Текст книги "Пилсудский
(Легенды и факты)"

Автор книги: Дарья Наленч

Соавторы: Томаш Наленч
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

И этот призыв нашел широкий отклик. Обозначился перелом, прежде всего моральный, а также материальный. В течение шести месяцев ряды защитников пополнили 180 тысяч добровольцев.

Истощенные сражениями на фронте над Вислой дивизии получили инъекцию свежих сил. В Великопольше создавалась вторая линия обороны.

Польские дивизии все более тесно сжимались кольцом над центральной Вислой. Тетива лука натянулась до предела…

«Когда мы подошли к Варшаве, – говорил вскоре после этого Ленин, – наши войска оказались настолько измученными, что у них не хватило сил одерживать победу дальше, а польские войска, поддержанные патриотическим подъемом в Варшаве, чувствуя себя в своей стране, нашли поддержку, нашли новую возможность идти вперед»[214]214
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 321.– Прим. ред.


[Закрыть].

14 августа части Красной Армии сломили позиции 11-й польской дивизии под Радзымином – последнюю линию обороны перед городской заставой Варшавы.

Вечером того же дня в присутствии председателя Совета министров В. Витоса и членов правительства там, под Радзымином, в контратаку бросился последний польский резерв в предместье Варшавы – Литовско-Белорусская дивизия генерала Люциана Желиговского.

На следующий день в центре фронта Тухачевского под Плоньском и Серпцем начался контрудар 5-й польской армии генерала Владислава Сикорского.

16 августа развернулось контрнаступление главной ударной группы, возглавляемой лично Пилсудским, – знаменитый маневр из-за Вепша.

17 августа в Минске Тухачевский издал приказ об отступлении. Но было уже поздно. В течение менее чем месяца почти весь его фронт был разбит и большинство войск вытеснено в район Восточной Пруссии.

В сентябре Пилсудский выиграл еще одну битву – на Немане. В октябре польские войска даже вошли снова в Минск.

Однако чем дальше от Варшавы, тем больше спадало напряжение в рядах наступавших. Полки, которые выиграли битву за Варшаву, не хотели сражаться за Минск. Страна, которая поддержала оборону, не поддержала агрессии. Просто она очень устала. Ведь для поляков шел уже седьмой год войны.

18 октября 1920 года на востоке борьба прекратилась. Начались мирные переговоры. На этот раз – уже по-серьезному. Войска находились друг против друга почти на той же линии, на которой стояли и могли оставаться осенью 1919 или весной 1920 года. Кровавая свистопляска закончилась.

1920-й: последствия

Каковы были результаты этой пробы сил, продолжавшейся почти шесть месяцев, этой кровавой свистопляски от Буга до Днепра, от Днепра к Висле и от Вислы почти что до Днепра?

На полях сражений между Березиной и Вкрой, между Вепшем и Тетеревом, на дорогах Белоруссии и Украины, Мазовше и Люблинщины, на всех путях между Вислой и Днепром, вытаптываемых маршировавшими то в одну, то в другую сторону колоннами падавших от усталости людей с орлами и со звездами на шапках, нашла свой трагический исход не одна человеческая жизнь, а также не одна иллюзия и не одна надежда.

С апреля по октябрь 1920 года польская армия потеряла 184 246 человек – почти 20 процентов своего максимального состава. Потери Красной Армии официально не оглашались.

Ни с той, ни с другой стороны не была реализована ни одна программа, ни одна надежда, не были достигнуты исторические цели и политические намерения – ни главные, запланированные, ни текущие, импровизированные по мере развития событий.

Можно было бы сказать, что результат соревнования равнялся нулю. Можно было бы, если бы не то, что между Варшавой и Москвой, Киевом появились новые кладбища, выросли новые, устойчивые препятствия горести и недоверия, боли и ненависти.

Негативный итог

На полях брани под Аутой и на Немане, под Киевом, Рогатином и Коростенем окончательно развеялась иллюзия, что Польша может подарить свободу Украине или Белоруссии, неся ее на штыках своих полков и привозя зависимые от себя национальные правительства или комитеты. Развеялась иллюзия, что Польша была способна организовать новый порядок на землях, некогда – столетия назад – с ней связанных, в то время, как оказалось, совершенно ей чуждых. Рухнула федералистская концепция, основная политическая концепция Начальника государства и Первого Маршала.

И vice versa: на полях сражений под Радзымином, Седльцами, Плоцком и Влоцлавеком развеялась надежда на социалистическую революцию в Польше, а также на помощь европейской революции. С отступлением армии Тухачевского канули в Лету Временный революционный комитет Польши, зачатки польской Красной Армии и вся идея Польской Республики Советов.

Позднее польские революционные формирования мужественно и с честью защищали от солдат Пилсудского красный Минск и еще позднее остатки польской дивизии стрелков уже в рядах 52-й дивизии Красной Армии овеяли себя славой при ликвидации Врангеля в Крыму в ходе исторического перехода через Сиваш, потеряв при этом до 40 процентов личного состава.

Вооруженная помощь революционного русского государства, как оказалось, не укрепила, а ослабила силы революции в Польше. Правы были те из руководителей польских коммунистов, которые предупреждали, что опасение перед внешней угрозой укрепит реакционные силы в Польше, гарантируя им искреннюю поддержку многих сотен тысяч простых, добросовестных людей, любящих свою страну и стремящихся найти решение ее проблем самостоятельно.

Варшавское поражение нанесло чувствительный, хотя еще и не окончательный удар по концепциям «перманентной революции» Троцкого. Действительность подкрепила смысл тезиса о возможности и потребности стабилизации революции в одной стране, даже находившейся в обременительном капиталистическом окружении.

После 1920 года дозрела не только потребность, но и психологическая возможность стабилизации отношений между Польшей и Советской Россией.

В течение всего 1919 года Пилсудский высокомерно повторял, что большевики – это ничто, и что он будет бить их «где захочет и как захочет». Когда на рубеже 1919 и 1920 годов польские войска стояли далеко на востоке, после годичных, правда маломасштабных сражений, которые в целом еще не носили характера принципиальной конфронтации между обеими сторонами, польский кабинет подготовил проект мирного соглашения.

В этом удивительном документе почти каждый пункт начинался со слов «советская сторона обязуется», и ни один – со слов «польская сторона обязуется». Таким образом, советская сторона должна была безотлагательно демобилизовать половину своей армии, а в течение следующего года еще уменьшить ее состав, выплатить Польше компенсацию в золоте и поставками товаров в течение десяти лет, допустить на территорию России на условиях экстерриториальности многие польские учреждения, обеспечить польским гражданам в России возможность ведения торгово-промышленной деятельности и т. п., минуя предписания советского законодательства, и, наконец, признать единственной властью, уполномоченной решать возникающие по данным вопросам споры… окружной суд в Варшаве. Не говоря уже о параграфе, предписывающем безотлагательное выведение советских войск за польскую границу 1772 года. На этом документе, хранящемся в Архиве новых документов в Варшаве, можно увидеть не лишенную смысла приписку главного помощника Пилсудского по восточным вопросам Леона Василевского: «Требования в значительной части сформулированы так, как будто их адресуют стране, которую Польша разбила полностью. Это – существенное вмешательство во внутренние дела России, ограничивающее ее суверенитет…»

Через несколько дней после того, как Красная Армия оказалась под Радзымином, глава советской делегации на мирных переговорах представил новые советские условия: безотлагательное сокращение польского войска до 50 тысяч человек, сдача оружия и военного оборудовании, сформирование по всей Польше рабочей милиции, которой Советская Россия передаст это оружие, проведение сельскохозяйственной реформы, прежде всего в пользу жертв польско-советской войны и т. д. и т. п.

Мирные переговоры в октябре 1920 года и мирный договор, заключенный в 1921 году в Риге, принципиально отличаются от всех прежних проектов документов по этим вопросам. В их основу лег, наконец, принцип равенства и взаимности. Каждому пункту «Россия и Украина обязуются» в них соответствует пункт «Польша обязуется». Сам характер текстов договоров свидетельствует, что говорили между собой две стороны, действительно взаимно признающие свои суверенитет, равноправие и законность.

Полная конфронтация на полях сражений и ее опыт создали новое политико-психологическое состояние между Польшей и Советской Россией. Итоги же войны создали новое материальное состояние, новую реальность бытия России, Белоруссии и Украины, а в определенной степени – и Польши. Эти реалии, закрепленные в Рижском мирном договоре, позитивно воздействовали на дальнейший ход жизни и политические отношения в этой части Европы.

Диктат действительности: Польша

Несмотря на одержанные Польшей военные успехи, Рижский договор не носил колониального характера, как польский проект начала 1920 года. Но все же он был военным диктатом. Граница, которую он определил, проходила не по какой-то рациональной линии, которую можно обосновать исторически, географически, этнографически или политически, а в основном в соответствии с довольно случайной конфигурацией линии фронта, достигнутой польскими войсками во время осенней кампании.

Она была результатом двух победоносных сражений под Варшавой и на Немане, а не серьезных раздумий. Она оставляла на польской стороне почти половину Белоруссии и около четверти Украины, а на советской – все вековое «историческое наследие», выражавшееся в нескольких миллионах польского населения, не только помещиков, но главным образом крестьян, рабочих, служащих. Она оставила на польской стороне многочисленные живые очаги революции, а на советской – тоже многочисленные и живые центры Вандеи – потенциальной контрреволюции.

Она не решила ничего, но обе стороны торжественно заявили в договоре, что «отказываются от всяких прав и притязаний» на земли, расположенные по другую сторону определенной им границы, и «взаимно гарантируют полное уважение государственного суверенитета другой стороны и воздержание от всякого вмешательства в ее внутренние дела, в частности от агитации, пропаганды и всякого рода интервенций либо их поддержки».

Рижский договор решил окончательно лишь одну проблему, причем внутрипольскую. Вот два парадокса польской победы.

Первый: договор, результат победоносных сражений, зафиксировал политическое поражение мнимого победителя, маршала Пилсудского. Ему пришлось отказаться от идеи создания Надднепровской Украины, бросить на произвол судьбы своих союзников – Петлюру на Украине, Булак-Балаховича – в Белоруссии. Того, что завоевала Польша из восточных земель, не хватало уже ни на какую федерацию, ни на какое буферное государство. Последняя попытка этой политики – переворот Желиговского в Вильно и образование Центральной Литвы – провалилась из-за негативного отношения к идее федерации как со стороны литовцев, так и белорусов. Провалилась, впрочем, без какого бы то ни было влияния Советской России и Красной Армии.

И второй парадокс «чуда на Висле»: была похоронена концепция Пилсудского, а сам он одержал военную победу… в пользу своего противника Романа Дмовского. Ибо сформированная на Востоке на основе Рижского договора Польша была ближе всех концепциям Дмовского: простирающаяся на восток насколько удастся, без включения в состав государства «чрезмерного» числа национальных меньшинств. Эта цифра, по его мнению, не должна была превышать 50 процентов населения. Некоторые из присоединенных земель насчитывали даже, по самым оптимистическим оценкам, от 3 до 5 процентов польского населения, а большинство составляли белорусы или украинцы.

Таким образом, Польша Рижского договора отвечала этим концепциям. Поляки составляли в ней приблизительно около 64 процентов населения.

Такая Польша была создана точно по рецепту Дмовского как единое польское государство, государство польского народа, с которым были формально полностью интегрированы восточные окраины, без каких-либо несбыточных мечтаний о полусамостоятельности, автономии, самоуправлении или других правах и особенностях.

Польша формально единая, а по существу многонациональная. Владение восточными землями стало фактором постепенного регресса Польши.

Польша Пилсудского во внутренней политике руководствовалась националистическими канонами Дмовского. Вначале созванный генералом Желиговским сейм Центральной Литвы отверг все концепции самостоятельности или автономии литовско-белорусских земель и потребовал полной интеграции Вильно с Варшавой. Позднее тех, кто в принадлежащей до этого России части Польши записался как «местные», окрестили поляками. Еще позже некогда униатские, а более ста лет православные церкви на Волыни были превращены в католические костелы и целые деревни стали польскими. Только на Волыни в 1938 году были превращены в костелы 139 церквей и уничтожено 189, осталось лишь 151.

Итак, в бывшей Восточной Галиции шаг за шагом ликвидировались украинские культурные и экономические организации, закрывались школы. Опять же на Волыни – в деревне, где 80 процентов населения составляли украинские крестьяне – из 2000 начальных школ было только 8 украинских.

Но результаты полонизации этих земель были ничтожными. За 18 лет польского правления численность польского населения на Волыни выросла с 7,5 до 15 процентов, с учетом наплыва служащих, железнодорожников и сотрудников государственного и административного аппарата. Похожая ситуация была и в других восточных воеводствах.

Не увенчалась успехом попытка полонизации «местных элементов». Под влиянием давления на них ширился и углублялся процесс национального самосознания, особенно в деревне. Войско «усмиряло» неспокойные украинские деревни в Тарнопольском воеводстве, расстреливало крестьянские демонстрации на Волыни. В тюрьмах, в Березе Картузской полиция издевалась над арестованными украинцами, в ответ гибли от пуль террористов и министр санационного правительства, и школьный куратор, и невинные простые люди. Росли напряженность и враждебность. Презрение правящих рождает ненависть угнетаемых.

Никогда межвоенная Польша не была по существу интегрированной страной. Всегда в ней была Польша А и Польша Б. Это касалось не только экономической политики государства, но и позиций всех политических сил. Все они игнорировали в своей деятельности восточные окраины. Сознательно не вовлекала их в борьбу с диктатурой Пилсудского парламентская оппозиция, их не затронули ни массовые забастовки, организованные главным образом ППС в 1936 году, ни манифестации людовцев 1937 года. Служащих государственной администрации отправляли на восточные окраины, как на ссылку в Сибирь.

18 лет использования созданных Рижским договором условий для реализации инкорпорационной концепции не принесли результатов. В экономическом смысле Польша Б не стала золотым прииском. Крестьянская нищета отрицательно сказывалась на экономическом балансе страны. Колонизация этих земель не удалась, и они не способствовали ликвидации земельного голода в масштабах страны. Более того, эти земли – чуждые, бунтарские требовали больших инвестиций, чем коренные польские. Жители восточных окраин оказались в худшей ситуации, чем поляки в период разделов Польши под чужим господством.

Вопреки надеждам Дмовского Польша оказалась неспособной привлечь на свою сторону и ассимилировать национальные меньшинства на Востоке – ни в национальном, ни в культурном, ни в экономическом смысле. В то же время своей политикой, своим присутствием она способствовала развитию националистических извращений в освободительном движении этих народов, взаимной ненависти.

Крепнущий под влиянием национального угнетения национализм национальных меньшинств искал опоры за границей и представлял собой благодатный материал для любых интриг против Польши.

Как национализм угнетаемых народов обращался на Запад и искал себе союзников среди врагов польского государства, так патриотизм этих народов – в сторону их большей части, объединенной с другими народами в первом социалистическом государстве. Тяга белорусов в направлении Минска, а украинцев – Киева стала необратимым процессом, нарастающим по мере укрепления национального и классового сознания этих двух, прежде всего крестьянских, а в определенной мере и рабочих, народов. Эта тяга не могла привести к иному результату, чем тот, который мое поколение видело своими глазами: триумфальные арки, встречавшие отряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии в памятном для поляков трагическом сентябре 1939 года.

В этом отдавали себе отчет в Варшаве. Поэтому политика защиты истоков польской великодержавности – ее полуколоний на Востоке – должна была быть политикой далеко зашедшей сдержанности и неприязни по отношению к Советскому Союзу. Поэтому драма рижской границы заключалась в том, что она стала непреодолимым барьером между Польшей и Советским Союзом.

Польскую политику в межвоенный период трудно назвать политикой, бескомпромиссно враждебной по отношению к СССР, направленной на войну. Сам Пилсудский как-то сказал, что он победил в одной войне и зачем ему рисковать другой? Все военные приготовления Польши, все разрабатываемые ею планы, касающиеся восточной границы, включая последний, с весны 1939 года носили оборонительный, защитный характер. Но польские правящие круги хотели удержать то, что приобрели в 1920 году.

Этому не способствовали, разумеется, мелкие «укусы» в отношении СССР – поддержка различных антисоветских акций, осуществляемых с территории Польши, как, например, деятельность террористов Бориса Савинкова, вылазки Балаховича на Белоруссию и атамана Тютюника на Украину. Советский Союз раздражало также создание в Польше организаций, объединяющих националистических деятелей Белоруссии, Украины, крымских и казанских татар, Грузии и Азербайджана, калмыков, таджиков и даже кубанских казаков.

Однако главным для польских правящих кругов было опасение какого бы то ни было политического сближения с СССР, которое могло усилить привлекательность и влияние Советской Украины и Советской Белоруссии на население польских окраин. На этих территориях долго еще после заключения Рижского мира тлела крестьянско-национальная и белорусско-украинская советская подпольная война, поддерживаемая из-за кордона минскими и киевскими коммунистами.

Эти опасения за восточные земли определяли в значительной мере сохраняемую изоляцию и подогреваемую неприязнь Польши к Советскому Союзу. Даже перед лицом угрозы гитлеровского нашествия и рассматриваемой возможности получения советской военной помощи. Ибо эта помощь означала практически вступление советских войск в Западную Белоруссию и Западную Украину. Вступление – как считали в Варшаве – с непредсказуемыми последствиями для судеб польской власти на этих землях.

Такова была реальная ситуация в Польше в результате Рижского договора и таково было дальнейшее развитие содержащихся в этой ситуации в зародыше процессов.

Диктат действительности: СССР

Рижский договор и для Советской России также создал ситуацию, заключающую в себе зародыши явлений, дальнейшее развитие которых никто тогда, пожалуй, еще не предвидел.

Одной из главных задач, которую предстояло решить молодому Советскому государству, представляющему также национальные и государственные интересы белорусского и украинского народов, было их государственно-национальное объединение. Если такие проблемы не существовали ни на одной из границ сформировавшегося в 20-е годы социалистического союза народов, то здесь, у пограничных столбов, разделявших земли Белоруссии и Украины, в десяти с небольшим километрах от Минска и в ста с лишним километрах от Киева – проблема национальной целостности, проблема завершения неизбежного процесса объединения созревших для этого народов лежала как на ладони и была объективно самой важной. Могли на первый план выдвигаться большие задачи восстановления и социалистической перестройки народного хозяйства, можно было в Москве «подчинить интересы части общества» общим интересам – на Днепре такая проблема существовала. Ныла как болящий зуб.

И наконец, второй вопрос. Рижскую границу советская сторона считала совершенно открытой, незащищенной, заманчивой для агрессоров. Трудно себе представить более удобную линию развертывания войск для любого нашествия в глубь Советского Союза. Здесь пролегают два древних пути походов на Восток. Главный: Берлин – Познань – Варшава – Минск – Смоленск – Москва. И второй, вспомогательный: Мюнхен – Лейпциг – Вроцлав – Краков – Львов – Киев – Ростов.

Эти «главные направления ударов» невозможно перекрыть на той линии, которую провела рижская граница.

Естественной эманацией оборонительных интересов государства, которое истоки своей силы имеет в Москве, Донбассе и на Кавказе, должно быть выдвижение «наблюдательных постов» и даже своих форпостов подальше на запад, где-то между нижним течением Немана, мазурскими озерами и полесскими болотами, с одной стороны, и между полесскими болотами и Карпатами, с другой. Оба пути вторжения сужаются здесь, а в довершение всего эти «ворота» преграждены руслами рек, удобными для обороны.

Из Минска и Киева на эти «ворота» смотрели люди, которые сражались здесь когда-то с войсками Пилсудского. Эти два направления не могли не ассоциироваться у них с теми походами и с той угрозой. Напротив них, на границе, где застыл фронт с осени 1920 года, стояли невдалеке развернутые войска той же «панской Польши» – противник, как они знали по своему опыту, грозный. Знали, что и теперь приходят оттуда вскормленные Пилсудским белые банды Савинкова, Тютюника и Балаховича. Знали, что, как и тогда, в 1920 году, в Варшаву зачастили французские генералы и английские банкиры. Знали, что в военной школе в Варшаве преподают французские профессора, а в мастерских под Прушкувом механики собирают английские танки. Для них на широких, чересчур широких пространствах центральной Белоруссии и открытых полях Украины, где стояли польские пограничные столбы, все еще продолжалась борьба. Та же самая – с мировым империализмом.

Западный Особый военный округ и Киевский Особый военный округ на протяжении всего межвоенного периода были готовыми фронтами, главным заслоном от внешней угрозы Советскому Союзу. Границу с Польшей прикрывали семнадцать мощных укрепленных районов, размещенных в два ряда, с развитой инфраструктурой, дорогами, аэродромами, складами. Были продуманы, запланированы и отработаны действия.

Психология укрепленного лагеря, характерная для жизни Советского Союза в межвоенный период плотного капиталистического окружения, нигде, вероятно, не проявлялась так отчетливо, как здесь. На фронте. На польском фронте. Популярная многие годы песня «Если завтра война» ассоциировалась с той, с 1920 года – «Помнят польские паны, помнят псы-атаманы».

Такова была реальная ситуация, возникшая в результате польского похода на Киев и советского – на Варшаву, в результате «чуда на Висле» и Рижского договора.

Груз прошлого: Польша

Рижская граница разделила не только земли. Эта кровоточащая линия фронта по состоянию на осень 1920 года, в соответствии с которой была проведена новая граница, надолго разделила народы, а не только правительства. Пилсудский позднее писал, что его целью было отделить Польшу от революционной России по возможности более широким пространством… Следует добавить, что это пространство было заполнено кровью, обидами, взаимным недоверием и неприязнью, нередко открытой враждебностью, которые эффективнее, чем пограничные заграждения из колючей проволоки и заборонованные полосы «ничейной земли», разделили и противопоставили друг другу Польшу и Советский Союз.

Помимо описанных материальных фактов и последствий в дни польско-советской войны родились психологические явления, воздействие которых и их массовый характер заставляют рассматривать их также в качестве объективных факторов – постоянных, оказывающих значительное влияние на формирование истории обоих народов, независимых уже от нашей воли.

Прежде всего, необходимо отдавать себе отчет в том, что военная конфронтация 1920 года была наиболее массовым из всех переживаний, выпавших в годы формирования обоих государств – возрожденной Польши и новой России – на долю наших народов.

Через легионы Пилсудского прошло около 30 тысяч человек. 11 ноября 1918 года немцев в Варшаве и во всем Королевстве разоружили немногим более десятка тысяч поляков. Великопольское и Силезские восстания – это региональные акции, охватившие примерно по 50 тысяч каждая. В то же время через фронт польско-советской войны прошло около миллиона польских солдат. Интеграция польского общества происходила, к сожалению, на полях антисоветской войны. Жители различных частей Польши, разделенные на протяжении 120 лет, впервые встретились на полях Белоруссии, на дорогах Украины, в окопах под Варшавой. Фундаментом мировоззрения, вынесенного с полей битв 1920 года, был прежде всего страх. Гордость за одержанную победу и даже определенная кичливость скрывали появившиеся комплексы и прежде всего страх. Страх разного содержания и облика.

Страх «панов» перед мятежом взбунтовавшихся «хамов». Но и обыкновенный человеческий страх перед непонятным кровавым расточительством революционного урагана и боль перед неизбежным, также жестоким возмездием.

Страх перед слепой, низвергающей все на своем пути стихией. Страх перед безжалостной мощью потопа, на который отдельный человек не имел влияния, то есть страх перед потерей возможности (хотя бы иллюзорной) формирования своей собственной судьбы, которую дают нормальные условия, понятные, к которым давно привыкли.

Ибо революция показала себя в Польше в 1920 году, несомненно, с наименее привлекательной стороны.

Существует пафос революции и существует ужас революции. Из этого ужаса, увиденного и пережитого, выросла, бесспорно, эта всеобщая в Польше в межвоенный период неприязнь к восточному соседу, к революционной России, к той силе, даже самые благородные лозунги которой нельзя было прочитать на транспарантах раздражающего цвета, написанных чужим алфавитом, силе, даже самые убедительные аргументы которой трудно было слушать под грохот орудий, треск пулеметов, цокот копыт легендарной Конармии.

Из пережитого и увиденного ужаса войны и революции, из возникшего во время того неудержимого отступления и в тот памятный, решающий момент страха родилось недоверие ко всему, что напоминало то время – к цвету, к языку и… к идее. Недоверие, которое заставляло на протяжении всего двадцатилетия каждую новую мысль и каждую инициативу рассматривать через призму опыта тех лет, как бы на фоне военных пожаров и облаков пыли, поднимаемых марширующими колоннами.

Легенда 1920 года, базирующаяся на этом реальном опыте, развиваемая и цементируемая сознательно и умело «воспитательными силами» Второй Республики, стала основой повседневного, бесспорно небогатого, но прочного мировоззрения значительной части по крайней мере двух поколений поляков.

В этой легенде содержались две, правда, противоречащие друг другу, но настойчиво внушаемые людям идеи.

Одну из них я бы выразил словами «мы сами». Битва за Варшаву была первой на протяжении двухсот с лишним лет выигранной поляками крупной битвой, а польско-советская война – первой за тот же период выигранной войной. Поддержка со стороны Петлюры или скоординированное по времени наступление Врангеля не оставили заметного следа в общественном сознании. Пилсудчики тоже хорошо поработали, подчеркивая свои заслуги в этой победе. В результате возобладала убежденность, что мы сами, собственными силами отразили большевистское нашествие, победили Россию – одну из самых крупных европейских держав. Значит, мы сами являемся державой, значит, мы многое можем, если только захотим, если напряжем свои силы. Эта убежденность, которую чаще разделяли простые люди, чем руководители государства, лучше сориентированные в подлинном характере этой победы, наложила свой отпечаток на политику и идеологию Польши межвоенных лет и периода второй мировой войны. Бесспорно, если бы поляки подошли более критически к оценке своих сил, труднее было бы ставить перед Польшей задачи, превышающие ее возможности, не укоренилась бы чрезмерная вера в собственные возможности, не было бы позже столько разочарований и обид.

Вторая идея – «Европа не даст нам погибнуть». В общественном сознании сохранились отголоски заинтересованности Запада, особенно Франции, в судьбе Польши в 1920 году. Эскадра имени Костюшко, американские и итальянские летчики-добровольцы, французские инструкторы, генерал Вейган за штабным столом Маршала Пилсудского, позднейшие визиты Фоша, которому присвоили звание Маршала Польши. Это укрепляло убежденность, что мы нужны Западу, что в критический момент он не даст нам погибнуть. До человеческого сознания не доходили близорукость и ограниченность этой заинтересованности. Не помнили о горечи визита польской делегации в Спа, где союзники вынудили Польшу согласиться на исключительно неблагоприятные для нас решения на севере, западе и юге взамен на обещание иллюзорной интервенции в пользу Польши в Москве, интервенции, которая, впрочем, не принесла никаких результатов. Не знали, что, когда шло сражение под Радзымином и когда в польский штаб явился генерал Вейган, Пилсудский спросил его: «Сколько дивизий Вы привели с собой?» А на ответ, что ни одной, Пилсудский жестко прореагировал: «Тогда зачем Вы вообще приехали?» Зато знали сладкие слова и помнили их.

Подлинный опыт и ложные выводы из этой самой большой польской войны 1920 года оказывали немалое влияние на политику всей Второй Республики и на национальное самосознание вплоть до последних дней последнего из активных участников тех событий.

Политические концепции эмигрантского правительства а годы второй мировой войны, которые привели к Варшавскому восстанию, концепции, за которые такую страшную цену заплатил польский народ, также вытекали из этого груза прошлого.

И не только концепции правительства. Также упорное, ожесточенное поведение тысяч и десятков тысяч поляков. Это моральное упорство, которое закрыло дорогу многим молодым людям «1920 года рождения» к идеологии новой Польши. Впрочем, оба слагаемых драмы «Колумбов 20-го года» враждебность, с одной стороны, и недоверие, с другой, уходят своими корнями в ту роковую войну.

Груз прошлого: СССР

1920 год оказал также влияние и на сознание советских людей, как поколения борцов за власть Советов, так и молодых строителей Советского Союза. Он формировал опыт и взгляды участников событий, руководителей, позднейших воспитателей.