Текст книги "Пилсудский
(Легенды и факты)"

Автор книги: Дарья Наленч

Соавторы: Томаш Наленч
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Вождь

Ореол вождя окружал Коменданта стрелков лишь во время мировой войны, когда абстрактный, ранее не связанный с какой-то конкретной личностью, но популярный в обществе миф героя и вождя был перенесен на Пилсудского. Существовало много факторов, благодаря которым он вознесся на вершины народной славы.

Прежде всего, этот аванс стал возможным из-за особой атмосферы, вызванной началом войны. Как каждая борьба, она несла смерть и уничтожение. Но для поляков война имела и другое значение, создавая надежду на улучшение положения народа. Ведь в вооруженном конфликте столкнулись захватчики, солидарные совместные действия которых на протяжении более ста лет означали застой в польском вопросе. Теперь заговор молчания лопнул. Правда, никто не мог предвидеть конца разгоравшегося катаклизма, но над Вислой, порой вопреки фактам, повсеместно ожидали перемен к лучшему, мечтали о независимости.

В огне иллюзий и надежд даже у самых отъявленных противников идеи взаимосвязи национальных устремлений с европейским конфликтом исчезали сомнения. Лозунг вооруженной борьбы неожиданно приобретал последователей среди деятелей революционных партий. Рождались решения, которых еще недавно никто не ожидал.

«У поляков, – вспоминал несколько лет спустя Болеслав Дробнер, – возродилось желание мести за восстание Костюшко, за 1830 год, за 1863 год – у нас, польских социалистов, за 1886 год, за казнь на виселицах варшавской Цитадели Станислава Куницкого, Бардовского, Петрушиньского и Оссовского, за смерть в Шлиссельбургской крепости Людвика Варыньского, за поражение революционного движения 1905 года[176]176
  Речь идет о национально-освободительной борьбе поляков. Восстание Костюшко 1794 года, названное так по имени возглавившего его генерала Тадеуша Костюшко (1746–1817), будучи направлено сразу против Пруссии и России, охватило наиболее обширную территорию. Оно носило характер революционной войны. Поражение восставших повлекло за собой третий раздел Речи Посполитой (1795). Восстания 1830 и 1863 годов, разразившиеся в Королевстве Польском, имели преимущественно шляхетский характер. Они были жестоко подавлены самодержавием.
  Видный деятель польского рабочего движения Болеслав Дробнер (1883–1968) вспоминает также расправу, учиненную царизмом в 1886 году над членами партии «Великий Пролетариат», а также бурные события 1905–1907 годов в Королевстве Польском, когда почти каждый поляк принял активное участие в первой русской революции.


[Закрыть].

В Польше молились за то, чтобы началась война, ожидали благоприятного исхода революции в глубине царской России и освобождения от захватчиков, а затем – создания свободной, независимой Польши».

Так мыслящие люди все свои надежды связывали с выступлением отрядов стрелков, а после их подавления – с созданными Главным национальным комитетом польскими легионами, которые Пилсудский признал собственными.

Как следует из записи Дробнера, за вступление в ряды стрелков агитировал не кто-нибудь, а соратник Людвика Варыньского, один из столпов «Великого Пролетариата», тогдашний деятель левого крыла ППС Феликс Кон[177]177
  Феликс Кон (1864–1941) – известный историк, публицист, видный деятель польского и международного рабочего движения.


[Закрыть]. В таком же духе действовал Ян Хемпель[178]178
  Ян Хемпель (1877–1937) – деятель польского рабочего движения, литератор, публицист.


[Закрыть], непримиримый до тех пор противник войны. «В Мехове, – писал автор воспоминаний, – спустя несколько дней я встретил в мундире стрелка известного потом польского коммуниста Яна Хемпеля. И он преломил в себе антимилитаризм…»

Так выглядела реакция опытных политиков, которые еще недавно нынешнее свое поведение сочли бы диверсией против приоритетной программы социальной революции. Следовательно, легко представить себе, как глубоко поверили в войну как путь к независимости люди, чье сознание ничем не было «обременено». С течением времени они все больше олицетворяли свои надежды и чувства с вождем, который уже давно ратовал за подготовку к действиям, а ныне встал в первых рядах борющихся.

Станислав Виткевич, известный художник, критик и писатель, славу которого позднее затмил талант тезки-сына, писал тогда: «Стрелки возвращают в историю силу, которую люди привыкли считать уничтоженной.<…> Люди должны любить идею и действие и в самом действии ощущать счастье жизни. Сводить жизнь к достижению конкретной цели – это значит отбирать у нее самое существенное содержание. Легионы – суть польской жизни, и какими бы ни были в дальнейшем итоги их деятельности, сама жизнь, такая, как их, это – наиболее совершенная польская жизнь. Это – высшее мгновение, о котором мечтал Мицкевич».

Хвалебным словам в честь легионов сопутствовало признание: «Фигура Пилсудского – чистая эманация современности. Она появилась на фоне жизни, готовая, со своими целями и средствами действия, со своей идеей и поэзией. Это, собственно, человек, который был необходим, поэтому то, что Он делает, осуществляется чудесным образом». Позднее кто-то написал: «Польская армия борется, и во главе ее – Пилсудский. Такие люди, как Пилсудский, действуют на людские души, как линза на рассеянные солнечные лучи, собирая их в один огонь и вызывая взрыв огня. Так и Пилсудский собрал, организовал взрыв действия – стрелков! Он оказался во главе их по простой необходимости, как их создатель. Стал командующим благодаря своей собственной силе. Его власть – результат того, что Он – воплощение духа, ведущего этих новых польских солдат к борьбе. Действительность и легенда определили Ему в польской истории место, с которого Его не могут сместить ни власть, ни какие-либо нормы воинской иерархии».

Эти слова писал художник, то есть человек, легко поддающийся настроениям момента. Но подобной экзальтации были подвержены также люди, кого ни в коем случае нельзя обвинить в отсутствии политического опыта, привыкшие смотреть на жизнь холодным и отстраненным взглядом. К таким лицам, несомненно, относился Ян Хупка, краковский консерватор, который потратил годы на изучение тонкостей политической игры. И именно он после первой встречи с Пилсудским во время войны записал в дневнике:

«Он покорил всех нас. Твердая, искренняя, солдатская натура, из которой бьет и энергия, и ум. Типичный литовец, с кустистыми бровями и обвислым усом, в сером скромном мундире. Гетман наших войск, вокруг которого уже нагромождаются легенды! При этом обеде и потом, во время беседы, мы пережили с ним самые высокие минуты. Перед нами ожила давняя Польша, рыцарская и уланская. Казалось, что это Домбровский или князь Юзеф поднялись из могилы»[179]179
  Очевидно, имеются в виду Домбровский и Понятовскнй. Ян Генрик Домбровский (1755–1818) – генерал, участник восстания Костюшко 1794 года, создатель в 1797 году Польских легионов в Италии, участник войны с Австрией в 1809 году и войны с Россией в 1812–1813 годах, автор «Дневника генерала Генрика Домбровского». Князь Юзеф Понятовский (1763–1813) – племянник последнего польского короля Станислава Августа Понятовского, генерал, военный министр и главный вождь Варшавского княжества, маршал Франции, участник войны 1792 года, восстания 1794 года, наполеоновских кампаний 1809 и 1812–1813 годов; погиб во время переправы через реку Эльстер при отступлении французской армии. После смерти Юзефа Понятовского вокруг его имени в Польше развился своеобразный культ, тесно связанный с легендой о Наполеоне. С 1819 года его останки покоятся в кафедральном соборе Вавеля.


[Закрыть].

Хупка сделал эти заметки в декабре 1914 года по возвращении с банкета, который дал в честь Коменданта Главный национальный комитет. На этом же приеме подобное мнение, но уже публично выразил лидер краковских консерваторов, председатель ГНК Владислав Леопольд Яворский.

«Пан Бригадир, – обращался он к главному герою торжества, поднимая тост. – Вокруг Тебя и легиона, который Ты возглавляешь, уже создается легенда, озаряющая Тебя славой. Я не могу с ней соперничать. Я только, как и все, взволнован ею. Я также счастлив, что живу в то время, когда могу видеть, как она возникает и растет. Расскажет она современникам и будет рассказывать потомкам о Твоих достоинствах».

Председатель Яворский был, однако, не до конца искренен. Ибо в его счастливо уцелевшем дневнике сохранились и другие записи, касавшиеся Пилсудского. В них уже не было описания банкетной «взволнованности». Этот искушенный государственный деятель задумывался о возможностях дополнительной популяризации личности Бригадира. Рассуждал о политических дивидендах, вытекающих из этого явления. А спустя десяток с лишним месяцев, когда дороги ГНК и Коменданта I бригады определенно разошлись, Яворский сожалел, что он и его сотрудники с такой самоотверженностью восхваляли «вождя». Задумывался, кого теперь лучше назвать новым «гетманом» – Юзефа Халлера, Мариана Янушайтиса, Владислава Сикорского?

Рождение мифа Пилсудского было явлением необычайно сложным, притом только частично – стихийным и самопроизвольным, а в большой степени сознательным творчеством, ценой огромных усилий и средств, затраченных громадным пропагандистским аппаратом.

А арсенал агитационных приемов был богатым. Использовались брошюры, пресса, листовки, афиши, почтовые открытки, выступления на бесчисленном множестве собраний. Щедро пользовались помощью представителей мира литературы и искусства. Начиная от репортажа через роман, стихотворение, песню, картину, иллюстрацию вплоть до оперетты, часто привлекая талант видных писателей, публицистов и художников, превозносились заслуги легионов и командующего. Количество этих работ и публикаций нарастало лавинообразно – без сомнения, в игру входили сотни и тысячи изданий.

Наиболее ранней опубликованной работой о жизни и деятельности Коменданта была брошюра известного писателя, в то время солдата I бригады Вацлава Серошевского[180]180
  Вацлав Серошевский (1858–1945) – генерал, политический деятель, писатель (писал о Сибири и Дальнем Востоке), публицист.


[Закрыть] под названием «Юзеф Пилсудский». Она была издана в Пиотркове, в первую годовщину выступления легионов. Это своего рода попытка перебросить мостик между давней легендой конспиратора и формировавшимся в то время образом командующего. Много места Серошевский посвятил деятельности Пилсудского в ППС, очищая ее почти полностью от каких-либо общественных оттенков и акцентируя прежде всего внимание на целях партии в борьбе за независимость.

«Он не имел крыши над головой, – шлифовал Серошевский возвышенный образ «человека подполья», – и почти никогда не имел денег, так как каждый грош, полученный от друзей или добытый другим путем, нужно было сразу же вкладывать во все расширяющуюся и вечно нуждающуюся в помощи партийную работу. Отсыпался в вагонах во время переездов из города в город, на скамейках в рано открывавшихся костелах, ночевал в загородных садах, в заброшенных домах, на кирпичных заводах и в других подобных пристанищах…»

Самые значимые страницы были заполнены описанием достоинств гениального, идеального командующего. «Доверие солдат Пилсудского к своему вождю, – подытоживал писатель и улан в одном лице, – вера в его воинский талант, в его предусмотрительность и заботу о судьбах подчиненных, вера в непоколебимость и правоту его характера, в его горячую любовь к Родине были так велики, что не существовало трудных воинских дел, на которые бы они не пошли, если бы он приказал. Может ли быть более высокой похвала и награда для командующего?

Если добавить к этому необыкновенную обаятельность обхождения, любезность, вежливость, доступность Пилсудского, милую шутливость его речи и прежде всего большую простоту в поведении, то мы поймем очарование, которому поддаются почти все, кто приближается к этому современному рыцарю.

Его сила таится не только в солдатчине и даже не в том, что он создал легионы и что умеет ими руководить, а в том, что он имеет великий, неповторимый идеал. <…> Я мог бы говорить так без конца, – делал вывод Серошевский, – черпая примеры из деятельности этого человека, жизнь которого была фантастической сказкой, а личность постепенно становится народной легендой. Но считаю, что образ его и так достаточно выразителен, а окончательно завершат его будущие деяния».

Стоит добавить, что это эссе, дополняемое и уточняемое, позднее издавалось многократно: в 1916, 1917, 1920, 1921, 1926, 1933, 1934-м и последующих годах. Оно также переведено на многие иностранные языки. Со временем в нем зашлифовывалось все то, что в первом издании было наиболее существенным: идеализированный портрет конспиратора трансформировался в миф первого солдата Речи Посполитой.

Потому что проблема была достаточно щепетильной. Сторонники Пилсудского, относящиеся к другой, чем Серошевский, группе, то есть проповедовавшие более правые взгляды, с неохотой вспоминали о партийном, социалистическом прошлом Коменданта. В этих сферах было просто бестактным напоминать о том, что почитаемый ныне вождь лишь пару лет назад нападал с браунингом на почтовые поезда. Не имело значения, что такие поступки диктовались ему любовью к Родине. Для лиц из так называемого общества ссылки на это лишь в незначительной степени служили сглаживанию впечатления о «гангстерских» его акциях.

Следовательно, об этих делах писали фразами, полными недомолвок, нередко граничащими с неодобрением. В биографическом очерке, помещенном в «Календаре Главного национального комитета на 1916 год», в частности, была такая запись: «Он ничего не понимал в жизни, кроме одного – кроме того, что родился, чтобы быть с мечом. К этой центральной своей идее он сразу пошел напролом. Политиканствовал. Издавал газету. Обмакивал в своих снах перо и писал слишком просто и слишком прямолинейно…»

В сетях политических ловушек запуталась также легенда о Пилсудском, созданная в среде левых партий. Понятно, здесь не скрывалось его революционное прошлое. Неудобство доставляло нечто иное – все более заметный отход от партии, которой он посвятил более десяти лет своей жизни. Однако и с этой проблемой справились, пропагандируя версию о переходе вождя к деятельности на благо всего народа.

«Пилсудский, – писал весной 1916 года «Роботник», – рожден быть вождем и с молодых лет, с момента создания ППС, был вождем. <…> В обычные времена вождь партии, с которой история так тесно связала его имя, партии, которая в течение многих лет столь славно работала во имя независимости; ныне Пилсудский стоит над партиями, на выдающемся, орлином месте, окидывая очами весь кругозор польских дел; вождь всей борющейся Польши, к которому устремлены преданные взгляды всех нас, солдат и политиков».

Таким образом, идеализированный образ Пилсудского благодаря другой расстановке акцентов могли одновременно создавать люди различных политических взглядов. Этот подход оказался чрезвычайно удобным и в результате обеспечил Коменданту исключительную популярность. С этой минуты, вплоть до смерти и долгое время после нее, Пилсудский представал иным почти в каждом слое общества. Каждый из его поклонников почитал специфический, отличавшийся от других образ.

Конечно, в этих картинах были определенные общие черты. Правда, постепенно они подвергались трансформации, но в конкретные периоды синтезировали стереотипное и легендарное представление личности. В годы Великой войны таким доминирующим элементом были личные достоинства вождя. Акцентировала их, собственно, уже цитировавшаяся брошюра Серошевского. Широко представляли их и другие издания. Невозможно перечислить все названия, однако стоит привести два наиболее знаменательных примера.

Автор анонимной брошюры, носящей красноречивое название «Вождь борющейся Польши», писал в 1916 году: «В столь переломное для Польши время, в минуту, когда судьба наша может решиться на столетие вперед, каждый поляк испытывает потребность порядка в народе, ищет вокруг себя руководителей, которые бы взяли в крепкие руки штурвал наших дел, а усилия индивидуумов и групп объединили в одно, избавительное для Отчизны целое.

Временами слышны жалобы, что среди нас таких людей нет. Если бы так было на самом деле, если бы из нашего народа не выросли мужи, достойные тех великих задач, которые встали перед нами, можно было бы усомниться в Польше и поляках. Но это не так.

Об одном из тех, кто должен пользоваться всеобщим доверием, мы хотим сказать несколько слов. Это – Юзеф Пилсудский.

О Пилсудском недавно знали лишь борющиеся с захватчиками члены тайных, заговорщических организаций; там знали и любили его с давнего времени. Весь народ заметил его только во время войны уже как зрелого мужа, который в течение десятков лет труда готовил себя, чтобы стать на высоте задач в решительную, решающую для Польши годину».

И еще один пример, почерпнутый из изданной в 1917 году работы «Вождь и народ» некоего Акста. Под этим псевдонимом скрывался Станислав Бачиньский, тогдашний сторонник Пилсудского, позднее – в межвоенный период – его противник и критик с левых позиций (сегодня известный уже только как отец выдающегося поэта Кшиштофа Камиля). Строчками, выдержанными в младопольском стиле, автор доказывал: «Пилсудский повернул карты нашей истории и, становясь собственностью народа, наложил свой отпечаток на повседневный бег нашей жизни». Это – человек, видящий будущее за всех, сознательно ведущий – на фоне общего бессилия – войну. Никто не сравнится с ним. Противники, «выросшие из польской нищеты, соорудившие на ее болотистой почве теплицы для своих болезненных амбиций и жившие в этой нищете до войны, личности полупризрачные, без явно выраженного пола, символические личности бессилия, пытаясь соревноваться с Пилсудским, не понимали, что он уже стал человеком, который либо вознесется до вершин, не доступных для их близоруких зениц, либо рухнет, но на их вызов не ответит – по праву подвига своего, которого никто не вычеркнет из истории и никто не повторит».

Это уже не было обычным отданием почестей руководителю. Обожание достигло редко встречавшихся ранее в Польше масштабов.

Намного эффективнее, чем книжные и брошюрные панегирики, популяризировала Бригадира художественная литература. Десятки, сотни произведений, часто небольших, недолго живущих, на каждом шагу подчерки вали исключительность его личности. Необычной в каждом жесте, поведении, движении. Как, например, Юлиуш Каден-Бандровский[181]181
  Юлиуш Каден-Бандровский (1885–1944) – легионер, в дальнейшем публицист и писатель, автор известных повестей, таких как «Генерал Барч», «Черные крылья» и «Матеуш Бигда».


[Закрыть], в будущем «неофициальный министр пропаганды пилсудчиков», обрисовывал, правда, мало романтическую сцену пробуждения Командующего в одной из популярных в то время брошюрок:

«Уснул в Енджеевском комиссариате, не доев даже супа. Мы не смели будить его. Это мог сделать только Жулиньский[182]182
  Тадеуш Жулиньский (1889–1915) – соратник Пилсудского, с 1908 года активно участвовал в движении стрелков, в 1914–1915 годах возглавлял тайные вооруженные подразделения поляков в Королевстве Польском и в России.


[Закрыть]. Он ждал до последней минуты. Затем наклонился и легко взял Пилсудского за руку. Если бы я не боялся преувеличения, сказал бы: как будто ангел будил льва. Столько силы, и кротости, и веры было между этими двумя людьми».

Эти и подобные ему описания успешно формировали стереотип вождя. Но более всего западали в умы переписываемые украдкой куплеты песен, уже давно популярных, таких, как хотя бы исполняемая на мотив «Мазурки Домбровского» многострофная пилсудчиковская версия песни «Еще Польска не згинела»:

 
Еще Польша не погибла.
Раз стрелки живут,
Что враги забрали силой.
То они вернут.
Марш, марш, Пилсудский, с тобой милость божья,
Мы построим Польшу от моря до моря.
 

Если чисто человеческих достоинств не хватало, авторы обеспечивали Бригадира поддержкой сверхъестественных сил. Он становится уже не только исполнителем национальных надежд и устремлений, а просто инструментом провидения.

Бороться с так создаваемой легендой было неслыханно трудно. Политические аргументы давали мало результатов. Апологеты Коменданта почти не вникали в текущую программу его деятельности, отличавшуюся многочисленными компромиссами. Пытаясь подняться над серостью повседневности, они формировали бронзовый образ вождя, ведущего народ к независимости. Угнетенное и униженное вековой неволей общество жаждало такого видения. Оно хотело верить, что наконец-то исполняется вымоленный поколениями польский «сон о шпаге»[183]183
  Из произведения «Сон о шпаге» С. Жеромского. – Прим. перев.


[Закрыть].

Противники прекрасно понимали огромное воздействие этого мифа, не решались открыто использовать тот факт, что легионы щедро приносили в жертву солдатскую кровь. Сражавшимся на поле боя сочувствовали, обращая слова осуждения политикам, плохо руководившим молодежью легионов. Чаще всего обвиняли Главный национальный комитет. Осуждая противников, превозносили собственную политическую линию.

В опубликованной 28 августа 1914 года декларации Национально-демократическая партия и Партия реальной политики, возглавлявшие прорусскую, а следовательно, антинемецкую и антиавстрийскую ориентацию, утверждали: «Только победа русско-франко-английской коалиции предоставляет польскому народу шансы на объединение всех польских земель с открытием выхода на Балтику, в то время как победа немецко-австрийского союза должна привести к новому разделу Польши, диктуемому прежде всего Пруссией. <…>

Сегодняшняя война – не локальная война между Австрией и Россией, в которой позиция поляков на стороне Австрии; хотя и нерациональная в политическом отношении, эта позиция могла бы быть психологически объяснимой. Но ведь идет повсеместная война народов против господства пруссаков, пользующихся услугами Австрии, следовательно, роль поляков как защитников самого большого врага собственного народного будущего попросту чудовищна».

Оценки были однозначными. Но одновременно, говоря о легионах, авторы декларации находили оправдания для «несознательной, обманутой национальными лозунгами молодежи». Без сомнения, это не относилось к Пилсудскому, которого нельзя же было подозревать в политической несознательности. Но раз уж проведено разделение на глупых политиков, сторонников «преступной» концепции, и благородных, но введенных в заблуждение солдат, то таким разделением должен был воспользоваться и Комендант I бригады. Ведь он сражался на поле боя и не нес ответственности за грехи гражданских политиков, совершаемые в тиши краковских и венских кабинетов.

Тем не менее более критический взгляд показывал, что убежденное антилегионовской агитацией эндеков большинство общества, находившегося на принадлежавших России польских землях, вообще не очень-то много знало о Пилсудском. И поэтому летом 1915 года, после отхода русских, когда Королевство Польское залила поднявшаяся в Галиции волна пропаганды, многие были очарованы популяризируемой легендой вождя. На новой почве она воспринималась легче, ибо с течением времени политическая программа самого Бригадира подверглась выразительной эволюции. Отдавая себе отчет о настроениях людей, отрицательно относящихся к немецким и австрийским оккупантам, он все заметнее отмежевывался от тесных до того времени контактов, связывающих его с центральными государствами. С этой целью, в частности, принял решение воздержаться от вербовки в легионы.

«Будучи на фронте в Королевстве Польском, – отмечал в дневнике уже цитировавшийся Ян Хупка, – я быстро убедился, что огромное большинство тогдашних поляков, парализованных страхом перед возвращением москалей, не хочет наниматься и противится вербовке в легионы. Следовательно, Пилсудский не хочет идти против общественности Королевства, потому что очень заботится о популярности и умеет ее завоевывать».

Итак, Комендант вырастал в государственного мужа, ценимого и уважаемого даже политическими клиентами своих решительных оппонентов. Более того, они сами – люди, осознававшие сложные арканы политики, – начали колебаться в оценках его личности. Понятно, они не убедились в исторической правильности действий легионов, сохранили по отношению к ним давнишнюю дистанцию и критицизм. Но одновременно они все больше замечали, что популярность самого вождя может быть важным аргументом в продвижении дела национального освобождения.

Владислав Конопчиньский, профессор университета, человек устоявшихся эндецких взглядов, непоколебимый враг пилсудчиковских политических концепций, вспоминал: «Я видел дня 8 ноября 1916 года манифестацию, движущуюся на Вавель улицей Гроздкой. В ней, как обычно, хоругви, транспаранты, флагштоки, ремесленники, члены муниципалитета, молодежь, делегации; но в стороне от этих, до невозможности поблеклых реквизитов каждого краковского торжества была особенность, которая не ежегодно повторяется – портрет человека в серо-голубой мацеювке[184]184
  Фуражка. – Прим. перев.


[Закрыть], который несли учащиеся и подчиненные. Происходило нечто такое, будто по узкой улице повеяло величием; я почувствовал на себе его веяние, и показалось мне, что для Польши будет лучше, если все мы примем участие в чествовании смельчака, который восстал с истоптанной земли против России».

В конце концов не извечные политические враги из лагеря эндеции, используя все силы и средства, первыми атаковали легенду Пилсудского. Удар, нанесенный с другой стороны, был направлен против недавних идейных побратимов из лагеря активистов[185]185
  С оставлением в ходе военных действий русскими войсками Королевства Польского поляки разделились на два лагеря: те, кто выступал за сотрудничество с оккупационными властями, назывались активистами в отличие от их противников – пассивистов. Соответственно активистский лагерь составляли прежде всего галицийские консерваторы и пилсудчики, а к лагерю пассивистов принадлежала основная часть сторонников прорусской ориентации во главе с НД


[Закрыть].

После двух лет войны лагерь легионов, некогда согласованно действовавший, разделили споры, которые невозможно было уладить. Наиболее важный из них касался вопроса формирования польской армии. Некоторые из активистов, в том числе шеф военного департамента ГНК подполковник Владислав Сикорский, считали, что ее следует создавать как можно быстрее, любой ценой, излишне не торгуясь с центральными государствами, чтобы, таким образом, не упустить благоприятный шанс, предоставившийся после объявления так называемого Акта от 5 ноября 1916 года, в котором говорилось о восстановлении в будущем польской государственности вместе с ее неотъемлемым атрибутом – собственной армией. С таким подходом решительно боролся Пилсудский[186]186
  Для лучшего понимания спора между В. Сикорским и Ю. Пилсудским важно отметить, что на издание царским правительством Акта 1916 года решающее влияние оказало развитие военных действий на Восточном фронте: наступление русских на Волыни и обозначившееся в связи с этим падение военного престижа Австрии. Таков же был и исторический момент, кода разгорелась рассматриваемая авторами дискуссия.


[Закрыть]. Да, признавая царские указы от 5 ноября, он хотел создать польскую армию под боком у центральных держав, но торговался за максимально возможную ее самостоятельность. И по этим же причинам, ожидая уступок, торпедировал немецкие инициативы, направленные на как можно более быстрое освобождение из Королевства польского рекрута.

Между недавними политическими приятелями разгорелась пропагандистская битва, в которой ни одна из сторон не гнушалась использованием грубой аргументации. Сторонники Сикорского прежде всего нанесли удар по легенде вождя. Для многочисленных изданий того времени типичной была формула, приведенная в статье «Культ Пилсудского», помещенной в марте 1917 года в специализировавшейся на очернении Бригадира газетенке «Бачность».

Легенду вождя автор обвинял прежде всего в фальшивой родословной. Он писал, что «Галиция уважала в Пилсудском символ мартирологии и бунта Королевства Польского, позволив внушить себе, что его личность является пророческой для соседнего региона. В то же время Королевство увидело в Пилсудском уже освященную галицийской популярностью величину и приняло его с интересом, как каждую экзотическую славу, которая на варшавской брусчатке опережает многоголосую рекламу».

Автор статьи обращал также внимание на трагические итоги культа Бригадира. «Это – распространение определенного типа идолопоклонничества, – возмущался он. – Сегодня культ Пилсудского уже не имеет никакого содержания, с ним не связано ни одной идеи, ни одной программы. Фамилия и имя стали оправданием безыдейности, даже чем-то худшим, потому что должны же быть политический разум, гражданская совесть, патриотизм и чувство ответственности. Комендант приказал – и вот: польский солдат, легионер, герой сбрасывает мундир, становится дезертиром, принимает чужую фамилию и готовит заговор против собственного общества… Поистине нет ныне явления, более вредного для польского дела…» Раньше бывало иначе. «Было время, когда казалось, что Пилсудский будет в этом деле движителем и мотором. Поэтому даже политические противники его партии – консерваторы преодолели свое отвращение к социализму и согласились, чтобы бывшего ППС-овца, лидера боевиков, террориста признать национальным героем. <…> Не кто иной, как Главный национальный комитет наиболее активно работал над тем, чтобы прославлять, освещать блеском заслуг имя Пилсудского, сделать его популярным в стране и за границей. Побуждением той первой рекламы было чистое, бескорыстное стремление служить делу, за которое боролись легионы. Галиция начала борьбу, использовала все возможности, чтобы показать миру, что это борьба закабаленной Польши против своего поработителя – России. Был в том резон, что месть москалям нес тот, кто больше всего от москаля страдал. И поэтому из числа борцов движения наиболее охотно во главу выдвигали человека, биография которого могла уже сама по себе быть агитатором. Готовая тема для легенды, а ничто так легко и быстро не проникает в сознание, как популярная легенда…»

Трудно не поддаться впечатлению, что эти слова должны быть написаны человеком, который еще недавно пел хвалу «гетману». Ибо так хорошо выявить механизмы создания мифа мог только тот, кто досконально информирован и к тому же задет в чувствах. И как перед этим преувеличенно выпячивал свою любовь, так и сейчас он не знал меры в использовании дегтя.

О результатах этой кампании мы можем только догадываться. Наверняка, она не произвела более глубокого впечатления на пилсудчиков, которые, единожды уверовав в авторитет Коменданта, доверились ему без остатка. Офицеры І бригады, призванные противниками к уточнению своей политической позиции, писали тогда:

«Мы – солдаты, не политики. Мы не имели правительства, но имели главнокомандующего. Мы безгранично доверяем ему. Для нас он – олицетворение дела польского. Человек из стали. Без пороков и страха. Одержимый одной целью – восстановление независимости Польши, стремящийся к ней с неукротимым упорством и ожесточением. Ради нее он пробуждал в нас дух вооруженной борьбы. Ради нее создавал из нас, не имея материальных средств, войско польское. Ради нее возглавил войско. Ради нее раскрыл в себе особые воинские таланты. Свой непримиримый дух привносил в каждого из нас, кто с ним сталкивался. Тот из нас, кто пал в бою, пал с верой, что его кровь не утрачена для Польши, пока главнокомандующий возглавляет войско. <…> Комендант знает, что делает…»

Это были слова плебеев, смотревших на мир глазами царя, целиком теряющих самостоятельность мышления. Так чувствовали и так действовали все самые верные пилсудчики.

Но люди, симпатизировавшие только Бригадиру, ранее замороченные словами о его огромных заслугах, в новой ситуации, несомненно, должны были быть дезориентированы. Задавали себе вопрос: реальную или вымышленную величину они почитали? Однако эти колебания не были долгими. Множились, правда, публикации, такие, как эта, появившаяся 17 июля 1917 года в Варшавском национальном центре «Глос», настроенном враждебно к Бригадиру:

«Ни одно подлинное, сознающее свои обязанности польское правительство уже не решится возложить на себя такую ответственность, чтобы доверить Юзефу Пилсудскому возглавлять войско. Потому что сегодня уже нельзя сомневаться в том, что Пилсудский хочет, чтобы Польша служила ему, что от армии он единственно требует слепого повиновения, что не сохранит лояльности по отношению ни к какой польской власти, а каждую будет свергать и бороться с ней…»

Вскоре, однако, произошло событие, в свете которого такие высказывания выглядели уже как обычный донос. 22 июля 1917 года Пилсудский был арестован немцами в связи с обвинением в проведении враждебной им деятельности. Так люди, которые хотели скомпрометировать Бригадира в глазах общественности, оказались ранены собственным оружием.