Текст книги "Его выбор (СИ)"

Автор книги: Дарья Стааль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Глава XXIII. Город

В Нагорье только один еврейский город. Желая создать противовес всему Нагорью, власти расширили его, привезли множество людей, выстроили новые районы, бесконечные «черемушки»: Рамот, Кирьят-Иовель, Гило и прочие, но эти районы остались за пределом сознания обитателей старых кварталов Иерусалима: Немецкой и Греческой слободы, Катамона, Тальбие, Рехавии, где живет много потомков старинных сефардских семей, обосновавшихся в Святой земле более ста лет назад – а то и полтысячелетия назад, после изгнания из Испании. Они называют себя С. Т. (сфаради тахор – чистыми сефардами), в отличие от выходцев из арабских стран. Но большинство населения – европейские евреи, приехавшие в дни британского мандата или в первые годы независимости. Они образуют «весь Иерусалим», хотя численно и находятся в меньшинстве среди огромных религиозных районов к северу от Яффской дороги, среди районов восточной бедноты, Мусрары и Катамона, среди арабских районов Восточного Иерусалима, среди новых районов с их смешанным населением. Иерусалимцы – так я буду называть в этой главе без дальнейших оговорок жителей старых кварталов – знают друг друга в лицо. Жизнь их спокойна, тиха и размеренна, все ходят по вечерам в одну киношку-синематеку, сидят в одном-двух кафе. Входит в моду какой-нибудь ресторан – все отправляются туда, гремит другой – перекочевывают всем миром в него.

Но иерусалимцы не большие любители посещать кафе и рестораны, чаще ходят друг к другу в гости на чашку кофе. Да и климат в горах не годится для привольной средиземноморской жизни. В Новый год, Рош ха-Шана, в начале октября, по вечерам в городе уже прохладно. Вообще нет города лучше Иерусалима для праздников – не шумных карнавалов Рио, но размеренных праздников еврейского календаря, так хорошо подходящего к сельскохозяйственной жизни Святой земли, что удивляешься, как могли потом жители страны взять себе менее подходящие календари.

Иерусалимцы мало религиозны, и все же они религиознее прочих нерелигиозных израильтян. По субботам и праздникам все синагоги города полны. Суббота – большой день в Иерусалиме. К полудню в пятницу люди кончают работать, жены возвращаются с базара и выгружают из автомашин бесконечные авоськи с овощами и фруктами. Городская интеллигенция помоложе бежит в кино в два часа дня, в синематеку или в иерусалимский театр, где показывают в этот час некоммерческие фильмы. Другие сидят в кафе в центре города и договариваются, у кого будет вечеринка. По субботам в Иерусалиме устраивают вечеринки, они начинаются поздно и тянутся до утра, причем большинство гостей приходит незваными, кто со своей бутылкой и со своей подругой, а кто и без оных. Но вечеринки начинаются не раньше десяти часов вечера, после двух главных событий – встречи субботы и передачи новостей по телевидению.

По еврейскому закону новый день начинается с закатом солнца, а не в полночь. Так, суббота вступает в свои права с закатом в пятницу вечером. Еврейская суббота – еженедельное семейное торжество, «праздник, который всегда с тобой», и праздновать ее можно где угодно – хоть в Москве, хоть в Нью-Йорке, – но в Иерусалиме с тобой празднует весь город. К закату Святой город затихает. Не слышно машин и автобусов, все разошлись по домам. На столах – белые скатерти, на кухне все готово, хозяйка дома покрывает голову косынкой и зажигает свечи в серебряных подсвечниках. При этом она тихо молится. Бог, и только Он, знает, что она просит или загадывает. Она благословляет Того, кто велел зажигать субботние свечи.

По городу звучит синагогальное пение. Верующие заранее совершили омовение живой водой из купели и собрались в синагогах. «Ты приди, жених желанный, во сретенье невесты» – так переводил Аполлон Майков слова главной субботней молитвы – Леха, доди, ликрат кала. Когда молящиеся доходят до нее, они обращаются на запад, к выходу, как бы встречая Царицу Субботу. Самые приятные синагоги города – те, что даже не имеют своих зданий, но используют чужие залы. Одна из них находится в школе Иегуды Галеви, в Катамоне, другая – около «Моадон ле-Оле», в Тальбие. В них меньше всего помпезности, молодые молящиеся, много детей. Субботняя молитва длится недолго, и мужчины быстро расходятся по домам, к ожидающим их семьям. Женщины редко сопровождают мужчин в синагоги – исключением являются упомянутые выше «самые приятные синагоги города», где собираются, как правило, и женщины, и дети.

Возвратившись домой, хозяин дома возлагает руки на головы своих детей и благословляет их, желая сыновьям уподобиться Эфраиму и Менаше, а дочерям – Рахили и Лии. Семья садится за стол, хозяину наливают полный бокал красного вина, покрывают белой салфеткой плетеный хлеб – еврейскую халу, мягкую и вкусную. Самую лучшую халу в Иерусалиме пекут в крошечной пекарне на улице Матери Нашей Рахели, где ее нужно заказывать заранее. Начинается освящение субботы. Это великий момент для каждого мужчины, может быть, единственный час недели, когда он превращается в полноправного отца семейства, сидящего во главе стола, среди домочадцев, внимающих каждому его слову, когда он из загнанного страхового агента или усталого заводского рабочего становится достойным потомком патриархов, пасших свои стада и никому не кланявшихся на этих Иудейских холмах.

Люди как бы вырастают в субботу, в них появляется величавая типичность, одинаковость счастливых семей. Каждый муж подобен Аврааму, Исааку и Иакову, жена младости его подобна Сарре и Ревекке, Рахили и Лии. Мы бы никогда не выдержали напряжения недели, если б не благословение субботних вечеров. Хотя встречи субботы и субботние обеды устраивают и в кибуцах, и в центрах и общежитиях для иммигрантов, ничто не может сравниться с тем, как ее встречаешь у себя дома в Иерусалиме. В этот миг не замечаешь, что вокруг не холмы, но бетон и асфальт, не патриархи, но страховые агенты. Вся трагедия ежедневного существования отходит на задний план, пока благословляют Сотворившего плод лозы.

После благословения Сотворившего плод лозы над вином пьют и открывают халу. Хлеб настолько важен, что было б грехом благословлять вино первым в его присутствии, поэтому его и покрывают – чтоб не увидел и не обиделся.

По окончании субботней трапезы иерусалимцы включают телевизор – посмотреть программу новостей, подводящую итоги недели. Израильские власти постоянно упрекают телевидение за то, что «нарочно передает дурные вести», чем корили, видимо, еще Кассандру. После новостей идет фильм. Израильское телевидение показывает две кинокартины в неделю, но в Иерусалиме принимают еще и два канала Иорданского телевидения, вещающего из Аммана. Если бы не мое затянувшееся пребывание в Швеции, я бы сказал, что израильское телевидение – одно из самых скучных в мире. Поэтому многие иерусалимцы отправляются после новостей в гости или на вечеринку на своих машинах – общественный транспорт в субботу не ходит.

Назавтра, субботним днем, на улицах мало машин. Семьи с детьми гуляют в нарядных одеждах по тенистым улочкам Западного Иерусалима или по колоритным азиатским переулкам Восточного. В этот день нет ни работы, ни кино вплоть до исхода субботы. До заката мужья и жены обычно проводят время вместе, дети знакомятся даже с очень занятыми отцами. Как говорили мудрецы, «не столько сыны Израиля берегли субботу, сколько суббота берегла сынов Израиля». Иногда утверждают, что дана суббота лишь для отдыха телу. Но это не так. Этот «чудный дар Господа, что дан от любви Его великой и жалости к Израилю», по выражению Агнона, несет еще и покой душе.

Иерусалимцы любят субботу. Естественно, любят они и субботу суббот – Иом-кипур, Судный день. В этот день как никогда полны синагоги, мужчины гуляют перед ними в белых молитвенных накидках, и дети повсюду носятся на велосипедах. Вечером Иом-кипура происходит самое большое народное гулянье на тихих зеленых улицах Катамона и Слободы, ведь это день свободы от автомобилей, когда можно безбоязненно отпустить детей на улицу. Иом-кипур подходит бережливым иерусалимцам и потому, что в этот день не едят, не пьют, денег не тратят и не угощают. Получается чистое общение и радость без забот.

После Иом-кипура начинается самое лучшее время года – праздник Кущей. Почти все иерусалимцы строят себе маленькие будочки, обтянутые старыми простынями и крытые несколькими пальмовыми ветками. Тельавивцы поражаются этому зрелищу. В Кущи небо чисто и ясно, осенняя прохлада уже чувствуется в горах, самое время для длинных прогулок, которые иерусалимцы любят больше всех прочих израильтян. Погода в эту неделю бесподобная, и многие гуляют по Старому городу. Новый, западный, город полон молоденьких туристов в кипах – пожаловали прямо из Америки для ознакомления со своими еврейскими корнями.

После Кущей в город приходит зима. Холодища пронизывает кости иерусалимцев. Центрального отопления почти ни у кого нет, а там, где есть – в новых коммунальных домах, – оно обычно не работает, потому что жильцы никак не могут разделить между собой расходы на отопление. Жизнь в городе замирает, и к девяти часам вечера на улицах ни души, кроме дюжины солдат, получивших афтер, краткосрочный отпуск с учений в Иудейской пустыне. Мужчины надевают армейские дубоны, толстые куртки на поролоне, которые израильтяне Побережья носят только на резервной службе. В дубоне последний банковский клерк кажется капитаном парашютистов из фильма Менахема Голана, а Иерусалим превращается в Афулу-в-Горах, самый большой в стране «маленький городок развития». В кафе томятся без дела официантки, и только фалафельные еще как-то вытягивают благодаря резервистам и солдатам строевой службы.

Иногда иерусалимцы помоложе пересекают невидимую «зеленую черту» и оказываются у Дамасских ворот, чтобы согреться горячим сахлабом[28]28
  Этот напиток, напоминающий кисель, готовят на подслащенном молоке из клубней ятрышника мужского, целебного растения семейства орхидных (клубни сушат и толкут в пудру – салеп). – Ред.


[Закрыть]. Сахлаб приправляют кокосовой стружкой и украшают алой вишней сверху. Это любимое питье иерусалимских таксистов – и гимназистов.

Иерусалим стоит на почти километровой высоте над уровнем моря, и зимой, хоть раз в году, выпадает снег. Это настоящий праздник для иерусалимцев. Никто не идет на работу, дети пропускают школу, все выходят погулять, поиграть в снежки, попытаться слепить снежную бабу. Иногда, раз в несколько лет, когда снега особенно много, он покрывает Золотой купол Храмовой горы легкой пеленой, и тогда все спешат в Старый город посмотреть на это чудо. «Горсовет» Иерусалима во главе с динамичным, похожим на Хрущева Тедди Коллеком (любимый ответ на все вопросы: «Поцелуйте меня в жопу») клянется каждый год, что в будущем году снегу не позволят остановить жизнь в городе, но, слава Богу, это у них не получается, и праздник снега так же неизбежен, как и прочие красные дни календаря. В снежный день Побережье вспоминает о Иерусалиме, сотни школьников садятся в турецкие поезда – шоссе перекрыты снегом – и едут посмотреть на белое чудо в горах.

Иерусалимцы сидят по домам вокруг нефтяных «буржуек» и греют руки у пламени, прежде чем снять пальто и нырнуть под одеяло. Это время скрашивает Ханука со свечами, ватрушками и оладьями. Ханука примерно совпадает с Рождеством, проходящим незаметно в Западном Иерусалиме, – только немногие отправляются в Вифлеем, потолкаться среди туристов и поглазеть на елку. Холод проходит к 15-му числу месяца Швата, когда дети сажают деревья и цветет миндаль. Потом наступает Пурим, любимый ребячий праздник. В синагогах читают «Свиток Эсфири», и каждый раз, когда читающий называет проклятое имя Амана, молитвенный зал как бы взрывается от грохота детских трещоток, пугачей, пистонов. Аман часто поминается в Свитке, и в вечер Пурима детям удается нашуметься всласть в том месте, где обычно на них шикают. Дети сидят на полу синагоги в костюмах парашютистов, бедуинов, суперменов и прочих кумиров, взрослые ограничиваются шутовской шляпой и картонным носом и спешат домой, когда по телевизору показывают смешные сатирические программы. В Иерусалиме Пурим празднуют на день позже, чем на Побережье, и этот праздник стоит отметить дважды.

И, наконец, приходит Пасха. Пасхальная неделя по погоде, воздуху, свету сравнима только с неделей Кущей. Если уж приезжать в Святую землю на короткое время, лучше всего – на Пасху или Кущи, но беда в том, что все это знают и так и делают. Поэтому Иерусалим переполняется паломниками и туристами и многие иерусалимцы убегают из заполненного города на Кинерет, в Эйлат, к родственникам в кибуц.

С Пасхой приходят и первые хамсины. Хамсин (это арабское слово означает «пятьдесят») – суховей, восточный ветер, несущий с собой жар Аравийской пустыни и дующий 50 дней в году. Он пересекает Средиземное море и на итальянском берегу зовется сирокко (от арабского шаркие – «восточный ветер»), а затем преодолевает Альпы и доносится аж до Германии, где его называют фён.

В Иерусалиме, стоящем на краю Иудейской пустыни и прикрытом от аравийских ветров только грядой Моавских гор, хамсин зачастую сопровождается песчаными бурями, от которых дневное небо приобретает противный белесоватый оттенок, а закаты исполняются безумной трагической красоты.

Хамсин приносит иерусалимцам приморские радости: когда он дует, вечером можно посидеть на балконе без куртки и не ежиться. Бесхамсинные вечера в Иерусалиме и летом располагают к свитеру. Днем иерусалимские арабские дома, сложенные из белого камня, со стенами в метр толщиной, защищают жителей от жара, и даже хамсин не может пробиться сквозь эти крепостные толщи.

На пасхальную трапезу, седер, все иерусалимцы собираются по домам, едят мацу (пресный хлеб), хрен и сладкую смесь орехов и меда, читают Агаду – сказание об Исходе из Египта – и ужинают. Дети играют главную роль в этот вечер. Они задают «четыре вопроса» о том, «чем отличается эта ночь от прочих ночей», и получают длиннейший ответ. Под Пасху работодатели дарят своим работникам вино, и его хватает малопьющим иерусалимцам до следующей Пасхи. Обычно иерусалимцы предпочитают сладкое вино, слаще десертного, ликерной сладости, какую в других странах имеет микстура для детей. Хотя евреям их религия, в отличие от ислама, разрешает пить вино и даже повелевает пить в субботу, на Пасху, в Пурим, израильтяне вообще пьют мало и неохотно, как и палестинцы. В конце прошлого века барон Ротшильд посадил французскую лозу в Святой земле и основал винные погреба в Ришон-ле-Ционе и Зихрон-Яакове, но народ пить не приучился, а потому и вино особенно хорошим не стало. Русские евреи, конечно, выпивают и в Израиле, где водка дешевле вина.

Приходит пасхальная неделя, и начинается отсчет недель, вплоть до праздника Пятидесятницы. В эти дни ведется отсчет снопов, по снопу в день, в память о приношениях в Храм. В течение этой недели погода часто и резко меняется от жары и духоты до холодищи. Тут трудно не простудиться, и есть даже особая молитва за детей, чтоб не заболели и пережили 50 сноповых дней. По понятному магическому замыслу в эти дни иерусалимцы не стригутся, ведь известно, что сила человека – в его волосах. Поэтому враги не могли совладать с Самсоном, пока не остригла его Далила, поэтому тюрьма и армия начинаются со стрижки, а бунтовщики 1960-х годов отпускали себе патлы до плеч.

Это сноповое шальное время метеорологической и душевной неопределенности отделяет весну от лета. На двадцатый сноп празднуют единственный праздник, добавленный двумя тысячелетиями, – День независимости. Иерусалимцы танцуют на улицах, вывешивают флаги и бьют друг друга по головам пластмассовыми молоточками, шумно, но не больно. В августе они уезжают за границу, если могут, а то и в Тель-Авив, который дальше, чем международный аэропорт.

Для остающихся – арбузные радости у Дамасских ворот, где на столиках под навесами высятся груды полосатых зелено-черных шаров. Огромные телевизоры бесконечно показывают египетские видеофильмы, звучит восточная музыка, вьется шашлычный дым, идет еврейско-арабское веселье под арабской эгидой. Лучшие арбузы – галилейские, растущие привольно, бестеплично и бесполивно. В эти дни весь Иерусалим хлюпает сахарной мякотью.

Интересная это вещь, влияние места. Казалось бы, не так давно – одно-два поколения назад – поселились наши иерусалимцы в Святом городе, но он повлиял на них. Для иерусалимца Тель-Авив – это почти заграница, вместе с городами и селами Побережья. То же ощущение свойственно палестинцам Нагорья, но как оно возникло столь быстро у людей, отцы которых приехали из-за моря? Так или иначе, у иерусалимцев при спуске с гор возникает желание показать паспорт – настолько несхожи Нагорье и Побережье, Иерусалим и Тель-Авив.

Поэтому даже летом иерусалимцы редко едут к Средиземному морю – предпочитают купаться в плавательных бассейнах (самый модный – в отеле «Кинг Дэвид», «Царь Давид», самый демократичный – в Немецкой слободе) или ездить к Мертвому морю, на восток. Тельавивцы считают, что жители Иерусалима просто не умеют плавать.

Иерусалимцы привыкли беречь воду. Даже в армейских душах можно увидеть солдата, который закрывает кран, пока намыливается. Это, конечно, иерусалимец. Бережливость не ограничивается водой. Иерусалимцы куда более бережливы, чтоб не сказать – скупы, чем прочие израильтяне. Хранят совсем уж старую мебель, хуже едят, реже приглашают друга на обед. Это связано и с низкими доходами: большинство иерусалимцев или служащие, или работники университета. Промышленности, бизнеса в городе почти нет.

Поэтому в последнее время многие иерусалимцы поэнергичнее бегут в Тель-Авив, где выше доходы, где есть театры, бизнес, где живут с открытыми дверями и где можно каждый день купаться в море. Любимая газета иерусалимцев «Коль ха-Ир» опубликовала серию интервью с «беглыми иерусалимцами». Одного из них спросили: где стоит кибуцнику, решившему отведать воли, провести внекибуцный год – в Тель-Авиве или Иерусалиме? Беглец ответил: «В Тель-Авиве он увидит новых людей и обменяется новыми идеями, в Иерусалиме проведет год взаперти в комнатушке в Нахлаот [псевдоартистических экс-трущобах в центре Западного Иерусалима] с кактусом в горшочке на подоконнике и со сборником стихов на полке. В Иерусалиме хорошо жить только онанисту».

Но иерусалимцев это не печалит. Действительно, холостяку скучно в Иерусалиме, но вести холостяцкую жизнь в Святом городе в старину и вовсе запрещалось. Когда мой прапрадед приехал в Святую землю, он поселился поначалу в Иерусалиме, но, поскольку не был женат, в течение года ему пришлось уехать в Тиверию, где не водилось этого обычая, и там он со временем женился, но в Иерусалим вернулся только помирать. Сейчас обычай не жить холостяком больше года в Городе отошел в прошлое, но, конечно, иерусалимский образ жизни больше подходит людям семейным.

Иерусалимцы полны веры в собственное превосходство. Иерусалимский снобизм сравним только с еще менее объяснимым снобизмом городка Кирьят-Тивон, в Нижней Галилее. Не знаю почему, но тивонцы и иерусалимцы помоложе в части снобизма могут посоперничать даже с кибуцниками, которые, как правило, в этом отношении вне конкуренции. С годами снобизм сглаживается, иерусалимец замечает, что для ощущения превосходства нет оснований, и тогда остаются только мелкие особенности, вроде выговора: иерусалимцы говорят «маатаим» (двести) вместо «матаим», как все прочие израильтяне.

Иерусалимский коридор не стал хинтерландом города, территорией, экономически к нему тяготеющей. По-прежнему ближайшая точка для иерусалимцев – это Петах-Тиква и Побережье. С другой стороны, город вспомнил о своем естественном хинтерланде – палестинских деревнях, лежащих к северу, востоку и югу от него. Они посылают в город мужиков на черную работу и баб с овощами на базары. В описании Милославского (автора «Укрепленных городов») это выглядит так: «Женщины в черных с золотом поземельных платьях привозят из окрестных деревень Иудеи продавать в Иерусалим овечий сыр и овечье же кислое молоко… несут к своим лоткам, прилавкам и навесам или проломам в стене зелень, огурцы, коренья». От прочего Израиля Иерусалим так же оторван, как и до начала операции «Нахшон», в ходе которой зачищался Коридор.

Сейчас можно понять, что план интернационализации Иерусалима был наилучшим из возможных для евреев этого города, так же как план раздела – наилучшим для евреев Побережья и Долин, не считая двунационального государства. Если бы не волны массовой эмиграции палестинцев и массовой иммиграции евреев, израильтянам удалось бы сохранить свой эгалитарный этос начала века и понемногу привлечь к себе здоровые силы еврейского народа из-за рубежа в сотрудничестве с палестинцами.

Нынешний город – раковая опухоль на худом теле Нагорья. Под тяжестью его населения прогибаются горы, исчезает вода в родниках. Место для больших городов – на Побережье, где на торговых путях всегда стояли «мегаполисы» Газы, Ашкелона, Лода, Мегиддо, Бейт-Шеана. Выбор, павший на Иерусалим, оказался неудачным. Индивидуальность его населения была погребена под лавиной иммигрантов.

Хотя иерусалимцы любят гулять по улице Царя Давида – этому «темному, крытому где холстами, а где древними каменными сводами ходу между такими же древними мастерскими и лавками», по определению Бунина, в центре восточного базара, – они редко или никогда не связывают походы в Старый город с религиозными нуждами. Действительно, у Стены Плача, главной еврейской святыни Иерусалима, можно увидеть группу йеменских евреев из дальнего мошава, несколько нищих, много ортодоксов из Меа-Шеарима, американских евреев и просто туристов, но иерусалимцы сюда почти не приходят – для молитвы они предпочитают свои синагоги. Даже на праздники у Стены собирается так мало иерусалимцев, что без ортодоксов и туристов минъяна – десяти евреев для молитвы – не соберешь. Видимо, они считают, что поклонение в святых местах – дело пилигримов, богомольцев и нищих.

[Западный Иерусалим изменился с идиллических 1970-х годов, описанных выше. Город стал богаче, обыкновеннее, американистее, отдалился от Восточного Иерусалима. Исчезли крестьянки Хевронских гор, появились хорошие рестораны европейского уровня. Интифада перерубила контакты между евреями и палестинцами. В 1970-е Восточный Иерусалим (завоеванный израильтянами в 1967 году) был гораздо более развитым, чем сонный Западный. Только на востоке имелись отели и рестораны. Прошли годы. Деньги, выкачанные из Восточного Иерусалима, были вложены в Западный. Западный Иерусалим расцвел, а Восточный захирел. Сейчас, наблюдая грязь и запустение восточной части Святого города, турист бормочет что-то об «арабской ментальности», не подозревая, сколько усилий было приложено для насаждения этой отсталости.

Правый израильский журналист Надав Шаргай напечатал серию статей о том, как идет перекачка средств с востока на запад Иерусалима, как душится любая палестинская инициатива. Его данные потрясают: хотя деньги приносит восток с его храмом Гроба Господня и мечетями Харам аш-Шариф, все доходы остаются в еврейских кварталах. Мэрия Иерусалима (в которой сидят только евреи) тратит на еврейскую душу в восемь раз больше средств, чем на христианскую или мусульманскую. В еврейских районах разбивают парки, чинят тротуары, бьют фонтаны, в арабских – если бьют, то только по голове, при разгоне демонстраций. Американка Сара Рой придумала для описания этого феномена хороший термин – de-development (реверсивное развитие). По ее словам, израильтяне планомерно усугубляют отсталость палестинских территорий – в том числе Восточного Иерусалима.

С тех пор в Иерусалиме вдобавок к стене Сулеймана Великолепного появилась стена Шарона, отрезавшая Вифлеем и гробницу Лазаря, Рамаллу и села к востоку от города. Появились в городе и сотни охранников. Последние восемь лет Иерусалим изрыт траншеями – прокладка трамвайных путей обернулась долгостроем, который вылился в огромные убытки и расхищение городского бюджета. Последние мэры города были отданы под суд за взяточничество.]