Текст книги "Его выбор (СИ)"

Автор книги: Дарья Стааль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

А можно поступить еще проще. При посещении мемориала Холокоста «Яд ва-Шем» пройдите по темным коридорам детского павильона и, ступив на свет божий, поднимите глаза: холм к западу, в отдалении напротив вас и будет Дейр-Ясин.

У Лифты и Дейр-Ясина – 450 сестер. Мы сталкиваемся с ними повсюду, в первую очередь – в Иерусалимском коридоре. Нет ничего краше и грустнее, чем руины палестинских сел. Они всегда построены в чудесных местах, и разрушение придает им особенную, нездешнюю красоту.

Вот грустные и прекрасные руины маленького горного села Сатаф. Они находятся на крутом склоне глубокого Вади-Сорек. Оранжевый указатель на Сатаф стоит на развилке Цова – Кастель – Эйн-Карем, а оттуда новая хорошая дорога спускается серпантином прямо до заброшенного села. Оно хорошо сохранилось, как будто на него сбросили нейтронную бомбу: все в целости, только людей нет.

В Сатафе два красивых источника. Туда легко подъехать и понять, как эта горная деревня обеспечивала себя водой. У первого источника – большой водосборник, на дно его спускаются ступени. Из водосборника канавы отводят воду вниз, к посадкам. Дети могут легко залезть в пещеру источника через туннель, а родителям проще пройти через пролом. Летом лазить по туннелям источников – одно наслаждение. В них прохладно, журчит вода, заодно удается и искупаться. Интересно пройти карстовым ходом подземной реки или спуститься по шахте к воде. Для этого не нужно быть циркачом или спелеологом, обычно такие переходы не сложны. Туннели прелестны, хорошо обработаны, заботливо ухожены. Знакомство с ними подскажет вам, сколько трудов и забот приложили горцы, чтобы добыть драгоценную воду.

Первый источник Сатафа, Эйн-эль-Балад, прямо у входа в деревню, поведает вам все, что нужно знать об источниках. Из скалы вытекала вода, и крестьяне прорубили туннель в поисках главного потока. Поиски эти выдались непростыми, о чем свидетельствуют глухие тупиковые отростки туннеля. Несколько раз камнерубы ошибались, теряли струю и возвращались, начинали все заново. Наконец им удалось нащупать подземную пещеру, образованную карстовым процессом. Камень гор Иудеи мягок – это не северный гранит, – и вода легко точит его, образуя подземные пустоты, реки, пещеры. В пещере возник естественный коллектор воды. В нее опустили вертикальный колодец, а по основному выходу вода продолжала течь переливом в водосборник.

Второй источник, Эйн-аш-Шаркие (восточный), с другой стороны деревни, вытекает из большой и круто уходящей вверх пещеры и образует озерко, покрывающееся летом зеленой тиной. Крестьяне Сатафа, конечно, отводили воду к своим посадкам. И в пещеру второго источника легко влезть, подняться с фонарем по некрутому ходу. В том месте, где ход кончается, нужно приподняться и подтянуться, и вы окажетесь в просторной подземной полости, куда очень приятно наведаться летом.

Сатаф стал национальным парком. На террасах растет виноград, как до 1948 года. Канавки, несущие воду, отремонтированы, источник не захламлен. Набитого соломой чучела палестинца у источника, правда, не поставили.

Дома Сатафа полуразрушены, но еще держатся. После изгнания палестинцев Еврейское агентство попыталось поселить в Сатафе еврейских иммигрантов из стран Востока, но те здесь не задержались – убежали в маабарот, как назывались лагеря для приема еврейских иммигрантов, предки караванных городков 1990-х годов. Поэтому деревню передали армии и здесь в начале 1950-х годов тренировались в своей смертоносной науке солдаты 101-й части, спецотряда коммандос, который совершал карательные акции в тылу врага, налеты и убийства на тогда не оккупированном Западном берегу – вершил возмездие за кровопролитные налеты палестинских федаинов, мстивших за разрушение своих деревень, вроде Сатафа.

Неподалеку от Сатафа источник Эйн-Джоз, окруженный ореховыми деревьями и миндалем, бьет маленьким райским ключом у основания горы, на вершине которой разбит национальный парк. К нему ведет проселочная дорога, начинающаяся напротив кибуца Цова. До 1948 года это был обжитый уголок с аккуратными террасами, акведуками, фруктовыми деревьями, но сейчас даже следа домов не осталось. В последнее время его аккуратно прибрали и переименовали в Эйн-Таясим, источник Летчиков. Растет в тех местах и лимон, и потому родник называют также Эйн-Лимун.

Сладчайший источник Эйн-Таннур растекается ручьем по неширокой долине, мимо руин села Алар. Вот здесь, у этого ручейка, где растет огромная смоковница, роняющая зрелые смоквы в его воду, я хотел бы родиться – но тогда я оказался бы в лагере беженцев Дехейше и мог бы только, как и сейчас, прийти и поглядеть на развалины родного дома, плавно переходящие в руины времен крестоносцев. Земли этой маленькой долины, где жило и кормилось несколько сот феллахов, получил соседний мошав, шестьдесят марокканских семей. Плоды убирают беженцы из Дехейше. Стада поселенцев пасут пастухи Хевронских гор. В последнее время здесь все чаще мелькают рабочие из Таиланда и Китая, импортированные взамен палестинцев.

Другая разрушенная деревня находится у самой железной дороги, турецкой постройки полотна, соединившего Яффу и Иерусалим и предвосхитившего Хиджазскую трассу на Медину. Это Дейр-аш-Шейх, маленькое село, посреди которого лежат развалины древнего монастыря, превратившиеся со временем в вели, центр паломничества для крестьян окрестности. Сейчас вели заброшен, его стены исписаны граффити израильских школьников. Но вокруг по-прежнему растут оливы, посаженные жителями до 1948 года.

От Дейр-аш-Шейха вверх идет вади, полное следов погибшей жизни – здесь источники Эйн-Кталав крутили жернова мельниц до 1948 года. У источников растет красный кталав, не такой большой, как у Эйн-Киньи. Еще выше – старинное строение у источников Эйн-Гиора. Это красивое, посещаемое место, где хорошо сохранились уже знакомые нам элементы палестинской ирригационной системы: водосборники, каналы, туннель источника, вертикальная шахта и прочее. Нет только людей, создавших и поддерживавших это место.

На краю Иерусалима, против мошава Ора, где раньше стояло село Эль-Джура, внизу, в глубоком ущелье, круто спускающемся к Вади-эль-Вард, бьют три родника, из которых самый красивый – верхний, а самый большой – нижний, Эйн-эль-Балад, источник села Валаджа. Хотя село разрушено, у его водоема мы встречали пастухов Валаджи, и те рассказывали его грустную историю, показывали свои дома и позволяли моему сыну погладить ягненка. Валадже страшно не повезло. В 1948 году жители ее отступили недалеко – на несколько сотен метров, на другую сторону железной дороги, и построили деревню заново. С годами выяснилось, что их новая деревня находится на израильской территории, к западу от «зеленой черты». Вместо того чтобы под фанфары выдать им израильские документы, в 2000 году тогдашний мэр Иерусалима Эхуд Ольмерт – будущий премьер-министр Израиля – признал дома Валаджи построенными без разрешения муниципалитета и послал к ним бульдозеры. Это мне напомнило замечание капитана Врунгеля: как закинут исландцы сети – идет им исландская селедка, а голландцы как ни стараются, все им попадается голландская селедка. Так и у нас. У палестинцев – где бы они ни построились – застройка всегда незаконная, и всегда ей угрожает дамоклов резак израильского бульдозера.

Красивый источник отмечает местоположение древнего села Кабу, неподалеку от поселка Мево-Бейтар. Он бьет в узком вади. Над источником стоит дом, туннель отводит воду в водоем. Чтобы добраться до его ледяной влаги, обычно приходится спуститься в вертикальную шахту, на дно, где она образует озерко. Только в незасушливые годы вода выливается наружу. Рядом посадки, прекрасно сохранившиеся террасы. Кажется, только вчера крестьяне Кабу ушли отсюда. С другой стороны от Мево-Бейтара – руины села Кафр-Сум (Кфар-Цом). Источники его не пересыхают и летом. Вокруг лежат заброшенные плодовые сады. Один из источников закован в бетон, с тех пор как еврейские поселенцы задумали использовать его воду. Сейчас он заброшен.

Против мошава Нес-Харим располагаются большой родник и руины села Бейт-Атаб, несколько напоминающего Субу – и тут был когда-то замок крестоносцев. Источник Бейт-Атаба – крупный, полноводный, с длиннейшим туннелем и акведуком, сабилом и несколькими домами, украшавшими его. Рядом с ним лежат руины села Сифла, с его источником, скрывающимся в пещере, в которую можно заползти, хоть это и трудно. Летом вода не выливается из грота, запрятанного меж огромных скал.

Против мошава Мата видны руины села Дейр-Абан, стоявшего на северном берегу вади, – Мата угнездился на южном. На вершине вы найдете следы кладбища, край фундамента, замечательную гранатовую рощу, плоды которой собирают лишь случайно забредшие путники.

В долине Эла, где пасутся быки кибуца Нетив-35, было большое и древнее село Бейт-Натиф, изображенное еще на карте из Мадабы[21]21
  Карта из Мадабы – мозаичное панно VI века нашей эры работы византийских мастеров на полу православной Георгиевской церкви в городе Мадаба, в Иордании. – Ред.


[Закрыть]. Тут сохранились колодцы, священная роща с огромными соснами, совсем не похожими на чахлые посадки Еврейского национального фонда, Керен каемет.

Весной ковры полевых цветов покрывают террасы, где стояли дома села Акор. И так повсюду в Иерусалимском коридоре. Какое еврейское поселение ни возьми, все они выросли на месте разоренных палестинских деревень, кормивших куда больше людей. В одном Бейт-Атабе было больше людей, чем во всех нынешних еврейских поселениях этого района. Везде тут можно увидеть подлинную трагедию Палестины, трагедию необработанной земли, трагедию изгнанных крестьян.

Но и захватчикам не было суждено спокойно наслаждаться плодами своего грабежа. Из разрушенных домов Лифты вышло «еврейское подполье» – группа, устраивавшая взрывы в мечетях и церквах в начале 1980-х годов. В сотнях поселков и городков, таких как мошав Маоз-Цион, возведенных на месте разрушенных арабских сел вроде Кастеля, вырос новый этнос, готовый отнять страну Израиля у победителей 1948 года, – израильский восточно-еврейский народ. Шизофрения оказалась заразной.

Глава XIX. Большой дележ

Подлинная трагедия палестинцев не оккупация 1967 года, но изгнание 1948-го. Превращение Рамаллы в столицу мини-Палестины и воцарение Арафата не помогут крестьянам Сатафа, Кастеля, Лифты. Для палестинцев право вернуться в родные села куда важнее, чем независимость. Но израильтяне предпочитают говорить о будущем территорий, оккупированных в 1967 году, а не о сотнях разоренных сел и их бездомных жителях. От левой партии Мерец до правой Ликуд, израильтяне едины и не готовы к уступкам в этом вопросе. Все войны Израиля происходили из-за нежелания вернуть беженцев. Сколько бы ни договаривались израильские и палестинские руководители, не миновать будущих войн, пока эта проблема не будет решена. Что же стало с жителями этих сел и сотнями тысяч других палестинцев, изгнанных из Рамле, Лода, Яффо, Хайфы и прочих городов?

Этническая чистка 1948 года прокатилась по всей стране. Палестинские крестьяне бежали от еврейских армий в безопасные районы, ожидая конца боев. Тех, кто не хотел уходить, изгоняли в массовом порядке наступавшие войска, а зачастую просто пристреливали на месте.

Семьсот пятьдесят тысяч человек оказались в лагерях беженцев в Газе, в горах, в Заиорданье, в Ливане и Сирии. Увидеть лагеря несложно. Когда вы подъезжаете к Иерихону с юга, вашему взгляду открываются ряды мазанок – это остатки лагеря беженцев. Они тянутся вверх до горного ущелья, откуда вытекает поток Кельт, продолжаются и к северу от Иерихона, где следуют густой чередой вдоль дороги на Джифтлик. Если это не ад, то, по крайней мере, его хорошая имитация. Представьте себе, что это вас вышвырнули из дома у источника Лифты и Сатафа, что вам пришлось жить в этой мазанке, делить одну комнату с десятью братьями, что вы можете увидеть в бинокль проломленные крыши своего дома по ту сторону «зеленой черты», и вы поймете, откуда взялось палестинское Сопротивление, палестинский терроризм.

Впрочем, не знаю, поймет ли меня читатель-еврей. В нашей семье за последние несколько поколений многим пришлось оказаться беженцами. Я заметил, что евреи вообще не в силах уразуметь, что тут такого удивительного и необычного. Непонимание это основано на личном опыте и национальном характере. Трудно найти еврея, который не испытал бы переезда либо потери имущества лично или, по крайней мере, не слыхал бы об этом от отца или деда. Поэтому евреи довольно спокойно относятся к изгнанию 1948 года, ставя себя на место беженцев и думая: «Что бы я сделал на их месте? Отобрали землю и дом? Прогнали? Займемся чем-нибудь другим, пошлем детей в университет, откроем магазин, сменим специальность…»

Существование людей, прикипевших к земле, непонятно еврею. Наша еврейская любовь к стране Израиля довольно абстрактна, наш патриотизм достаточно новый и общий. Практически любой израильтянин менял место жительства или может изменить его без особого труда. Наши кибуцы, мошавы, города вполне взаимозаменяемы. Короче, уже тысячи лет евреи живут с мыслью о возможном передвижении, это у нас в крови.

Палестинцы в этом смысле антиподы израильтян. До недавнего времени палестинцы не знали национализма, этого дитяти современности. Как человек коммунистического будущего, феллах из Лифты или Ясифа считал себя в первую очередь патриотом своей семьи, а во вторую и последнюю – патриотом Лифты или Ясифа, своего села. Переезд из Лифты в Ясиф был бы почти невозможным для нашего феллаха. Идея войны за Нагорье, а не только за свое село, ему не ясна. Крестьяне Нагорья живут в своих селах испокон веков в подлинном смысле этого слова. Многие из их семей, возможно, осели в родных местах пять тысяч лет назад и с тех пор обретались у одного и того же родника. Поэтому травма их изгнания уникальна и непонятна для горожан. Поэтому и по прошествии многих лет палестинцы ощущают себя беженцами.

На краю Вифлеема, вдоль Хевронской дороги, к югу от города, высится красивый холм, на макушке его выросла роща. Это Эр-Рас, место малой святыни. На обдуваемой ветрами вершине сохранились остатки водосборника. Сюда приходят играть дети из лагеря беженцев Дехейше, который находится к югу от холма, на равнине. Я спросил их, откуда они родом. Они назвали деревни, руины которых я посещал: Лифта, Дейр-аш-Шейх, Бейт-Итаб. Они всё помнят, они иногда ездят туда с родителями посмотреть на разваливающиеся дома и на неокопанные оливковые деревья. Оттуда они возвращаются в свой лагерь. В годы прямого израильского правления его окружили металлической сеткой с колючей проволокой поверху, как вольер для диких зверей. Узкие кривые улицы проползают между нищими домами. Беженцы ютятся по десять человек в комнате, по воду ходят к водокачке на углу.

На дороге из Натании в Себастию, сразу за «зеленой чертой», находится лагерь Нур-Шамс, в Наблусе – непокорный Тель-Балата, между Иерусалимом и Вифлеемом – Аида, за Рамаллой – Джалазун. Хотя положение беженцев в лагерях Нагорья ужасно, еще хуже обстоит дело в Газе, куда были согнаны, как в резервацию, сотни тысяч крестьян и горожан из Яффы, Рамле, Лидды, из сотен деревень, ставших стройплощадками для кибуцев и мошавов, с их самодовольными сторонниками мира за чужой счет. Проезжая мимо пустоши с колючками кактуса сабры, путник иногда задумывается: как много свободного, пустого места в Святой земле. Газа – это оборотная сторона медали. Там находятся бывшие обитатели пустошей, поросших колючей саброй.

Газа – израильский ГУЛАГ. Бен-Гурион и его Мапай (Рабочая партия Эрец-Исраэль), сверстники Джугашвили, создали его, по нехватке места, за границей, к востоку от «зеленой черты». Если у Сталина десять процентов населения оказались в лагерях, то у Бен-Гуриона на щепки при рубке леса пошли все шестьдесят.

В 1948 году в Газе жило 20 тысяч человек. За год население удесятерилось. Сектор Газы стал одним из фокусов человеческого несчастья. После 1967 года, когда беженцы снова оказались под тем же правлением, что и бывшие их земли, в Газе вспыхнуло движение Сопротивления. Израильтяне, наивно полагавшие, что изгнание 1948 года – древняя история, приезжали туда за покупками и находили смерть – без вины виноватые. Лагеря беженцев в Газе были так же автономны, как в Ливане. Затем израильские власти приняли ряд крутых мер: снесли часть домов, проложили дороги для патрулей, разрешили беженцам строиться в пределах сектора Газы. Наконец генерал Шарон замирил Газу, сопротивление было сломлено, беженцы похоронили надежды на возврат в родные села или отложили их в долгий ящик. Надо было жить дальше. И они стали жить. До начала интифады Газа поставляла ежедневно тысячи рабочих рук в Тель-Авив, Яффу, Реховот, в еврейские села – куда угодно, где нужны люди, готовые исполнять тяжелую работу за треть платы, причитающейся еврейскому рабочему.

«Эксплуатация рабочего в капиталистическом обществе ужасна. Ужаснее ее только одно – когда тебя не хотят эксплуатировать», – говорит старая шутка. (Это и случилось в 1992 году, когда правительство Рабина приняло стратегическое решение исключить палестинцев из народного хозяйства, держать их за колючей проволокой резерваций, пока совсем не присмиреют, а вместо них импортировать тысячи китайцев, таиландцев, румын, украинцев и русских. Та легкость, с которой многим этническим русским удается эмигрировать в Израиль, не должна их обманывать. Израильтяне решили смотреть сквозь пальцы на их происхождение, чтобы с их помощью вытеснить палестинцев.)

Как пошли на такое израильтяне? Подобно всем ярым националистам, они возмущены самой идеей приравнивания своего к чужому. Хороший человек хорошо относится к животным, но есть граница хорошему отношению. Как бы крестьянин ни любил барашка или поросенка, он его спокойно зарежет к праздничному столу. Нас не мучат угрызения совести, если мы сталкиваем кошку с насиженного места на диване. Так и израильтяне спокойно относятся к изгнанию палестинцев в 1948 году. Раз уж земли палестинцев нам понадобились, значит, палестинцы должны были оставить их, освободить жизненное пространство.

Есть еще одна причина, почему израильтяне не понимают трагедии беженцев. Отличительная черта израильского национального характера – вера в собственную правоту. Старое самоназвание Израиля – адат цадиким (община праведников) – воспринимается многими израильтянами всерьез. Прав, видимо, Фрейд: лишенные мифа отцеубийства и богоубийства, евреи лишены и чувства вины. Это свойство раскрывает характерный анекдот. Что сделает англичанин, наступив кому-нибудь на ногу? Извинится. А русский? Пройдет мимо, прикинувшись, что ничего не заметил. Израильтянин же закричит: «Что ты ноги подставляешь?»

В блистательном романе Аниты Лус «Джентльмены предпочитают блондинок» описывается встреча Блондинки и д-ра Фрейда:

Он был заинтригован девушкой, делавшей все, что ей хочется. Он спросил меня, неужто я никогда не хотела чего-нибудь, чего все-таки не сделала, например застрелить кого-нибудь. Я сказала, что застрелила, только пуля прошла сквозь легкое м-ра Дженкинса и вышла наружу. Д-р Фрейд уставился на меня и признался, что думал, будто такого не бывает. Оказывается, я редкий случай. Д-р Фрейд сказал, что мне нужно обзавестись несколькими сдерживающими факторами, чувством вины и выспаться.

Подобно Блондинке Аниты Лус, израильтяне лишены чувства вины и не знают сдерживающих факторов. Нет такого деяния – от пиратства до убийства, – которое показалось бы неприемлемым большинству из моральных соображений, если оно идет на пользу дела. Желающий может объяснить это тяжелой историей еврейского народа. Большинство израильтян не испытывают угрызений совести при виде разоренных сел и конфискованных полей, да и любых других следов чинимого ими беззакония.

Есть и более практическое основание – участие в большом дележе. После массового изгнания в руках евреев оказалось все достояние палестинцев. На территории, занятой Израилем в 1949 году (21 тысяча квадратных километров вместо 14 тысяч по резолюции ООН), 90 % всех земель принадлежали палестинцам. Остались несчетные дома, техника, скот. Люди бежали, оставив все, иногда не успев снять суп с огня. Израильские власти позарились на чужое добро. Начался грабеж. Израильский историк и журналист Том Сегев посвятил этой теме книгу «1949». Он описывает, как набросились израильтяне на имущество соседей.

Первыми начали грабеж солдаты. «Только из одной Лидды армия вывезла 1800 грузовиков награбленного добра на продажу», – сообщил Бехор Шитрит, член правительственной комиссии по бесхозной собственности. Комиссия инвентаризировала попавшееся ей добро в Рамле и Лидде и насчитала 45 тысяч домов и квартир, 7 тысяч магазинов и мастерских, тысячу складов. Земли с посадками простирались на 800 тысяч акров. Девятого января 1949 года писатель Моше Смилански отмечал в «Гаарец»: «Всех охватило безудержное стремление к грабежу. Мужчины, женщины, дети накинулись на трофеи. Они срывали и уносили двери, окна, черепицу с крыш, барахло». Созданный правительством Опекунский совет, призванный присматривать за бесхозным имуществом, – «Апотропус» – стремился упорядочить грабеж, но не мог с ним справиться. Ковры, мебель, украшения растащили еще до того, как «Апотропус» сумел прибрать их к рукам.

Движимость, попавшая в руки Опекунского совета, распродавалась или раздавалась среди приближенных к кормушке. В банках Хайфы осталось полтора миллиарда фунтов стерлингов, принадлежавших палестинцам. Их взяло себе правительство Израиля. В квартал Аджами в Яффе, где стояли роскошные дворцы палестинской знати, приходили евреи и захватывали дома, превращая их в коммуналки. Присутствие хозяев их не останавливало. Палестинцев «уплотняли» или выгоняли. Власти раздавали квартиры и дома попроще иммигрантам, а сливки оставляли себе.

Интеллектуалы из Еврейского университета, люди, близкие к власти, последовательные борцы за мир завладели шикарными виллами палестинской знати, врачей, ученых, бизнесменов. Так сформировалось новое население фешенебельных палестинских кварталов Иерусалима: Тальбие, Греческой и Немецкой колонии, Катамона. Не постыдился въехать в чужой дом и Мартин Бубер, «еврейская совесть». Судьи Верховного суда, отстаивавшие законность конфискаций по национальному признаку, тоже получили отборные особняки.

Один из самых красивых уголков Западного Иерусалима – Тальбие. Он расположен между иерусалимским театром и улицей Жаботинского. Каждый дом здесь произведение искусства. Тот, что стоит рядом с театром, с цветной майоликой по верху фасада, назывался когда-то «вилла Гарун аль-Рашид», по имени халифа из «Тысячи и одной ночи». Во времена британского мандата палестинские хозяева сдавали его командующему английскими ВВС в Палестине, а в 1948 году его конфисковало израильское правительство и поселило там Голду Меир. У нее после этого имелись все основания утверждать, что «палестинцев не существует». Дома в этих районах отменные, прочной каменной кладки, надежные, утопающие в садах.

Мы снимали один такой на улице Узия, в Катамоне. Это был прекрасный дом, в его толстых каменных стенах летом всегда было прохладно, а зимой, что греха таить, довольно холодно. Окна открывались в сад, и после Пасхи в мой кабинет врывался шесек (ветви чишкового дерева, мушмулы). Его желтоватые нежно-округлые плоды напоминали абрикосы с удивительно гладкими косточками.

Росли у нас в саду и пальмы, но они не плодоносят на высоте Иерусалима. В сад спускалась широкая лестница, переходившая в веранду. Посреди каждого этажа располагался большой зал, от которого во все стороны разбегались комнаты. Потолки высокие, окна – просторные, масса воздуха, отличное убежище от жары.

Судьба нашего дома была типичной: его построил знатный палестинец для своего сына. Когда в 1948 году Хагана атаковала Катамон, хозяин был вынужден бежать под защиту крепостных стен Старого города, его разграбленное и конфискованное жилище власти передали торговцу с рынка Махане Иегуда. Позднее дом унаследовали и поделили дочери торговца. Одна из них сдала нам квартиру и уехала в Америку. (Хорошие американцы после смерти попадают в Париж, шутил Оскар Уайльд. Хорошие израильтяне – в Америку. Богатые израильтяне обычно посылают туда детей – учиться и жить.)

Было это много лет назад, но г-жа Рихтер в Лос-Анджелесе, наверное, и по сей день получает свои тысячи долларов в год – квартплату из Иерусалима. Не знаю, в каком лагере беженцев живет хозяин дома. Мы провели там три счастливых года, а затем г-жа Рихтер выбросила нас и взяла другого жильца, который платил ей прямо в Америке. В Израиле практически нет законов, защищающих права съемщика, хозяин квартиры может вышвырнуть его в любой момент, а суды всегда держат сторону домовладельца, руководствуясь классовым чутьем.

Жили мы и в сказочном дворце графа Таламаса в яффском квартале Аджами. Богатый палестинец-католик Таламас получил свой титул от Папы Римского, и над входом в дом, обрамленном двумя стройными пальмами, была укреплена графская корона. Полы чистого итальянского мрамора, шестиметровой высоты потолки, центральная зала в полтораста квадратных метров, уютные и просторные спальни, гигантская веранда с видом на море – все это стало «ничьим имуществом» в 1948 году.

Лучше всех поступила Далия Ландау, одна из праведниц своего поколения. Ей достался дом семьи эль-Хейри, но, когда она узнала, каким образом законные хозяева утратили его, она предложила вернуть дом беженцам. Израильские власти воспротивились ее благородному шагу – нельзя отдать дом палестинцу. Башир эль-Хейри писал в своей книге «Письма лимонному дереву», что отец его до самой смерти тосковал по лимону, который растет во дворе их утерянного дома. Не сумев вернуть жилище изгнанным хозяевам, Далия Ландау, религиозная еврейская женщина, предложила его купить или хотя бы вносить за него квартирную плату Баширу. В последовавшем соревновании великодушия Башир отказался брать плату, а Ландау превратила конфискованный дом в детский сад для палестинских детей.

Тысячи палестинцев отдалились на считанные километры от своих домов – бежали от наступавшей еврейской армии в соседние деревни и города. Польстившись на их земли и дома, победители изобрели оруэлловскую категорию «присутствующих отсутствующих». Под нее подошли палестинцы, бежавшие во время боев не за границу, но в соседнее село или городок – как, например, жители Сафурие, нашедшие убежище в соседнем Назарете. И они лишились своих домов и земель.

Отсутствующими признали и жителей села Эйн-Худ, на склонах Кармила, которые укрылись в полях от артобстрела. Их конфискованные земли отошли религиозному кибуцу Нир-Эцион, а их деревня стала «живописным поселком художников» Эйн-Ход, где живут либеральные израильтяне, социалисты и борцы за права человека. Румынский еврей Марсель Янко создал здесь музей дадаизма, многие поселенцы рисуют и торгуют картинами и домами.

Беженцы построили себе хижины на своей земле, в трех километрах от родного села, и назвали свои выселки Новый Эйн-Худ. Но закон не признает за палестинцами права строить новые деревни. Новый Эйн-Худ стал одним из десятков «непризнанных» поселений. К нему можно проехать по грунтовой дороге, мимо роскоши Эйн-Хода и зелени Нир-Эциона. Названия этой деревни нет на дорожных указателях и картах, в дома ее не подведены электричество, вода и канализация. Недавно американский этнограф Сюзан Слёмович опубликовала монографию «Предмет памяти»[22]22
  Susan Slyomovich, The object of memory. University of Pennsylvania, 2000.


[Закрыть] о жизни двух деревень. Палестинцы хранят память родной деревни, часто приходят «постоять около своего дома». Израильтяне, поселившиеся в захваченных палестинских домах, под носом у законных хозяев, не испытывают угрызений совести. Они бережно и с любовью относятся к палестинской материальной культуре, но никак не связывают ее с живыми людьми, создателями этой культуры. (Впрочем, не так ли относятся жители Калининграда или Судетов к своим немецким домам и их былым хозяевам?)

Израильские власти использовали и другой прием: поля и сады уцелевшего палестинского села провозглашались «закрытым военным районом», крестьянам не разрешали их обрабатывать, а затем эти земли конфисковывали, как необрабатываемые. Только в одном 1953 году, по израильским данным, с помощью этой уловки было конфисковано около одного миллиона дунамов[23]23
  Дунам – единица площади, которая использовалась в странах, входивших в Османскую империю. Один дунам равен 1000 м².


[Закрыть] земли, а всего с 1947 года по наши дни доля земель, принадлежавших палестинцам, упала с 90 до 15 %.

За конфискованные земли израильские власти предлагали компенсацию – примерно в 100 раз ниже стоимости земли. Захваченные земли были переданы Земельному управлению и Национальному фонду, а те сдают их в аренду – только евреям.

(Израильские власти, стремившиеся «иудаизировать» долину Ара, призвали молодые пары селиться в новом еврейском поселении Кацир, построенном на конфискованной палестинской земле «только для евреев». Палестинец, гражданин Израиля Каадан обратился с просьбой о приеме, но ему отказали. Каадан подал в суд, там его дело и застряло. Другой палестинец, Фатхи Махамид, поступил хитрее. Покупку за Фатхи совершил в 1995 году израильтянин, еврей и диссидент, Ури Дэвис. Только когда дом был достроен, жители поняли, что их будущий сосед – палестинец. Поселенцы встали грудью и отказались пустить законного собственника. Фатхи прибег к помощи закона, и Верховный суд принял его сторону. О победе израильского правосудия писали все газеты Запада, поздравляя нас с ликвидацией остатков расизма. Но, несмотря на победу в суде, Фатхи и по сей день не смог въехать в свой дом. В 2009 году Ури Дэвис принял ислам, женился на палестинке и переехал жить в Рамаллу.)

Чтобы стереть с лица земли память о законных хозяевах, израильские власти уничтожили сотни деревень бульдозерами и динамитом, а на их руинах построили новые, еврейские поселки и города. Там, где не хватило евреев, были посажены быстро растущие сосны, скрывшие чужие дома и могилы. Чужая культура не представляла ценности для пришельцев еще со времен Кортеса. Дуайен израильских археологов Ига-эль Ядин, раскопавший Масаду, требовал в 1949 году уничтожить средневековую Тивериаду, чтобы палестинцы не могли туда вернуться.

Одна из самых мрачных фигур той поры – Иосиф Вейц. Деятель Еврейского национального фонда, он подталкивал ленивое, по его мнению, израильское руководство к захвату и уничтожению деревень. «Я отмечал на своей карте земли арабских деревень, – писал он в дневнике, страшном документе эпохи, – я хочу поглотить все». Вид опустошенных деревень, вызвавший у меня сострадание, у него рождал другую эмоцию: «Стыдно, что они еще не заселены евреями».

Литература передает дух эпохи лучше, чем сотни документов. Самех Изхар, один из самых интересных израильских писателей, автор огромного романа «Дни Циклага» (израильского «Улисса», по словам критики), провел войну 1948 года на фронтах в рядах Палмаха, был членом парламента от правящей партии, прожил длинную жизнь и скончался в 2006 году. Его длинная повесть «Хирбет-Хизе» – самое важное произведение о 1948 годе – представляет большой человеческий, а не только исторический и литературный интерес.