Текст книги "Пилсудский
(Легенды и факты)"

Автор книги: Дарья Наленч

Соавторы: Томаш Наленч
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

За недоброжелательными для парламента словами последовали дела. Начальник отказался поручить сформировать кабинет Войцеху Корфанты[102]102
  Войцех Корфанты (1873–1939) – силезский политический деятель, член христианской демократии, один из руководителей Силезских восстаний. Противник Пилсудского. В 1923 году – премьер-министр. В 1930 году оказался в Брестской тюрьме. С 1934 года – в эмиграции. В 1939 году вернулся в Польшу.


[Закрыть], выдвинутому на пост премьер-министра правоцентристским большинством парламента. В ответ противники Пилсудского решили отстранить его от занимаемой должности и 26 июля внесли предложение о вотуме недоверия, констатировавшее, что «Начальник государства Юзеф Пилсудский своим неуважением прав Законодательного сейма, пренебрежением жизненными государственными интересами и углублением противоречий и межпартийной борьбы причинил государству невосполнимый моральный и материальный ущерб».

Это была уже не партизанская война, имеющая целью призвать к порядку строптивого, но в целом нужного партнера. Конфликт приближался к черте, за которой не было возможности отступления. Об этом свидетельствовала острота обвинений правых. «Пан Юзеф Пилсудский, – писала 29 июля 1922 года «Мысль народова», – забастовал на посту Начальника государства. Вначале это была итальянская забастовка. Пан Пилсудский позволял, чтобы жизнь государства шла своим чередом, и лишь отказывался участвовать в ней, хотя и был обязан действовать. «Не мешал» пану Пшановскому[103]103
  Стефан Пшановский (1874–1938) – инженер-механик, в 1918 году – министр снабжения в правительстве, созданном Регентским советом.


[Закрыть] в создании правительства, дал письменное обязательство «не мешать» в этом и пану Корфанты.

Но своего обещания он не сдержал, ибо отказался поставить свою подпись, то есть помешал созданию правительства пана Корфанты. Итальянская забастовка превратилась в полную в сочетании с саботажем. Саботировав правительство пана Корфанты, пан Пилсудский обратился к последнему оружию социалистов – черной забастовке. Губит Польшу, чтобы вынудить большинство нации пойти на уступки. Сам не исполняет обязанностей Начальника государства и никого к их исполнению допустить не желает. Так батраки во время черной забастовки не доят, не чистят и не кормят живую скотину, а одновременно не позволяют никому этого делать. Пусть скот болеет и погибает, либо пусть хозяин фольварка[104]104
  Фольварк – помещичье хозяйство, небольшая усадьба.


[Закрыть] уступит… Ни пан Пилсудский, ни его приспешники не хотят чувствовать себя хозяевами этого фольварка, заинтересованными в его развитии. Они являются лишь одураченными социалистической доктриной батраками этого фольварка и поэтому объявили черную забастовку, радуясь нищете людей, их голоду и беспомощности, банкротству казны, ибо такое состояние, ухудшающееся со дня на день, может принести им временную пользу…»

Вывод напрашивался сам собой. Такое огромное зло должно быть безусловно искоренено. Но часть депутатов, занимавших центральные места в парламенте, испугалась решительной конфронтации, и в конечном счете предложение об отставке Пилсудского провалилось. За него проголосовало 187 депутатов, против – 205, четыре бюллетеня оказались чистыми. А ведь еще менее двух недель назад Корфанты, униженный теперь отказом Начальника подписать его назначение, пользовался поддержкой 219 депутатов. Большинство парламента не проявило последовательности в действиях и тем самым не прибавило Сейму авторитета в глазах общественности.

Впрочем, это было главной целью Маршала. Ибо он не видел для себя места в системе парламентского правления, которую окончательно узаконила мартовская конституция. Он приступил к борьбе с чрезмерными, по его мнению, правами Сейма. Он прекрасно знал, что финал этой баталии будет зависеть также от поддержки общества. Поэтому он распрощался с учредительным собранием, которое несколько недель спустя прекратило свое существование, доказав, что в гуще партийных и личных интриг оно было не в состоянии видеть высшую ценность – польские государственные интересы.

Продемонстрированные во время летнего правительственного кризиса методы борьбы с парламентом навсегда вошли в арсенал действий Маршала. Он долго не представлял никакой программы реформирования законодательной власти, кроме указания на необходимость усиления исполнительных органов. Вместо того чтобы выдвигать свои оздоровительные идеи, он ограничивался компрометацией депутатов.

В соответствии с этой концепцией Маршал даже не пытался ввести в Сейм большое число своих людей, хотя назначенные на ноябрь 1922 года выборы предоставляли такую возможность. Главным образом, наверное, потому, что не верил в успех.

С завоеванием независимости его сторонники не создали отдельной, подчиненной своему вождю политической партии. Некоторые из них действовали в левых партиях, что давало определенную возможность влиять в нужном духе на ход рассмотрения дел в Сейме, хотя не такую уж большую, ибо каждая из группировок преследовала свои цели, не всегда согласовывая их с Бельведером.

Отказ от этой тактики и самостоятельное выступление в предвыборной кампании были связаны с большим риском. Неудача грозила резким сужением влияния на левых, с которыми следовало расстаться еще раньше. Тем самым Комендант терял бы всякую способность воздействовать на Сейм, что было бы для него особенно болезненным, учитывая, что там решались важнейшие государственные дела.

В конце концов он так и не отозвал своих людей с занимаемых ими до сих пор мест. Только некоторые, мечтая о политической самостоятельности, связали себя с образованной еще до голосования либеральной Национально-государственной унией. Ее полное поражение на выборах показало, насколько иллюзорными были надежды на преодоление доминирующих позиций уже окрепших традиционных политических группировок.

Сам Пилсудский не выразил по поводу этого поражения ни одного слова сожаления. Ибо в это время он уже обдумал путь к организации своих сторонников вне партийных структур. Объединительным фактором должно было стать комбатантское сообщество.

Не случайно именно с лета 1922 года были предприняты усилия сцементировать политически прежнюю группу легионеров и членов Польской военной организации. В июле 1922 года возникла Польская организация свободы, объединившая бывших членов Польской военной организации. В августе в Кракове был созван первый съезд легионеров, на котором был образован Союз легионеров. Ряды сторонников Коменданта приобретали организационную структуру. Совместные действия предпринимали люди, считающие, что именно им Польша обязана восстановлением своей независимости, в которой им теперь так трудно было найти для себя место. Ибо комбатанты-легионеры находились в целом в довольно сложной жизненной ситуации. После почти семи лет, проведенных в окопах, с незаконченным высшим или даже средним образованием, они с трудом приспосабливались к гражданской жизни. Непроизвольно искали какого-нибудь авторитета и вновь находили его в Пилсудском. С ним связывали также надежды на осуществление жизненных устремлений.

Но легионеров надо было вначале организовать. А это требовало времени. Как иначе упорядочить ряды, как подготовить их к действиям.

В этой ситуации Пилсудский прибег к новому методу борьбы с противниками: без малейшего сопротивления оставил поле боя, ожидая, что они не справятся с нарастающими в стране конфликтами и противоречиями. Новый парламент, избранный в ноябре 1922 года, мало чем отличался от предыдущего, хотя правые заметно укрепили свои позиции. На улице Вейской появился также новый фактор – представители национальных меньшинств. Однако по-прежнему ни одна из партий не имела большинства, позволяющего ей надолго взять власть в государстве, а без этого ведь невозможно было решить основные его проблемы.

Эта довольно редко применяемая в политике тактика застала врасплох соперников. Еще недавно с большой самоуверенностью они утверждали, что «пилсудчики захотят держать жизненный экзамен, делая карьеру. Поляки, вся Польша должны выдержать жизненный экзамен путем освобождения от нашествия кондотьеров». Теперь эти обвинения оборачивались против авторов этих слов, тем более что в глубине души они уже давно примирились с мыслью, что Пилсудский станет президентом.

Большинство парламента, уже двухпалатного в соответствии с положениями конституции, было готово на предстоящих выборах голосовать за теперешнего Начальника государства. Но 4 декабря 1922 года на специально организованной в Президиуме Совета министров встрече депутатов Сейма и сенаторов Пилсудский попросил не выдвигать его кандидатуры. Обосновывая этот шаг, он говорил:

«Я был щитом для всякого рода снарядов. Были там и цветы, выражавшие искреннее уважение, восхищение и любовь… Но были и другие снаряды, менее пахнущие, снаряды, к которым должен быть готов будущий президент Польской Республики, у которого могут быть менее спокойные нервы, чем у меня. Я эти снаряды называл по-солдатски «штинкгранатами» («stinken» – по-немецки «вонять». – Авт.), пытающимися задушить меня… своею вонью. Будучи солдатом, я легко переношу такие гранаты, и они почти не производят на меня никакого впечатления…»

Пилсудский не договаривал своего обвинения до конца, но все знали, что он адресовал его правым, которые прочно обосновались теперь в Сейме. Минутой раньше он высказал, впрочем, характерную оговорку: «Об отношении к Сейму вообще не хочу говорить… Объяснять отказываюсь».

Подобную любезность он не допускал в частных разговорах. Например, Владиславу Барановскому он так говорил о своей борьбе с Сеймом: «Я по-прежнему, как зверь в клетке, в которого каждое дерьмо может выстрелить… но это неважно. Наиболее неприятное я уже прошел, это уже позади, пусть теперь другие этим занимаются. Четыре года!»

Итак, период исполнения наивысших государственных функций он считал самым трудным, наиболее неприятным в своей жизни. Однако у него были и свои светлые стороны. Наиболее приятной из них была семейная жизнь.

Различные обязанности и весьма двусмысленный характер его связи с Александрой приводили к тому, что он не мог уделить своим близким слишком много времени. Однако старался бывать у них как можно чаще. Так он поступил, в частности, 10 ноября 1918 года, когда, вырвавшись от политиков, поехал на Прагу, чтобы увидеть дочь, которую знал до этого только по фотографии…

Учитывая неурегулированные семейные дела, поселиться вместе они не могли. Поэтому он находился в Бельведере, а она в скромной двухкомнатной квартире на улице Котиковой. Он навещал ее, как правило, каждый день по вечерам, если только позволяли текущие государственные обязанности.

Дочка полностью покорила его. Он был по отношению к ней исключительно нежным, обаятельным и влюбленным отцом. Если бы не множество выполняемых одновременно дел, можно было бы сказать, что она затмила для него весь белый свет. Не расставался с ее фотографией. «Всякий раз, как муж собирался в поездку или в поход, – вспоминала Александра, – всегда брал с собой медальон с изображением Матери Божьей Остробрамской, «Потоп» Сенкевича[105]105
  Роман в шести томах «Потоп» Генрика Сенкевича – одна из составных частей известного цикла. В романе односторонне и с большой долей идеализации раскрывается образ жизни и исторические события в Польше XVII века.


[Закрыть] и «Хронику» Стрыйковского[106]106
  Польская, литовская, жмудская и всея Руси хроники историка и поэта Мачея Стрыйковского (1547–1582) представляют собой свод Длугоша, Меховиты и др., составленный им в 1582 году и включавший многочисленные вставки в стихах.


[Закрыть]. К этому добавилась фотография Ванды».

Сам он так писал 1 мая 1920 года с фронта на служебном бланке Генеральной адъюнктатуры верховного главнокомандующего польских войск: «Пишу, не зачеркивая названия бланка, не потому, что делаю это по обязанности, а для того, чтобы подчеркнуть определенную зависимость от вас, мои дорогие, которые остались так далеко от меня, что, хотя я и невесть как занят и хотя у изголовья кровати в вагоне стоит фотография моей «наследницы», все же очень тоскую по вас…»

Случайно ли он назвал дочь «наследницей», феминизируя титул, традиционно принадлежащий мужским потомкам рода? А может, он выражал таким образом тоску по сыну? Ои отрекался от таких мыслей даже перед близкими ему людьми: «Ты знаешь, что нет, – отвечал он летом 1919 года на вопрос Василевского, хотел бы он иметь сына. – И какой бы была судьба моего сына… Ведь больше, чем я, он совершить бы не смог. Польское государство уже существует. А быть всю жизнь таким «Владиславом Мицкевичем» – сыном Адама, всегда выделяющимся и привлекающим к себе внимание только тем, что он «сын великого отца», – незавидная судьба». Наверняка, говоря это, он был искренен. Ведь он любил Ванду и, несомненно, не представлял себе другого, более прелестного ребенка. Но так ли он думал, когда ждал в Магдебурге известий о рождении потомка? Он подбирал наиболее любимые им имена с мыслью о сыне. Да и аргументация, изложенная Василевскому, родилась в атмосфере успехов в жизни, а не тюремной неуверенности. Роль продолжателя дела заключенного в тюрьму отца, судьба которого вовсе еще не была предрешена, лучше ведь мог выполнить потомок мужского пола.

Однако хорошо, что он исповедовал такой взгляд, потому что и второй ребенок, родившийся 28 февраля 1920 года, оказался девочкой. Ее нарекли Ядвигой.

Сложное положение в семье, которое давало повод для многих грубых сплетен, ускорило смерть Марии. Она умерла в Кракове в ночь с 16 на 17 августа 1921 года. До самой кончины Мария жила в старой квартире на улице Шляк, ведя очень скромный образ жизни.

Глубоко переживала расставание с мужем, но не предпринимала ничего, что могло бы повредить его репутации или поставить в трудное, двусмысленное положение. К примеру, соблюдая такт, неизменно отвечала отказом, когда ее как законную супругу Начальника государства приглашали на торжественные мероприятия или военные балы. Однако продолжала категорически не соглашаться на развод. Пилсудский уже даже перестал ее просить об этом, но его друзья предпринимали безуспешные попытки.

Марию похоронили на кладбище Россе в Вильно. Траурное богослужение отправлял епископ Бандурский. Из семьи Пилсудских на похоронах присутствовал его младший брат – Ян[107]107
  Ян Пилсудский (1876–1950) – брат Юзефа, юрист. В 1930–1931 годах вице-маршал Сейма, в 1931–1932 годах – министр финансов, в 1932–1937 годах – вице-президент Польского банка. Принадлежал к Беспартийному блоку сотрудничества с правительством, от которого в 1928 и 1930 годах избирался в Сейм и Сенат. В 1940–1941 годах находился в московских тюрьмах (на Лубянке и в Бутырках). После освобождения выехал в Англию.


[Закрыть].

Демонстративное отсутствие Маршала на похоронах жены наверняка было продиктовано обидой из-за нежелания супруги дать согласие на развод. При сопоставлении с величием смерти это был определенно постыдный шаг. Чем не преминули воспользоваться противники. Газеты, воевавшие с Маршалом, поместили статьи, осуждавшие «бесчеловечный» поступок. Эндековская «Мысль народова» поместила письмо некоего бывшего легионера, скорее всего сфабрикованное, в котором автор рвал все узы с Комендантом за проявленную в связи с похоронами жены «низость».

Бестактна и поспешность, с которой свежеиспеченный вдовец заключил новый брачный союз. Уже 25 октября ксендз прелат Мариан Токажевский, капеллан Начальника государства, обвенчал его в Бельведере с Александрой. Торжества имели весьма скромный характер, а свидетелями врачующихся были врач Маршала – доктор Эугениуш Пестшиньский и адъютант подполковник Болеслав Венява-Длугошовский[108]108
  Венява Болеслав Длугошовский (1891–1942) – генерал, легионер, тесно связанный с Пилсудским, с 1938 года находился на дипломатической службе (в 1938–1940 гг. – посол в Италии, в 1940–1942 гг. – посланник на Кубе), поэт и переводчик стихов.


[Закрыть], человек столь популярный в Варшаве, что послужило предметом не слишком лестного для Маршала анекдота. Одна институтка спрашивает другую: «Ты случайно не знаешь, кто этот пожилой господин, который постоянно сопровождает Веняву?»

Свадьба завершила период долгой, вынужденной жизни порознь. С этого времени Александра с дочерьми поселилась в правом крыле Бельведерского дворца. Начала также появляться рядом с мужем во время официальных торжеств. Отпала необходимость проводить праздники и отпуск в нанятых квартирах или виллах. В их распоряжении теперь был дворец в Спале, в котором когда-то размещался российский царь, приезжавший сюда поохотиться, а потом передававшийся в пользование очередным главам польского государства.

Исполнились мечты о семейной идиллии, выраженные в письмах трудного для обоих краковского периода, хотя ее пришлось ждать более десяти лет. Пилсудский возвращался к еще одному замыслу того периода – зарыться подальше от людей и политики и посвятить себя сугубо семейным делам. Мысль эта была для него тем более приятной, что с ее реализацией он связывал надежды на получение нового, изрядного политического капитала.

Судьба распорядилась так, что это намерение Маршал осуществил в исключительных обстоятельствах, которые, наряду с сильным разочарованием Пилсудского в имевших место партийных укладах в Сейме, стали причиной сильной и необычайно стойкой психической травмы. Ведь смена главы государства произошла при драматических событиях.

9 декабря 1922 года Национальное собрание в составе депутатов Сейма и сенаторов избрало преемника Начальника государства – первого президента Речи Посполитой. Им стал Габриель Нарутович[109]109
  Габриель Нарутович (1865–1922) – первый президент Польши, инженер-конструктор, с 1908 года – профессор Политехнического института в Цюрихе, в 1920–1921 годах – министр общественных работ, в 1922 году – министр иностранных дел. В 1922 году был убит крайним националистом Е. Невядомским.


[Закрыть], ученый с мировой славой, до этого занимавший пост министра иностранных дел Польши. Его выбор предрешили голоса левых и центристских депутатов, а также представителей национальных меньшинств. И хотя процедура избрания была соблюдена с самого начала до конца в полном согласии с законом, правые в Сейме поставили под сомнение результаты выборов. Национальная демократия целиком оказалась в плену партийного фанатизма. Ее печать в утренних выпусках 10 декабря опубликовала официальное заявление руководителей депутатских клубов правых партий, в котором говорилось, что Нарутович «навязан на пост президента голосами инородцев» и что польский народ «должен почувствовать и почувствует» такой выбор «как тяжелое оскорбление», «как насилие над польской политической мыслью». Одновременно в многочисленных газетных материалах и на организованных массовых уличных митингах избранника поносили грубой бранью и оскорблениями.

Проиграв в парламенте, когда закон, легализм и конституция были на стороне президента-избранника, правые силы решили перенести борьбу на улицу. Они пошли на демонстрацию силы, чтобы запугать противника. Пренебрегая тем, что такой шаг целит в авторитет Сейма и установленные им законы.

С помощью насилия эндеки решили не допустить прихода к власти законного избранника на пост президента. Эту цель они намеревались достичь, сорвав процедуру его присяги. 11 декабря, когда президентский экипаж направлялся на улицу Вейскую, дорогу ему преградила баррикада из уличных скамеек, которые были перетащены на Аллеи Уяздовские из близлежащего парка. По адресу Нарутовича посыпались оскорбления, его стали забрасывать тугими снежками из грязного снега. Один из них угодил ему в лицо. Несколько наглецов с дубинками вскочили на приступки экипажа. Полиция взирала на все это с удивительным равнодушием.

Несмотря ни на что, президент был приведен к присяге. Но вступить в должность он мог только после формальной передачи ему власти Начальником государства. Эта торжественная процедура была назначена на 14 декабря. Тем временем в Бельведере во второй половине дня 11 декабря состоялось конфиденциальное заседание правительства с участием Пилсудского, на котором он заявил: «Я не могу передать власть в тот момент, когда банда говнюков нарушает спокойствие, оскорбляет президента, а правительство бездействует; дайте мне полномочия – и я успокою улицу; если не дадите, я пойду один и успокою – в этих условиях я не могу уступить».

Однако Совет министров явно не желал, чтобы Маршал покинул Бельведер в ореоле усмирителя столицы, опасаясь, что это могло возвысить его слишком высоко. Полномочий Пилсудский не получил.

В такой ситуации Начальнику государства пришлось завершать свои обязанности. Проведя прощальные встречи, он 13 декабря вечером вместе с семьей покинул Бельведер, переехав на улицу Кошикову в квартиру, которую прежде занимала его жена.

На следующий день, согласно ранее установленному сроку, состоялась церемония официальной передачи должности Нарутовичу, после которой семья Пилсудских дала в честь высоких гостей прощальный завтрак. После его окончания, наняв пролетку, Пилсудские отправились домой.

6. Отшельник

Утром 16 декабря 1922 года Пилсудский, как и миллионы граждан, отправился на работу. Сложив полномочия Начальника государства, он не остался без занятия. Маршал возглавлял руководство Узкого военного совета и капитула ордена Виртути милитари. Первая из этих функций имела существенное значение. В момент возникновения войны она автоматически превращалась в пост главнокомандующего вооруженными силами. Казалось, что жизнь в стране входит в норму. Для Маршала это означало перспективу отхода от активной политической деятельности и погружения в семейную идиллию.

Но буря ненависти, поднятая правыми силами, принесла свои плоды. В тот же день пополудни президент погиб от рук террориста. Пилсудский узнал об этом спустя несколько минут после трагедии. Он якобы приказал всем покинуть его кабинет, хотел остаться наедине с собой. Нелегко было свыкнуться ему с преступлением. Но несомненно и то, что он лихорадочно решал, как повести себя в новой ситуации.

О кровавой мести эндекам, сопряженной с совершением политического переворота, он скорее всего не думал. Зато такая мысль зародилась в головах некоторых его подчиненных. К наиболее энергичным ее сторонникам принадлежали бывшие командиры Польской военной организации, которые руководили ею после ареста немцами Пилсудского и уже приобрели навык политической деятельности, не пасовали перед принятием смелых решений. Среди них были Адам Коц, Игнацы Матушевский[110]110
  Игнацы Матушевский (1891–1946) – в 1918 году член Военного Союза поляков в России, после майского переворота – один из лидеров правого крыла санации, в 1932–1936 годах – главный редактор «Газеты Польской».


[Закрыть], Конрад Либицкий, Казимеж Стамировский. Используя негодование масс, вызванное убийством президента, они намеревались, договорившись с варшавскими деятелями ППС, расправиться с эндековскими вождями, а также попытаться овладеть ситуацией в городе. Спустя двадцать четыре часа после начала операции в город во главе войск должен был войти Пилсудский, становясь, таким образом, безусловным хозяином положения.

Однако этот план расстроили энергичные возражения лидера ППС Игнацы Дашиньского. Да и сам Маршал отнесся к нему явно сдержанно. Окончательно похоронило грезы о перевороте назначение вечером 16 декабря премьер-министром генерала Владислава Сикорского, считавшегося тогда одним из членов сообщества легионеров. Против его кабинета выступать не следовало, даже если не все из окружения Маршала были убеждены, что этот выбор был наилучшим. Конфронтация оказалась отложенной на некоторое время.

Декабрьский опыт повелевал, однако, серьезно считаться с возможностью столкновения, причем в недалеком будущем. Такое мнение разделял и Пилсудский.

2 января 1923 года у него состоялась беседа с главой английской военной миссии в Польше Эндрю Кэртэн де Вертом, в которой на вопрос, думал ли он в 1920 году установить в Польше диктаторскую власть, в чем его многие тогда подозревали, он ответил, что это было бы нелояльно на том посту, на котором он тогда находился. Теперь ситуация кардинально изменилась. «J’ai la main droite libre» («Моя правая рука свободна»), – информировал он англичанина, оставляя тому возможность строить догадки.

Это заявление не могло не вызвать удивления. Ведь Маршалу тогда далеко было до декларируемой свободы. С вечера 16 декабря он занимал один из главных военных постов – начальника Генерального штаба и должен был повиноваться высшей власти Речи Посполитой. В то время он еще не собирался бунтовать против нее. Эта «свободная правая рука» означала прежде всего предзнаменование новой, острием направленной против эндеков политики, вызревавшей давно, но принятие которой в конце концов предрешил анализ событий последних недель.

Ошибаются те биографы, которые недооценивают глубину потрясения, преобразившего психику Маршала в мрачные декабрьские дни. Именно тогда он окончательно утвердился в убеждении, что разногласия и эгоистичные интересы отдельных политических партий угрожают основам существования государства.

Эти общие соображения еще больше укрепили его личные ощущения. Убийца президента показал на процессе, что прежде намеревался убить Начальника государства. «На предварительном следствии, – поведал суду и удивленной публике Элигиуш Невядомский 30 декабря 1922 года, – я умолчал об одном обстоятельстве, которое обязан прояснить здесь. Выстрел, жертвой которого пал президент Нарутович, поначалу предназначался не ему. От него должен был погибнуть Юзеф Пилсудский». Убийца раскрыл даже детали планировавшегося покушения, от которого он отказался в последний момент, узнав, что Начальник государства не выставил свою кандидатуру на выборах президента. Никто не сомневался, особенно после того, что случилось 16 декабря, что он добился бы своей цели. И хотя Маршалу нельзя отказать в смелости, которую он продемонстрировал во время покушения на него во Львове 25 сентября 1921 года, дыхание смерти, которой удалось избежать только благодаря случайности, должно было оказать отрицательное воздействие на его психику.

Именно в это время, в конце декабря 1922 года, несомненно считаясь с возможностью, что угроза убийцы президента Нарутовнча может быть осуществлена другим безумцем, Маршал подготовил предложения о генералах действительной службы. Рукописный документ был вложен в запечатанный конверт, на котором была отметка, что он подлежит вскрытию исключительно президентом Речи Посполитой или будущим главнокомандующим только в случае смерти Пилсудского или его отказа от занимаемых в армии должностей.

Маршал в документе, не стесняясь в выражениях, расправился с генералами, которых его противники считали достойными самых высоких должностей. О Юзефе Халлере написал, что он может командовать «максимум полком». Тадеуша Розвадовского признал очень способным человеком, с широким профессиональным кругозором и прирожденной интеллигентностью, но одновременно целиком лишенным организаторского таланта. Станислава Шептыцкого рекомендовал командующим одной из армий с той оговоркой, что «верховным главнокомандующим быть не способен из-за слабохарактерности. На начальника Генерального штаба не годится, не рекомендовал бы его на этот пост даже своему врагу».

Зато дал высокую оценку командирам из числа бывших легионеров: Эдварду Рыдз-Смиглому, Казимежу Соснковскому и Владиславу Сикорскому. Первых двоих считал достойными поста главнокомандующего, отдавая предпочтение, однако, Рыдзу. Но и в его характере видел недостатки: «В отношении собственного окружения и штаба – капризный и любящий удобства, подбирающий таких людей, с которыми не было бы необходимости вступать в какие бы то ли было споры и бороться… В отношении него опасаюсь двух вещей, – добавлял Пилсудский, – во-первых, он не смог бы совладать в нынешнее время с раскапризничавшимися генералами и их гипертрофированными амбициями, во-вторых, я не уверен в его оперативных способностях как главнокомандующего и умении соизмерять не только чисто военные силы, но и силы всего государства – своего и вражеского». Вторая из этих оценок в значительной мере подтвердилась спустя шестнадцать лет[111]111
  Преемником Пилсудского стал Э. Рыдз-Смиглы, в сентябре 1939 года – главнокомандующий польской армией.


[Закрыть].

Характеристики генералов показывают, насколько глубоко Маршал был уверен, что весь генеральский корпус, вместе взятый, в подметки ему не годится. Тем более его донимали грязные оскорбления, раздававшиеся по его адресу в дни эндековского шабаша. Для ксендза Казимежа Лютославского он был «кошмаром», десятилетиями преследовавшим Польшу. В середине декабря 1922 года ксендз-депутат Сейма писал на страницах «Мысли народовой»:

«Пилсудский – орудие международного сионизма в борьбе с польским народом не с сегодняшнего дня. Нельзя допускать его к власти в независимой Польше. Еще в 1905 году, когда после японской войны начали рушиться оковы, соединявшие Польшу с Россией, Интернационал использовал Пилсудского в Польше, чтобы он насаждал здесь российскую революцию, препятствуя консолидации польского народа в борьбе и использованию революции для укрепления позиций польского народа на польской земле. <…> Этот пункт программы еврейской политики против Польши он выполнил с достойной сожаления смелостью. <…>

Во второй раз в 1914 году, а точнее, в годы, предшествовавшие началу войны и в течение первых ее лет, Интернационал использовал Пилсудского, на сей раз ряженного не в революционера, а в Бартека Победителя[112]112
  Бартек Победитель – главный герой одноименной новеллы Генрика Сенкевича о тяжелой судьбе крестьянина, вынужденного бороться за чуждое ему дело.


[Закрыть], который повстанческим пафосом должен был зажечь сердца молодежи и народных масс на героическое самопожертвование во имя победы немцев. Что неминуемо должно было бы привести к краху всех надежд, которые польский народ связывал с великой освободительной войной народов. <…> Этот пункт еврейской программы, направленной на то, чтобы парализовать народ во время великой войны и вырвать у него из рук плоды страданий и безымянных жертв, Пилсудский выполнил частично, потому что народные массы, здравый инстинкт народа, разум и несгибаемая воля национальных вождей во главе с Дмовским дали ему столь достойный отпор, что пришлось все же в конце концов порвать с лояльным выполнением плана немецких штабов и Интернационала и пойти в Магдебург поговеть.

Вопреки всем расчетам врагов, вопреки преждевременным триумфам и наглым издевательствам евреев Польша изгнала оккупанта, сбросила оковы, возродила свою государственную независимость. И тогда Интернационал в третий раз направляет Пилсудского в Польшу, чтобы отравить первые годы ее существования и не допустить ее внутренней независимости. <…> Вот уже четыре года польский народ борется с последним делом рук Пилсудского: Львов, федерализм, Вильно, Киев, Пса[113]113
  Имеются в виду завоевание Львова, федеративный план Пилсудского, его военные походы на Вильно и Киев, а также конференция стран Антанты в Спа (Бельгия, июль 1920 г.), на которой в связи с обращением Польши было решено срочно усилить военную помощь в войне против Советской России; кроме того был предпринят дипломатический демарш; министр иностранных дел Великобритании лорд Керзон послал телеграмму правительству РСФСР с предложением заключить перемирие и установить советско-польскую границу по линии, ставшей известной как «линия Керзона».


[Закрыть] – это поля тех великих политических битв, которые Польше пришлось провести с еврейской политикой на мировой арене, и всюду народ имел против себя на стороне еврейства Пилсудского как самое грозное орудие Интернационала. <…>

Народ победил, меч врага сломался в его руках, кандидат накануне выборов покинул арену, повергнув в ужас своих сторонников».

Эти слова можно было бы отнести к проявлениям психического заболевания, если бы не некоторые обстоятельства. Этот текст вышел из-под пера ценимого в своем лагере публициста, одного из эндековских лидеров только что избранного нового состава Сейма. Он появился на страницах газеты, считавшейся главным органом теоретической мысли эндеков. Он являлся не чем иным, как публично сформулированными убеждениями, разделявшимися многими поляками. Под воздействием именно такой аргументации зародилась мысль убийства президента.

Неудивительно, что такая атмосфера повлекла за собой существенные изменения в образе мышления Маршала. Он начал презирать противников, а это вело к мысли, допускающей грубое насилие над ними. Уже в интервью, данном 6 января 1923 года Игнацы Роснеру, редактору «Курьера польского», он говорил, что в Польше господствует «глубоко безнравственная политическая мысль», опирающаяся на «легкость принятия лжи как основы политической мысли и политических суждений, с которой вести честный спор чрезвычайно трудно…».

Явно стало меняться отношение Пилсудского к окружению. Он перестал доверять даже самым близким людям. Стал резким, требовательным, часто неприветливым в беседах. Именно в это время явная метаморфоза произошла с языком его высказываний. «В речи молодого Пилсудского, – писал Адам Кшижановский[114]114
  Адам Кшижановский (1873–1963) – профессор политической экономии в Ягеллонском университете (с 1912 года). В межвоенный период был советником правительства и оказывал влияние на финансовую политику государства. В 1928 и 1930 годах избирался в Сейм от Беспартийного блока. В 1931 году вышел из «ББ» в знак протеста против ареста депутатов от Центролева. В народной Польше был депутатом Сейма. Автор работ по теории экономики, экономической истории и этике.


[Закрыть],– деликатного и изысканного в обхождении, отсутствовала грубая брань и оскорбления. Только после отхода от политической жизни он начал осыпать ругательствами своих противников. Изменил привычки вопреки просьбам и мольбам своих друзей и семьи в надежде, что, применяя это оружие, он предотвратит использование физического принуждения своими политическими противниками и им самим».