Текст книги "Ливонская чума"

Автор книги: Дарья Иволгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Алебранд Штрик был совсем плох. Харузин видел, что ливонец почти не встает. Сперва приписывали это большой усталости, но дело оказалось куда хуже: Штрик был болен.

– Что с тобой? – спросил Харузин, усаживаясь рядом. – Воды хочешь?

– Очень, – шепнул Штрик пересохшими губами. – Что-то голова у меня болит… Кажется, Бог услышал мое желание.

– О чем ты? – сердито произнес Харузин. – Ты просто устал. Переутомился. Что неудивительно. Знаешь, у нас во время штурма Иерусалима на «Завоевании Рая»…

– Что? – не понял Штрик.

– Была такая игра – «Завоевание Рая», – сказал Харузин.

Штрик прикрыл глаза, как ребенок, которому рассказывают сказку на ночь. Улыбка появилась на его лице. Слабенькая, чуть мечтательная.

– Это была игра о крестовых походах. Ну, о «вооруженных паломничествах», – поправился он. – Крестовыми походами их позднее назвали. У вас они еще, кажется, такого наименования не носили. И ваши набеги на русские земли тоже как-то по-другому именовались.

– Миссия, – сказал Штрик. – Мы несли свет истинной веры.

– Ну вот, что-то в таком роде, – не стал спорить Харузин. – В общем, приехали в лес и возвели настоящие крепости. Они даже против реальных лучников бы устояли. Если отряд небольшой, конечно. Обычно у нас крепости были условные. Натянут нитки между деревьями, повесят бумажки с объявлениями: «Крепость такая-то, прочность стен – столько-то хитов». Это означает: для того, чтобы «взять крепость», то есть проникнуть за веревку, нужно столько-то раз ударить копьем определенной условной мощности… Долго объяснять.

Но на «Завоевании» стены стояли настоящие. Частокол из бревен. Высота – два человеческих роста. И штурмовали их шесть часов. А рядом раскинули огромную палатку госпитальеры. Рыцари Ордена Святого Иоанна. Теперь они, кажется, называются мальтийцами…

– Да, – сказал Штрик, шелохнув ресницами.

– Знаешь, кстати, Штрик, какая забавная вещь! Будет один русский царь, который сделается гроссмейстером мальтийского ордена! – вспомнил Сергей.

Глаза умирающего ливонца широко распахнулись, свет полыхнул из них. Харузин даже вздрогнул. Он должен был уже привыкнуть к этому странному свечению глаз – так бывает, если человек недоедает и болен, это один из признаков определенного «букета» болезнёй. Но обычно такой свет кажется призрачным и немного зловещим, а у Штрика он был радостным, торжествующим.

– Неужели это правда? – прошептал он. – Неужели и Россия примет латинскую веру?

– Только некоторые, – сказал Сергей. – Самое забавное, что тот царь – он остался в греческом исповедании. Он хотел соединить Церкви, мне кажется. Во всяком случае, он принял титул. К несчастью, он вскоре умер. Его убили.

– Я так и думал, – с горечью вздохнул Штрик и снова закрыл глаза. – Как его звали?

– Павел.

– Павел… Когда я уйду, я увижу Павла.

– Когда ты уйдешь, Штрик, ты еще его не увидишь – он ведь не родился на свет!

– У Бога нет времени, – сказал Штрик. – Я попрошу Его. Там, в ожидании всеобщего воскресения, у подножия Престола, – все. Все, кому дарована надежда когда-нибудь навечно остаться возле Господа…

– Ты так уверен, что Павел окажется там? – удивился Сергей. – У нас, в России, мнения разделились. Одни считают его чуть ли не агентом латинников. Другие – дураком, которого обманули ловкие мальтийцы.

– Да, они ловкачи, – согласился старый ливонец, – но славные рыцари и благочестивые люди.

– Есть такие, кто полагает, будто Павел – едва ли не святой. Они ходят к нему на могилу, в Петропавловский собор, и получают чудеса и исцеления.

– Боже, сколько чудес на свете! – вздохнул Штрик мечтательно. – Сколько всего я увижу!

Он угасал прямо на глазах. Харузин наклонился к нему, смочил пальцы в воде и провел по его сухим, как у ящерки векам.

– Спасибо, – шепнул Штрик. – Однако рассказывай дальше про штурм…

– Высота стен была в два человеческих роста, – повторил Харузин, – и крестоносцы бросались на них с копьями, они посылали стрелы в защитников, пытались забраться наверх и рубиться мечами. Иерусалим был занят тогда мусульманами, – добавил он для ясности, – а королева Иерусалимская бежала и призывала всех европейских владык выступить в защиту Гроба Господня… Наконец ворвались в штурмовой коридор, и там закипела ожесточенная битва. Многое происходило «по жизни», хотя настоящих увечий, конечно, никто не получал. Иногда бойцы спорили: куда попал удар деревянного меча. Эти споры бывают довольно злыми. Один утверждает: «Я тебя убил» А второй кричит: «Ничего подобного! Я жив! Ты меня по ребрам задел!» Доказать бывает невозможно. Случается, зовут «Ангела смерти» – так называемого мастера по боевке. Прилетает Ангел, и начинаются разборки в разгар сражения. Спорящие показывают, как они бились, уличают друг друга во лжи. А мастер должен их рассудить и либо оставить обоих в битве, либо забрать одного в «царство мертвых».

Был забавный случай, когда вот так же один боец утверждал, что убил другого, а тот возражал: «Ты мне по ноге попал».

И для убедительности тотчас снял штаны, а на ляжке у него – здоровенный синяк! Это не вызвало сомнений в его правоте ни у кого. И отправился «раненый» к госпитальерам.

А там, в палатке, лежали и стонали десятки раненых. Сестры-госпитальерки и рыцари ордена ходили от одного к другому, лечили их разными мазями и травами. В храме постоянно шли мессы.

Знаешь, какие у нас там были мессы! Служил человек, который знал латинскую службу наизусть. Настоящий католик. Он, по-моему, даже не играл толком – только служил и служил, дорвавшись до того, о чем мечтал. Было месс шестнадцать, не меньше, за два дня. Люди уезжали с игры, зная на память Pater Noster, столько раз его повторяли…

А возле стены госпитальерской палатки было кладбище. Маленькие крестики, связанные из палок, и к каждой прикреплена бумажка с именем павшего и кратким свидетельством о его подвиге. Это кладбище производило огромнейшее впечатление, люди ходили туда молиться – и получали настоящее утешение…

Сергей говорил и говорил, а человек, который слушал, постепенно уплывал в далекую страну, – туда, где множество крестов с описанием подвигов орденских братьев, где тишина и утешение… Постепенно кресты смазывались, превращались в человеческие фигуры, и вот уже проступают знакомые лица – десятки лиц, когда-то встреченных мимоходом в сражении или у походного костра, на братской трапезе в замке, на марше, просто на улице, когда задеваешь плечом прохожего и вдруг вздрагиваешь: брат!

– Брат! – громко проговорил Штрик.

Сергей замолчал. Затем наклонился к ливонцу и коснулся его шеи. Пульс молчал. Старый воин ушел к своим, и на его тонких губах осталась улыбка.

* * *

Известие Лавра о том, что некто в Новгороде затевает против него заговор, Флор встретил с полным доверием. Для начала он открыл ворота и впустил своего брата. Наталья, как всегда в таких случаях, стояла у окна своей горницы и смотрела на происходящее.

Больше всего она боялась за детей. Она испытывала смертельный ужас, от которого у нее немели руки, при одной только мысли о том, что может потерять ребенка. Кто угодно, только не она! Чей угодно малыш, только не ее! Гвэрлум даже не подозревала прежде о том, что материнские чувства могут оказаться такими сильными.

Ей представлялись весьма нелепыми те мамаши, которые вечно трясутся над своими драгоценными отпрысками.

Впрочем, неухоженные дети тоже выглядели в ее глазах ужасно. Бывают такие несчастные «тусовочные младенцы», которых зачинают по чистой случайности и производят на свет потому, что не было времени или денег сделать аборт. Ползает бедное дитя в грязной, заношенной одежке, диатез цветет на его щеках всеми цветами радуги, слюни тянутся до пола. Липкие ручки существа хватают все подряд, рвут фенечки, лазают в общую тарелку, поставленную тоже на пол – за неимением мебели. Время от времени мамаша вспоминает о своем недоразвитом потомстве и говорит, вынув изо рта папиросу: «Черт! Забыла ублюдка покормить!» – а все смеются.

Наталья обнаружила, что принадлежит к первому типу матерей. К тем, что дрожат от ужаса, если ребеночек выпустит из ноздри соплю. К тем, кто несется на зов по первому же вяку бесценного комочка плоти, по первому же взмаху крохотной ручки.

– Знаешь, Наташка, – сказал ей Вадим, опытный отец двух дочерей, – я тоже поначалу как-то стеснялся с ними нежничать. Мне все чудился голос моей бабушки. «Скушай конфетку, не соси пальчик, закутай горлышко»… А потом махнул на все рукой. Они же такие лапочки, такие забавные, ласковые…

С мальчиком Наталья еще как-то крепилась. Называла его «Иоанном», вообще играла в строгость, балуя как бы втайне от себя самой.

С дочкой она поистине «сорвалась с цепи». Сюсюкала над малышкой, давала ей ласковые прозвища, щекотала ее круглый животик, гладила пальцем щечки. Катерина радостно улыбалась беззубым ртом и с готовностью дрыгала конечностями. Это вызывало у Натальи волнообразные приступы восторга.

И из-за чумы потерять – это? Никогда! Наталья была готова зубами разорвать любого, кто чихнет в ее присутствии.

Вот когда она поняла – до самых печенок поняла! – откуда взялось обыкновение благословлять друг друга при чихании: «Будь здоров!» Конечно – будь! Ведь некоторые формы чумы (легочные, ecтественно) начинаются именно с чихания. Как тут не призвать благословение на голову чихающего, не помолиться за него – чтобы он все-таки оказался здоров…

Лавр, по счастью, не чихал. Вообще хоть и выглядел он озабоченным, но, кажется, известие принес неложное: болезнь отступает.

Флор повернулся в сторону окна и сделал Наталье жест – чтобы она присоединялась к братьям. Гвэрлум покачала головой, но Флор настаивал, и она подчинилась.

– Что? – спросила Наталья деверя, когда тот с улыбкой приветствовал ее. – Зачем вы меня вызвали? Хотите детей заразить?

– Я хочу, – сказал Флор, поскольку Лавр продолжал молчать, – чтобы ты забрала детей и ушла к Вадиму.

– Я не ослышалась?

– Ты должна находиться в доме Вершкова, у Настасьи, – повторил Флор. – И сделай это как можно быстрее, Наташа.

– Что происходит?

Флор вздохнул. Это было одним из неудобств жития с такой женщиной, как Наталья. По счастью, некогда у Флора не нашлось «доброжелателей», которые растолковали бы рисковому новгородцу: если взять за себя женщину, привыкшую к независимости и самостоятельности (к тому, что в натальином мире называлось «эмансипацией» и «равенством полов»), то хлопот потом не оберешься. Ей все придется объяснять и растолковывать, с ней даже придется спорить.

Впрочем, «забитые» и «бессловесные» женщины шестнадцатого столетия тоже были горазды проедать плешь своим мужчинам. Такая вполне могла загнать в гроб одним только нытьем.

Но все же замученный попреками муж мог такую супругу побить и принудить к молчанию.

А вот Наталью – только пальцем тронь! Останешься – без пальца и без Натальи. Уйдет ведь. Куда глаза глядят. И пропадет. Укоряй потом себя – да поздно будет.

В общем, Флор вздохнул и объяснил ей все как есть – подбирать более мягкие выражения было некогда:

– Соледад никуда из Новгорода не уходила. Она затаилась где-то здесь, выждала время и распустила слух о том, что в чуме повинен я.

– Как такое может быть? – изумилась Наталья. Она даже не удивилась известию о близком присутствии Соледад.

От этой испанской ведьмы можно ожидать чего угодно. Но как ей удалось свалить вину на Флора? Разве он – чернокнижник? Разве чуму можно «наслать»?

– Думаю, это она сбросила в колодец труп первого умершего от болезни, а от той воды заразились уже остальные… – сказал Лавр. – Распустить слухи о том, что это – работа Флора, ей ничего не стоило. У Флора имеются завистники.

– И поверили!.. – Наталья побледнела от негодования. – Как они могли? Флор все это время кормил голодающих, разорил все наши запасы – как зиму переживем, не знаю… – Она начала голосить на манер здешних женщин. Это искусство Наталья усвоила. Хорошо бы ей научиться тихости древнерусской красавицы… Но до идеала, как всегда далеко.

– Наташенька, – примирительно произнес Флор, – ну какая нам с тобой разница, почему люди так подумали. Их уже не убедить. Человек так устроен – ему необходимы виноватые. Выбрали на сей раз меня. Такова данность.

– «Данность»! Выражения какие усвоил! – фыркнула Наталья.

Флор взял ее за руку.

– Даже ты готова меня обвинять…

Она сердито выдернула руку.

– Не шути так! Я тебя ни в чем не обвиняю.

– Наталья, некогда разговаривать. Забирай детей и уходи, а мы будем готовиться отразить штурм.

– Знаешь, Флор, – сказала Наталья, – я просто ушам не верю! Неужели это действительно происходит? Не сон? Не ролевая игра? Ваше величество, вельми понеже убедите меня в том, что в словах ваших более есть правды, нежели заблуждений, дабы мгла моих сомнений чрезвычайным способом развеялась… э-э…

Витиеватая «ролевая» фраза, которую на ходу конструировала Наталья, заставила Флора невесело улыбнуться.

– Милая, торопись, – сказал он и отошел с Лавром в сторону, чтобы еще раз осмотреть ворота.

Гвэрлум вздохнула и ушла в комнаты – собрать необходимое и забрать детей.

Вершков встретил ее так, словно ждал.

– Жаль, телефонов сейчас нет, – сказала Наталья, входя к нему в дом и затворяя за собой дверь, – а то я сперва бы позвонила и предупредила, что приду.

– Почему ты с детьми? Гвэрлум, что случилось? Вы поссорились с Флором?

Вершков сильно сомневался в том, чтобы Наталья когда-нибудь всерьез решилась оставить Флора, но все-таки… Характер у нее не из легких, могла и вспылить, причем по пустячному поводу. После долгой «осады» от чумы всякого стоит ожидать. Нервы у всех на пределе.

– Ни с кем я не ссорилась, – устало бросила Наталья и подтолкнула сына вперед. – Беги, Ванька, поиграй там с девицами… Только сильно не шуми. Нет, Вадим, дело в другом.

Она быстро пересказала краткий разговор с Флором.

И добавила, предвидя возражения и сомнения:

– Флор убежден в том, что Лавр не ошибается. Они уже укрепляют дом. Не знаю, чем все закончится. Меня отослали… Видимо, чтобы не путалась под ногами.

– Ясно. – Вадим потянулся к стене и снял саблю. – Объяснишь Настасьюшке сама, ладно?

– Ты куда? – удивилась Наталья.

– К Флору твоему, куда еще…

– Стой! – Наталья повисла у него на локте. – А кто нас с Настасьей защитит, если Соледад натравит чернь на Глебовский дом?

– Я один вас всяко защитить не смогу, – сказал Вадим. – Так что молитесь, чтобы все закончилось возле дома Олсуфьичей. Понятно тебе? Пусти, женщина!

Он вырвался и ушел.

А Наталья осталась стоять с полуоткрытым ртом. На ролевых играх девушки-игроки часто оказывались в такой ситуации, когда женщине, вроде бы, и играть нечего: ну чем заниматься женщине на игре, например, по Столетней войне? Быть изнасилованной? Интриговать в замке против других женщин – поскольку все мужчины «ушли на фронт»? Но можно ведь переодеться юношей и уйти воевать, можно стать шпионкой, цыганкой, маркитанткой… Никто тебя не принудит к…гм! – нежелательным половым связям, потому что это все-таки игра. Там даже изнасилование моделируется, то есть изображается определенным способом: например, «насильник» должен сорвать с «жертвы» пояс или распустить ей волосы против ее воли.

В реальной жизни все, естественно, происходит по-другому. И у шпионки, цыганки, маркитантки куда более плачевная и куда менее интересная участь.

Поэтому – сиди, Гвэрлум, дома со своими цыплятами, с подругой и ее цыплятами, кудахтай (или кудахчи? странное слово!) – в общем, испускай звуки «ко-ко-ко» и молись Богу. Надейся на то, что все закончится у дома Олсуфьичей. Потому что глебовский дом защищать некому. И муж твой снял саблю со стены и отправился туда, где воюют.

– «Трубку свою на камине нашел и на работу ночную ушел, – проговорила Гвэрлум. – Слава тебе, безысходная боль, умер вчера сероглазый король!» Сплошная ахматовщина.

Девочка на ее руках спала и тихонько чмокала губами. Гвэрлум наклонилась и поцеловала теплый выпуклый лоб. На мгновение мать и ребенка окутала тишина – словно они погрузились в некий благодатный кокон, куда не проникает ни один луч постороннего света, где собственный свет – тихий, бесконечный.

Затем Гвэрлум выпрямилась и огляделась по сторонам. На лестнице уже слышались шаги Настасьи Глебовой-Вершковой.

– Наташа! – звал нежный голос.

Кроткая Настасья. Помоги ты мне, бедной, я вся себя истерзала!

* * *

Собрались все: Флор и Лавр, Иордан, Харузин и Вершков, который прибежал последним. Заложили ворота брусьями. Подготовили пищали, притащили все копья, какие нашли. Вооружились мечами, извлекли из сундуков кольчуги и две кирасы. Имелись булавы, которые по-русски назывались «кистенем» и Вадим сразу вспомнил «боевые правила» одной из игр, в которой он участвовал: «Кистень игровой, весом не более трех килограммов». Попытки сделать игровое оружие безопасным вынуждали ролевиков надевать мягкие наконечники на стрелы и ограничивать вес булав; однако «три килограмма» давали вполне реальный кистень, которым можно было нанести вполне реальное увечье. Счастье, что тогда все обошлось, – человек, вооруженный сим кистенем, обладал весьма развитым чувством юмора и бился аккуратно.

– Ну надо же, эта гадина уцелела! – молвил Вадим. Он много слышал о Соледад от своих товарищей, когда те вернулись из путешествия в Испанию и Англию.

– Ненадолго, – успокоил Флор.

Они затихли, слушая, как на улице поднимается шум. Издалека казалось, что шумит море, разбиваясь о причальную стену, однако затем звук сделался сильнее, и уже различимы были отдельные голоса. Кричали все наперебой, обвиняли «отравителей», угрожали смертью ему и всем его домочадцам. Трещал огонь, рвущийся с факелов под ветром.

– Боже, сколько их! – не выдержал Харузин. – Кажется, несметное полчище!

– Это ничего, – хмыкнул Флор. – Зато у нас ворота заперты.

– Сидим тут, как в мышеловке, – проворчал Иордан. Однако не сделал ни одного движения, которое выдавало бы его желание вскочить и бежать навстречу нападающим.

– Интересно, сколько мы продержимся, – заметил Флор. – Впрочем, я сильно надеюсь на то, что здравый смысл возьмет верх, когда мы уложим десяток наиболее горячих голов. У смутьянов всегда так: прибьешь нескольких – прочие сами разбегаются. Они ведь трусы и боятся собственной крови, а орут только до тех пор, пока чувствуют себя в безопасности.

Он приблизился к забору, ловко забрался на поперечный брус и выглянул поверх края забора.

– Нашел? – спросил Лавр, удобнее беря пищаль.

– Давай, – сказал Флор вместо ответа и протянул руку. Брат вложил оружие ему в пальцы. Флор прицелился как раз в тот момент, когда человек в низко надвинутой на глаза шапке орал:

– Сжечь отравителя!

Пуля попала ему в лицо, смяв его и испачкав неопрятными пятнами крови. Горлопан откинулся назад и рухнул на руки толпы. Люди расступились, уронив тело на землю, и отхлынули назад.

Но смятение среди бунтовщиков продолжалось недолго. Вскоре они снова начали клубиться, подзуживая себя выкриками:

– Смерть чуме!

– Убить его!

– Сжечь!

– Убийца! Отравитель!

– Не щадите ни женщин, ни детей! – прозвучал над толпой пронзительный женский голос.

Сидевшие в доме вздрогнули, как будто этот крик пробрал их до костей и начал рвать когтями их внутренности.

– Соледад! – вымолвил Харузин. – здесь!

– Почему ты думаешь, что она такая уж непобедимая? – спросил Вершков. – Обычная ведьма, как и все. Ведьмы, кстати, превосходно горят. Даже лучше, чем рукописи.

– Злой ты, – сказал ему Харузин. – Она на самом деле сильная колдунья. У нее есть какая-то неслыханная власть над людьми. Слышишь, как они ей повинуются?

Соледад больше не кричала – она завывала и пела, и толпа нестройным ревом завороженно вторила этому пению. Затем в ограду флоровского дома полетели стрелы и камни. Толстые доски гудели.

– Как долго мы сможем продержаться? – спросил Харузин.

– Часа два, – сказал Флор.

– Меньше, – возразил Иордан.

– Если они не утихомирятся, нам придется тяжело, – сказал Лавр. – Жаль, отсюда трудно убегать. С той стороны к нашему двору прилегает другой, но там, по-моему, уже собралась вторая толпа.

Иордан оскалил зубы.

– Умереть, сражаясь плечом к плечу с друзьями, – о чем еще можно мечтать? – выговорил он. – Бедный Штрик ждет меня!

– А мы разве друзья? – уточнил Харузин. Он все еще переживал смерть Штрика, но забыть о том, что ливонцы – враги, как-то не получалось.

– Давний, почтенный враг – какой друг лучше? – фыркнул Иордан. – По крайней мере, мы друг друга хорошо знаем.

Флор сощурился, глядя на ворота. Они уже начинали подрагивать.

– Нужно положить еще брус, – сказал он.

А сам подумал: «Жаль».

Жизнь начиналась так хорошо – неужели сейчас она оборвется? «Грех, наверное, так думать, – мелькнуло в мыслях у Флора. – В Небесном Отечестве должно быть гораздо лучше, чем в земном; но почему-то так хочется пожить пока на земле!»

И тут шум снаружи начал меняться. Далеко позади послышались новые выкрики, и теперь в них смешались ужас, отчаяние и торжество.

– Что там происходит? – удивился Иордан. Он как будто выглядел раздосадованным оттого, что ему не дают умереть по-человечески, то есть с оружием в руках. – Как будто кто-то напал на наших врагов с тыла! Но кто бы это мог быть?