Текст книги "Ливонская чума"

Автор книги: Дарья Иволгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Человек был одет в черную одежду, туго перетянутую поясом, только и всего. И сапоги у него были дурные, только что блестящие.

И другие, черные, что бежали по двору, тоже были самыми обыкновенными людьми.

Севастьян выпрямился, чтобы сказать об увиденном своим товарищам, но в это самое мгновение послышался утробный, торжествующий многоголосый вой:

– Ура-а-а!

Из замка хлынули люди в блекло-зеленом. Он тащили трясущиеся, изрыгающие пламя трубки, размахивали короткими копьями с трехгранным наконечником, топали грубыми сапожищами и завывали. Воздух наполнился грохотом. Несколько человек споткнулись и упали – в точности, как первый, но остальные налетели на черных и схлестнулись с ними. Битва кипела на булыжниках двора, а затем покатилась, точно ком, и вырвалась за пределы стен.

Севастьян ошеломленно наблюдал за тем, как за сплошной булыжной кладкой исчезают сражающиеся люди. В какой-то миг ему почудилось, что воздух над камнями заколебался, и перед ним – не сплошная стена, а развалины, горы камней, наваленные кое-как, наполовину ушедшие в болотистую почву.

Затем все восстановилось. Стало тихо. Трое убитых, двое зеленых и один черный, лежали на дворе в тех положениях, в которых настигли их невидимые пчелы. Крови почти не было, только у одного зеленого расплылось багровое пятно на одежде.

Севастьян наклонился над ним, провел руками по его одежде, вытащил из кармана красивый кругляшок с золотистыми лучами и красной полоской и клочок очень тонкой бумаги, сложенный треугольником. Почему-то ему показалось правильным забрать эти предметы.

– Спи, – шепнул он умершему. – Храни тебя Господь.

Ему показалось странным, что у парня не оказалось креста на шее. Зато черный носил крест у самого горла. Севастьян узнал этот знак. «Ливонец, – подумал он. – Ничего удивительного».

Он покачал головой, поднялся и зашагал к башне. Там еще оставался кто-то. Севастьян знал, что должен найти его. Он не помнил, как зовут этого «кого-то», но не сомневался в том, что все узнает. Им нужно только увидеть друг друга, и все встанет на свои места.

– Господин Глебов! – закричали из башни, и на двор выскочил Иона. Урсула сидела у него на плечах, так что вдвоем они представляли странное двухголовое существо.

Севастьян даже не удивился, хотя, наверное, следовало бы.

– Узнаешь меня, Севастьянушка? – спросил Иона почти умоляюще.

– Иона! – Севастьян схватил его за руки. Слава Богу! Я боялся, что не найду тебя.

– А уж я-то как боялся, – признал Иона, широко улыбаясь. – Давайте-ка уходить отсюда. Странные здесь вещи творятся…

Он остановился, посмотрел на убитого.

– Ой, – сказал Иона, – это же товарищ Лыткин. Очень хороший человек. Я даже не узнал его святое имя… А тот кто? Погоди-ка, гляну…

Он подошел ко второму покойнику и долго рассматривал, но потом покачал головой.

– Не признаю. Мы с ним и не разговаривали даже…

Он тяжело вздохнул.

– Кто они были, с кем сражались – одному Богу известно. Мы тут, господин Глебов, в странную историю попали. Но люди, кстати, душевные. Тоже с ливонцем воевали. Все про каких-то американцев вспоминали. А про короля Эрика ни сном ни духом не ведали.

Он махнул рукой.

– Уходим, – решил Севастьян. – Довольно мы здесь топчемся, нужно уносить ноги, пока еще что-нибудь не случилось. Не знаю, как ты, Иона, а с меня хватит. Я домой хочу, в Новгород. На племянок поглядеть. У Настасьи щей похлебать. Кислых. Со сметаной.

– А мы тушенку ели, – сообщила Урсула. – Нac товарищи угостили. И на органе играть учили, только у нас ничего не получается. А у них орган можно на плече носить. Очень красиво поет. А тушенка – американская.

– Кстати, американцы высадились в Нормандии, – добавил Иона.

Севастьян наморщил лоб.

– Нормандия – это северная Франция, – сказал он. – Мы с ней даже торговли толком не ведем. Пусть там воюют, нам бы с ливонцами разобраться…

– Твоя правда, – поддакнул Иона, немного угодливо.

На самом деле ему было любопытно – и про американцев, и про Нормандию, но расспрашивать господина Глебова, когда он так устал и так встревожен, было бы неправильно. К тому же что-то подсказывало Ионе: подобные вопросы лучше задавать не Глебову, а Вершкову с Харузиным. Особенно если учитывать «Ленинград».

– Ворот нет! – крикнул Харлап. – Только что были – и сгинули!

Они начали бродить по двору, выискивая какой-нибудь выход из замка-западни, и вдруг один из стрельцов воскликнул:

– Здесь есть подземный ход!

Севастьян обреченно смотрел на темную дыру, черневшую под стеной. Он не мог отделаться от неприятного ощущения, что все это уже происходило.

Причем происходило совсем недавно и ни к чему хорошему не привело.

– Другого пути нет? – спросил он, озираясь.

Другого пути не было, и путешественники один за другим погрузились в подземелье.

Они шли быстро, торопясь поскорее выбраться поверхность. Дорога казалась им знакомой, и почти никто не стукался о выступы и углы, хотя Иона несколько раз спотыкался. Он старался не выпускать маленькие теплые пальцы Урсулы, понимая, что потерять девушку в этой темноте – значит, обречь ее на верную гибель. Непонятные вещи творятся на этом ливонском болоте, и лучше бы всем держаться вместе.

Впереди блеснул дневной свет. Севастьян вдруг расхохотался. Он смеялся до икоты, его лицо промокло от пота, слезы катились из глаз. Все его тело сотрясала крупная дрожь, и Севастьян никак не мог унять ее. Только теперь он понял, как боялся вновь очутиться в чужой ночи, под багровой луной, в больном лесу, где бродят чудовища.

Никакой луны. Солнце весело жарило над болотом. Хорошо видная тропа вела через тугие зеленые кочки. Деревья росли здесь, как и всегда на болоте, довольно хилые, но вполне нормальные. И облака по небу бежали тоже самые обыкновенные.

Они выбрались.

Когда стрельцы, не сговариваясь, повернулись назад, то увидели сплошную равнину. Болото, лес. никакого замка здесь не было и в помине.

Глава седьмая. Мор в Новгороде

Беда вошла в Новгород незаметно, тихими стопами, никак не оповестив о своем приближении. В первые два дня никто еще не догадывался о том, что сбылось то, зловещее, на что намекала зимняя комета.

На окраине города скончался старый дед, которому давно пора было помирать, и скончался в одночасье. «Только водицы холодной выпил – и тотчас отошел», – рассказывала невестка, уже немолодая женщина, которая ходила к кольцу на перекрестке трех кривых, как бы с трудом вползающих на холм улиц.

Деда погребли на кладбище на второй день, и тогда же заболели малые дети и молодуха-соседка. Поначалу беде не хотели даже верить, но один за другим умерли трое детей, и все одинаково: сперва жаловались на сильную головную боль, затем – на жар, а к вечеру, с нарывами под мышками и в паху, уже хрипели и затихали.

Не видеть чуму больше было нельзя. Над городом поднялся вой.

Как огонек пожара, пробежала болезнь невидимо по всем улицам. Ее приносил ветер, ею брызгали капли дождя; казалось, даже дышать в Новгороде стало опасно.

Вершков затворил двери своего дома, надеясь строгим карантином избежать опасности. Тем более, что пылала и металась в жару восточная часть города, а дома Глебова и близнецов находились в западной.

Флор также принял меры. Забор, и без того прочный, укрепил, поставив к воротам телегу и прибив несколько лишних бревен поперек ограды. Наталью с новорожденной девочкой, которую не успели еще окрестить, но называли между собой Катюшей, засадил в горнице и наказал даже к окошку не подходить. Ваня бегал по всему дому, этому отец воспрепятствовать не смог. Ставни он затворил и закрыл на замки.

После чего поднялся к жене, чтобы сообщить ей то, что собирается делать дальше.

– Я возьму с собой Харузина, – сказал Флор, – съездим в лес за можжевельником.

– Боже мой, – потерянно бормотала Наталья, цепляясь за дочку как за якорь спасения, – Боже мой, неужели это происходит с нами? Как такое возможно? Это же дикое средневековье, это же дикость какая-то! Уже давно никакой чумы нет и быть не может…

Наталья как-то раз рассказывала Флору о том, что оспа будет побеждена. Болезнь, от которой выгорали европейские города, исчезнет с поверхности планеты Земля. Зато появятся другие беды. СПИД, например. Похуже оспы, но не такой заразный. А может, он тоже будет заразным, никто ведь не знает, что еще может произойти в мире.

Флор сказал тогда, что рад победе человечества над оспой; однако все это произойдет в будущем, а пока что следует беречься и быть начеку.

– Чуму вы не победили? – спросил он, стараясь утешить Наталью.

Та медленно покачала головой.

– Я знаю, – сказала она, – в средние века считалось обычным делом потерять ребенка. Рожали человек десять, а выживало двое-трое. И это было нормально. Но для меня, Флор, – для меня это ненормально! Мне тяжело носить детей, трудно производить их на свет… И они мне так дороги! Я с ними разговариваю, вообще стараюсь, чтобы они еще до рождения… они же все понимают…

– Но почему ты думаешь, Наташенька, что мы непременно умрем от чумы? – спросил Флор. – Бывали люди, которые ходили и лечили больных, и оставались живы. Ты про таких слышала?

– Ну… – Наталья подумала немного. – Нострадамус, к примеру, – сказала она. – Я в кино видела. Довольно нудный фильм, но там как раз показана чума. Как на телегах возили трупы, как сжигали их. Там Нострадамус сразу как увидел чуму, так разделся и всю свою одежду сжег, чтобы не носить заразу.

– И ходил голый? – удивился Флор.

– Нет, он потом ходил одетый… Боже, какие я глупости болтаю!

Флор подошел, поцеловал Наталью в щеку, а потом наклонился и пощекотал пальцем носик дочери.

– Ничего не глупости, – сказал он, улыбаясь сморщившемуся младенцу. – Ух, какие мы недовольные! Ладно, я пойду. Никому дверей не отпирай, Наташа. И засовы заложи.

– А как я тебя узнаю?

– Ты Харузина узнаешь. Он будет какую-нибудь эльфийскую песню горланить. Здесь таких никто не поет, вот ты и догадаешься – кто пришел. Не верь никому, слышишь? Здесь есть люди, которые помнят, кем был наш с Лаврентием отец. Они попробуют обвинить.

– Почему ты так думаешь? – спросила Наталья немеющими губами. – Неужели…

Флор махнул рукой.

– Когда случается беда, человеку всегда нужен виноватый. Особенно если беда большая. Хорошо еще, что в Новгороде не живут евреи, а то непременно разгромили бы десяток жидов.

– А тебе их жалко?

– Живая душа – как не жалко, – ответил Флор. – К тому же евреи в чуме не виноваты, это я тебе точно говорю.

– Флор, – Наталья поднялась, положила дочку в колыбель и приблизилась к мужу. – Знаешь, о я подумала?

Он уже хотел было выйти, но остановился. Чаще всего мысли Натальи оказывались пространными рассуждениями о природе зла и о том, что «мы должны делать добро из зла, потому что его больше не из чего делать»; но тем не менее жену стоило выслушать. Иначе она обижалась и дулась по нескольку дней.

– Та женщина, Соледад… – сказала Наталья. – Ты уверен, что видел именно ее?

– Еще бы! Она меня узнала. Поздоровалась и назвала по имени.

– Что же ты с ней не поговорил?

– О чем? – удивился Флор. – Я сразу ушел. Не стану я с ведьмой говорить.

– Она неспроста сюда явилась, – произнесла Наталья. – Я уж думала об этом, думала… Она мстить пришла. Это она чуму наслала.

– С помощью колдовства?

– А ты не веришь в колдовство?

Флор пожал плечами.

– Нужно собрать можжевельник, – сказал он. – Потом поговорим. Обещаю. Ты только не забудь своих мыслей, хорошо? Мне тоже кажется, что Соледад имеет ко всему этому какое-то отношение.

Оказавшись на улице, Флор еще раз задумался над подозрениями Натальи. Конечно, странно предположить, что испанская ведьма из желания насолить одному-двум людям решилась извести страшной болезнью целый город. Да и как бы она сумела это сделать? Откуда взялась чума? Не привезла же Соледад эту хворь с собой в сумке?

Флор имел довольно смутные представления о том, как именно возникает чума. Подобно тому, как не разбирался он и в других стихийных явлениях. Находит на море буря, град валится на поле и бьет созревшие колосья, а затем приходит голодный год – и тела умерших бросают в ямы, а собаки разрывают их и грызут человеческие кости.

Все это случается время от времени. Человеку остается только молиться, надеяться, по возможности – делать запасы. А запасами надлежит делиться с нуждающимися, это непременное условие выживания. Не будешь давать, засядешь один, как сыч, непременно помрешь. Уже проверено.

И все-таки Соледад не могла не приложить руку к беде. Почему эту ведьму так долго терпели?

Долго? Она пробыла в Новгороде всего несколько дней. Любопытство зевак оказалось сильнее осторожности. Ну вот теперь и поплатятся за ротозейство. Поплатятся все.

Харузин шагал рядом с Флором, помалкивал. Неожиданно он спросил:

– Скажи, Флор, во время эпидемий чумы у вас бывают беспорядки?

– Что? – Флор подумал немного над вопросом. Он не вполне понял, о чем говорит Харузин. – Болезнь – это и есть беспорядок. Беспорядок в теле. Разве не так?

– Нет, я о волнениях… О народных волнениях. Ну, драки, грабеж…

– Да, – сказал Флор. – Такое вполне может быть. Находятся люди, которым сам черт не брат. Входят в дома, где все умерли от чумы, забирают вещи, пытаются их продать. Если находят кого живого – убивают, чтобы не мешал грабить. А потом и сами умирают от чумы.

– Понятно, – сказал Харузин и опять погрузился в тяжелые раздумья.

Они притащили целый ворох можжевельника. Наталья сидела за запертыми воротами, как в крепости, и Харузин какое-то время тщетно надрывался:

 
Начальник гвардии дворца
Был, как обычно, пьян!
 

Наконец ворота шевельнулись и отворились. Флор с Харузиным вошли.

– Ну и песенку ты себе выбрал, – сказала Сергею Гвэрлум с недовольным видом. Оба мужчины видели, что она сильно нервничает.

– Извини, – сказал Эльвэнильдо, – я как-то не подумал. Нужно было, конечно, завести бесконечный «Плач по Боромиру». Один из двадцати семи сочиненных прекрасными ролевыми девами-Боромирочками. Нарочно выбрать позаунывнее. «Боромир, Боромир, без тебя не мил мне мир!»

Гвэрлум вздохнула.

– Как мне всего этого не хватает! – призналась она, всхлипнув без слез. – Просто ужас какой-то. Так потешались мы тогда над ними, над этими девицами, над их попытками делать суровое лицо и выступать как воин. Многие ведь считали себя мужчинами на полном серьезе.

– Кстати, это было довольно сексуально, – заметил Сергей, чтобы поддразнить Гвэрлум. – Обтягивающие лосины, туника, пояс, спущенный на бедра…

Но Гвэрлум даже не рассердилась.

– Да, – кивнула она, – наверное, это было сексуально. Впрочем, я думаю, – тут она блеснула глазами, – если у человека все мысли об этом, для него даже бревно будет выглядеть сексуально. А с возрастом все меняется. Хоть голая ходи, никто на тебя посмотрит.

– Да уж, голые старухи интереса не вызывают, – поддакнул Сергей.

– Я не о старухах! – разозлилась Наталья. Неужели меня так трудно стало понимать! Я о мужчинах, которые утратили интерес к женщинам!

– А, – сказал Харузин. – Ну, я так и понял.

Гвэрлум наконец сообразила, что он над ней насмехается, фыркнула и ушла в дом.

Флор следил за стычкой «побратимов» молча, предвидел тяжелые дни. Если за воротами будет бушевать чума, а они будут сидеть здесь взаперти, то неизбежен взрыв. И любые призывы к «миру», «любви» и «порядку» понимания со стороны его близких не вызовут. Гвэрлум неизбежно начнет беситься, а Харузин, чтобы не впасть в отчаяние, найдет себе утешение, дразня ее.

Разве что оба они погрузятся в воспоминания о былом. Начнут перебирать «битвы», в которых участвовали, обряды, ритуалы и удачно выполненные «квесты» – то есть путешествия в поисках приключений.

Да, это правильный путь, решил Флор. Нужно заставить Наталью говорить о ролевых играх. Так спокойнее. И Ваня, кстати, тоже любит слушать мамины рассказы. Меньше станет гонять по дому и проситься на улицу – гулять.

* * *

– Тебе нравится? – жарко шептала Соледад, обнимая своего любовника. – Тебе весело?

Они жили в маленьком доме на окраине, совсем близко от того места, где начали умирать от чумы первые жертвы. Каждый день они принимали по капле эликсира, который Соледад носила в бутылочке между грудей, и безбоязненно продолжали бродить по городу, охваченному эпидемией.

Тело умершего немца было сброшено ими в колодец, стоявший на пересечении трех улиц. Место Соледад выбрала сама. Ей хотелось, чтобы болезнь разбежалась по городу как можно быстрее, а к этому колодцу ходило довольно много народу.

Глядя, как исчезает в ледяной воде труп Киссельгаузена, Соледад улыбалась.

– Теперь он сможет видеть звезды, – сказала она. – В конце концов, наш отец дьявол отыскал для него неплохое место!

Георгий смутно подумал о том, что бедный немец вряд ли заслужил такого конца. Истлеть в воде, в осклизлом срубе, стать причиной смерти множества ни в чем не повинных людей – даже шпион нескольких королей, фокусник и чуть-чуть чародей Киссельгаузен мог бы удостоиться участи получше.

Но близость Соледад заставляла мысли Георгия путаться, и потому он только кивнул ей и криво улыбнулся. Звезды изливали на заговорщиков бледный свет. Звездам не было никакого дела до того, что они только что совершили.

– Этот колодец далеко от дома Флора, – сказал Георгий, когда они уже возвращались в таверну. Чума может и не добраться к его двору.

– Не чума, так злые люди, – возразила Соледад. – И уж я-то позабочусь о том, чтобы они прознали – кто виновен во всем! Неужели ты думаешь, я позволю ему умереть от болезни? Просто сгореть в одночасье, как сгорят все эти бедняги? – Она резко махнула рукой, словно желая обнять дома, спящие поблизости и не ведающие о том, что колодезная вода, бывшая для них источником жизни, скоро превратится в источник погибели. – Нет! Нет, Георгий! – Соледад остановилась, схватила своего любовника за плечи и сильно встряхнула. – Я приготовила для него и его близких совсем другую смерть! И когда она настигнет моих врагов, они пожалеют о том, что, на свое несчастье, избежали чумы!

Они вернулись в таверну и собрали вещи, которые могли бы им пригодиться. Весь реквизит фокусника остался в сундуках. Брали только одежду и деньги.

Затем Соледад спустилась во двор, где в клетках шипели и бесились голодные животные. Несколько минут женщина рассматривала их сквозь прутья, скаля зубы и сильно фыркая носом.

– Бедные твари, – любуясь их яростью, проговорила она. – Вас давно не кормили? Вы голодны? О, как мне вас жаль! Ваш хозяин забыл дать вам еды. Но это только половина беды. Ваш хозяин мертв! Кто из вас заразил его этой болезнью? Ты? – Она наклонилась к клетке, где лежала змея, и тотчас отпрянула, когда холодная тварь метнулась к прутьям и сильно ударилась о них плоской головой.

Соледад засмеялась.

– Нет, ты не убиваешь болезнью! Ты душишь, а потом поглощаешь свои жертвы и подолгу лежишь с набитым брюхом. Нет, это не ты…

Ведьма медленно подошла ко второй клетке. Гарпия, заточенная там, испустила несколько пронзительных хриплых криков. Эта тварь с когтями на кожистых крыльях выглядела жутко. В клюве у нее сохранились зубы, как у щуки. Соледад осматривала тело умершего хозяина и успела заметить на его вздувшейся руке несколько посиневших точек.

– Это ты! – сказала Соледад гарпии. – Ты укусила своего хозяина, когда он, несчастный доверчивый добряк, пришел накормить тебя мясом. Ты ухватила его своим зубастым клювом и впрыснула яд, который оказался чумой! Как тебе это удалось? Ты заражена? Но почему ты не умираешь? Ты носишь болезнь в своем теле, но сама ею не болеешь? Какое прелестное свойство! Бьюсь об заклад, Киссельгаузен об этом знать не знал. Я видела у него книгу о тварях вроде тебя, но не читала ее… А надо бы почитать! Глупый немец. Неудачливый немец. Терпеть не могу таких. Хорошо, что он умер.

Соледад прошлась по двору широким шагом, подбоченясь, словно готовясь к танцу. Она даже сделала несколько па, размахивая юбками, но затем остановилась и снова принялась бормотать себе под нос.

– Но что же мне, однако, с вами делать? Выпустить вас на город или убить?

Она поднесла к своему лицу руку с растопыренными пальцами и пошевелила ими, внимательно глядя, как поблескивают под лунным светом кольца.

– Убить? Для чего? Кстати, это небезопасно. Вы ведь будете сопротивляться, мои хорошие. Вам ведь дорога ваша немая, бессловесная жизнь, которая медленно течет по вашим глупым телам… Пожалуй, я открою клетки. Вас ждет много любопытного в жалком городишке, куда завела нас с вами наша удивительная судьба.

Она протянула руку и осторожно сняла замки.

Змея медлила еще некоторое время, но затем начала спускаться. Ее тело стекало из клетки на землю долго, бесконечно долго, и лунный свет гулял по чешуйкам. Гарпия вдруг ударилась о дверцу всем телом, каркнула несколько раз и, неуклюже переваливаясь из стороны в сторону, выбралась на волю. Она прошлась пo двору – толстая, несуразная, с торчащими перьями, похожая на дурно ощипанную индейку. Тварь вытянула длинную шею и разинула клюв. Соледад явственно различала зубы и сильный, извивающийся, как у змеи, язык. Послышалось резкое, злое шипение. Гарпия сделала быстрое движение клювом в сторону Соледад и ухватила ее за юбку.

Соледад выругалась и выдернула подол из клюва твари, оставив гарпии кусок.

– Ах ты, мерзкое созданье! – крикнула Соледад и топнула ногой. – Убирайся! В твоем распоряжении – все небо! Лети!

Гарпия, словно понимая смысл сказанного, наклонилась, провела клювом по встопорщенным сальным перьям у себя на груди, а затем расправила крылья. Крылья оказались огромными, шире, чем представляла себе Соледад. Они сделали несколько медленных взмахов – и подняли массивное тело гарпии в воздух. Она пронеслась над головой женщины, уронила на редкость вонючий помет на середину двора – и улетела прочь, испуская ликующие дикие крики. Тьма с охотой поглотила ее.

А Соледад вернулась в комнату, где Георгий уже закончил сборы.

– Где животные? – спросил «наследник русского престола». – Что ты сделала с питомцами немца?

– Я их выпустила на волю, – сказала Соледад. – Негоже держать такие великолепные создания взаперти, ты не находишь?

– Мне уже все равно, – Георгий махнул рукой. – Связавшись с тобой, я отдал свою душу дьяволу. Думаешь, не понимаю? Прекрасно понимаю. Ну и что? Дьяволу – так дьяволу. Одно только обидно…

– Что? – спросила она с любопытством.

– Что я отдал ее, похоже, совершенно задаром, – с горечью проговорил Георгий. – Поиграешь ты со мной и предашь. Я ведь вижу тебя насквозь, Соледад Милагроса. Вижу, а поделать ничего не могу.

Она шевельнула бедрами, качнула юбками, засмеялась.

– Вот и хорошо, – молвила Соледад. – Так даже проще. Так и будем жить. Ты меня ненавидишь, я – тебя.

Последние слова она выговорила неожиданно низким голосом и внезапно приблизила лицо к глазам Георгия. Он поразился тому, какая лютая злоба горит в ее взгляде. И там, в глубине зрачков, мелькала все так красная страшная харя, которая являлась Георгию в бесконечной темноте, когда самозванец занимался любовью с ведьмой.

Этих слов Георгий тоже никогда еще вслух не произносил. Самозванец. Ведьма.

– Если гарпия и болезнь сделают свое дело, – проговорила Соледад, посмеиваясь и отводя в сторону страшные свои желтоватые глаза, – то тебе и не придется…

– Что – не придется? – спросил Георгий удивленно.

– Произносить эти слова вслух, – пояснила Соледад.

И захохотала, откинув назад голову и выставляя напоказ дергающееся горло. Георгий застыл, не зная: то ли он, задумавшись, проговорил последнюю фразу при Соледад, то ли она сумела прочитать его мысли. Не просто догадаться, о чем думает ее любовник, а прочитать буквально, в точности. При последнем предположении у Георгия опять мороз пошел по коже.

Соледад резко оборвала смех.

– Идем! – приказала она. – Нужно покинуть это место прежде, чем начнутся подозрения.

– Где мы спрячемся? – спросил Георгий, взваливая на спину сундук с пожитками.

– Поближе к очагу болезни, – объявила Соледад. – Туда, где никто нас искать не будет. Заодно навестим дома, где вымерли люди. Можно найти что-нибудь интересное.

– А что ты ищешь? – спросил Георгий, тащась за ней с тяжелой поклажей.

Соледад уверенно шагала по ночным улицам Новгорода. Она знала этот город теперь как свой собственный и ни разу не замедлила шага в поисках нужного поворота. Георгий с трудом поспевал следом.

– Я ищу книги, – сказала Соледад. – Вроде тех, что у меня отобрали.

– На Руси ты ничего такого не найдешь, – заверил ее Георгий. – Здесь ничего нет, кроме Часослова да Евангелия.

– Всегда что-нибудь есть, – прошептала Соледад. – Всегда. Нужно только уметь искать.

Ждать, пока вымрет выбранный ею дом, пришлось недолго. Соседи сами заколачивали чужие ворота, если видели, что где-то заболел человек. Поначалу – в первые несколько дней – пытались скрывать несчастье, искали средства вылечиться, но скоро все заблуждения и попытки сделать вид, что болезнь скоро пройдет, оставили несчастных, обреченных людей.

Хибарку, где скрывались заговорщики, даже заколачивать не стали – там жил всего один человек, и жил он в такой бедности, что никому бы в голову не пришло позариться на его вещи.

Сжигать дома, где умерли жильцы, здесь не решались. В Новгороде дома стояли тесно, и было много деревянных – боялись пожара. Огни горели на перекрестках, и там непрерывно бродили какие-то странные тени.

– Удивительное дело, – рассуждал Георгий, – когда в городе идет обычная жизнь, никого из людей мы толком и не видим. Сидят на паперти и мирно просят милостыню. Ну, дерутся по праздникам. И воруют в порту. Изредка забредают в какой-нибудь трактир, чтобы устроить там пьяное безобразие. Но в общем и целом они почти незаметны. Однако стоит начаться какому-нибудь большому бедствию – и все они тут как тут. Возникают как по волшебству. Словно вылезают из-под земли. И становятся главными на улицах, так что теперь уже прилично одетые горожане жмутся к стенам, а эти, голь перекатная, расхаживают королями. От чего так?

– Тебе ли жаловаться? – хохотала Соледад. – Ты ведь и сам – голь перекатная! Ты сам – вестник любой беды! Ты – черная ворона… Знаешь про ворон?

– Что именно?

– Почему в Толедо нет ворон? Знаешь?

Георгий молча покачал головой.

– Слушай. – Соледад села, привычно разбросав юбки вокруг смуглых ног, уперлась кулаком в бедро. – Жил в Толедо добрый король Альфонсо – тот, что потом сбился с пути и женился на еврейке. При нем развелось в Кастилье множество ведьм и колдунов, и весь народ прозябал в нечистоте и безбожии. Долго горевал король Альфонсо – тот, что потом бросил свою еврейку, потому что был католиком, а она не хотела оставлять свою ветхую веру, – и жалел король Альфонсо о погибели христианского народа…

Соледад хихикнула, не выдержав дольше столь благочестивого тона. Затем снова нахмурилась и продолжила нараспев:

– Решился король уничтожить всех колдунов и ведьм. Он разослал гонцов по всей Кастилии с грамотами: чтобы все добрые католики хватали ведьм и колдунов, каких знают, и присылали их в Толедо. И навезли отовсюду каких-то глупых старых баб и рассадили их по клеткам, а возле клеток поставили караул, чтобы бабы не сбежали. И приказал король Альфонсо, чтобы их привели на площадь. Вот собрались толпой, сбились в кучу, переглядываются и улыбаются.

Вышел на площадь сам король и велел обложить всех ведьм соломой. Навезли соломы и набросали скирды кругом. И приказал король зажечь солому, чтобы уничтожить в Кастилии всякое колдовство. Он желал, чтобы это совершилось на его глазах.

– И что? – спросил Георгий, когда Соледад замолчала, таинственно улыбаясь.

– Дай мне воды, – попросила она. И приняв кружку, хмыкнула: – Водичка-то из-под Киссельгаузена. Он все еще в колодце лежит, бедняга. Эти дураки его не нашли.

Георгий поперхнулся, глядя, как Соледад невозмутимо пьет отравленную воду.

– Ну так вот, – продолжила она, отставив кружку, – загорелся костер вокруг ведьм. Поднялся тут шум и визг, и крик и мяуканье, и собачий лай, и вороний грай. Так у вас выражаются?

Она очень похоже каркнула несколько раз.

Георгий молча кивнул. У него перехватывало гoрло от ужаса, когда он представлял себе колодец и то, лежало на его дне. И хоть не убивали они с Соледад несчастного Киссельгаузена, а почему-то Георгий чувствовал себя виноватым.

– Продолжай, – сдавленно сказал он.

– И вот взлетел в небо столб черного дыма! полетело из него множество черных ворон, одна за другой. Все ведьмы превратились в ворон и улетели. Так обманули они короля Альфонсо. Тогда король разгневался и послал им вослед проклятие: чтобы им отныне и до веку оставаться воронами! Вот и летают они над Кастилией до сих пор, питаются мясом и сырыми яйцами; до сих пор боятся они толедского проклятия – и поэтому в Толедо нет ворон.

– Сдается мне, что-то похожее я слышал о Москве, – сказал Георгий.

Соледад пожала плечами.

– История остается правдивой независимо от того, где она совершилась. Может быть, такое случилось сразу в двух городах, а может, и в трех. В Лондоне, например.

– В Лондоне, сказывают, есть вороны. В Тауэре. Особенные черные вороны.

– Ты умнее меня, – сказала Соледад. – Впрочем, что тут удивительного, если ты – будущий царь!

От этих слов Георгия почему-то передернуло.

– Надо бы все-таки как-то так сделать, чтобы Киссельгаузена вытащили из колодца, – сказал он. – Меня это тревожит, Соледад.

Она рассмеялась.

– Не потешайся, – попросил Георгий. – Мало того, что мы лишили человека христианского погребения, так еще и воду осквернили.

– Вода – это просто жидкость, – молвила Соледад. – Что до христианского погребения… Ну вот кто это говорит? И о ком? Разве ты похоронил того человека, которого убил за несколько гнилых корок хлеба?

Георгий оцепенёл.

– Откуда ты знаешь? – выговорил он наконец немеющими губами.

Она приблизила качающийся палец к его лицу, коснулась кончика его носа.

– Я знаю о тебе все, Георгий! – сказала она. – Может быть, я даже знаю твою мать!

– Моя мать – Соломония Сабурова, – прошептал Георгий.

– Может быть, – согласилась Соледад. – Сейчас не это важно. Я хочу, – ты слышишь, что я сказала? – я хочу, чтобы ты перестал думать о Киссельгаузене. Он – обычный лютер, он не верит ни в святых, ни в мощи, ни в изображения. Для него ваша религия – суеверие. Ты не знал? Сколько раз он плевал, проезжая мимо ваших церквей! Ты не видел? я – видела. Я за ним следила. Я о нем многое знаю, как и о тебе. Он говорил, что вы, русские, погряз в самом примитивном идолопоклонстве, позорном и глупом, что вы обожаете доски, на которых худо намалеваны какие-то персоны, что вы целуетесь с трупами…

– Замолчи! – крикнул Георгий, подавился и мучительно закашлялся.

Соледад пожала плечами.