам аш-Шариф (Благородное Святилище), устремились паломники со всех сторон омейядского халифата, в том числе жители страны, потомки израильтян, оставшиеся здесь. Ислам, как и поздний иудаизм, не знал жертвоприношений, но творил молитвы. В том, что иудей Кааб указал Омару ибн Хаттабу, где построить святилище, можно увидеть символ преемственности: халифат был преемником царства Соломона, а Харам аш-Шариф – преемником храма Соломона.

Это мнение прочно вошло в сознание иудеев, и еврейско-испанский историк Авраам Закуто, современник Колумба, называет Золотой купол Скалы храмом Соломона. Того же мнения придерживались и крестоносцы, назвавшие Купол Templum Solomonis. В XIX веке Золотой купол был изображен в синагогах Цфата, как храм Соломона. И хотя наш современник привык к исторической линейной перспективе, складная гармоника истории древних лучше объясняет мир. Для них образ Соломона Премудрого сливался с образом Сулеймана Великолепного, отстроившего Иерусалим в начале XVI века, как в книжках Фоменко.

Харам аш-Шариф – место дивной красоты и святости, старший брат всех высот Святой земли. Нет в Иерусалиме, да и во всей Святой земле, ничего прекраснее. Такие архитектурные ансамбли во всем мире можно сосчитать на пальцах одной руки. В России с ним может сравниться разве что Кремль. В его стенах разбиты сады, ухоженные и взлелеянные. Здесь хорошо сидеть в тени деревьев в знойный день. Только курить, есть и пить там нельзя, что пресекает в корне идею пикника на святом месте. В стране микроклиматов подъем на Харам от Стены Плача потрясает: из удушающего пекла человек попадает в рай, где дуновения ветерка и кроны деревьев создают прохладу, где плещут фонтаны и сверкает синевой и золотом Купол Скалы.

Но этой красоте угрожает опасность. В радикальных еврейских кругах все чаще раздается призыв взорвать Золотой купол и заменить его так называемым Третьим Храмом, где будут «возобновлены» гекатомбы телят и ягнят. Кто поддерживает эту странную идею?

Казалось, иудеи редко задумывались о Храме, ставшем анахронизмом еще до его разрушения. Да, конечно, в молитвах его упоминали, но вряд ли были евреи, мечтавшие зарезать теленка на Храмовой горе. Возник новый иудаизм – иудаизм без Храма, иудаизм исполнения заповедей, мицвот вместо жертв и приношений. Иудаизм заповедей стал складываться еще в дни Второго Храма, и разрушение Храма лишь помогло этому движению окончательно отделаться от храмового ритуала и жертвоприношений. Новый иудаизм был экстерриториальным, бесхрамовым, территорию и Храм заменили многочисленные заповеди и запреты.

Религиозные ортодоксальные иудеи в черных шляпах и с пейсами, как у моего прадеда, населяющие Меа-Шеарим и подобные им районы от Бруклина до Парижа, не принимают идеи Третьего Храма. «У нас молитвы и учение вместо жертвоприношений», – говорят они. Раввинат запрещает иудеям подниматься на Храмовую гору, и большинство «богобоязненных» соблюдает этот запрет. Официальная причина такова: за отсутствием пепла рыжей телицы народ ритуально нечист и осквернил бы Храмовый двор. Причина более подлинная – Храмовый двор табуирован, чтоб не было искушений.

Либеральные светские евреи, как правило, не интересуются Храмовой горой, как и вообще Нагорьем и местной стариной, связанной с религией. Для «израильтян», потомков поселенцев подмандатной Палестины, совпадение имен нового и древнего Израиля – совершенная случайность, а существование Храмовой горы в западной просвещенной державе рассматривается как исторический курьез, наподобие пирамид в арабском Египте. Разговоры о Храме их возмущают. Более того, это единственная точка, в которой они поддерживают крайних ортодоксов из Меа-Шеарима и раввината. Если израильский социалист хвалит раввинат, значит, речь идет о Храмовой горе. С одной стороны, это вызвано вполне оправданным страхом перед религиозно-националистическим фанатизмом, который может в любую минуту пробудиться и затопить страну. С другой – боязнью любого радикализма, присущей консервативной израильской умеренной левой.

К северу от Храмовой горы лежит Мусульманский квартал Старого города, бедный район узких переулков и мамелюкских зданий XIV века. В нем поселились иудейские религиозные радикалы – группа милленариев, думающая о создании Третьего Храма. Под влиянием проповеди каббалиста-сиониста рабби Кука в их среде сложилось убеждение, что стоит принести жертву на Храмовой горе, как придет Мессия. Потому эти группы стараются путем магического акта – взрыва Золотого купола и жертвоприношения – приблизить Избавление и Царство Божие на земли. Один из центров милленариев – иешива «Торат Коаним», где готовят одежды для первосвященника и обсуждают технические детали службы в Храме. Автор книги «Израильтяне» Амос Эйлон называет их саббатианами, потому что они верят, будто мы живем в мессианскую эру.

Но, говоря словами Эйнштейна, эта безумная теория недостаточно безумна. Милленарии, как и любые другие иудейские религиозные радикалы, не смеют оторваться от Галахи, свода запретов и разрешений, от которого в свое время отказались св. апостол Павел и Саббатай Цеви. Национализм и шовинизм, ненависть к другим народам довлеют над милленариями. Они не предлагают выхода из религиозного кризиса иудаизма, самой острой опасности еврейского Израиля да и всего еврейского народа.

В начале XX века в национально-религиозных кругах возникло движение, искавшее выражения своим чаяниям. Его центры – иешива «Мерказ ха-Рав» в Иерусалиме, кибуц Кфар-Эцион и поселок Офра – новые еврейские поселения в Нагорье. С этим движением связан Гуш эмуним, союз религиозной националистической молодежи из высших слоев израильского общества, Национально-религиозная партия и движение Бней Акива. Их религиозный поиск тоже был малоуспешным и практически завершился ничем – они пришли к крайнему шовинизму и религиозной ортодоксии. У них не хватило дерзости в религиозной сфере. Вместо того чтобы пойти по стопам реформаторов: Моисея, Иисуса, Мухаммада, Саббатая, Лютера, они пошли по пути Савонаролы, вместо реформы избрали ортодоксию, вместо антиномичности – номичность.

Они не смогли понять, почему все успешные реформаторы иудаизма пытались в первую очередь поразить Галаху, разрушить ее, оторваться от нее. Вместо этого они пытались – и пытаются – интерпретировать Галаху и действовать в ее рамках. Как червяк, ползущий по кривому суку, не ощущает кривизны сука, так и «возрожденцы» – религиозные сионисты – не заметили, что нельзя добиться возрождения религии, не оторвавшись от кривого сука Галахи. Вместо религиозного поиска они нашли для себя бастардизированную смесь национализма и ортодоксии.

В иудаизме латентно существует идея, способная его изменить. Это идея мессианского иудаизма, Нового Завета, который возникнет вместо Старого с приходом Мессии. Рамбам-рационалист не принимал этой концепции, считая, что и с приходом Мессии сохранится нормативный иудаизм, но существует и иная традиция, отраженная и в Талмуде (Нида 616), по которой в мессианский век падут запреты и будут отменены заповеди. Поэтому последователи мессианских движений – христиане и саббатиане – отказались от соблюдения заповедей. Большинство народа Израиля приняло в свое время подход Саббатая Цеви, благословлявшего над запретным туком Разрешающего запреты.

Сегодняшние милленарии, верящие, что мы живем в преддверии мессианского века, придерживаются точки зрения Рамбама, а по его мнению, восстановление Храма не отменит заповедей. Поэтому в их религиозной схеме нет места для не исполняющих заповедей иудеев и для неиудеев, поклоняющихся единому Богу, поэтому идущие по стопам делла Рейны в наши дни оказались убийцами и террористами. Тем не менее выход был – принятие мессианского века.

Еврейская традиция расценивает переход Саббатая в ислам как отступничество, шаг, продиктованный отчаянием, но мы не обязаны соглашаться с этим толкованием. Иудаизм, ислам и христианство не враждующие армии, но единое пространство идеи и веры. Саббатай Цеви увидел в исламе «Торат Хесед», «Закон Милосердия», призванный заменить «Торат Цедек», «Закон Правосудия». Христианство и ислам не столько «дочери» иудаизма, сколько «сестры», плоды его реформации. Так протестантские церкви не были «дочерьми» католицизма, ибо не в нем они искали свои истоки, но в ранней церкви иерусалимской общины. Ислам обращался к истокам иудаизма, к раннему монотеизму Авраама, который, по утверждению Корана, был не иудеем и не христианином, но ханефом – верующим в единого Бога. Ислам ближе иудаизму и по этническому носителю, и по культурной основе, и по тенетам веры, чем христианство. Но христианство сильнее повлияло на иудеев, чем ислам.

Когда я сижу в тени дерева на Харам аш-Шариф, иногда мне приходят в голову смешные мысли: как, собственно, бессмыслен спор о Храмовой горе и как отражается в нем вся бессмыслица спора о Святой земле. Иудейская религия разрешает иудеям молиться в мусульманских храмах. Ислам разрешает иудеям молиться в мечетях. Иудаизм разрешает мусульманам молиться в иудейских святых местах. Ислам разрешает мусульманам молиться в святых для иудеев местах. Но на Храмовой горе мусульмане запрещают иудеям молиться – вопреки исламу, а иудеи хотят прогнать мусульман – вопреки иудаизму.

Иногда говорят, что политика определяет конфликты, религия лишь оправдывает их. Это верно лишь отчасти. В иудейской религии, сложившейся в средневековых гетто, а не на виноградниках Нагорья, скопился огромный запас ненависти к чужим. Поэтому, когда израильский парламент обсуждал законопроект о запрете расизма, религиозное лобби выступило против и потребовало иммунитета для религиозных иудеев, проповедующих расизм из религиозных соображений. Религиозная реформа иудаизма необходима, чтобы еврейский саженец смог привиться на стволе Палестины. Реформа необходима и для освобождения от запретов, принятия морали.

Простой, «западный», выход из этого двойного тупика – либерализация иудаизма, признание реформистской синагоги и прочих направлений, постепенный рост либерально-реформистских синагог, отчуждение синагоги от государства, создание светского государства Израиля, в котором у раввинов не будет власти над всеми гражданами. Этот выход – идеал израильских левых, и, надо думать, он был бы достигнут в еврейском государстве в границах плана раздела ООН. Но присоединение Иерусалима с его ортодоксальными иудеями и иммиграция религиозных восточных общин изменили расстановку сил. И дело не просто в демографии: Иерусалим с его Коридором оказался рычагом, поворачивающим средиземноморское государство в сторону аравийских просторов. Избрав аванпостом Иерусалим, Израиль не смог остаться светским, как не смогла стать светской Аравия, страна Мекки, и Италия, страна Рима.

Можно представить себе и другое решение проблемы, кроме западной либерализации левых и религиозного национализма правых. Для того чтобы выйти из тупика, иудаизм может воспользоваться идеей, заложенной в нем изначально и уже не раз прорывавшейся на поверхность. Эта идея носится в воздухе Святой земли в последние десятилетия, и только безвременье помешало ей найти четкое выражение. Это идея мессианского века, наступившего в наши дни, с возвратом народа Израиля в Святую землю, где его ждали остатки десяти колен – палестинцы. Не «начало Избавления» рабби Кука и его учеников, но полное Избавление, по этой идее, уже здесь, с нами. Если возможен Мессия, не принесший мессианского века, возможен и мессианский век без Мессии-человека.

Мессианский век наступит, когда иудеи увидят Мессию. Не «когда придет Мессия», а когда «увидят, то есть признают Мессию». Только непонимание мешает увидеть сегодня, что Спаситель не человек, но Бог. Эта мысль понятна каббалистам. Рабби Лайтман, ортодоксальный проповедник каббалистического иудаизма, писал:

Нет никаких «отдельных» Машиахов [то есть не приходится ждать Мессии-человека. – И. Ш.] с точки зрения каббалы или еще каких-либо других точек зрения. Каббалисты четко и однозначно объяснили, что Машиах (Мессия, Христос) – это Высший Свет, высшая духовная сила, которая нисходит в наш мир и исправляет человечество, поднимает его на более высокий уровень сознания. Машиах (от слова лимшох – вытаскивать, вытягивать) вытаскивает людей из нашей земной тины, из болота на более высокий уровень. Вот это и есть Мессия. Вполне возможно, что одновременно с этой духовной силой появятся предводители поколения, которые будут учить и проповедовать. Но Мессия – это духовная сила, а не человек[53]53
  См. http://www.kabbalah-web.org/ruskab/index_rus.htm.


[Закрыть].

Сергей Баландин, интересный русский духовный писатель, живущий в Святой земле, справедливо сблизил эту точку зрения с христианской, ибо Христос – это Высший Свет, если пользоваться гностической терминологией. Лайтману остается только понять, что Высший Свет равно сияет для иудея и эллина, готовых подняться к Богу. Когда иудеи прозреют и узрят Высший Свет, они поймут, что их братья, жители Святой земли, тоже ведают Его.

Раз наступил мессианский век, нет больше и старых запретов. Возврат изгнанников, потомков древнего Израиля, – условие мессианского века. Но многие из этих изгнанников оказались за пределами Земли обетованной в 1948 году. В их стремлении домой можно увидеть сокровенную тайну знания, что без них нет мессианского века. Души понимающих наше родство с коренными жителями Святой земли были на горе Синай, скажет мистик; а непонимающие пристали к Израилю во время его материальных успехов. Это не связано с кровью и родословной, что бы ни говорил Воланд доверчивой Маргарите. Души принимающих братство Святой земли связаны воедино, где бы они ни появились на свет.

Мессианский век связан с Храмовой горой. Казалось бы, легче верить в Бога универсального, не отдающего предпочтения месту или народу. Еще легче поверить в Бога, ни во что не вмешивающегося, – Первопричину гностиков, Эн-Софа каббалистов. Но человеку нет нужды поклоняться такому логическому и абстрактному Богу. Человеку нужно нечто более конкретное. Отказавшись от реальности и конкретности Храма, Храмовой горы, жертвоприношений, иудаизм взял себе вещность запретов и повелений. Избравший Храмовую гору и Запрещающий говорить по телефону в субботу равно конкретны и вещны. Возврат к Храмовой горе в мессианский век ликвидирует надобность в вещной системе запретов и повелений.

Мессианский век – это Третий Храм. Храм на Храмовой горе. Желание приблизить мессианский век толкнуло безумцев на попытку взорвать Золотой купол. Но если мессианский век уже настал, то Храм уже стоит. Третий Храм – храм всех жителей Святой земли, мусульман, иудеев и христиан. Его зримый элемент был уже построен многие века назад халифом Абд эль-Маликом, преемником Соломона. Его духовный образ был предугадан Саббатаем Цеви, увидевшим в исламе основу Закона Милосердия. Скажем проще: Третий Храм – это жители Святой земли, молящиеся вместе единому Богу на площади Харам аш-Шариф.

Тогда запреты наших времен будут заменены на запрет мессианской эры: «Не сотвори себе запрета, что разделит между тобой и ближним твоим», а повеления – на «Устремись душой к Богу» и «Возлюби ближнего, как самого себя». Сбудутся чаяния Мухаммада: иудеи станут молиться единому Богу вместе с мусульманами. Сбудутся мечты иудеев: в мессианский век все народы будут поклоняться Незримому Богу в Иерусалиме. Сбудутся желания учеников Иисуса: Израиль признает наступление мессианского века.

Тогда дети Авраама будут молиться вместе на вершине Храмовой горы, сидеть за одной трапезой, вместе пить вино из виноградников Хеврона и есть мясо пасхальных жертв, как в наши дни, в праздник Адха. Евреи величают себя по отцу: Исаак сын Авраама; палестинцы называют себя по сыну: Исаак отец Иакова. Тогда жители Святой земли будут считать себя не по дедам, а по внукам – жителями союза свободных коммун Палестины. Тогда завершатся войны, возвратятся изгнанники Субы и Вильны, Какуна и Кордовы, и в один из дней паломничества миллионы святоземцев соберутся у подножия Куббат эс-Сахра, на отборной высоте Израиля, внимать Новому Завету – завету всех верующих в единого Бога.

Послесловие автора

Первое издание этой книги, ставшее раритетным и культовым, вышло в 1987 году. С тех пор многое произошло, хотя основа не изменилась. Вспыхнула и отгорела интифада, восстание палестинцев против режима апартеида. Когда восстание не удалось подавить, власти начали «мирный процесс», который привел к созданию автономии на небольшой части территории страны, но так и не излечил застарелых болячек общества. Была построена циклопическая стена, отгородившая палестинцев; их место на полях и стройках заняли гастарбайтеры из Китая и Румынии. Каток модерна стирал потаенные прелести Святой земли: библейская Палестина тонула, как Атлантида.

Благодаря переменам в России Святая земля сделалась знакомой и близкой для сотен тысяч посетивших ее россиян. Возникла мощная русская община. И в Израиле, и в России у меня появился новый читатель, готовый непредвзято познакомиться с необычным ракурсом.

У меня был соблазн переписать книгу заново с учетом этих факторов, но у книги, как у человека, есть своя жизнь, и подобные изменения могли оказаться летальными. Поэтому перед вами та же книга, которую полюбили читатели конца 1980-х годов, с минимальной правкой. Ведь глубинные, основные проблемы и прелести Святой земли мало изменились с тех пор.

Исраэль Адам Шамир

Яффа, 2010

Подумайте, говорил Мельников[54]54
  Литературный герой Гольдштейна.


[Закрыть], какой замечательный исторический парадокс обещало бы это нам – возможность появления анклавной русской литературы посреди древне-(ново?)еврейского Леванта, литературы, написанной упрямыми выходцами из литературоцентричной страны. Вспыхнув собственным омонимом, идеальной своей иноприродностью и инаковостью, русская словесность доказала бы тем самым правомерность своих максималистских притязаний. Англичанам это чудесным образом удалось: Найпол, Рушди, Дерек Уолкотт – писатели не английские, и они не одни, за ними цельная, самостоятельная словесность. Русские, как всегда, плетутся в хвосте, а сроки уже поджимают, они все давно вышли. Вот почему вся надежда на русский Израиль. Вообразите только: нечто областное, почвенное, страшно далекое, очень еврейское, прогретое библейским солнцем, просоленное средиземноморскими волнами, может быть, политически завербованное, о да, непременно и чужеродно политически ангажированное, и вот это самое еврейское, израильское, ханаанское, черт возьми (вы же давно все поняли, вы же говорящий по-русски еврей), – это «нечто» написано на чистом русском языке! Разве что с кое-какими ивритскими и арабскими вкраплениями. Сейчас-то я вижу, что неведомый Мельникову Исраэль Шамир произнес это анклавное слово. Достоинство «Сосны и оливы» – в ее абсолютной нерусскости: эта книга от корней до макушек выросла на Палестинском Нагорье (отчасти и на лужайках «зеленеющей Америки») возле родников, святых мест, феллахов, смоковниц и солдат в оливковой форме. Обряженная в простецкую робу зеленого гида по нехоженой глубинке Святой земли – так надевают арабское платье еврейские конспираторы из специальных подразделений против террора, – «Сосна и олива» является увлекательным путешествием и шишковатым отростком гремучей идеологии, ханаанским нарывом. Палестинофильское областничество с отдаленной современной проекцией на языческих идолов Ратоша и компании, анархо-коммунистическая берклианская фронда шестидесятых, почвенный антиизраильский пафос вперемешку с комплексом Отто Вейнингера, странствие дхармы в тональности Керуака или Персига с его дзэном от мотоцикла, а поверх, а сильнее всего, специями и невытравимой приправой, эпикурейское наслажденчество еврейского левого буржуа – в этом настоящий Шамир, израильский корреспондент «Правды» и Ноама Хомского, персона нон грата для здешнего правого русского литначальства, опытный дегустатор сыров со слезой, английской словесности, Средиземного моря и молений в районной синагоге, где ему тоже, должно быть, как написал про себя Миша Гробман, садится на плечо райская птица и отовсюду слышны мелодичные завывания ближне – и дальневосточных сирен, этих нежных телесных созданий. Невысокий человек с преувеличенной еврейской внешностью палестинского феллаха, он говорил со мной о шведских пролетарских писателях и о том, что социализм по сей день остается единственной альтернативой консьюмеристской цивилизации, а потом предвкушал покупку штанов в излюбленном лондонском магазине. Я морщусь от идей «Сосны и оливы» (это еще были идейные семечки по сравнению с тем, что он понаписал в дальнейшем) и готов признать искренность автора. Самое же лучшее в этой ядовитой и как бы изъеденной жуком-древоточцем книге – абсолютная ее никчемность и, по сути, безадресность. Написанная за несколько лет до последнего девятого вала русской иммиграции, она уж очень условно обращена к тогдашней компактной, но в литературном отношении призрачной группе двойных соотечественников, русских евреев в Израиле, и это им автор небрежно, не надеясь быть услышанным, советует съездить в еще до-потопную, до-интифадную, до-автономную Рамаллу, куда непременно отправился бы отдохнуть особо умный эффенди, или, например, в египетский Порт-Саид, где неприятно назваться израильтянином, но зато дешевые сигареты и черный рынок действует легально, как в Восточном Иерусалиме, а не украдкой, как в прочих египетских городах, и много оставшихся от итальянцев да греков гостиниц и ресторанов.

Александр Гольдштейн

На разных материках нашей Земли путешественник всегда может отыскать маленькую горную страну, непохожую на соседние земли. Тибет в горах Гималаев и Швейцария в сердце Европы, Палестина – центр мира для жителей Средневековья и неведомая для европейцев страна инков Перу. Ухоженная Шотландия и гордый Дагестан. Хотя эти страны разбросаны по разным землям и континентам, в них говорят на разных языках разные народы, между ними всегда есть нечто общее.

В течение веков эти горные земли населяли гордые люди, занимавшиеся сельским хозяйством на крохотных участках земли, отвоеванных у скал и песка. Когда же земли не хватало для быстрорастущего населения, младшие сыновья многодетных семей горцев брали посох, получали от отца благословение, а от матери козий сыр и лепешку на долгую дорогу и отправлялись за удачей и богатством на равнину. Но все это присказка, а речь пойдет о книге «Сосна и олива», посвященной маленькой, но, пожалуй, самой известной горной стране – Палестине, книге, написанной русско-палестинским писателем Исраэлем Шамиром.

Сам Изи Шамир – личность замечательная и загадочная. Чтобы не отнимать хлеб у литературоведов, будущих исследователей его творчества, ограничусь лишь подтверждением факта его существования во плоти, поскольку многие наши современники в это до сих пор не верят. Для русских евреев он подобен призраку коммунизма, обществу «Память» и глобальному арабскому заговору, предутреннему кошмару, нарушающему мирный сон жителя поселения Текоа. (Тем, кому все же интересна биография бывшего диссидента, журналиста крупнейших израильских газет в Индокитае и России, писателя и переводчика Исраэля Шамира, я рекомендую обратиться к первоисточнику и прочитать интервью, данное Шамиром журналисту Алексею Цветкову.)

Не менее замечательна и тема его труда – Палестина. Сотни и тысячи книг написаны об этом клочке земли, зажатом между морем и пустыней, но всегда кажется, что в повесть об этой стране стоит добавить еще несколько слов. Кого здесь только не было – от первых троглодитов, «хомо эректусов», до Ариэля Шарона. И все оставили здесь свой след, и обо всех надо рассказать. Читатель, я думаю, убедится, что Исраэль блестяще справился с этой задачей, подобно одному английскому писателю, принявшему участие в конкурсе на самый короткий рассказ, где следовало упомянуть королеву, секс, бога и тайну. Победитель завоевал первый приз, написав следующее: «О боже, – вскричала королева, – я беременна и не знаю от кого!» Также и в «Сосне и оливе» мы найдем описание и древних жителей Ханаана, и евреев, и крестоносцев, и мусульман, и даже туристов из стран СНГ. И ты видишь, что все логично и что все герои книги прекрасно вписываются в неторопливое повествование.

Стремясь передать читателю впечатления от самых замечательных мест Палестины, автор седлает осла, любимое животное Санчо Пансы и Ходжи Насреддина, и пускается в путь по горам, холмам и руслам высохших рек, к развалинам замков и журчащим источникам. Тот, кто прочтет книгу, думаю, по достоинству оценит этот путь. Сегодня, к сожалению, такое путешествие предпринять непросто. Чудовищный серый железобетонный монстр стены Шарона прошелся по живой земле страны. Ради его строительства распахали поля, выкорчевали оливы, снесли дома и выселили людей. Впрочем, думаю, это творение безумцев недолговечно, подобно Берлинской стене, и бессмысленно, подобно Стене китайской, и уже наши дети будут любоваться ее живописными развалинами.

Бойкий слог и типичный палестинский юмор Шамира заслужили моей самой высокой оценки. Для борьбы с бессонницей «Сосну и оливу» лучше не покупать, не то в противном случае вам предстоят несколько бессонных ночей. Вот, например, как он описывает отзывы израильской прессы на гастроли миланской оперы «Ла Скала» в Израиле: «После выступления „Ла Скала" газеты писали: а) это был второй состав; б) не та „Ла Скала"; в) все время пели; г) по-непонятному; д) сюжет был дурацким и е) вообще это оказалась опера». На этом я прекращаю цитирование книги – читайте и получайте удовольствие сами!

Историку трудно рецензировать художественную литературу. По нам, то не то, это не это. Писатели редко следуют историческим фактам. Но, с другой стороны, романтические исторические легенды вызывают у людей интерес к прошлому. Я и сам когда-то «заболел» XVIII веком, прочитав в «Роман-газете» «Фаворита» Валентина Пикуля. Сегодня Пикуля я не могу взять в руки без содрогания, хотя чувствую к нему определенную признательность.

А еще по-настоящему хорошая художественная книга – это отличная иллюстрация к нашему прошлому. Про тех же крестоносцев можно написать очень точно и очень нудно: «Пошли направо, повернули налево, были разбиты наголову и впали в ничтожество». А можно описать белый снег Хермона и голубую гладь Кинерета перед глазами изнывающего от жажды войска, чашу со снегом, из которой пьет побежденный и пленный король Ги де Лузиньян. Никто не придерется к исследованию классического колониального характера израильского общества: от белой ашкеназской элиты, через несколько промежуточных слоев русских и сефардов до эксплуатируемых коренных жителей-палестинцев. Можно написать хронику войн, зверств и злодеяний, и неопытный читатель спросит: «А как вы, блин, вообще там живете?» Ответ можно найти лишь в сефардской мимуне и в русских книжных магазинах, в грубоватом деревенском снобизме сабр и душевной теплоте жителей арабских деревень.

Хорошие преподаватели в начале учебного года включают в список рекомендуемой литературы два-три художественных произведения, и, по-моему, книга «Сосна и олива» должна быть включена в курс по истории Палестины. Тем более что и с чисто исторической точки зрения на русском языке пока нет книги, где лучше, чем в «Сосне и оливе», повествуется о Катастрофе палестинского народа – Накбе.

Думаю, что всякий человек, для которого зеленая бумажка с портретом американского президента еще не стала смыслом жизни и объектом поклонения, воспримет и разделит любовь Исраэля Шамира к стране под названием Палестина. Свидетельствую, она действительно прекрасна. Хотя мое сердце осталось далеко на севере, среди сосновых рощ, песчаных дюн, валунов и гранитных набережных, мне трудно отказать себе в удовольствии задержаться на минуту в амфитеатре на горе Скопус, откуда открывается чудесный вид на горы Самарии, или поехать вечером на море и наблюдать, как солнце скрывается в Средиземном море.

А вот с призывом к совместной жизни евреев и палестинцев на одной земле ситуация непростая. Слишком много людей отравлено ложью, жадностью, ненавистью. В слишком многих таится подленькая мечта почувствовать себя господином, представителем высшей расы, избранного народа. Боюсь, что наша нынешняя русско-еврейская интеллигенция, делящаяся на тех, кто сочувствует палестинцам и мечтает закатать в бетон всех чеченцев, и на тех, кто сочувствует чеченцам и мечтает закатать в бетон всех палестинцев, не вынесут из этой книги ничего, кроме гнусненькой усмешки. Но не о них речь.

Эта книга для других людей. Таких, как арабские железнодорожные рабочие, которые спасли своих еврейских товарищей в 1947 году от погромщиков, таких, как нынешние израильские отказники или арабские женщины, выходящие замуж за израильтян. Это люди будущего, и эта книга придется им весьма по вкусу, когда они будут строить Палестину будущего со справедливым обществом для всех людей, а не только для жадных брокеров, Палестину, где никому не будет отказано в земле и воде и где дети будут играть с белым козленком, а не с автоматами.