Текст книги "Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ)"

Автор книги: Дарина Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Чужая карта. Котик. Дом

– Целая! Ты погляди, она целая! – возбуждённо прошептала Сара, не смея дотронуться до мигающей пластиковой карты. Саша, более прагматичный и менее трепетный, недоверчиво нагнулся и поднял карточку с земли. Сиреневая блестящая глазурь была в грязи, эмблема организации-владельца почти содрана, светится едва-едва. Но полоска-аккумулятор сияет вовсю – по ней-то карту и нашли. В Холодильном переулке по весне такая таль и грязь, что только под ноги и гляди. Вот Сара и разглядела – красную блестяшку, будто фольга от обёртки.

– Отпад! – шёпотом восхитился Саша, удостоверившись, что карта действительно рабочая. – Интересно, чья?

– Надо вернуть? – осторожно спросила Сара.

– С ума сошла? – сквозь зубы ответил он. Сжал карту и, крепко держа подругу за руку, отбуксировал её в подворотню. Кратко проинструктировал: – Глупышка. Отдавать такое богатство? Ты подумай сама, когда у тебя такая карта появится? Стукнет шестнадцать, пойдёшь на ферму, получишь стандартную карту с нищенским аккумулятором. И никто тебе его никогда не расширит! И мне. А тут – шанс! Ты представляешь, сколько можно за это получить?

– Месяца два? – предположила Сара, вглядываясь в индикатор. – В Июле?

– А то и в Августе! – пожирая глазами карточку, нервно рассмеялся он. – Ты представляешь? В Августе! Ты хоть картинки-то видела?

Сара обиженно отстранилась.

– У меня вообще-то сестра работает в Годовом Бюро.

– Что-то мне не кажется, что сотрудники в Годовом сильно жируют, – проворчал Саша. – Но Август! Или… или даже можно Сентябрь! Октябрь! Пусть на неделю… на денёк хотя бы! Такая удача раз в жизни приваливает! Что скажешь?

– Я бы показала карту сестре, – твёрдо ответила Сара, вместе со слюной сглатывая мечты и уже отчётливо нарисовавшиеся в голове картинки Июня, Июля и золотого, недосягаемого Сентября. – Ты подумай, во что мы вляпаемся, если это подделка.

Саша закусил губу. Да. Это правда. За использование поддельной карты загремишь в Январь, в самое начало, а то и вообще на порог Подвала. Но жизнь – это всегда риск.

Карта призывно мигала индикатором, аккумулятор переливался пронзительной, изумрудной зеленью. Наверное, такого цвета трава в Июне или в Июле.

Соблазн был велик. Но…

– Отдай, – велела Сара, протягивая руку. – Или я отберу сама.

«Это она может», – смутно подумал Саша и рванул прочь, тяжело хлюпая по лужам и разбрызгивая грязь.

– Сто-о-ой! – заорала вслед Сара. Наверное, заорала из благих побуждений, хотела уберечь его, предложить более безопасный план присваивания чужой карты – в конце концов, были целые конторы, которые этим промышляли, и её сестра наверняка имела связи. Но… Соблазн… Июль…

В его глазах уже маячил сытный, сладкий, долгий, почти бесконечный второй месяц лета.

Котик. Дом

Котика Саре выдали ещё в детстве. Она плохо помнила первые дни и месяцы, но к тому времени, как пришла пора его отдавать, крепко к нему привязалась. Ни взрослым, ни подросткам котиков не полагалось, следовало обходиться домашними средствами или, в крайнем случае, ходить в аптеку за рутным порошком. Котиков не хватало даже детям – их раздавали всем младше семи, с Февраля по самую середину Мая, но потом забирали, чтобы передать новорождённым. На ферме каждый год выпускали новых, но их всё равно не хватало: быстро изнашивались, портились, прокисали, не могли поладить с хозяином… Но Саре повезло: её котик вышел из строя ровно за день до того, как его следовало сдать. Сотрудник пункта сбора повертел в руках облезлый серый ёршик (Сара была далеко не первой владелицей этого котика), пожал плечами, выдрал батарейку, наскоро зашил дыру в брюхе и отдал котика обратно.

– На. Ни на что не годен. Можешь выкинуть на помойку или оставить себе, как хочешь.

Так котик остался у неё. С того дня он стал Котиком. И до сих пор каждый, просыпаясь, первым делом она видела его потухшие янтарные глаза, а засыпая, по въевшейся, ненужной уже привычке, подсоединяла его к сети, не включая электричества (которого и не было, впрочем. Фактически котика изъяли, значит, и энергии на его услуги не полагалось). Но Котик урчал, пожирая то, что текло по проводам в отсутствие электричества, и, видимо, был доволен.

Саша всё-таки использует карту и покупает себе разные блага. Сара рассказывает о карте сестре. Та по своим каналам проверяет потерянные карты, поскольку за нахождение незаконного распорядителя карты – внеочередной перевод на месяц выше. А очередной перевод её должен был быть только через несколько лет. А у неё – маленькая сестра, личная жизнь, молодость и т. д. И к тому же пропаганда. Сара просила её просто выяснить, что с Сашей, и сестра сначала так и хотела, но в итоге её заметили за этим делом, и ей пришлось сделать вид, что она то и планировала – найти и сдать; информация будто бы поступила от анонима.

В итоге Сашу находят и судят, но, поскольку он подросток, не отправляют в Январь, а направляют в специальную армейскую школу. Это не ахти какая радость, от этого все стараются уберечься.

Параллельно определяется «анонимный источник». Сару хвалят за то, что она нашла эту карту и сдала её сестре. Это была какая-то очень важная карта. Ей предлагают место в специальном отделе обучения. Обеспечение, сразу Май, потом – профессия в Бюро либо в другой структуре, но не на ферме. Сара не горит желанием, но понимает, что это – шанс и перспектива. Сестра её поддерживает. И Сара соглашается.

Поскольку она не дочь влиятельного чиновника, не оплачивала обучение, а попала в отдел случайно, её решают отправить в экспериментальный отдел, который находится отдельно. Это напоминает элитную школу, в которой учат очень, очень многим специальностям и профессиям, то есть это винегрет и сборная солянка. Есть там и специальное экспериментальное отделение, куда и отправляют Сару и ещё нескольких других учеников, которые кто по жребию, кто по собственному желанию туда попали.

В это время Саша оказывается в армейской школе, где что-то откалывает (что-то быстро мастерски чинит, потому что долго возился с котиком Сары, чтобы его оживить; то есть это из серии энергетических консервов или энергии из пустоты). Его командир понимает, что Саше тут не место, и направляет его в тот же самый экспериментальный отдел, где он сталкивается с Сарой.

Из них растят тех, кого потом похитят. Они знают очень многое, и в случае похищения будет колоссальная утечка информации, государство заплатит любые деньги, чтобы их выкупить, и чем скорее, тем лучше. Но этот выкуп настолько огромен, что проделает дыру в бюджете и пошатнёт финансовую систему. В результате государство будет разрушено. Это и есть цель специального экспериментального отдела. И его организаторы – иностранные агенты и шпионы, которые планируют разрушить государство.

Кроме того, они контролируют наркооборот (и прочее) в государстве, но на самом деле их вынуждают распространять это и курировать под девизом «Ослабляй врагов внутри государства». Но со временем они понимают, что сами разрушают государство изнутри.

Конфликт Сары и Саши: он – за одних, она – за других. Хотя между ними сильная симпатия. И кто-то должен уступить в политических взглядах, чтобы быть вместе.

Левин и Кити. Светлый дом. По мотивам «Анны Карениной»

Прим.: написано на основе романа «Анна Каренина» Льва Толстого.

***

За воротами снег лежал ватный и грязный, а в саду только начинал таять и сверкал ноздреватой белизной. Катерина Александровна в светлой ротонде вышла в сад. С ветвей капало, и надо было идти вдоль тропинки, чтобы не промочить ног, но, повинуясь вдруг возникшему желанию, она пробежала по сугробам к самой ограде.

Сквозь кованый узор решётки доносились шумы города; Катерине Александровне показалось, что она заметила на подъезде карету мужа, но она тотчас поняла, что обозналась. Она ещё постояла у ограды, а потом не торопясь зашагала к воротам. С самого утра, когда Константин Дмитриевич зашёл к ней перед выездом, её не покидало радостное чувство лёгкости, которое так часто стало являться к ней после памятного дня в деревне.

Мартовский воздух дрожал ожиданием зарождающейся жизни, будущим цветением сада и запахами нагретой земли, астр и настурции. Катерина Александровна вовсю уже ждала этого цветения. Ещё будучи в деревне, она выписала из Англии садовода, le jardinier, чтобы он устроил всё, как она видала в саду у старшей сестры, которая уже три зимы была замужем за дипломатом при дворцовом ведомстве в Москве.

Нынче осенью ей предстояло ехать в Петербург, где Константин Дмитриевич хотел обосноваться на зиму, чтобы иметь возможность чаще встречаться и, может быть, даже сойтись с М., который слыл известным учёным, социологом, чья статья о рабочем сословии получила большое одобрение у сведущих людей. Константину Дмитриевичу очень важно было мнение М. о составляемом им перечне для своей книги. В последнее время он не рисковал включать в записи ни одной статистики без того, чтобы свериться с библиотечной выпиской.

Катерина Александровна была очень довольна, что муж нашёл себе занятие в городе; выезды в свет он не любил, с её знакомыми много не водился, в карты избегал, зная свой крайний азарт, когда войдёт в раж. Из городских занятий его привлекал разве бильярд в «храме праздности», как называл московский клуб свояченик Катерины Александровны. Поэтому она была очень рада, что муж часто бывает в библиотечной секции, и сама часто ездила с ним, находя в этом даже некоторое удовольствие.

«Видимо, так и будет продолжаться, пока не переедем в Петербург», – думала Катерина Александровна и пока вовсе не хлопотала о переезде, а только налаживала гнездо, в которое им предстояло вернуться после петербургской зимы, да занималась издалека деревенским домом, где предстояло провести нынешнее лето.

Наконец пошёл снег, так долго ожидавший в тучах. Она велела приготовить к приезду мужа карету, а сама отправилась в дом. В столовой сладко пахло чаем; на скатерти под салфеткой, источая солёный аромат, лежали тонко нарезанные сыры. Муж поначалу не понимал прелести стильтона или честера, но, побывав на двух-трёх обедах, согласился с необходимостью сыров, и теперь в отдельном шкафчике в погребе у кухарки хранились сыры швейцарские, и голландские, и даже едкий, уважаемый нынче лимбургский.

Мясо ещё не подавали, Катарина Александровна распорядилась не подавать до приезда мужа; села в пустой столовой одна и, поглядывая в окно, принялась за чай. Из-за густого снега за окном смеркалось рано. Вокруг стола, покрытого белою скатертью, было ещё светло, но в углах уже вечерние тени скрадывали обстановку. Вошёл лакей – зажечь свечи, – но она отослала его жестом, который сопроводила благодарной улыбкою; она всегда старалась держать себя с обслугой ровно, но теперь ей не хотелось нарушать тихих молчаливых сумерек, опустившихся в столовой. Она видела: за оградой сада, на той стороне улицы, уже зажгли огни. Но ей хотелось подольше посидеть в тишине, так живо напомнившей ей девические годы в доме родителей на Никитском. Вот они с сёстрами притаились у стола, и младшие давятся смешком в ожидании гувернантки, а старшая шикает, но и сама, не сдержавшись, смеётся в кулак. А гувернантка, чопорная немка, которая перед чаем устраивает ежедневную немецкую диктовку, уже приближается к дверям. Сёстры тянут на себя скатерть, лишь бы не сразу быть разоблачёнными фрейлейн Эльке, которую между собой они непочтительно называют «фрейлейн Фрикоделька».

– Элька идёт! – шепчет старшая. В ту же секунду хлопает дверь, и все трое врассыпную бросаются из-за стола. «Фрикоделька» вносит подсвечник, устанавливает его посреди стола, и начинается диктовка…

Катерина Александровна очнулась от воспоминаний, разбуженная стуком и голосами у парадной.

«Должно быть, Костя приехал!», – подумала она и выбежала из столовой, на мгновенье оглянувшись на пороге как бы в своё прошлое; но через минуту она уже не помнила об этом и вместе с мужем, свежим и румяным с улицы, возвращалась в освещённую уже комнату, где на столе стоял не один сыр, а все положенные к обеду яства. Нынче был суп из говядины и пирожки с грибами и картофелем. Гостей не ждали, а потому перемены блюд не было. На вечер Катерина Александровна велела чай с вареньями, которые привезли из деревни, и с модными сладостями из новой кондитерской лавки на Тверском. Чай они начинали в девять, а то и в десять, любили кушать допоздна за долгим разговором, и порой заканчивали в третьем часу, обсуждая, как прошёл день и как повести следующий.

«Верно, так и будет до отъезда в Петербург», – думала Катерина Александровна и, счастливая такою новою для неё замужнею жизнью и ещё не уставшая ею, под руку с мужем шла в столовую.

Серая мышь. Фо

Я чувствовала себя невероятно – словно попала в фантастический фильм о подростках; тех самых, что носят цветные ассиметричные стрижки и рюкзаки на одной лямке, руки по локоть в феньках и кожаных браслетах, и эти атмосферные свитера с оленями, и ещё стаканчики кофе с неразборчиво написанными маркером именами.

Я была героем сетевого романа – своего собственного. Я сама его писала; скоро месяц, как я тут.

Стояли яблочно-золотые, безоблачные первые числа сентября. Но я не ходила в институт или на курсы. Впервые за долгое время я жила вне расписания. Занятия, работа, лекции – всё это осталось по другую сторону стекла.

Вчера я провела день в бегах. На хвосте до самого вечера висели фо, но у меня было фантастическое ощущение неуязвимости. В прошлой жизни я бы поминутно оглядывалась, боясь, что оно ускользнёт, и вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, попыталась бы затаиться, забиться поглубже. Но эта, новая, застекольная я, беззаботно гуляла но Москве. Позавтракала в кофейне, прошлась по Новому Арбату – никуда не спеша, не боясь быть увиденной. Я была неуязвима в своей правоте, в своей вере в лучшее и в то чудо, которое со мной произошло.

После двух чашек кофе отправилась на ВДНХ и бродила там до самого вечера: слабо-розовый, разведённый водой закат, щедро присыпанные пудрой пончики и эти чёртики в глазах каждого встречного – они как будто знали, кто я, и обещали прикрыть, если встретят фо.

О, я смеялась им в ответ, откусывала огромные куски гамбургера, а обёртку швырнула по ветру и попало точно в мусорную корзину. Ночь провела в хостеле в Москва-Сити: шестьдесят четвёртый этаж, вид на чумовой город и никакой поклажи, ничего.

Я проснулась голодной и весёлой, умылась, позаимствовала в кухне коробку печенья и, не заплатив, отправилась дальше – навстречу городу, навстречу новому дню, где меня было не найти ни фо, ни моей семье, ни тревогам.

Меня немного тревожил лёгонький Heckler&Koch, до сих пор спрятанный на дне рюкзака. Я была мазилой, совершенно не умела обращаться с оружием, этот изящный стволик был лишним грузом. Наверное, было бы легче от него попросту избавиться, но… Какие могут быть «но»! Напевая, я оставила пистолет на белом пластиковом стуле фудкорта в торговом центре недалеко от Кунцевской. Что будет с ним дальше – не моя забота. Конечно, по отпечаткам они поймут, что парабеллум побывал у меня в руках, но о том, что у меня есть оружие, им известно и без того. А ещё им известно, что у меня совершенно нет страха…

Я смеюсь, впервые перебегая в неположенном месте Ленинградский проспект. В редких просветах между машин асфальт плавится, укутанный летней жарой. Масса автомобилей движется до тошноты предсказуемо; мне недостаточно азарта. Я чувствую, как клокочет кровь, мне нужно выплеснуть адреналин только за тем, чтобы по сосудам толчками разошлась новая доза, ещё более мощная.

Но что я могу? Ограбить ювелирный? Стать руфером? Прыгнуть с крыши?

Как это скучно. Как скучно… Решаю, что пора начать игру всерьёз. Я слишком долго была серой мышью. Смеюсь, гадая, о чём подумаю фо. В голове зреет хищный план. Но прежде нужно подкрепиться… Я не ела со вчерашнего вечера, и коробка печенья – не спасение. Однако по пути к магазину я съедаю её целиком: шоколад, бисквит и джем, целых десять штук, и если вы думаете, что я буду считать калории, вы ошибаетесь. Это в прошлом. Я прекрасна, я неуязвима.

Я запиваю печенье кофе из ближайшего ларька, а в прохладном супермаркете иду вдоль полок, складывая в рюкзак то и это, совершенно не таясь. Когда рюкзак становится практически неподъёмным, двигаюсь к выходу. У кассы хватаю бутылку с лимонадом и ещё одну с пивом. Серые мыши не пьют алкоголь, да и сейчас меня не тянет, но я должна попробовать, что это.

Нет, не должна. Я хочу попробовать, что это, и это моё дело.

Я жду, что каждую секунду на меня набросятся охранники магазина, заверещат кассирши. О, я устрою… Но никакого шума. Я спокойно миную кассы, улыбаюсь пожилому мужчине в тёмном костюме и с пружинкой рации около уха. И ухожу.

Целую минуту стою у кружащихся стеклянных дверей, рассматривая недавно набитую тату: иероглиф, значащий «свобода», похожий на скелета или на жуткий оскал…

Они спохватываются и с криками бросаются следом, когда я уже на пороге.

Я хохочу, снова перебегая Ленинградку, на ходу срываю зубами пробку и глотаю ледяные кубики сладкого, шипучего лимонада. Охранники остаются на той стороне шоссе, не рискуя войти в реку автомобилей, но я всё равно швыряю им вслед сворованный шоколад, какие-то бутылки, глазированные сырки, пластмассовую упаковку донатов… Всё то, что я так любила в прошлой жизни, но что никогда не позволяла.

Через десять минут ногой выбиваю чердачный люк и оказываюсь на крыше пятиэтажки.

– В игру! – ору я, подражая Шерлоку, перекрывая гул машин, крики, лай и другие звуки полуденного города. Перебегаю от антенны к антенне, прижимаюсь спиной к трубе и, зажав между ног рюкзак с расползшейся молнией, набираю: «Ленинградское ш 75». Хочу отправить, но отличница, эта дура-отличница, которая основательно попортила мне кровь, выныривает из глубин прежней жизни и велит добавить знаков: «Ленинградское ш., 75».

Триггер срабатывает, и уже через минуту я слышу, как, точно в GTA, приближается треск лопастей. В игре на такой случай есть код брони и здоровья. Но у меня припрятано кое-что похлеще: у меня – патч Застеколье: полная неуязвимость.

***

Полная, да не до конца. Знаете, как в ракете: если в девяти из десяти испытаний шлюз закрывается автоматически, в космосе обязательно будет именно десятый раз.

Моя игра начинается и кончается перестрелкой, вертолёт висит сверху хищной птицей, заслоняя ослепительное солнце. Фо, путаясь в своих идиотских белых плащах, дробят из «козьих рогов», не скупясь на патроны. Но убивает меня, конечно же, не это. Всё дело в байке, он оттирает меня к стене, к глухой кирпичной стене без окон, бежать некуда… Я делаю попытку, вцепившись в пожарную лестницу. Пока я карабкаюсь вверх, кто-то ранит меня в руку, и, кажется, вместо крови из раны хлещет чистый адреналин. Я захлёбываюсь азартом и безнаказанностью, свободой, дурью, которой так жаждала.

А потом вдруг парализует пальцы, и я срываюсь вниз, в массу белых плащей с высокими воротниками-стойками, в скопление чёрных, задранных кверху дул…

– Эта рана останется надолго?

Грохот, вскрик, белизна… Слепящая, тошнотворная боль… Кто-то трогает мою руку…

– В целом состояние стабильное. Завтра мы, возможно, переведём её из реанимации в общую палату.

– Какие нужны лекарства? – голос срывается; тон испуганный и нервный; очень знакомый…

Под закрытыми веками черно, но стоит приоткрыть глаза, как извне в меня врывается белизна. Это фо? Я попала к ним?

Вокруг белые простыни и человек в белой мантии и в очках. Есть ещё люди – они в обыкновенной одежде. Я бы поверила, что тот, в очках, – фо, но на его шее висит стетоскоп. Это врач, да?

Преодолевая тошноту, я скашиваю глаза. Я в больнице. Вокруг собралась моя семья.

– Где фо? – шепчу я. Выходит хрипло, с натугой.

– Какие фо? Никаких фо не существует, – отвечает брат, склоняясь к моему лицу. Отводит налипшие на лоб обыкновенные, мышиного оттенка волосы. Я вспоминаю, что они были голубыми – всего несколько минут назад, когда я карабкалась по лестнице.

Сердце падает куда-то глубоко вниз.

– Останется шрам, да? – повторяет мама, обращаясь к доктору.

– Женщина, поверьте, от ДТП остаются и куда худшие шрамы.

Я с трудом вырываю свою руку и подношу к глазам. Они говорят что-то, но я не слышу. В очертаниях раны узнаю чёрточки бывшей татуировки. Теперь она выглядит как невнятное пятно.

Не видя никого вокруг, я сажусь в кровати. Что-то с грохотом падает с колен; грохот доносится, как сквозь вату. Я оглядываюсь.

Постепенно зрение проясняется, но чётко я вижу только то, что находится вдалеке: коридор за стеклянной стеной палаты, пост медсестры, три пластиковых стула. Бредущего к столовой больного, с пояса которого свешивается медицинская перчатка, куда по дренажу, видимо, стекает гной. Синеволосую девушку в чёрном жилете, лацканы которого усыпаны разномастными значками.

– А шрам, шрам? – беспокоясь, всё спрашивает мама. – Он останется надолго?

Девушка машет мне и кривится в улыбке. А потом убегает. Я не знаю, вернётся ли она или уходит навсегда.

– Боюсь, навсегда, – отвечает врач, ободряюще касаясь моего плеча.

Я чувствую, как по щекам бегут солёные и бессильные слёзы серой мыши.