Текст книги "Ливонская чума"

Автор книги: Дарья Иволгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава девятая. Неожиданное спасение

Покинув заколдованный замок, Севастьян Глебов и его люди очутились в совершенно новом лесу. Здесь росли густые ели и высокие, пышные папоротники. Мох под ногами был сухой и колючий. Слишком быстро болота сменились таким лесом. На пути в Ливонию Севастьян не помнил такой стремительной перемены в пейзаже. Возможно, впрочем, они просто пошли другим путем. И все-таки кое-что его настораживало.

– Здесь воздух другой, – высказался один из его спутников, словно догадавшись о сомнениях командира. – Странно пахнет. Кострами…

– С чего бы? – добавил другой. – Неужели мы вышли к какой-то армии?

– Нет, мы оставили боевые действия далеко позади, – твердо заявил Севастьян. И хотя он тоже ощущал непонятный запах дыма, которого здесь быть не должно, он решил про себя не поддерживать таких разговоров. Ни к чему хорошему подобные сомнения и опасения не приводят. Люди начинают нервничать, ведут себя странно. А если учесть, что глебовское воинство собрано с бору по сосенке и состоит преимущественно из бывших воров и грабителей, то такое настроение может вообще оказаться опасным.

Урсула, девушка-карлица, шла пешком, семеня возле своего защитника Ионы. Ее лошадка пропала в волшебном замке, и отыскать животное не удалось.

– Ничего страшного, – сказала Урсула, – пусть теперь моя лошадка послужит какой-нибудь другой девочке.

У нее осталось только одно платье, но она не жаловалась. Иона каждый день показывал ей какое-нибудь новое чудо.

Заросли папоротника, скрывавшего Урсулу с головой, показались ей волшебными.

– Как будто оказался внутри скомканных кружев, – говорила она. – Это удивительно!

Иона нарочно приседал на корточки рядом с ней, чтобы убедиться в точности сравнения – а заодно насладиться удивительным видом, который открывался сквозь узорные зеленые прорези.

– Она права, – заявил он, выныривая из папоротника. И сильно фыркнул носом. – Знаешь, Севастьянушка, – шепнул он на ухо своему крестному отцу, – а ведь действительно пахнет дымом костров.

– Мне почему-то кажется, что мы вдруг оказались очень далеко от того болота, где находились изначально, – тоже шепотом ответил ему Севастьян. – Этот замок – нехорошее место. Как будто кто-то надорвал ленту Божьего мира и перетер там волокна, вот и попадают люди не в свое время, не в свое пространство… Лучше бы держаться от таких подальше.

– Вот мы и оказались подальше, – напомнил Иона. – Знаешь что? Сдается мне, вон та дорога – очень знакомая мне…

– Все дороги похожи, – отмахнулся Севастьян.

– Не для того, кто ходит по ним всю жизнь, от рождения, – возразил Иона. – А уж сколько мы с Неделькой по окрестностям Новгорода хаживали! Столько ни один боярский сын под стол своей мамки не хаживал…

Севастьян Глебов посмотрел на своего оруженосца с деланной строгостью, но долго сердиться на Иону было невозможно. Тот улыбался хитро и весело.

– Знаешь, господин Глебов, сдается мне, мы совсем близко от Новгорода. И пахнет это дымом от печей…

– Очажный дым по-другому пахнет, – возразил Глебов. – Уж тебе ли не знать, если ты от рождения по дорогам ходишь… Очажный дым всегда теплый, к нему запах коровы примешивается и запах хлеба. А этот дым – промозглый, стылый, так пахнет костер, разведенный на обочине.

– Думаешь, где-то поблизости расположен военный лагерь? – спросил Иона. – Но какой? Кто воюет с русскими на русской земле? Даже в самые лютые времена татары до Новгорода не доходили!

– А если это шведы? – напомнил Севастьян. – Мы ведь ничего не знаем о том, что происходит с королем Эриком. Они с нашим государем не лучшие друзья, насколько помнится. Слухи ходили, помнишь? Вроде как из-за Эрика король Сигизмунд нашему царю Иоанну Васильевичу отказал в руке своей дочери.

– Царские дочери – не наше дело, – отмахнулся Иона. – А вот бы выяснить, почему вокруг Новгорода какая-то армия костры разложила…

– На разведку пойдешь? – спросил Севастьян. – Но вдруг это не Новгород? Вдруг у нас с тобой помрачение ума, и мы все еще в Ливонии? Вдруг нас вообще вынесло куда-нибудь в сторону Риги?

– Возле Риги нет таких елок, – отозвался Иона. – Такие елки только у нас растут. У них ветки – человек уляжется, они и не прогнутся. Наши елки человечьим мясом кормлены, молоком медведицы выпоены… Ты глянь на них! Рыхлая рижская матрона такую елку и рукой-то тронуть не посмеет, а наша красавица хвать! – и переломит веточку, просто чтобы комаров гонять.

– Песни слагать не пробовал? – осведомился у Ионы Севастьян.

– Какие песни? – не понял тот.

– Про елки и рижских матрон, – пояснил Глебов. – Прежде чем рассуждать о природе и землях, узнал бы лучше, где мы в самом деле находимся.

– Да я ведь узнал! – рассердился Иона. – Какой ты непонятливый, господин Глебов! Это Новгород.

– Да быть того не может! – ответил Севастьян. – Мне и верится, и не верится. Как будто я во сне иду…

Костры, которые так смутили Севастьяна и его небольшое воинство, жгли те самые стрельцы, что держали заставы на новгородских дорогах. Неведомая сила, которая «порвала ленту Божьего мира», по выражению Ионы, действительно вынесла людей Глебова к самому Новгороду, избавив их от дальнейших тягот долгого пути. Волею случая они миновали заставы, не заметив их и сами оставшись незамеченными. Ничего не зная ни о чуме в Новгороде, ни о преградах, что стояли перед путниками, желающими проникнуть туда, люди Глебова шли и шли, и горький запах дыма летел им вслед, а сладкий очажный дух уже встречал их издали.

Наконец блеснули на солнце купола, поднялась впереди зубчатая стена.

Воинство остановилось.

– Боже! – воскликнул Севастьян, стянул с головы шапку, комкая, прижал ее к груди, – и заплакал.

Заплакали, глядя на своего командира, и остальные, и слезы покатились по их клейменым, иссеченным шрамами лицам. Новгород! Они добрались до него!

Город удивил их. Народу на улицах почти не было, многие дома стояли заколоченными. Люди переглядывались, не понимая, куда их занесла судьба. Памятуя о настасьином муже и его товарищах, Севастьян не на шутку встревожился. «Уж не оказались ли мы в каком-нибудь другом веке? Что там Вадим Вершков рассказывал? Про Петербург какой-то… Про царя Петра, про царя Николая, которого потом бунтовщики убили… О царь Николай, тезка Николая Угодника, друг солдат истинных, помоги нам, если ты на самом деле будешь существовать! Где мы? Когда мы?»

По крайней мере, это опасение Севастьяна бы развеяно.

Вскоре они наткнулись на человека, который с трудом тащился по улице. Завидев солдат, он прижался к стене и выпучил глаза. Севастьян подошел к нему ближе. Прочие стояли у него за спиной, встревоженные не меньше своего командира.

– Здравствуй, Божий человек! – обратился Севастьян к прохожему.

– Кто здесь? – Тот заморгал, пытаясь разглядеть говорящего. – Кто ты такой?

Севастьян понял, что прохожий слеп.

– Ты меня не видишь? – спросил Глебов ласково.

– Я? Не вижу? – человек выглядел удивленным. Затем удивление сменилось страхом. – А ведь и вправду! Я не вижу! – Он затрясся всем телом и разрыдался. – Я ослеп! – Удар кулаком о стену. – Я ослеп! Проклятый Флор! Ослеп!

– Погоди, – остановил его Севастьян. – О каком Флоре ты говоришь?

– О Флоре Олсуфьиче, который наслал на Новгород чуму! Вот о каком! – плакал человек на улице.

– Не может этого быть, – сказал Севастьян.

– Может! – озлобленно вскрикнул человек.

– Расскажи мне по порядку, – попросил Глебов. – Я здесь человек новый, впервые обо всем этом слышу…

– По порядку? Никакого порядка тут нет и быть не может! Сплошной беспорядок! Флор Олсуфьич бросил в колодец немца, умершего от чумы. И весь Новгород едва не вымер… Флор-то заперся у себя дома. Но труп в колодце нашли – после этого и чума на убыль пошла и теперь почти закончилась, – а тут и Флора обличили. Я вышел, чтобы вместе с другими бежать к тому дому, где виновник прячется, и покарать его Божьей карой, от всего народа – пусть умрет…

– Но как получилось, что ты не знал о своей слепоте? – не верил Севастьян.

– Да так! Я думал – ночь на дворе… Вижу с трудом какие-то тени…

– Нет, на дворе ясный день, а ночь – у тебя на душе, – сказал Севастьян, – если ты мог поверить клеветникам.

Он повернулся к своим солдатам. Те стояли ни живы ни мертвы, услыхав о чуме.

– Гиблое место, – проговорил Харлап. – Бежать отсюда!

– Эти костры, эта армия, что стояла в лесу, – это царские стрельцы, которые преградили путь из города, чтобы чума не разбегалась по всей русской земле, – сказал Севастьян. – Вот что это такое было! Но если Господь привел нас в Новгород таким путем, какой избрал, – значит, есть у нас тут важное дело, ребята! И помяните мое слово: откажется от поручения – сами погибнем; а если послушаем Господа и сделаем то, ради чего сюда присланы, – останемся живы и в прибытке.

– Красно говоришь, господин Глебов, – покачал головой один из солдат по имени Ивашка. – А вот будет ли толк? Откуда тебе знать, что на уме у самого Господа Бога?

– Бог говорит с нами через зримые образы, – сказал Севастьян. – Мне монахи сказывали… Послушай меня и поверь. Я – твой командир, разве я хоть раз обманывал тебя? Разве водил тебя на смерть? Прятался за твоей спиной, чтобы самому выжить?

– Не было такого! – решительно вмешался другой солдат. – Это ты верно говоришь, Глебов!

– Поверьте мне и на этот раз, – убежденно продолжал Севастьян. – Идемте к дому Флора. Нужно разогнать толпу. Я еще не знаю, кто оклеветал братьев Олсуфьичей, просто знаю – от всей души знаю – что это ложь. Не могли они совершить ничего подлого. Не такие это люди. И вы, когда их узнаете, поймете меня.

Он взмахнул саблей, выхватив ее из ножен.

– За мной, ребята!

И они побежали – все, даже Иона с Урсулой на шее. Слепой прохожий повернул голову и долго вглядывался в их спины.

– Ничего не вижу, – пробормотал он, – Господи, я ослеп! Проклятая чума! Проклятый Флор!

* * *

На самом бегу врезались солдаты в толпу и начали разгонять ее, ударяя копьями и саблями, и плашмя, и режущим краем. Послышались выкрики, стоны, кто-то побежал, кто-то упал под ноги бегущим, и о тела начали спотыкаться неловкие. В тесноте улиц толпа принялась колыхаться, точно тесто, которое норовит подняться и выплеснуть за край горшка, в котором оно замешано.

Севастьяна удивило, когда он заметил в этой толпе и женщин. Простоволосые, растрепанные, с искаженными от ярости лицами, они размахивали кулаками не хуже мужчин. Одна или две были вооружены, и солдату пришлось ударить мегеру по голове, чтобы она не ткнула его ножом.

– Вперед! – кричал Севастьян. – Бейте их!

Сброд разбегался, а те, кто попадал под оружие, с криком пытались обороняться, но падали. Натиск должен быть стремительным, иначе толпа опомнится и сомнет небольшую группу бойцов. Ни разбирать, кого щадить, а кого разить, ни медлить, ни задумываться было некогда.

Иона действовал копьем, а Урсула вцепилась в его волосы и глядела по сторонам выпученными от ужаса глазами. Ей казалось, что все растопыренные руки, все орущие рты обращены именно к ней, и одно неловкое движение ее покровителя и друга – и она полетит прямо в эту многозубую пасть, где ее перемелют и сожрут.

Но шаг за шагом Иона продвигался вперед, и чужие люди отбегали в стороны, опасаясь попасть noд его оружие.

Урсула видела, как какой-то оборванец со злым, перекошенным лицом метнулся было к стене перед Ионой. Другие люди, также жаждавшие спасения для себя, оттолкнули его и швырнули прямо на копье Ионы. Оборванец летел, толкаемый со всех сторон. Он понимал, что в следующий миг острая сталь вонзится в его тело, но не мог сдержать натиска толпы. И обезумевшие в давке люди сами насадили его на копье. И оборванец умер, исходя криком злобы. Копье сделалось очень тяжелым, но Иона не мог избавиться от трупа. Он так и шагал, расталкивая мертвецом всех, кто оказывался у него на пути.

Наконец толпа развалилась. Улица, к счастью, стала шире, и Глебов со своими очутился прямо перед воротами.

– Олсуфьич, стреляй в них! – крикнул Севастьян. – Сейчас они побегут!

Ни слова не прозвучало в ответ, но один за другим из-за забора громыхнуло несколько выстрелов.

Толпа с утробным ревом подалась назад и хлынула по двум узким улочкам прочь от осажденного дома.

Севастьян махнул саблей:

– Ребята, бегите вдоль забора. Кого увидите – всех крошите, не разбирайте, не щадите никого!

Разделившись надвое, солдаты бросились выполнять приказание своего командира.

– Не открывай ворот, – крикнул Севастьян осажденному Флору.

– Глебов, это ты? – спросил Флор после короткого молчания.

– Конечно! – был ответ. – Что здесь происходит?

– Чума! – кратко отозвался Флор. И в свою очередь поинтересовался: – Сколько с тобой человек?

– Восемь! – сказал Глебов. – А кроме того, Иона и…

– И Урсула, – добавил Иона, видя, что Севастьян затрудняется, подбирая правильное слово, которым назвать карлицу.

– И Урсула, – повторил Севастьян.

– Севастьян, здесь должна быть женщина, ведьма, – подал голос Лавр. – Ее зовут Соледад Милагроса. Она странная. Цыганка или испанка, порченая маврами. Если увидите ее – рубите сразу, не задумывайтесь.

– Понял тебя, – отозвался Севастьян.

Но сколько он и его люди ни рыскали по окрестным дворам, никакой цыганки они не увидели.

* * *

Когда Соледад вернулась в пустой дом, где прятались они с Георгием, она не обнаружила там ничего. Ни своего любовника, ни золотых монет, некогда принадлежавших Киссельгаузену. Флакон из-под колдовского эликсира валялся пустой на полу – надобности в нем больше не было, поскольку болезнь отступила, а в крови обоих заговорщиков противоядия было достаточно, чтобы не бояться никаких хворей.

– Проклятье! – Соледад плюнула себе в подол. – Ты заплатишь за это!

Она повернулась лицом к мутному оконцу и начала тихо петь, мыча сквозь зубы. Постепенно это пение наполнило для нее весь мир, и в дрожащем тумане, которым заволокло ее глаза, появилось смутное, смазанное лицо Георгия Сабурова.

Это лицо подрагивало, искажаемое болью, и Соледад улыбалась, видя, как он страдает. Для нее не было значения – причиняет она ему настоящую боль или же эта боль настигнет его в будущем. Главное – она существовала в мире и предназначалась для определенного человека. Для человека, который заплачет и будет горько каяться в том, что посмел предать Соледад Милагросу.

Она звала своего отца дьявола и умоляла его стать свидетелем собственного унижения.

– Он отверг мою любовь! – плакала Соледад огромными ядовитыми слезами. – Он не захотел подчиняться мне! Он самочинно сорвал цепи, которые я на него наложила! Как покарать его? Не золота мне жаль! Мне нужна покорная мне душа! Как быть, отец мой, как мне быть?

Она замолчала на миг, словно прислушиваясь, и из глубины ее источенного червями сердца поднялся образ большой змеи. Соледад тихо засмеялась. Ну конечно! Как она раньше не догадалась!

Она опустилась на колени и, раскачиваясь из стороны в сторону, стала выпевать новое заклинание, которое привезла из Испании.

Давным-давно ее учитель, Фердинанд – конечно, это было не настоящее его имя; истинное имя «Фердинанда» могли знать только посвященные очень высокой степени, – увез Соледад в пустыню. Это были сухие, выжженные солнцем, бесплодные земли, на которых проливались только кровь и пот. Просоленные страданием земли. Колючий кустарник рос на них и его листья были покрыты белым налетом. Даже пыль, что оседала на губах, имела здесь горький вкус.

Земля под ногами звенела при каждом шаге, как натянутая струна, и Соледад слышала в ее пении голос обманутой любви, голос одиночества и страдания, голос страха перед смертью и жажды умереть, уйти в инобытие.

Это возбуждало Соледад.

Она была тогда почти девочкой, и все ее естество содрогалось при мысли о том, что она может принадлежать мужчине. Прямо сейчас, на этой горькой, черствой почве.

И Фердинанд не обманул ее. Постоянно изменяющийся его образ дразнил ее. То она видела своего наставника согбенным старцем, то он представал перед ней рослым чернокожим красавцем с лоснящимся лицом; то вдруг стремительно бледнел, тучнел, превращаясь в плотного, хорошо кормленного северянина с рыжими волосами…

Непрерывно искажающаяся рука протянулась к женщине, пальцы – то черные, то белые, то гладкие и сильные, то сморщенные и тощие, – ухватились за ее одежду и спустили рубашку так, что тело Соледад обнажилось до пояса. Злое солнце тотчас принялось кусать ее незащищенную кожу.

А Фердинанд оскалил белые зубы и повалил ее, подмяв под себя.

Острые колени мужчины раздвинули ее бедра, и боль пронзила Соледад насквозь, а вслед за тем пришло и наслаждение. Оба кричали, не боясь быть услышанными, и над голой землей, где нет эха, их голоса разлетались во все стороны.

Тогда Соледад Милагроса впервые в жизни увидела багровое лицо своего отца, ныряющее глубоко в черной бездне.

Когда Соледад очнулась, солнце по-прежнему светило над ней белым шаром. Кожа на спине женщины была сожжена до пузырей. Фердинанд сидел рядом, совершенно одетый, с широкополой соломенной шляпой на голове, и пил из бурдюка. Соледад потянулась за питьем и застонала: при малейшем движении иссохшая кожа лопалась, и по ней бежали струйки крови.

А вокруг ползало бесчисленное множество змей.

– Хочешь разговаривать с ними? – спросил Фердинанд, отводя руку с питьем в сторону. Соледад жадно смотрела на бурдюк, но молчала.

Змеи шипели и извивались, как будто боясь замереть на месте и сгореть на этой раскаленной почве.

– Встань на ноги! – приказал Фердинанд своей ученице. – Я хочу, чтобы ты танцевала и пела!

Соледад подумала, что наступит сейчас на одну из ядовитых гадин, что ползают внизу, и получит смертельный укус в лодыжку, но спорить с Фердинандом не посмела.

Она принялась плясать – так, как делала это иногда на площадях, когда собирала в подол монеты. И змеи обвивали ее ноги, ползли по ее бедрам, касались ее лона, но тотчас отдергивали головы, словно обжигаясь, и двигались дальше, к талии, к груди. Скоро вся Соледад была обвита змеями, их скользкие тела покрывали ее с головы до ног, так что она с трудом могла открыть глаза.

– Танцуй! – кричал откуда-то издалека Фердинанд и громко смеялся.

Наконец она принялась вращаться, и змеи полетели во все стороны, отрываясь от ее тела. Обессилев, Соледад повалилась наземь, в ноги своему учителю, и тот дал ей наконец воды.

– Ты поняла? – спросил он, посмеиваясь под шляпой. – Ты запомнила, как с ними разговаривать? Ты сможешь приказывать любой змее, нужно только, чтобы змея захотела понять тебя…

Соледад молчала. Тогда Фердинанд сдвинул соломенную шляпу на затылок, и женщина увидела знакомое багровое лицо с маленькими глазами, и в их зрачках, в бездне их черноты, тонуло ее собственное отражение.

* * *

На зов Соледад сперва никто не отзывался, но затем ее чуткий слух уловил тихое шуршание. Не переставая звать змею, Соледад улыбнулась. Та, о ком она думала, пришла и свилась огромными кольцами на пороге дома.

Соледад стала думать о человеке, который должен умереть в объятиях этой змеи и затем послужить ей пищей на несколько дней. Медленно, не спеша, ведьма отправляла образ этого человека в дремлющее сознание рептилии. Поначалу казалось, что змея ничего не осознает, но вот глаз моргнул, раз, другой, и Соледад увидела, что змея поняла, в чем отныне состоит ее предназначение. Неверный возлюбленный войдет в плоть змеи, станет частью ее силы, а затем растворится в ней без следа. Не будет больше человека по имени Георгий, глупого бродяги, который считает себя сыном Соломонии Сабуровой. А может быть, таковым и является…

Для Соледад все это не имело значения. Змея запомнила его. Она не перепутает его запах и его образ ни с каким другим. Она коснется его языком и поймет: это он. И тогда она обовьет его кольцами своего гибкого тела и сожмет объятия так, что кости человека хрустнут, и кровь выдавится из жил.

Все будет кончено.

Соледад оборвала пение. Помедлив немного, змея уползла.

– Вот и хорошо! – сказала ведьма сама себе. – Просто превосходно!

Она потянулась и зевнула, внезапно ощутив приступ лютого голода – такое иногда с ней случалось после удачного колдовства или долгих занятий любовью. Если Соледад сейчас не поест, она, кажется, умрет.

Оглянувшись, ведьма заметила мышь, пробегавшую вдоль стены. Одним мгновенным движением, неуловимым для человеческого глаза, Соледад бросилась на маленького грызуна, схватила его поперек живота и живьем сунула в рот. Хрустнуло под зубами горячее тельце, кровь потекла на язык ведьмы, и она заплакала от наслаждения.

* * *

Иону отправили к Вадиму – сообщить о том, что нападение толпы отбито и Севастьян Глебов вернулся в Новгород со своими людьми. Поскольку Урсула наотрез отказалась расставаться со своим покровителем и даже вцепилась в его штаны, то Иона взял ее с собой.

Внешность Урсулы поразила даже видавших виды Флора с Лавром. А уж их-то, казалось, ничем не проймешь. Услышав от Севастьяна женское имя, братья подумали было, что отряд прихватил по дороге какую-нибудь маркитантку или, на худой конец, крестьянку, согласившуюся кашеварить на солдат, – но увидеть карлицу, изнеженную, утонченную и получившую хорошее воспитание, – такого не ожидал никто.

Урсула сделала изящный книксен и, признавая во Флоре человека знатного (что не вполне соответствовало действительности), милостиво протянула ему руку для поцелуя. Ошеломленный Флор коснулся губами крошечной, покрытой цыпками ручки.

– Боже! – воскликнул Харузин. – Где вы нашли эту королеву?

– В Тарвасте, – сказал Севастьян. – Ты прав, эта дама – почти королева…

– Королева эльфов, – добавил Харузин потрясенно. – Настоящая!

Оказавшись в центре внимания почтительных, чисто одетых и вежливых мужчин, Урсула вела себя в точности так, как героиня одного из множества любимых ею романов: она любезно улыбалась всем сразу и никому в отдельности, подавала пальчики для поцелуя и милостиво наклоняла голову в легком поклончике.

Иордан подошел к девушке и присел перед ней на корточки. Рослый ливонец едва не клюнул ее носом. На мгновение она смешалась, но тут же взяла себя в руки.

– Тарваст? – повторил Иордан. – Ты из Тарваста?

– Именно, – сказала девушка.

– Что с ним?

– Этот город разрушен до основания русскими войсками, – сказала Урсула. – Там у меня осталось все… Мой дом, мои родители… Но потом я встретила этого благородного господина, – она указала на Севастьяна. – Теперь я – часть его отряда.

– Девочки не бывают частью боевого отряда, особенно состоящего из всякого сброда и беглых разбойников, – возразил было Иордан, но Урсула покачала перед его глазами тоненьким пальчиком.

– Вы сильно ошибаетесь! – заявила она, радостно улыбаясь. – Эти люди – моя семья. Вы ведь из Риги? Я по выговору поняла.

– Из Риги… – Иордан судорожно вздохнул. – Ордена больше нет.

– Но Рига стоит, – отозвалась Урсула. – И вы живы. И я тоже жива.

– В этом есть смысл, – отозвался Иордан.

– Ну, хватит, – Иона протолкался вперед и коснулся локтя Урсулы. Харузин, хорошо знакомый с «дивным народом» по ролевому прошлому, подумал было, что сейчас «королева эльфов» сердито отдернет руку и попросит своего служителя не мешать ее общению с благородными лордами, однако Урсула с готовность повернулась к Ионе и нырнула под его ладонь.

Иона взял ее на руки и ловко усадил себе на плечи. Было очевидно, что это они проделывают довольно часто.

– Пойду к Глебовой, – объявил Иона. – Заодно и мою даму у нее оставлю. Хватит ей с солдатней таскаться. Пусть пока отдохнет.

И ушел.

Харузин ошеломленно смотрел ему вслед. Иона очень изменился с тех пор, как они познакомились с ним – выкормышем скомороха Недельки, давно уже покойного. Когда-то это был чумазый, довольно поганенький мальчишка, трусливый и ленивый донельзя. Никто и предположить не мог, что из Ионы вырастет молодой мужчина, обладающий таким чувством собственного достоинства.

– Это все женщина, – отвечая на мысли Харузина, молвил Флор. – Без женщины мужчине таким не стать.

– Не обязательно, – возразил Харузин. И шепнул ему на ухо: – Это влияние Севастьяна.

Правы были, конечно, оба – и оба знали об этом.

Впрочем, метаморфозы иониной личности были наименее важной темой для раздумий. Куда серьезнее представлялось другое: отыскать Соледад и покончить с ней. Пока эта ведьма жива, она будет прятаться по новгородским трущобам и выискивать все новые и новые способы извести Флора и всех, кто ему дорог.

– Нужно заманить ее в ловушку, – предложил Флор. – Положить этой крысе кусок сыра полакомее, завести пружину потуже, а когда она сунется – хлоп! Пережать ей спину и утопить.

– Прекрасный план, – вздохнул Харузин. Осталось только сочинить, как сию метафору претворить в грубую реальность. У меня пока что на сей счет никаких идей не водится.

У хозяина дома появилась еще одна забота, неотложная: разместить и накормить глебовский отряд. Впрочем, русские воины всегда поражали своей неприхотливостью. Может быть, если бы не долгое влияние монголов, такого и не было бы, но из песни слова не выкинешь: немалое позаимствовано русскими у кочевников.

Во время похода воин регулярной армии имеет при себе толченое просо в мешочке длиною всего в две ладони и немного соленой свинины, а также соль (если повезет, то смешанная с перцем). В мешке брякают топор, трут и горшочек. И в любой местности такой человек будет сыт и доволен, даже если поблизости не водится никакой дичи, и невозможно добыть рыбу. Садится солдат на землю, разводит огонь, кладет в горшок ложку проса, льет воду, добавляет соли и варит. Тем и довольствуется. И важные бояре умеют сидеть на таком голодном пайке не хуже своих солдат. А если посчастливится найти дикий лук, так обходятся одним луком.

Однако Флор полагал, что людей после похода следует накормить все-таки получше. Из кладовых извлеклись последние запасы – мешок муки, полбочонка соленых огурцов да чеснок. Жаль, никакого мяса не нашлось.

Не дожидаясь возвращения жены, Флор сам замесил тесто и поставил подниматься, а Лавр тем временем вместе с солдатами носил свежее сено на конюшню и вынимал из сундуков одеяла.

Солдаты озирались по сторонам, оценивали дом, щурились.

Харузин негромко спросил у Севастьяна:

– Ты в них уверен?

Севастьян повернулся к Харузину, чуть удивленно приподнял бровь.

– О чем ты?

Сергей замялся, ответил смущенно:

– Ну, все-таки они у тебя злодеи…

– Боишься, что воровать станут? – понял Севастьян и пожал плечом. – Тебе-то что за забота?

– Не знаю…

– Вот и не заботься, – отрезал Севастьян.

Иона с Урсулой подбежал к дому Глебова и заколотил в ворота.

– Настасья! – кричал он. – Настасья! Севастьян вернулся! Открой мне, это я, Иона!

Спустя короткое время ворота отворились. Две женщины стояли во дворе, настороженно глядя на вошедших; одна сложила руки на поясе, другая стиснула в пальцах пистоль, привезенную из Англии. Дети шумели где-то в доме, возмущенные тем, что им не позволяют выйти.

Иона снял с плеч Урсулу, бережно поставил на землю, а сам, сияя, поклонился Настасье в ноги.

– Вернул я тебе брата, Настасья, – промолвил он. – Жив-здоров, невредим и скоро будет здесь!

Настасья ахнула, всхлипнула 6eз слез, бросилась поднимать Иону и прижимать его к себе.

– Жив! Здоров! – бормотала она. – Ты-то как сюда пробрался?

– А по улице, – объяснил Иона и повернулся к Наталье. – Беда миновала. Чернь разбежалась, кого-то саблями посекли, кого-то пулей уложили, а сейчас на улицах никого нет. Тихо, спокойно стало…

Урсула рассматривала женщин с интересом. За время своего путешествия с солдатами она почти не встречала женщин, поэтому эти новые для нее персоны вызвали у девушки особенный интерес. Ей все было любопытно: и как они одеты, и как держатся, и как разговаривают.

Наталья – черноватая, с узким «эльфийским» лицом, в русском платье – как в игровом «прикиде», словно переодетая нарочно, для какого-то представления, и в руке пистоль. Губу прикусила, глаза сузила – решительная и смелая.

Настасья Глебова – светлая, тихая, «царевна-лебедь», как ее называли иногда. От Настасьи хлебом пахнет.

Урсула с важным видом сделала книксен и застыла. Пораженная, Гвэрлум опустила пистоль, потом посмотрела на свою руку, как будто впервые заметила в ней нечто странное, чуть покраснела и сунула оружие Ионе.

– Тьфу, – выговорила Гвэрлум, – глупо получилось…

Иона понимающе кивнул, пистоль исчезла.

– Откуда эта Дюймовочка? – спросила Гвэрлум.

– Урсула, – сказал Иона. – Ее зовут Урсула. Королева эльфов, – добавил он, подумав немного.

Гвэрлум сильно вздрогнула. На несколько секунд она поверила в то, что сказанное Ионой полностью соответствует действительности. В конце концов, если существуют ведьмы, чудовища, призраки, волшебные предметы, – то почему бы не существовать и Волшебному Народцу, жителям Полых Холмов?

Но ведь Полые Холмы – не в России. Это Старая Англия, сказки Киплинга и старины Билла Шекспира.

Последняя мысль отрезвила Гвэрлум.

Она моргнула, и королева эльфов исчезла – на месте стояла девушка с врожденным уродством: маленьким горбом между лопаток и непомерно крохотным ростом.

Гвэрлум улыбнулась и протянула ей руку:

– Добро пожаловать, Урсула.

(«Боже, что я несу! – мелькнуло у нее в голове. – Как будто приветствую нового члена клуба Анонимных Алкоголиков!»)

Урсула настороженно посмотрела на нее, перевела взгляд на Настасью. Та приблизилась, наклонилась, ласково обняла девушку, как обняла бы свою дочь.

– Вот и хорошо, – молвил Иона, который все это время настороженно следил за происходящим: он боялся, что женщины не примут его подругу.

– Рассказывай, что там происходит, – попросила Наталья. – Мы тут уже все извелись.

– Говорю тебе, враг бежал позорно. Флор с друзьями как раз держал осаду… Точнее сказать, отражал штурм, – с важным видом изрек Иона, – а тут и появился господин Глебов со своим отрядом. Мы атаковали неприятеля с тыла, и толпа разбежалась. Никому не хотелось получить копье в живот или пулю в физиономию. Хотя некоторые именно сего и сподобились. Сейчас рассуждения идут: как выманить из логова злодейку Соледад и предать ее справедливой казни.

– Я иду домой, – объявила Наталья. И, повернувшись к Настасье, поклонилась ей церемонно: – Спасибо тебе за кров и хлеб, Настя.

Настасья улыбнулась – так весело, словно солнечные лучи брызнули между листьев.

А Урсулу ждало новое открытие: дети. Впервые в жизни она увидела маленьких детей. Две девочки заплясали вокруг карлицы, тиская ее волосы, хватая за руки, дергая за платье.

– Ты настоящая? Ты не кукла? Ты – взрослая? Гвэрлум говорит, что ты – взрослая! – лепетали они.

Мальчик Иван ходил вокруг и прикидывал, как лучше себя повести: то ли дернуть «Дюймовочку» за тонкую косичку, то ли поклониться ей, как принцессе. Мама рассказывала ему, насколько умела, разные сказки, и история Дюймовочки была ему известна. Правда, Гвэрлум излагала эту повесть не по книге, а по мультфильму, с неизбежными в таких случаях искажениями, но общий смысл сохранялся: девушка крохотного росточка, принадлежащая к совершенно особому народцу.