Текст книги "Ливонская чума"

Автор книги: Дарья Иволгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Однако произошло чудо. Очередная операция по удалению гноя оказалась успешной. Через двадцать дней непрерывной лихорадки и балансирования на грани смерти, принц начал поправляться.

Голову, изрезанную лекарскими ножами, обрабатывали порошком из коры гранатового дерева. Рана заживала медленно, но отека и гноя больше не было. Принц побывал у мессы, получил причастие, посетил бой быков и наконец вернулся в Мадрид.

Карлос не забыл о том, что отец «бросил его умирать», удалившись в монастырь, и объявил, что единственной причиной выздоровления стали заслуги брата Диего и заступничество этого святого брата перед Господом за несчастного, всеми покинутого принца. Несколько десятилетий Филипп и его сын Карлос атаковали Римских пап просьбами о канонизации брата Диего, что и совершилось в конце концов в 1588 году.

Болезнь оказала на Карлоса сокрушительное влияние. Принц сделался буйным и неуправляемым. Несмотря на свою юность, тучность и малый рост, он обладал достаточной силой, чтобы калечить и убивать людей. Несколько раз этого разъяренного подростка оттаскивали от его жертв, когда те уже были на последнем издыхании.

При этом дворе и появился фокусник Дитрих Киссельгаузен.

* * *

Этот человек зарабатывал на жизнь забавными фокусами и трюками. Иногда с ним путешествовали акробаты, иногда – танцовщицы; случалось ему приезжать с выступлениями в одиночку или с одним-единственным помощником. И почти всегда Дитрих бывал обременен тайным поручением от какого-нибудь высокопоставленного лица.

В Испанию его прислала Елизавета, прекрасная рыжеволосая Бесс, которую весьма интересовало происходящее при испанском дворе. Католическая Испания, безусловная владычица на морях, была самой серьезной соперницей протестантской Англии, породившей нацию моряков, которые всерьез изумлялись: «Как это – моряки без моря?!». Елизавета намеревалась потеснить своего «царственного брата» Филиппа.

Переговоры о будущем браке Карлоса уже велись и в зависимости от результатов этих переговоров Филипп обзаведется новыми союзниками. Елизавета хотела знать некоторые подробности – желательно от непредвзятого очевидца.

– Вы – не англичанин, не мой подданный, вы не зависите от моих милостей, – сказала Елизавета фокуснику, которого по ее приказанию разыскали в гостинице и доставили во дворец через тайный ход.

Киссельгаузен молча кланялся и ухмылялся, выставляя длинные желтые зубы. Елизавета резко повернулась к нему. Заскрипели тугие шелка ее роскошного платья, густо расшитого жемчугом. Жемчуг был слабостью англичанки, о чем, естественно, превосходно были осведомлены решительно все в Европе.

Однако воспользоваться этой слабостью можно было лишь в тех случаях, когда Бесс сама дозволяла это. Другие варианты оказывались более плачевны: жемчуг Елизавета, естественно, брала, но в просьбах отказывала.

Впрочем, у Киссельгаузена не было ни жемчуга, ни желания покупать расположение королевы. Он просто терпеливо ждал, что она ему скажет. По слухам, Елизавета очень умна, очень проницательна, весьма скупа и расчетлива, как трое жидов сразу, вместе с их женами и тещами.

Однако служить ей интересно. Это Киссельгаузен тоже слыхал. Интересно – потому что все, к чему она прикасается, имеет неожиданные для ее помощников результаты.

– Я хочу, чтобы вы отправились в Испанию, сказала Елизавета. – Мне нужны глаза при дворе Карлоса. Если вы согласитесь, мой друг, то узнайте: насколько Карлос готов к браку и какие идеи имеет на сей счет его родитель, мой царственный брат Филипп.

Последние слова она произнесла с едва заметно усмешкой, и Киссельгаузен вспомнил сплетни, которые гуляли по Европе, заглядывая по преимуществу в придорожные трактиры: будто король Филипп, не удовлетворенный своей старой, некрасивой и вечно хворой женой Марией Тюдор, на самом деле заглядывается на юную сестру Марии, Елизавету, и даже его сговаривается с ней – прямо через постель умирающей английской королевы – о возможном браке.

Однако хитренькая рыжая лисичка Елизавета обошла матерого испанского волка. Счастливо избежав десятка покушений на свою персону, она забралась на английский престол без помощи Филиппа – и тот вынужден был убраться за Пиренеи – к сыну-уроду.

Решающая битва с Испанией была еще впереди. И теперь Елизавета наводняла эту страну своими шпионами. У нее везде были глаза и уши.

– Вы согласны? – нетерпеливо спросила она Киссельгаузена.

Тот разглядывал королеву маленькими, чуть насмешливыми глазками.

Так вот она какая! У нее мало времени. Она спешит. Она не ломает величество перед своим возможным будущим шпионом – говорит прямо, ясно, сразу по существу.

Никаких намеков. Елизавета даст фору любой рыночной торговке зеленью.

Королева сжала маленький кулачок, уперла его в бедро. Необъятное платье чуть колыхнулось от этого энергичного движения.

– А сколько вы мне заплатите за сведения? – спросил Киссельгаузен.

– Беретесь? – жадно осведомилась Елизавета. – Отлично!

Она быстро написала на листке несколько строк.

– Я заплачу вам золотом. Хотите поместье? Маленькое могу дать. Проведете старость в достатке.

– Да я еще не стар, – сказал Киссельгаузен немного нагло. – Лучше деньгами.

– Договорились! – воскликнула английская королева. – Сведения должны быть интимными. Постарайтесь узнать в точности, в состоянии ли Карлос зачать ребенка. Найдите способ. Я должна это знать!

– Понятно. – Киссельгаузен поклонился, и молчаливый английский офицер в немного погнутой испанской кирасе увел его из дворца.

Через день Киссельгаузену принесли деньги, а еще спустя месяц фокусник уже устраивал первое представление при дворе Карлоса.

Принц недавно выздоровел после тяжелой болезни. Он был еще более зол и раздражителен, чем обычно, и Филипп пытался развлечь его. Карлоса тревожили ходившие по дворцу слухи о его предстоящей женитьбе. Сомнительное удовольствие сделаться супругой этого уродливого безумца предлагали шотландской кузине Елизаветы – Марии Стюарт, которая недавно овдовела. Филипп, впрочем, осторожничал. Он боялся, что такой брачный союз в конце концов сильно не понравится ни Франции, ни Англии. Англия была его естественным врагом, но заполучить еще и второго?..

Предлагали также португальскую королеву Хуану, тетку Карлоса, но это пришлось не по вкусу самому наследнику. По какой-то причине Хуана, очаровательная и умная женщина, вызвала у Карлоса страшное отвращение. «Бедная дама худеет на глазах», – шептались придворные. В конце концов отвергнутая Хуана уехала в Португалию. Карлос ликовал и плевался ей вслед.

«У принца несомненная задержка физического развития, – сообщал Киссельгаузен королеве, которая платила ему деньги за эти сведения. – Нельзя сказать, чтобы он был равнодушен к особам противоположного пола. Напротив. Он преследует девушек, хватает их на улицах, целует их и рвет на них одежду, но… этим дело и ограничивается. Когда один из придворных прямо спросил принца – почему тот не заведет себе любовницу, Карлос ответил: „Я желаю, чтобы будущая супруга нашла меня девственником!“. По общему мнению, принц не способен к настоящему совокуплению с женщиной».

Посланники французского короля и дожа Венеции дружно сообщали своим владыкам об импотенции принца. Киссельгаузен – отчасти из желания отработать английские деньги, отчасти просто из спортивного интереса, – решился на более серьезную проверку способностей Карлоса.

Выступая перед его высочеством с трюком, которому Киссельгаузен научился у мавров, – с глотанием и выдыханием огня, – фокусник завоевал ненадежное расположение принца. По окончании представления Карлос запустил в фокусника крупным изумрудом и поранил ему лоб над бровью. Сморгнув кровь, Киссельгаузен низко поклонился и был допущен к маленькой жирной руке его высочества.

– Мы довольны, – объявил Карлос высоким, повизгивающим голосом.

Достигнув половой зрелости, он стал меньше заикаться, но слова выговаривал трудно, как бы с натугой, и путал звуки «л» и «р», так что Киссельгаузену приходилось сильно напрягаться, чтобы понимать принца. – Мы желаем познакомиться с той дамой, которая подносила тебе огонь.

Киссельгаузен поклонился еще ниже и, не разгибая спины, сделал знак своей помощнице.

Эту женщину звали Соледад Милагроса. Она прибилась к бродячему фокуснику уже в Испании. Просто в один прекрасный день забралась к нему в повозку – босые ноги в пыли, загорелое лицо блестит от пота, зубы сверкают в полумраке так, что от них, кажется, исходит свет.

Киссельгаузен жил среди чудес и фокусов и знал, что красота помощницы – мощный отвлекающий фактор, который способен занять внимание зрителей и заставить их не понять, в какой момент фокусник подменил одну вещь другой. Кроме того, Соледад была явно одарена некими талантами. С каким бы жаром, с какой убежденностью Киссельгаузен бы не утверждал, что его искусство ничего общего с колдовством не имеет, что это всего лишь ловкость рук, в глубине души фокусник знал, что это ложь. Малая толика магии всегда присутствовала в том, что он вытворял с материальным миром, заставляя вещи отрекаться от своего естества, от своей формы и своих обычных свойств. А Соледад разбиралась в этих искажениях вещного мира еще лучше, чем сам Киссельгаузен.

Она быстро обучилась подносить и уносить предметы, изгибая спину, завораживающе двигая руками, бросая в толпу поразительные, глубокие взгляды, которые проникали в самую душу мужчин и женщин, вызывая в их сердцах похоть, зависть, страх, любопытство.

Киссельгаузен знал, что Соледад презирает его. Презирает потому, что ее женское очарование на него не действовало. Ему не было дела ни до ее бедер, ни до ее грудей. Он интересовался только своими фокусами, своими тайными поручениями – и своими доходами.

Милагроса поняла это с первой минуты их встречи. Немец принадлежал к редчайшей разновидности людей: для него не существовало никакой магии, кроме его собственной, и на Соледад он смотрел исключительно с точки зрения того, какую пользу она может принести его искусству.

После смерти Фердинанда – человека, обучившего Соледад колдовству и совершившего ее знакомство с дьяволом, – униженная инквизицией и пособниками проклятого Тенебрикуса, новгородцами, Соледад Милагроса нуждалась в покровителе. В человеке, который будет заботиться о крыше и пропитании для нее.

Она выбрала первого встречного и пока не разочаровалась в своем решении.

Двор Карлоса пришелся Соледад по душе. Ей нравились роскошные цветы, которыми можно было любоваться до бесконечности, изысканные сады с укромными беседками, превосходные блюда, которые подавали на королевской кухне. И хотя помощницу фигляpa кормили тем, что оставалось от трапез придворных, – она была довольна.

Кавалеры наперебой искали ее внимания, и Соледад не отказывала никому из них. Они осыпали ее подарками; впрочем, Соледад из осторожности брала только маленькие вещи, которые умещались в кулаке: кольца, камни, браслеты, коротенькие ожерелья. Дважды ей предлагали руку и сердце, но, судя по безумному блеску в глазах, все эти господа плохо отдавали себе отчет в своих действиях, и Соледад им отказывала. Она хорошо понимала: если наваждение каким-то образом спадет, и испанский гранд, ставший мужем ведьмы, осознает, кто делит с ним супружеское ложе, – ей, Соледад, сильно не поздоровится. В Испании, которая недавно освободилась от власти мавров, но вряд ли забыла мавританские обычаи, умеют отделываться от неугодных жен.

Один из отвергнутых ею поклонников покончил с собой – его смерть осталась загадкой для окружающих. Почему ни с того ни с сего богатый и знатный юноша вонзил кинжал себе в сердце? Соледад выкупила этот кинжал у прислуги, отдав без сожалений за орудие самоубийства три крупных жемчужины.

И вот теперь, желая исполнить задание любопытной и предусмотрительной Елизаветы Английской, Киссельгаузен вознамерился положить Соледад в постель принца Карлоса. Она поняла это в тот самый миг, когда ее покровитель подозвал ее к принцу властным движением руки.

Что ж! Соледад приблизилась и опустилась на колени, встав так, чтобы Карлос хорошо мог разглядеть ее грудь.

– Мы желаем, – прозвучал тонкий, ломающийся голос принца, – чтобы эта женщина навестила нас в наших покоях и там продемонстрировала свое искусство.

Придворные быстро переглянулись. Двое врачей, приставленных королем Филиппом специально для того, чтобы отслеживать интимную жизнь принца, устремили взгляды на Киссельгаузена, однако тот притворился, будто ничего не понимает.

Вечером Милагроса, босая, с распущенными волосами, в длинной полупрозрачной рубашке, едва прикрытая шалью, скользнула в личные апартаменты принца.

Естественно, врачи уже караулили – они спрятались в портьерах, чтобы наблюдать за происходящим на постели. Соледад наступила на ногу одному из них, но тот стоически промолчал.

Карлос сидел на постели – в одной коротенькой рубашке. При свете двух или трех свечей его безобразие особенно бросалось в глаза, и бесстыдный наряд лишь подчеркивал это. Соледад остановилась перед ним, рассматривая жировые подушки на кривых ногах принца, его хлипкий член и непрестанно шевелящиеся пальцы левой руки, лежавшей на простыне. Затем она подняла взгляд повыше и внимательно посмотрела принцу в лицо.

Сейчас это отвратительное, словно бы комковатое лицо было печально и серьезно. Казалось, молодой человек хорошо осознает свое безобразие и неспособность сделать женщину счастливой. Соледад видела, каким мог бы стать этот юноша, если бы их общий отец дьявол не сумел завладеть его душой. Тем лучше! Женщина усмехнулась и села рядом на постель.

Несколько мгновений они сидели бок о бок и не шевелились. Затем Карлос ожил. Это произошло неожиданно и стремительно. Отвратительный карлик подпрыгнул на кровати, испустил короткий, гортанный выкрик, точно на охоте, и вцепился мясистой рукой в горло Соледад. Всей тяжестью он навалился на нее, опрокидывая женщину на постель.

Соледад молча подчинилась и раздвинула ноги. Она понимала, что Карлосу нужно сопротивление, и выгнулась на постели.

– Ах, ты так? Ты так? – бормотал Карлос, и его левая рука стремительно носилась по гладкому телу Соледад, останавливаясь только для того, чтобы ущипнуть ее или оцарапать. Правая рука принца, высохшая и мертвая, лишь скребла женщину по спине. Короткие ножки Карлоса дрыгались в воздухе.

Соледад, не моргая, смотрела в непрерывно изменяющееся, искажаемое тысячами разных гримас лицо принца. По слухам, которые донесли до нее кухонные прислужницы, врачи уже нанимали некую девицу, которой надлежало лишить принца его знаменитой девственности. Эта девица согласилась улечься под жестокого карлу лишь после того, как ей купили дом и назначили ежегодную ренту в тысячу золотых реалов.

Увы – девица потерпела полный крах. Принц даже не смог засунуть в нее свой жалкий хоботок.

А Соледад отдается ему бесплатно. Просто потому, что так приказал ей Киссельгаузен.

И еще потому, что этого хочет ее отец дьявол.

Рыча и вскрикивая, Карлос подпрыгивал на роскошном смуглом теле Соледад. Несколько раз он впивался в нее зубами и долго тряс головой, не в силах разжать челюсти. Соледад стонала от наслаждения.

Неожиданно она взмахнула рукой, и на спине принца выступила кровь. Он заверещал, как обезьянка, которую огрели кнутом за дурное поведение. И в тот же миг его тело напряглось. Наконец-то он смог проникнуть в женщину и задержаться там. Соледад захохотала, и принц отозвался ей. И образ краснолицего, тонущего в бездне дьявола возник между ними, соединяя их теснее, чем сделала бы это самая близкая плотская связь.

Неожиданно принц остановился. Он ощутил свое полное бессилие. Оттолкнув Соледад от себя, он вырвался из ее крепких объятий и вскочил, весь мокрый и красный.

– Шлюха! – закричал он, топая ногами. При этом его бесформенное тело быстро переваливалось из стороны в сторону. – Я не намерен транжирить свое семя на шлюх! Я желаю познать жену-девственницу, будучи девственным! Мне подсовывают вдовиц, вроде Марии Стюарт или Хуаны! Мне подкладывают потаскух! А потом вы смеетесь у меня за спиной и называете евнухом, только потому, что я не желаю развратничать! Убирайся!

Соледад спокойно встала, взяла шаль. Затем приблизилась к принцу и опустилась перед ним на колени. Он ошеломленно следил за ней, не вполне понимая, что она делает. Соледад опустила голову и приникла губами к тому бессильному органу, который пытался истерзать ее – и не смог.

Принц завизжал. А Соледад, завершив поцелуй, все так же равнодушно поднялась.

– Прощай, – сказала она Карлосу, – мы встретимся вновь в объятиях нашего отца.

– Убирайся! Убирайся! – верещал Карлос. – У нас нет общего отца!

– Ты знаешь, что есть, – сказала Соледад, уже стоя на пороге спальни. – Ты знаешь!

И исчезла в темноте, а там, где она только что находилась, возникло и тотчас растворилось то самое жуткое красное лицо, что так испугало его, когда он лежал на этой шлюхе Соледад.

Карлос зарыдал и начал рвать на полосы пропитанные потом простыни.

* * *

Елизавета Английская была очень довольна. Она резко прищелкнула пальцами – как сделал бы какой-нибудь моряк в таверне после удачного броска костей, – и приказала выдать Киссельгаузену несколько гиней сверх обещанного.

– Избавь меня от подробностей, – велела она. – Для меня достаточно знать, что этот ублюдок не женится ни на моей кузине, ни на ком-либо ином. Эту фигуру можно снимать с шахматной доски!

Киссельгаузен знал, что Елизавета – как и Карлос – кичится своей девственностью. Конечно, ходили слухи о том, что принцесса, а затем королева Елизавета, имеет любовников. Возможно, она действительно отдавалась мужчинам, но это всегда были чрезвычайно скромные мужчины. Они превосходно играли роль платонических возлюбленных, писали стихи, участвовали в честь прекрасной рыжей Бесс в турнирах, охотах и поэтических состязаниях, складывали к ее ногам заморские товары и боевые победы, – но не более того.

Девственность английской королевы, обрученной с государством, была самой дорогой жемчужиной Англии. Елизавета не переставала выставлять ее на аукцион. Она дразнила возможностью брака с ней Филиппа Испанского, Эрика Шведского, даже Иоанна Русского, не говоря уже о многочисленных французских принцах, отпрысках коварной и умной Екатерины Медичи.

И ни одному Елизавета не говорила окончательного «да».

И ни один из них не слышал от Елизаветы окончательного «нет».

Девственность королевы Англии была желанной крепостью, которую штурмовали почти все европейские дворы.

Девственность испанского принца была каким-то постыдным уродством. Ни один из монархов не имел серьезного намерения покушаться на это уродство.

И тем не менее обсуждать это с Английской Леди было бы неразумным. Конечно, она допускает довольно большие вольности при общении нужных ей людей со своим величеством, но испытывать судьбу лишнее. Поэтому Киссельгаузен ограничился лишь кратким отчетом.

Елизавета спросила:

– Вам понравилось то, как с вами обошлись при моем дворе?

– О, ваше величество! – почти взвыл немец, демонстрируя высочайшую степень восторга.

Быстрым мановением руки Елизавета прервала всяческие изъявления благодарности.

– Отлично. Я тоже довольна вами. Вы не согласитесь поработать на меня при шведском дворе? Брат мой Эрик совершенно обезумел. Он присылает мне письма, драгоценности и бесноватых послов почти каждый месяц. Разумеется, я не сомневаюсь в том, что шведский государь вполне способен быть супругом и отцом грядущих маленьких эриков, но вот в чем я далеко не так уверена, так это в моем желании сделаться счастливой матерью сих благословенных малюток…

Она хихикнула, совершенно как девчонка, дочка какого-нибудь английского мордастого лавочника, удачно прикупившего пару бочонков превосходного пива.

– Эрик беспокоит меня, – продолжала Елизавета уже менее игривым тоном. – Люди, которые приезжают сюда из Швеции, производят впечатление… странных. Согласна, у всякого свои странности. Но шведские странности слишком разительно отличаются от наших, английских. Вы понимаете меня?

– Вполне, ваше величество, – поклонился Киссельгаузен.

– Отлично! – Елизавета подбоченилась уже знакомым Киссельгаузену жестом, – Итак, вы согласны?

– Что я должен сделать? Только прикажите, ваше величество!

– Мне интересно, какими людьми окружает себя Эрик. О чем они беседуют. Каких дам предпочитают. Разумеется, Дальняя Любовь, которую испытывает ко мне его шведское величество, достойна самого прекрасного рыцарского романа, но… – Она вздохнула. – Меня больше занимает политика. Если честно, я хотела бы знать, как продвигается война Эрика с русским королем и насколько Эрик ослаблен этой войной. Эрик пока что будет несколько отлучен от моей персоны, поскольку мои взоры некоторое время будут направлены в сторону Франции… Так вот. Пока я любуюсь Францией и ее прекрасными принцами, порожденьями плодовитого лона Медичи, мне нужно, чтобы на севере все было тихо и спокойно. Иначе мой добрый брат Филипп меня сожрет. Я открываю вам самые сокровенные мои помыслы. Я ясно выражаюсь, господин Киссельгаузен?

– Абсолютно! – сказал немец.

– Можете ехать через Россию, – добавила Елизавета. – Правда, по слухам, в этой стране все застревают. Но у меня там есть торговая фактория, и английские моряки не раз приплывали в Новгород. Кроме того, в Москве, при дворе царя Иоанна, имеется мой посол. Я дам вам соответствующие письма, так что случае нужды вам окажут помощь даже в России.

– Я поражен предусмотрительностью вашего величества! – воскликнул Киссельгаузен.

Елизавета, сощурившись, посмотрела на него своим особенным, пронизывающим взором. Она видела, что немец вполне искренен. Просто у него такая манера выражаться.

– Надеюсь, вы не обманете моих ожиданий, – сказала ему Рыжая Бесс на прощание.

* * *

Увы! Все надежды Елизаветы на этого ее эмиссара рухнули в тот день, когда Киссельгаузен был обнаружен мертвым в трактире на окраине Новгорода, в комнате, которую снимал.

Его нашла Соледад. Она зашла к хозяину с сообщением о том, что для выступления все готово, – но остановилась на пороге. Киссельгаузен лежал на кровати, откинув голову назад и свесив одну руку и одну ногу. Он как будто хотел вскочить и убежать при виде чего-то страшного – но не успел и пал, сраженный в последнем, неравном бою.

Осторожно делая шаг за шагом, Соледад проникла в комнату. Лицо ее хозяина почернело, верхняя губа была вздернута, и лошадиные зубы торчали изо рта, – так обычно «смеются» лошади, отметила про себя испанка машинально. Сейчас это уже не имело значения. Киссельгаузен умер – и умер он, убитый какой-то безжалостной болезнью.

«Чума! – прошептала Соледад, и на ее лице появилась медленная, почти чувственная улыбка: – Как хорошо! Даже лучше, чем я надеялась.»

Она попятилась, выходя из комнаты, и притворила за собой дверь.

Георгий ждал ее.

Он отворил тотчас, едва только женщина поднесла руку к двери, чтобы постучать.

– Входи, – пробормотал он, посторонившись.

Она медленно, плавно вошла, повернулась, уставилась в лицо своему любовнику и усмехнулась.

– Помнишь, я говорила о моем враге? – заговорила Соледад.

Георгий схватил ее за плечи, сильно притянул к себе, встряхнул.

– Ты здесь! – шепнул он жарко, не обращая внимания на ее слова.

– Пусти! – Она резко высвободилась, явно раздосадованная. – Слушай!

Георгий, немного удивленный, посторонился. Соледад уселась на его кровать, подтянула ноги к подбородку, обхватила колени руками. Георгий невольно обратил глаза на ее колени, словно взглядом мог раздвинуть ее бедра и проникнуть в ее лоно.

– Слушай, – повторила Соледад. – Здесь живет человек, который меня опозорил. Я хорошо объясняю на твоем языке?

– Да, – сказал он, продолжая думать о ее теле.

– Подойди ближе, – велела она, и он подчинился.

– Наклонись, – тихо проговорила Соледад. Георгий наклонил к ней голову и неожиданная боль ожгла его: женщина с силой хлестнула его по щеке. – Я разговариваю с тобой! Ты должен слушать! О чем ты думаешь, когда я говорю тебе такие важные вещи?

– Как ты смеешь прикасаться ко мне, женщина! – прошипел Георгий. Пощечина привела его в чувство и разрушила очарование. – Ты знаешь, кто я?

– Сперва выслушай, кто я! – возразила Соледад. – Я – бывшая хранительница великих книг Знания, которые у меня отобрали! Знаешь, кто это сделал? Знаешь, кто – человек, который принес мне несчастье? Он – здесь, в Новгороде! Его зовут Флор, у него есть жена, дети, дом… Он счастлив. О, какое отвратительное, жалкое, маленькое счастьице! И представь себе, он дорожит этим. И я намерена его уничтожить. Разрушить то, что он любит. Я сделаю это, а ты мне поможешь.

– Очень хорошо, – сказал Георгий, ощущая, как в нем вновь растет возбуждение.

Соледад повела плечами.

– А кто ты? – спросила она вдруг и подняла к нему лицо. Ее глаза тонули в тенях, губы влажно поблескивали. – Можешь теперь рассказывать. Да, расскажи мне о себе все, потому что я хочу связать тебя кровью невинных.

– Я… – Твердый пол как будто пошатнулся и ушел у Георгия из-под ног. Впервые в жизни он собирался объявить вслух о себе постороннему человеку. Не птицам в небе, не колосьям в поле, не деревьям в лесу, а человеку. Он собрался с духом, прежде чем решиться и произнести эти роковые слова – слова, которые сотни раз звучали у него в сознании: – Я – законный сын царя Василия, рожденный его первой и единственной истинной женой, Соломонией Сабуровой.

– О, ты – наследник русского престола? – Соледад тихонько засмеялась. – Я уже имела дело с одним наследником, с испанским, так он тебе… Как говорите вы, русские? Он тебе в подметки не годится! И ты намерен сделаться русским царем?

– Если получится, – сказал Георгий смущенно. – Я еще не знаю, как. Просто мне было открыто, что рано или поздно я займу то место, которое принадлежит мне по праву. Место, которое узурпировал злобный самозванец, ублюдок, рожденный от Елены Глинской!

– Ты имеешь в виду царя Ивана? – Соледад явно испытывала любопытство, и Георгию было лестно: все-таки он сумел заинтересовать эту всегда равнодушную к нему, вечно погруженную в собственные грезы женщину!

– Да, я говорю об Иоанне Васильевиче, – сквозь зубы проговорил Георгий. – Когда я думаю о нем, о его коварстве, о его жадности, меня всего трясет! Еще до своего рождения он послужил причиной всех моих бед! Кровь вскипает в моих жилах, когда я думаю об этом…

– О, – вымолвила Соледад. – Я думала, северяне – люди холодные, но ты – настоящий огонь! Ты горячее поляка! – Она засмеялась, видя, как исказилось лицо Георгия: тот поляков не любил. – Я пошутила, – добавила испанка. – Конечно, поляки тоже холодные. Ты – как цыган! Нравится?

Она надвинулась на него, прижалась бедром к его бедру, и тотчас потеснила его в сторону постели. Hp когда он уже схватил ее за плечи, готовый сделать то, чего она, казалось бы, домогалась, Соледад вдруг высвободилась.

– Идем, – сказала она своему любовнику, – нужно избавиться от трупа. И поскорее, пока его не заметили трактирные слуги.

– Какой труп? – Георгий выпустил ее и невольно отшатнулся. – Кого ты убила, Соледад?

Она засмеялась, и ее грудной голос заполнил комнату, точно гусиный пух в помещении, где распороли подушку.

– Я никого не убивала, глупенький, – она гнусаво растянула последнее слово, а затем резко щелкнула языком. – О, глупенький!

«Сладко», – подумал Георгий и облизнулся. Соледад опять одержала верх над ним. Впрочем, ничего удивительного – ведь она имела самого сильного союзника в его греховном, сладострастном естестве!

– Он умер сам, – продолжала женщина. – Сам, понимаешь? Не знаю пока, как это случилось, но он заразился чумой и умер сегодня ночью.

– Да кто? – не выдержал Георгий. – О ком ты говоришь?

– Наш хозяин, Киссельгаузен, – пояснила она, посмеиваясь. – Он мертв.

– Мертв? Киссельгаузен? – Георгий не мог поверить услышанному. – Как такое случилось?

– Я же тебе сказала, – протянула Соледад, – он подцепил где-то чуму…

– Но это невозможно… – Георгий ощутил, как страх скручивает его внутренности, как леденеет у него под сердцем, как немеют кончики его пальцев. – Чума? Чума?! В Новгороде?

– Что здесь удивительного? Почему невозможно? – Соледад пожала плечами. – От чумы вымирали и Лондон, и Париж; чем же хуже Новгород?

– Боже! Соледад! – Георгий схватился за голову. – Но это значит, что мы с тобой тоже умрем! Может быть, уже сегодня!

«А если ад существует? – в панике мелькнуло у Георгия. – Если все это на самом деле? Человек грешит потому, что не верит! Потому что думает, будто Бога можно обмануть! Но потом наступает смерть: и все, покаяния больше нет… Вечность в аду. И никто не будет за тебя молиться, никто не пойдет к Божьей Матери – выпрашивать твою душу. У тебя никого нет, Георгий, – если только тебя на самом деле зовут Георгием… И завтра ты умрешь…»

От этой мысли его затрясло крупной дрожью. Соледад все глядела на своего любовника и посмеивалась.

Наконец он не выдержал.

– Почему ты веселишься, женщина? – спросил Георгий. – Что смешного в том, что случилось с Киссельгаузеном?

– Меня смешит твой ужас, – ответила Соледад. – Ты труслив, как все мужчины! Ты боишься умереть?

– Конечно, боюсь! – ответил он с вызовом. Разве тебя не страшит подобная участь?

– И да, и нет, – уклончиво молвила Соледад. Да – потому что любой переход всегда тревожит человека, в этом проявляется слабость естества. Нет – потому что я умру еще нескоро. Да и ты останешься жить и тешить меня еще много лет.

– Чума! – пробормотал Георгий. Рука его потянулась сотворить крестное знамение, и Георгий отдернул ее ото лба в последнее мгновение. – Чума!

Соледад запустила руку в вырез своего платья и вытащила какой-то плоский пузырек, который носила между грудей.

Георгий потянулся за ним. Соледад покачала у него перед носом зеленоватой жидкостью, плескавшейся в сосудике.

Стекло было еще теплым от прикосновения к горячему женскому телу.

– Это универсальное противоядие, – пояснила Соледад. – Зелье Локусты. Была такая отравительница, Локуста, если ты не знаешь. О ней все помнят одно: она составляла изумительные яды. Она могла убить человека одной каплей. Люди умирали в мучениях, корчась и крича, чтобы их добили. Другие угасали тихо, и ни один врач не мог определить болезнь. Но никто не рассказывает о том, что Локуста умела изготавливать и противоядия. Она нашла лекарство от всех болезней. Не знаю, может ли это вылечить чуму, если болезнь уже завладела телом, – но предотвратить заболевание, выпив жидкость заранее, вполне возможно. Принеси бокалы.

Георгий поежился. Бокалы, о которых говорила Соледад, находились в комнате хозяина. Большие серебряные бокалы – подарок испанского короля, которые хранились в дорожном сундуке Киссельгаузена. Немец утверждал, что серебро освящает воду и старался пить только из своих кубков.