Текст книги "Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ)"

Автор книги: Дарина Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Нектомант. Гости господина

Гость из-за моста

Повинуясь затейливому жесту, позади опустилась холодная завеса Серебра. Он сделал несколько шагов вперёд, поёживаясь, хмурясь – никогда не был из тех, кто всходит на эшафот с улыбкой.

По ступеням бежали розовые отсветы, а там, в глубине, пылал алый огонь. Его собственное рыжее пламя обволакивало ладони и дрожало, предвкушая схватку с алыми языками. А те рвались наружу, облизывали старый камень… Сколько ног ступило на этот мрамор. Сколько голов осталось здесь навсегда.

Синева чистых сумерек сияла в оскале входа. Нектомант обернулся на закат, на новую блуждающую ночь, на аркады грозных городов позади. Кивнул напоследок ласковой земной тьме. И шагнул во тьму подземную.

Его уже ждали. У границы света копошилась жадная костлявая толпа, и первый, брошенный наугад язык пламени захлестнул самого яростного инфернала.

Битва пришла.

В гуще костей и плоти Нектомант не чувствовал ни боли, ни жара. Но стоило волне натиска схлынуть, и он вспомнил, как раскалились ладони, как струится со лба пот. Плащ давил на плечи тяжестью лат, но сбрасывать его рано, слишком рано – если он хочет продержаться ещё.

Конца не избежать. Он запечатал вход на мосту Серебром, и теперь выйти обратно смог бы только серебряным призраком… Но и инферналам назад не прорваться – серебро развеет их струями розового пепла, и только сизые спирали сверкнут над городом этой ночью, если ему не удастся сдержать слишком многих…

(2) Властитель вёсен

Утро не наступило. Пришёл час властителю вёсен оставить свои легионы.

Он вёл за собой зимы и холода.

Ему не требовались мосты: он обливал реки льдом. Ему не нужны были лошади: его всадники седлали северных хёддоф. Ему незачем было держать шпионов: ледяные зимние птицы были его соглядатаями и вестниками.

Его согревал вышитый рунами плащ и туман тысяч костров, что жгли его воины. Его думами повелевала жажда. В нём пылали сотни пленённых вёсен.

Когда на горизонте показались отроги Норр, вызрел, взвился в груди скрытый огонь. Несколько дней, болен, слеп, властитель двигался вперёд на руках своих солдат.

Усмирив огонь, мучимый жаждой, миновал он отроги.

У первой гряды пещер поставили большой лагерь: ни один предсказатель не мог углядеть, сколько длиться зиме. Эти места и без того славились тихими, туманными и тяжёлыми снегами. Но властитель вёсен привёл сюда грозную зиму: грубые ветры и саваны метелей окутали предгорья, и огни святого Эльма заплясали на пиках скал.

А в городе запирали ворота, опускали ставни, топили печи. Весна уходила из последних домов.

Утро не наступило. Пришёл час властителю вёсен оставить свои легионы.

Ночная липкая синева расползлась по небу. Как ни бился о ледяные узоры рассвет, вместо утренней позолоты в положенный час мелькнули розовые спирали, струи сизого пепла и стихли. Огни святого Эльма скользнули по шпилям. Грохнул оторванный ставень. Тьма.

***

Властитель вёсен вошёл в горы.

Норр приветствовали его сладостной ледяной мглой. Он вытянул холод из груд костей, из праха инферналов и наконец смог отдышаться в тени бесстрастного эха гор. Ум прозрел, и чувства обострились.

Горы скрадывали ароматы, но и сквозь каменную плоть властитель ловил голоса недавнего боя: скрипы, горький запах серебра, сполохи и алые метущиеся тени.

Он провёл ладонью по шершавой стене. Изморозь легла на ладонь, оплела пальцы, взлетела по кисти, кольнув костяшки. Разлилась по предплечью. Долгие, томительные секунды – и когти холода сомкнулись на шее. Жажда отпустила.

Морозная мглистая волна прокатилась на телу, и на несколько мгновений он потерялся, сокрушённый свежестью и тяжестью ледяной темноты. И наконец вдохнул полной грудью и уже не глядя пошёл по тропе праха, дробя груды костей. Внутри сиял зазубренными языками ровный ледяной огонь, без ведома властителя гасивший искры недавней борьбы. Кое-где кости, вздрагивая, поднимались, но он не смотрел ни на бессильных инферналов, ни на следы рыжего кнута, оплавившего стены.

К полудню, не давшему ни солнца, ни надежды, властитель вышел к горной галерее. По обе стороны вздымались пики, и в бездны меж ними падали снега и туманы, лившиеся с его ладоней. С каждой пленённой весной зелень и жар всё яростней рвались наружу, пекло и горело внутри. Но здесь, на обледенелых склонах, его обволакивали туманы, здесь стеклянные наледи накрывали весенние побеги, и властитель не таясь, без страха, с безудержной страстью сбрасывал в ущелья снега и льды.

Это были праздничные жертвы, жертвы в честь первого гостя, которого Господин не впустил дальше пещер отрогов. Ему, второму, уготовано пройти дальше.

Властитель вскинул руку, и голубая кровь цвета спокойного моря потекла, обвивая плечо, предплечье, кисть. Весь путь он впитывал силу промёрзших пещер, и теперь щедро лил её в свой жезл.

Шаг. Второй.

Удар.

Синева растеклась паутиной ледяных нитей, нити устремились ручьями, ручьи собрались в стёкла. Горные тропы потеснила ледяная река.

– Здравствуй, Господин, – изогнул губы властитель вёсен. – Ты звал. Я здесь

Японская новелла. Чихэро Мори

Чихэро

– Три раза?! Ты не поступил в университет три раза? – немного раскосые глаза Чи стали величиной с монеты. Она нахмурилась и, одновременно виновато и строго, покачала головой: – Не представляю, в каком ужасе были твои родители.

Миша пожал плечами.

– Да ни в каком ужасе мама не была. Так, поворчала. Сказала, раз не поступил – иди работай. Так что я три года проработал в газете, и, между прочим, именно оттуда подчерпнул аргументы для эссе на экзамене.

– Но ты всё-таки поступил – в четвёртый раз?

– Да, поступил. Сейчас учусь. Но филфак в России… Ну… Не знаю, как у вас, но это оказалось не то, что я ожидал. Но бросать жалко. Да и мама успокоилась. Ей не очень нравилось, что я с утра до ночи мотался по городу, пока работал в газете.

– Мотался по городу? А кем ты работал?

– Курьером.

Чи разочарованно сморщилась:

– Я-то думала, ты писал статьи! Наверное, у тебя очень тихая мать. Мои родители сильно переживали, когда я провалила экзамен. Был долгий разговор. Мне показалось, отец хочет, чтобы я ушла из дома…

***

Под большим электронным табло толпились выпускники. Баллы должны были появиться несколько минут назад, но чёрный экран всё ещё пустовал. Сердце прыгало под свитером, на который был нашит герб школы – семиконечная красная звезда в окружении цветков сакуры. Если цифра на табло напротив её фамилии окажется достаточно высокой, этот свитер уйдёт в прошлое.

Отец всю жизнь готовил её к мысли о поступлении в университет Васэда. Чи и сама интересовалась политологией, дополнительно изучала экономику и, по мнению подруг, была из тех счастливиц, чьё мнение о будущей карьере совпадает с желанием родителей.

Январь выдался мягкий и почти без дождей. В тёмной форменной куртке было жарко; если повезёт, от куртки (Чи скрестила пальцы на удачу) тоже останется только воспоминанием о школьных временах. Она резко дёрнула молнию. Визг замка потонул в общем вздохе – молчаливое табло наконец загорелось.

Несколько секунд стояла тишина: каждый отыскивал своё имя. Постепенно – очень быстро! – воздух наполнили ликующие возгласы, разочарованные выкрики и даже всхлипывания. Юноша рядом с Чи победно вскинул кулак, задев её сумку; брелок-панда покачнулась, Чи механически протянула руку придержать её. Нащупала мягкий бок и медленно, словно попав в кисель, подняла голову. Зелёные палочки на табло медленно складывались в фамилии и баллы. Маруяма… Муцума… Мацуоко… Миякэ, Миято… Сердце подпрыгивало уже где-то в горле, пальцы крепко сжимали тряпичную панду.

Мори.

Борясь с головокружением, она скользнула по строчке против своей фамилии. Во рту стало сухо и горько.

Чихэро съёжилась, двинулась к воротам и, под восторженную болтовню набравших нужный балл, покинула кампус, где проходил Централизованный экзамен.

Внезапным ярким пятном справа вырос киоск тайяки. Она достала потрёпанный кошелёк и купила печенье в форме рыбки. Фасолевая паста, которая служила начинкой тайяки, когда-то была любимым лакомством маленькой Чихэро. Сейчас Чи расплатилась и принялась за тесто; на вкус это было всё равно что жевать соломенную циновку.

***

– Что такое «тайяки»? – спросил Миша, разглядывая чёрно-белый брелок. Голова панды держалась на паре нитей, материя на пузе облезла, и пальцы то и дело натыкались на катышки.

– Печенье, похожее на жареного карася со сладкой начинкой.

– Интересно, – Миша достал телефон и в несколько щелчков нашёл изображения тайяки. – Токийский стритфуд… полубисквитное тесто. Похожие на наши оладушки! Это такие пышные лепёшки на кефире.

– Аа, – безразлично произнесла Чи, витая в прошлом. Она завороженно глядела, как Миша ловко вращает в пальцах металлическое кольцо. Может быть, вспоминала, как сама терзала брелок, узнав, что завалила экзамен.

Он вложил в её руку несчастный комок фетра и спросил:

– Так ты из-за отца ушла из дома? Из-за того, что не поступила в институт?

– Не знаю… Может быть. Наверное, это было последней каплей. Я же была отаку. Все говорят, что отаку – странные. Не от мира сего.

***

Уже стоя на пороге, одиннадцатилетняя Чи засунула в рюкзачок бэнто с обедом, накинула капюшон и выскочила под тёплый весенний дождь. Пряди-«усики» по сторонам лица быстро намокли и закудрявились, не успела она помахать матери от ворот.

За оградой начинался большой мир. Чихэро прошла пешеходный мост над шоссе, миновала торговый центр, глубоко вдохнула и пулей проскочила крытую бетонную галерею, над крышей которой грохотали поезда, а с обеих сторон теснились закусочные. Здесь было тесно, шумно и сильно пахло жареной рыбой. Рюкзак стучал по спине, пока, затаив дыхание, Чи бежала сквозь душный пар жаровен. Специи, масло, рыбки-тайяки, сладкий картофель, куриные потроха…

Наконец Чи выбежала из бетонного тоннеля и полной грудью вдохнула дождливый воздух. Ещё одна тропинка, знакомые качели, а впереди – Чёрно-Белая Стена. По ту сторону Стены шумел мусоросжигательный завод, но Чихэро отпугивал не запах. Пугала сама Стена, изрисованная чёрной паутиной трещин, чешуек и ячеек. Сквозь тонкие и жирные нити аспидной краски выглядывали чьи-то глаза, тянулись тонкие руки… Если в длинной бетонной закусочной Чи старалась не дышать, то, пробегая мимо стены, зажмуривалась и скрещивала пальцы.

Когда бело-голубая труба громадного завода исчезла в редком тумане, перед ней встала последняя преграда на пути к школе. Из-под намокших ветвей сакуры на неё хмуро наплывала общественная баня с изогнутой крышей и красно-белыми фонарями под карнизом. Сегодня фонари расплывались в каплях дождя, и крыльцо казалось входом в страшное подземное царство Ёми. Чихэро ещё крепче скрестила покрасневшие пальцы и, скользя по лужам, побежала вперёд, вперёд, мимо красных и белых фонарей, мимо солдат, куривших в стеклянной будке, мимо каменных стен вокруг внутреннего двора…

В горячке бега Чихэро не сразу поняла, что скользкий асфальт уходит из-под ног. И вот она уже кубарем летит вперёд, зажмурившись, в отчаянии выставив перед собой ладони…

***

– Кожу содрала до мяса, – вздохнула Чи усаживаясь за стол и одёргивая яркую клеёнку в мелкий цветочек. – Целый месяц разгуливала в бинтах по локоть. Да ещё и руку сломала. Зато две недели не ходила в школу, представляешь? Самые лучшие школьные деньки.

Она снова вздохнула. Миша хотел спросить: «Ностальгия?», но не вспомнил, как это по-японски. Чи пожала плечами и слабо улыбнулась, собирая клеёнку в складки. Потом потянулась к чашке, не убранной кем-то – наверняка Ковалевским – ещё с завтрака. К ручке был примотан чайный пакетик, а на дне болтались остатки заварки.

– Сентя? Маття? – спросила она, заглядывая в чашку. Миша не сразу сообразил, что Чи имеет в виду.

– Это чай. Просто чай.

– Сентя?

– Ааа! Сенча? Нет, не сенча и не мате. Простой чёрный чай, – Миша забрал у неё чашку, понюхал, – и не самый свежий. Тебе заварить?

Чи поморщилась, но кивнула. Миша подумал, что она всё ещё не отошла от «мешочков радости», которыми её угощали в Санья. Налил отфильтрованную воду в чайник и поставил на плиту.

– Скоро закипит. Ну а что было потом? Когда ты сидела дома со сломанной рукой?

– О. – Чихэро улыбнулась. – Тогда-то я стала отаку.

***

Мать Чихэро прожила в Японии три четверти жизни, оставаясь в душе типичной европейкой. Когда дело дошло до воспитания дочери, Мори оку-сан быстро поняла: она не восточный родитель. Воспитывать ребёнка в постоянном стремлении к идеалу, поощрять конкуренцию, проводить с ним бесконечные часы над домашней работой… Но затем воспитание дочери взял в свои крепкие руки Мори-сан. Он заставлял Чихэро корпеть над учебниками и усердно заучивать иероглифы, а когда однажды она показала второй результат в классе, решая примеры на умножение, он занимался с ней каждый вечер шесть недель подряд, пока все школьные товарищи не остались далеко позади в мастерстве быстро считать в уме.

Мори-сан советовался с коллегами и подолгу выбирал лучшие в районе дзюку – курсы и репетиторов, пока мать Чихэро покупала дочери игрушки и кукол. Мори-сан наказывал жене оставлять Чи без ужина, если она не проявит достаточного прилежания в домашней работе, зато по утрам Мори оку-сан тайком от мужа клала в бэнто плитки шоколада. Так что, стоило Чи, благодаря сломанной руке, вывалиться ненадолго из роли ребёнка-тигрёнка в ежовых рукавицах японского отца, как она попала в тепло и покой забот обыкновенной европейской матери. Просыпалась поздно, завтракала пирожками с какао и дни напролёт, до самого прихода Мори-сан, возилась с куклами и журналами, которые приносила ей мать.

***

– У меня было много деревянных кукол. Они называются кокэси – слышал? А ещё были тряпичные куклы – звери, птички. Однажды отец пожурил меня за то, что я не занимаюсь не мелодике. Я пыталась объяснить, что болит рука, но он и слушать не хотел. Говорил, тренируйся одной рукой. Я проплакала весь вечер. А утром…

– Погоди. Ты ходила в музыкальную школу?

– Нет, я посещала секцию кендо.

– Кендо? Что это? А на мелодике ты училась играть сама?

– На мелодике в школе учатся все малыши. А потом на уроках музыки учат играть на блокфлейте. Хотя в разных школах, конечно, по-разному.

– А у нас только песни на музыке поют… – рассеянно сказал Миша, вспоминая скрипящий пол музыкального кабинета, нарисованный на стене нотный стан и слабый неприятный запах, доносившийся туда от уборной.

– Так вот. Утром, после того, как отец отругал меня, мама принесла куклу, – продолжила Чи. – Красивую куклу с игрушечной скрипкой. Она сказала: вот видишь, Чи, эта куколка тоже учится музыке. Пока ты не ходишь в школу, вам будет веселее вдвоём. Мне понравилась кукла. Я назвала её Ринка, но потом прочла на коробке, что её имя – Канария, и это персонаж манги «Девы Розена». Я попросила у мамы купить её, но мама сказала, папа опечалится, если узнает, что вместо учебников я читаю комиксы.

– Оо, я слышал об этих «Девах Розена»! И что потом?

Чи пожала плечами:

– Я отыскала мангу в интернете. Потом посмотрела экранизацию. Можно сказать, Канария стала первым предметом в моей коллекции.

– И что, большая коллекция? По тебе и не скажешь, что ты отаку, обожающая мангу. Ты не выглядишь помешанной, как ребята в Акихабара. Мне казалось, тебе нравятся какие-нибудь тихие, добрые, девичьи аниме.

– Так оно и есть, – Чи села по-турецки, склонила голову к плечу и сощурилась на солнце. Её взгляд снова стал отрешённым. – После «Дев Розена» я посмотрела «Унесённых призраками». Потом был «Ходячий замок», «Девочка, победившая время»… А потом я нашла «Коморэби. Когараси», «КК». Это аниме сразу стало моим любимым. Особенно главный герой – сын рыбака, который жил недалеко от школы гейш.

Чи замолчала, закусив губу, надолго заглядевшись на прозрачный чайник, внутри которого появлялись маленькие пузырьки.

– Он сразу начал мне сниться. Хотя, может быть, дело в том, что как раз тогда я начала воровать мамины таблетки.

***

Мори оку-сан нелегко жилось в Японии. Приспосабливаться к жизни в чужой стране оказалось куда сложнее, чем изучать язык. Иногда ей казалось, что маленькая квартира с бумажными перегородками вместо стен, лапша, чайные церемонии, бесконечное отсутствие дома мужа и запуганный учёбой ребёнок – не то, чего она ждала, собираясь в Японию.

Когда муж впервые рассказал ей, что новый босс наградил лучших работников месяца походом в кябакура, она растерялась и спросила: зачем тебе это? Это поощрение от компании, ответил Мори-сан. Я иду, и это не обсуждается.

По возвращении мужа Мори оку-сан ждала ссор и упрёков, с ужасом думала о разводе и о тех женщинах, с которыми её муж мог познакомиться в клубе кябакура. Но муж обмолвился только о разговорах и небольшой выпивке в приятной компании коллег и красивых девушек.

Как и всякий японец, он вкалывал на работе как проклятый, и походы в кябакура стали ежемесячным ритуалом. Мори оку-сан, как могла, закрывала на это глаза. Но кроме кябакура были семейные разногласия, вечные споры о том, где следует учить Чихэро, претензии к её тёмно-коричневым волосам. Однажды Чи пришла из школы в слезах: её вызвали в учительскую и допрашивали, зачем она красится в коричневый. Когда Чи ответила, что её папа – японец, а мама – немка, ей велели покрасить волосы в чёрный, как у всех школьниц.

Потом была секция кендо, где старшие ученики – сэмпаи – заставляли Чи стирать спортивные куртки, и Чи приволакивала домой огромные тёмные тюки…

Затем были новые неприятности со школьной причёской. Дочь становилась скрытной, постоянно ходила сонная, надолго пряталась в своей комнате и хранила кипы журналов, посвящённых комиксам и аниме. У неё появились друзья в Акихабара – районе странных кафе и клубов. В подарок на окончание средней школы Чи попросила стеклянный шкаф, отец согласился, и через год шкаф был набит битком: фигурки персонажей аниме, футболки со странными рисунками, наклейки, брелоки…

– Зачем тебе столько, Чи?

– Это ведь из «КК», мама. Я очень устала в школе. Можно, я посплю? Не буди меня, пожалуйста.

Мори оку-сан хмурилась, но причуда дочери под названием «отаку» – увлечённый анимешник – была не единственной проблемой. Она закрывала дверь в пёструю комнату, полную плакатов, и возвращалась в свой мир, где то и дело не ладилось с подругами, коллегами и мужем.

Спасали антидепрессанты. После них очень хотелось спать, зато сны уносили на далёкую родину, в маленький Хеб на границе Чехии и Германии…

***

– После этих таблеток мне всегда снился мой рыбак, – мечтательно произнесла Чи, вычерчивая в воздухе невидимый узор. – Во сне всё очень красиво. И в экранизации тоже «КК» – тоже. Коморэби – это лучи солнца сквозь листву деревьев. А когараси – холодный ветер, предвещающий зиму. Представляешь? Иногда мы встречались с ним летом, но чаще – поздней осенью, когда уже прохладно, и десять тысяч листьев спускаются по воде…

Чихэро пододвинула к себе кружку с чёрным чаем и сделала осторожный глоток.

– С кем?

– С ним. С сыном рыбака.

– Это же выдуманный персонаж?

– И что мешает ему существовать в моих снах?

Миша умолк. Действительно…

– Мама очень переживала, не знала, куда деваются таблетки. А потом начала подозревать, мне кажется. Но ничего не сказала. Я продолжала брать их, а она как-то смогла доказать врачу, что ей нужно больше – в Японии ведь без рецепта можно купить только пластырь или капли в нос.

– И долго ты пила антидепрессанты?

Чи прикусила губу, считая на пальцах.

– Один… два… Всё началось, когда я перешла в среднюю школу. Да, в новой школе учителя заставили меня перекраситься в чёрный… Через три года пошла в старшую. Потом Централизованный экзамен… ну об это я уже говорила. То есть, получается, шесть лет, – она показала ему растопыренную ладонь и прибавила большой палец на второй руке. – Примерно столько.

– А с каких пор ты «крайний случай» отаку? Хикикомори?

– Я не хикикомори, не называй меня так! Я не хочу изолироваться от людей. И я же разговариваю с тобой. Не запираюсь, не прячусь…

– Ну-ну…

– …не пытаюсь кого-то избегать…

– Ну-ну!

– Просто так получилось. Я провалила экзамен. Родители очень надеялись на меня. Мне было очень плохо, и стыдно, и… Я решила исчезнуть. Вот и всё.

***

В комнате заброшенного общежития было душно; от скопления старой мебели несло пылью и плесенью. Чихэро боялась пошевелиться: в темноте можно запросто задеть что-нибудь и поднять грохот. Включать свет тоже было рискованно – кроме «исчезнувших» в Санья обитала мафия, и Чи не хотела привлекать внимание к своему убежищу.

Дождавшись машины, озарившей комнату светом фар, она пробралась к стене и с силой дёрнула дверцу неработающего холодильника. Вытащила с пожелтевшей полки пластиковый контейнер с рисом и склизким угрём.

Есть не хотелось, но Чи всё-таки сковырнула тёмные колечки зелени, прожевала и, плотно прикрыв контейнер, убрала его в сумку. Суетливо проверила маленький карман сбоку – там лежала последняя таблетка из «мешочка радости». С благодарностью подумала о странных светловолосых парнях, с которыми познакомилась накануне. Если бы не они, она вряд ли нашла бы в Санья снотворное: поблизости аптек нет. На карте Токио вообще нет района Санья – он исчез с неё, как исчезают здесь те, кто решил уйти из семьи.

Отец не сказал этого прямо, но она поняла: Мори-сан не нужна дочь, которая не оправдала надежд.

Исчезать было принято, не прощаясь. Чи взяла какие-то документы, старую куклу со скрипкой, несколько футболок, карманные деньги – их было не так много, копить она начала только в последний год. До этого, как настоящая отаку, тратила всё на вещи, связанные с любимым «Коморэби. Когараси».

Кроме денег и вещей она в последний момент сунула с собой материны таблетки, которые та так и не прекратила принимать. Когда таблетки кончились, карманных денег уже не было и в помине. Чихэро забилась в пропахшую рыбой и лапшой комнатку старого общежития Токусёку с единственной мыслью о том, где найти снотворное. Рано утром она отправилась в отчаянное путешествие в соседний, более спокойный Тайто в надежде отыскать подработку, но столкнулась юношами в ярких куртках, которые раздавали прохожим буклеты и маленькие белые мешочки. Один из них был светловолос и напоминал ей на персонажа «КК». Может быть, поэтому Чи отважилась подойти, когда он окликнул.

– Эй, Грустинка! Тебе не повредит немного радости. Держи.

В ладони лёг невесомый белый кулёк.

– Что это?

– Попробуй. Тебе полегчает. У тебя очень унылый вид, и ты как будто не спала целую сотню лет. Если понравится – приходи ещё.

***

– Чёрт, Чи, это же торговцы наркотиками!! Как ты не сообразила?

– Я никогда не видела их раньше, – простодушно ответила Чихэро, соскребая ложечкой засохший подтёк на краю кружки. – Он был похож на брата рыбака из «КК». И немного радости мне тогда действительно не повредило.

– Сдаётся мне, в мешочке оказалась не просто радость, – всё ещё шокированный её простодушием, буркнул Михаил.

– О да! – Глаза у Чи загорелись, она отбросила ложку и ударила ладонью по столу: – Да! Наверное, после этого со мной произошло лучшее, что только может случиться в жизни. Я уснула, и мне приснился не просто мой рыбак. Мне приснилось, что я майко, ученица из школы по соседству. Я познакомилась с ним. Мы болтали целую неделю. Но потом кто-то позвал меня, пришлось уходить… Он обещал ждать меня вечером в идзакая.

– Идзакая?

– Так называются трактиры, – с досадой объяснила Чи. Миша заметил её вдохновенное, рассеянное свойство: рассказывая, она так погружалась в то, о чём говорила, что любой вопрос сбивал её с толку. – Я пообещала, что приду, и пришла, но чуть не опоздала…

***

В Санья редко заглядывала полиция. Соседи не общались между собой, мало у кого были друзья. Поэтому стук посреди ночи мог означать только одно: пришли настоящие хозяева трущоб.

Чи вынырнула из сна мучительно, но быстро, сразу же ощутив резкую головную боль. Глаза слепил мощный фонарь.

– Кто такая?

– Ч… Чо… – она пыталась загородиться от света, отползая вглубь гнезда из матрасов и одеял.

– Чо? Бабочка, что ли? Лети отсюда, бабочка, – приказал голос из темноты. Она не могла разобрать лица и всё ещё щурилась. Образы из сна перемешивались с грубой реальностью, и, с трудом перебирая руками и ногами, она на четвереньках поползла ко входу.

– Не сюда, – крепкая потная рука взяла её за шкирку и, словно лёгкую игрушку, отодвинула от дверей к подоконнику.

Ни о чём не спрашивая, плохо повинующимися со сна руками, Чи отогнула тяжёлую щеколду и выскочила на карниз. Чуть позже она не могла понять, как ей удалось спуститься целой. Узкий жестяной перешеек между подоконниками, водосточная труба, переполненные мусорные баки в кирпичной будке…

Приземлившись, она прижалась к земле. Сердце колотилось чаще, чем в день экзамена, когда в комнате, где несколько минут назад она разговаривала с юным рыбаком, раздались голоса. Чья-то фигура перегнулась через подоконник.

– Эй!!

Она откатилась в тень и сжалась, боясь пошевелиться. Прямо перед глазами на асфальте лежал вонючий бычок. Маленький жук упорно пытался сдвинуть его своим чёрным тельцем. Чи загадала: если у жука получится, всё обойдётся.

Створки наверху хлопнули, и на землю упал квадрат яично-жёлтого света. Позабыв о жуке, она вскочила и со всех ног бросилась прочь. В голове роились тёплые образы недавнего сна, вокруг мелькали трущобы Санья, и Чихэро, недавняя школьница, провалившая вступительный экзамен, помешанная на юноше из «КК», исчезнувшая среди ночлежек, неслась к железнодорожной станции Минова, чтобы ехать в единственный идзакая, о котором знала: кофе-магазин для отаку в Акихабара.

Михаил

– Да ладно, бывает. Пару лет назад из-за этой «ё» мне едва не обнулили результаты вступительных.

Девушка за стойкой регистрации устало и виновато улыбнулась, протянула ему билет и кивнула в сторону зоны вылета:

– Вам туда. Счастливого пути.

Спорная «ё» в его фамилии, из-за которой он едва не прошляпил институт, и на этот раз не дала улететь спокойно. Михаил Кришталёв-Кришталев отошёл от стойки, спрятал билет в нагрудный карман и направился к металлическим рамкам перед выходами к лётному полю. После суток без сна знобило и слегка покачивало.

Пересадка в Хельсинки а затем – он же предвкушал это – десятичасовой перелёт и долгий, долгий сон в двумя перерывами на кормёжку. Сэндвич с сыром, йогурт и кофе после взлёта, и плотный обед – курица или рыба с гарниром, бисквиты, булочка, сыр и прохладительные напитки – в середине полёта. Возможно, перед посадкой будет ещё один перекус. А ужинать он будет уже в Акихабара.

Кришталёв летел в Токио не впервые, но в «электронном городе» не был ни разу. Мать называла эту поездку капризом; она и в целом относилась к его учёбе скептично, но когда сыну выделили грант на подготовку доклада по «зелёной философии», стала отзываться об этом уважительней. Миша исколесил Японию, побывав не на одном производстве. Инверторные технологии, мусоросжигательные заводы, программы по выведению из бытового использования кадмия и шестивалентного брома… Готовя материалы для философского доклада о зелёных японских технологиях, он поднаторел и в химии, и в рациональном природопользовании, и в кое-каких физических процессах. И, конечно, проведя долгое время в маленьких и больших городах Японии, не мог не заинтересоваться её культурой.

«Зелёный» доклад имел успех – неожиданный для Михаила и ещё более неожиданный для филфака скромного питерского вуза. Миша в одночасье стал звездой, но не зазнался, а, в соответствии со всеми правилами рачительного использования ресурсов, выбил себе ещё одну стипендию, на этот раз – на изучение японского языка и культуры.

Новая стипендия не ограничивала его командировками на передовые технологические площадки, и он наслаждался Страной восходящего солнца по собственному расписанию. Зимний семестр провёл, разрываясь между коммуналкой в Петербурге, хостелами в Киото, Осаке и Саппоро и капсульным отелем в Хакодате. А февральская поездка в Токио должна была стать ярким финалом маленькой японской эпопеи. Весну Мишка планировал потратить на составление отчёта по результатам поездки, а май был выделен под написание диплома, большую часть которого Кришталёв, довольно потирая руки, мысленно копировал из ещё не написанного отчёта.

Итак, пересадка в Хельсинки, затем, наконец, сон, а вечером – рестораны и небоскрёбы Акихабара, района электроники и помешанных анимешников.

Он долго выбирал жильё, ещё дольше мучился с поиском точек питания, избегая специфических мейд-кафе, но в конце концов решил: парень, ты едешь в район отаку, в квартал сдвинутых на аниме. Ты едешь туда, чтобы узнать их поглубже. Глупо избегать тематических кафе просто потому, что у тебя пунктик насчёт девушек. Это как ехать в Тулу и не съесть там пряник.

В конце концов он остановил выбор на Обскура Кофе Ростер, небольшом магазине-кофейне недалеко от железнодорожной станции Акихабара. Но ночевать всё-таки решил в тихом спальном Яманоте.

Хельсинки Миша помнил туманно; трап, багажная лента, зал ожидания, снова багажная лента, трап и широкий салон в девять кресел в три ряда. Ему досталось место в самой середине. Он на автомате пристегнул ремень и уснул, даже не думая – да и с чего бы? – что ровно в эту минуту в поезд на станции Минова в десяти минутах от токийских трущоб Санья села девушка, чьё имя он, чуть больше года изучая японский, перевёл был как «тысяча вёсен в лесу» – Чихэро Мори.

Она спешила на свидание в идзакая, кофейню, где ему случилось провести тот вечер. Под действием микса антидепрессантов и лёгких наркотиков она узнала в нём героя любимого аниме и никак не могла понять, почему он вежливо просить её отвязаться. Позже, когда, лёжа в лихорадке в тесной комнатке хостела, она вообразила себя в токийских трущобах, Михаилу не оставалось ничего, как вызывать врача. Выяснилось, что документов у девушки нет, среди пропавших она не числится, и, если он не позаботится о её судьбе, Чихэро Мори попадёт в психологический диспансер или в социальный приют.

Студент филфака, скрытый романтик и вечный идеалист Кришталёв выбрал первое. Так дочь японца и немки из токийских подворотен попала в питерскую коммуналку, а приключения в Акихабара обернулись обратным рейсом в Россию с огромной проблемой относительно билета для девушки без документов.

***

Миша взял чистую кружку, налил Чихро ещё и поставил перед ней полную холодных котлет тарелку.

– Ешь. Небось оголодала в своём Санья… Ешь, а потом будем думать, что делать дальше.