Текст книги "Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ)"

Автор книги: Дарина Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Совы нежные

Прим.: написано по мотивам песни «Совы нежные» группы Agni

***

Трецц-та-ра-ра-та-там. Трецц-та-дзиннь.

Тренькает гитара.

Чудит сова.

Щёлк-щёлк. Щёлк-щ-сч-щёлк.

Я по дороге иду к другу-разбойнику… Он из города Гарлик. Городок растёт в горчичном горшочке на чердаке тётушки Аны. Ана поливает его ключевой водой, а раз в неделю кладёт в землю крошки халвы и магии, чтобы город вырос с волшебством, чтобы там колдовали на улицах.

Я на чердаке лежу у себя в дому… Кресло старо и залатано, как её платье. Ломберный столик рядом обтянут зелёным сукном. На нём кувшин со светящимся шафраном и маргаритками. Чашечка кофе, ядом согретая. Потрёпанная чалдонка: старые самодельные карты. Ана играет редко, да яро. Выигрывает время для своих городов. Целая коллекция на окне: гордый Шафран, пёстрый Сезам, любимый Гарлик. Есть ещё крошки-деревеньки, их Ана бережёт пуще глаза: ну как совы склюют. Они, хоть нежные, да бестолковые.

Говорю я сове…

Фиолетовый Дворец

Прим.: написано на основе цикла «Волшебник Изумрудного города» А.Волкова

***

В коридоре раздаётся звонкий, упругий щелчок. За ним ещё один. И ещё. Гогот, восклицания, крик.

Фрегоза привыкла к дебошам красавчиков-гвардейев, но сегодня это быдло разошлось особенно сильно. Впопыхах накинув лиловый халат, королевская кухарка распахивает дверь. Невыспавшая, злая, она глядит мгновение на притихшую толпу.

В коридоре гуляет сквозняк, с улицы несётся испуганный гвалт.

Из толпы выступает дворцовый посыльный.

– Госпожа Фрегоза, на нас движется враг. Повелитель распорядился укрыть население во Дворце. Я препровожу вас до Дворцовой Площади. Времени на сборы нет, птичья эстафета опередила врага всего на несколько часов.

И вот Фрегоза, встревоженная, дрожащая в своём лиловом капоте, под руку с посыльным торопливо шагает по ночным улочкам бывшей Бастиндии, столицы Фиолетовой Страны.

– Кто наш враг? – лепечет она, глядя на спешащие ко Дворцу группки таких же сонных, испуганных мигунов.

– Я не знаю, госпожа. Говорят, это гигантская великанша в тридцать локтей роста. Она летит сюда на волшебном ковре. С ней Руф Билан, бывший придворный Урфина Джюса…

– Ах, этот изменник, – презрительно кривит губы Фрегоза. – Сожрал все финики из королевской кладовой!

К Дворцовой Площади они подходят в кромешной тьме. Едва мерцают окна Фиолетового Дворца, шумит ветер, на Площади волнуется великое множество мигунов и мигуний. Но эвакуация идёт своим чередом, процесс налажен прекрасно – за последние годы враг приходил в Фиолетовую Страну слишком часто.

У входа посыльный оставляет Фрегозу и мчится выручать других знатных особ.

Кухарка встала было в очередь к дверям, но кто-то из стражи заметил бывшую королевскую стряпуху, и спустя минуту она уже оказалась во Дворце. Ей приветливо кивнул сам железный Правитель – несмотря на озабоченность, он тепло улыбнулся и предложил ей занять прежние покои, неподалёку от кухни.

Смаргивая непрошеную слезу, Фрегоза вошла в комнату, которую занимала, живя во Дворце. Всё здесь было по-прежнему, новая кухарка не захотела селиться в дворцовых покоях, приходила утром и убегала рано по вечерам – говорят, у неё был роман с главой стражи.

Фрегоза поправила полог над кроватью, смахнула пылинку с комода. Рядом с ним, непонятно, как сюда попавшее, стояло мятое жестяное ведро. «Уж не то ли, из которого Элли окатила Бастинду?» – лукаво подумала кухарка.

Тем временем площадь перед Дворцом пустела. Население попряталось за надёжными стенами, стражи несли свою вахту, воинство разошлось по укреплениям и дозорным башенкам вдоль дороги ко Дворцу. Лестар громыхал чем-то во внутреннем дворе, прямо под окнами Фрегозы. «Никак пушку налаживает», – решила она, вспомнив грозное оружие Блека, с помощью которого мигуны победили дуболомов.

Теперь ночь уже не казалась такой тёмной. После того, как войско заняло позиции, а рядовые мигуны и мигуньи укрылись во Дворце, всюду зажгли огни. Пылали вдоль дороги костры, мерцали окна укреплений, светились шнырявшие всюду курьеры, одетые в форменные жилеты из шерсти Шестилапых.

Поднимался обычный ночной ветер. Особенно сильный вихрь толкнул ставни, и Фрегоза поспешила закрыть окно. Но стоило ей взяться за створку, как она застыла, вглядываясь в даль.

Над горами, на фоне светлеющей уже ночи, обрисовался громадный силуэт. Великанша в тридцать локтей ростом, верхом на ковре-самолёте, неслась на Фиолетовую Страну, и птицы облетали её стороной, и, кажется, даже звёзды угасали, когда на них падала её огромная тень.

– Ночь темна перед рассветом, – сказал неслышно вошедший Повелитель, вставая рядом замершей Фрегозой. – Вот увидишь, мы победим её. Я сам выйду ей навстречу.

Кухарка посмотрела на него – и, стоящий здесь, рядом, он показался ей куда сильней страшной, крошечной пока фигурки где-то над горами.

Траворечье

Давно велись разговоры, чтобы окружить частоколом всю деревню. Но дальше болтовни дело не шло – места в Траворечье тихие. Ни мавок, ни гоблинов, ни другой нечисти. А что до старого скита в лесу – так мало ли сказок о запретных чащобах.

Отзвенело лето, оттанцевала в пёстром рыжая осень, отшумела метелями зима – и вновь стаял снег. Трава по грудь колосится, шепчется, сплетает в косицу тонкие запахи: жгучей крапивы, кукушкина горицвета, ласковой фиалки.

А искры скачут в очаге окраинной избы, рвутся вон, блестят на глиняных чашках. Ведьмы пьют чай, хмурятся в окно: высока нынче трава, синё нынче небо, по плечи густая рожь – наливается тишина грозой.

Молнии четырежды бьют в дверь в эту пятницу: просят дороги. Буря – говорит одна, – Будет, – смеётся другая, – Пора! – вертит третья. Вертит тучами, колосьями, вертит полевыми широкими ветрами.

На мельнице мельник снаряжает ребятишек: ну-ка, цыть! – приказывает старшему, – чтоб мигом до деревни домчались. Нечего в такую бурюшку тут сидеть; стены хлипкие, лучины мало, да до скита рукой подать. А я меленку приберу – и следом. Ну, цыть! Чтоб пятки сверкали!

Те мчатся цветастой гурьбой сквозь отяжелевшие травы. Ныряют в горячие солнечные пятна, в лиловые тени туч. Вот и первые крыши. А темнота по пятам: густая, жадная.

За околицей фонари: деревенские с факелами вышли навстречу. У городьбы, что на восход к чащобе, собрались заклинатели-погодники. Не то чтобы маги, не то чтоб знахари, а укротить бурю на минуту-другую, авось, сдюжат. А там и ведьмы подтянутся.

Искры скачут в очаге, прыгают по стенам рыжие блики, пахнет мятой и цыганскими кострами. Ведьмы достают из сундуков мантии, глядят в окна: тучи далёко, а туман уже стелется, льётся, рябит белыми нитями у порога. Одна швыряет к дверям пригоршню малиновых искр; туман дёргается, уползает прочь, в грозовую тишину у бревенчатых стен.

В котле кипит кумышка, очаг бурлит серебром. Ведьмы бросают в огонь лунные соцветия, рунные дощечки. Скрипит за окнами, давит на опрокинутый звёздный купол буря – вот-вот и сомнёт, взбрызнет грозами.

Траворечье смолкло. Волнами покатил со скита холодный дым; встали чуждыми силуэтами суровые травы.

Искры очажные вырвались, наконец, сквозь щели и трубы, сквозь мох и брёвна. Разодрали в клоки туман, ринулись к деревне. Сомкнулись с тамошними лучинами, оплели городьбу, осветили лес.

Выкипело хлебное вино в котле, и пролился дождь – на ломкие травы, лихие тропы, соломенные крыши.

К ночи снег выпал по щиколотку. Выставили дозоры. Встречали Зиму.

Хоббитцы

Прим.: написано на основе повести «Хоббит, или Туда и обратно» Джона Р. Р. Толкина

***

Бильбо Бэггинс, о чём ты размышлял в свои буйные лета?

Оглянись-ка: гномы пляшут вокруг высохшей головы тролля. Горные гномы, пещерные гномы, гномы из-за Озёр и гномы Мории.

Ты видишь цветные блики на их разгорячённых лицах: это трепещут свечи в старых подсвечниках. Всего-навсего свечи, а тебе кажется, что серебром отсверкивает мифрил.

Ты чувствуешь запах окорока, жирного и румяного, посыпанного корицей и гвоздикой, со сдобными булочками, облитыми сыром, и кружкой пива из «Зелёного дракона». Всего-навсего добрый ужин, а тебе кажется, что пахнет кострами далёких ночей в пути, кострами у подножий Великих Гор, сигнальными кострами дозорных.

Ты слышишь, как расхохотался гномий хоровод. Всего-навсего смех, а тебе чудятся гондорские горны. Ты слышишь, как запели, густо и тревожно, арфы и свирели под искусными руками тех, кто раздувает меха, гранит изумруды, отливает серебряные чаши. И вспоминаешь, как низко и грозно играли боевые песни, старинные саги и оды храбрецам.

Не лги себе, Бильбо Бэггинс. Путешествие Туда и Обратно научило тебя нутром чуять обман. Не лги себе, Бильбо.

Ты посреди гор, ты в пути, в дорожной мантии серого эльфийского шёлка, сколотой серебристой пряжкой. Ты возле ночного костра, ты на сигнальной башне, ты за высокой стеной Белого города, и ветер колышет листья Серебряного саженца над твоей головой.

Бильбо Бэггинс, смотри, как веселятся гномы – как умеют только они: до дна и с оглядкой на дальний путь.

Бильбо, ты на перепутье, и тут не поможет дракон, не вынесут орлы, не подскажет мудрый Гэндальф.

Думай своей головой, Бильбо.

Рискуйте, мистер Бэггинс.

Попробуй, вор-вз-хоббит. Просто попробуй. Ведь лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не попытался воплотить.

Да только помни: бойся своих желаний. Они имеют свойство… сходить со страниц.

Зимняя Рябина, ореховая шкатулка

Зимняя Рябина глядит вдаль. Кружевная шаль, словно иней на плечах, серебряные нити снегом по волосам. Хрупкие снежинки на чёрных бровях вразлёт. Взмахнула ресницами – ветер поднялся по всей земле, по всей зиме. Качнулись голые ветви, ударились друг о друга ледяные шарики рябины. Хрустальный звон пошёл по всей земле, по всей зиме.

Зимняя Рябина глядит в дали, дали кутаются в шали, в алые паруса зари кутаются холмы, долы, туманы. Ходят снеговые тучи, пуховые, плотные. Рябина гладит их взглядом, те проливаются снегом – не то молоком, не то кружевом, не то стужей.

Зимняя Рябина колдует над ореховой шкатулкой. Оплетает чарами покоя, волнами размеренной, медленной зимней магии. Главное зимнее волшебство.

Ореховая крышка с филигранной резьбой поднимается, кружится, замирает в воздухе, повинуясь тонким пальцам, шепчущим губам. Зимняя Рябина достаёт бусы. Иссушенные листья, в иголочках инея шиповник, поздняя багровая клюква, набухшая острыми лепестками, стеклянные ледяные кубики на тонкой гибкой ивовой ветви, что от самого дальнего тихого пруда Ноябрёвой Ночи.

Зимняя Рябина надевает бусы, и вспыхивают они, и вспыхивают огни за третьим перекрёстком, и магия окутывает озябшие сады и тихие дороги, жалейка и скрипка устремляют свой звук ближе, к земле, хранящей тепло осеннее.

Зимняя Рябина проводит ладонью, укрывают землю щедрой пеленой снега. Валит снег и стелет шаль… Звенят шаги, звенит дыхание, слова и мысли звенят по ледяным декабрьским ступеням. Всё тише вокруг, всё горячей искорка внутри.

Зимняя Рябина усаживается устало: окончена её магия, дальше волшебство разрастаться, крепнуть, в хрусталь обращаться само начнёт. Зимняя смежает веки, падают карие с серебром волосы на щёки, блестят в косах вплетённые ягоды. А платье у Зимней вишнёвое с закипью, нежно-красное, с широкой белой шалью. Зимняя засыпает, осыпается иней, неймётся зиме, землю накрывает, кровь горячит, горчит рябина с мороза.

Искра внутри разгорается. Смеётся Зимняя, засыпая: кто ж придумал, что только весной искроцвет цветёт. Кто повелел, что лишь по весне сердцу рваться в стаи небесные. Кто указал, что не разжигают искр в груди зимою.

Ашфарт и Хорлехок. Сказки о старых замках

Детская была далеко не самой высокой комнатой в замке, едва ли выше парадного холла. Но башня, в которой она находилась, вплотную прильнула в скалу и словно вырастала из неё, рвалась в небо. Окна круглой уютной комнаты выходили на север и запад: виноградники у самого подножия замка, аллеи и лабиринты, леса, в которых водятся единороги, а за ними – суровое море без конца и края, только в самую ясную погоду открывающее в далёком далеке очертания Хорлехока.

Бывали дни, когда уже с рассветом с моря приходил опасный ветер, и люди начинали готовить к непогоде: укрывали виноградники, заводили в каменные конюшни лошадей, запирали ставни. Телеги и арбы из города спешили к воротам по широкой дороге, на которую чаще и чаще шлёпались крупные, как яйца, градины дождя.

К вечеру ветер крепчал, свежел и нагонял плотные черничные грозовые тучи. Визжало и скрипело в верхних коридорах, а внизу, в людских и столовых, в Обеденном Зале и парадном холле зажигали, не жалея смолы и дров, факелы и камины.

Разбрасывая рубиновые брызги в густеющей темноте, смелые выходили к воротам – встречать последних путников с дороги, вытягивать обозы из раскисшей колеи. А потом, сквозь пелену участившейся мороси, бежали к замку – через водяную завесу он рассыпался, словно в калейдоскопе, цветными искрами, драгоценными камнями и слюдяными стёклышками.

Едва захлопывались за ними калитки виноградников, едва оставались позади винодельня и мельница, едва далеко в парк выдающийся флигель пекарни скрывался за густой мокрой листвой, как ветер Хорлехока взвивался над кронами, срывая флаги и скручивая знамёна на шпилях и башнях.

И тогда из залов и башен, навстречу ветру, начинала звучать мелодия – непримиримая и древняя. Тяжело и медленно звенели трубы, вступали литавры, тонко вели флейты, но красивее, суровее, нежнее и резче остальных пели скрипки.

– Тсс! – говорила Нэн, уводя детей от окон. Опускает прозрачный тюль, но тяжёлые атласные шторы оставляет по бокам широкого окна. И дети, затихнув, со страхом и восторгом вглядываются в преддверье бури за стенами замка.

Внизу последние обитатели, самые ловкие и смелые, захлопывают ставни, закрывают двери, крепят засовы. Главные двери замка, массивные, в три человеческих роста, давно закрыты – их не возьмёшь ни ветром, ни тараном, ни наговором. Закрыты и боковые въезды поменьше – Охотничьи, Торговые и Гостиные Ворота. Заперты крохотные дверцы тут и там вдоль фундамента, потайные ходы слуг, охранные лазы, выходы из катакомб и подземелий.

Ашфарт неприступен.

Буря бьётся в окна, Нэн зовёт горничную – подкинуть к камин поленьев. Пламя облизывает берёзовые рубчатые чурбачки, выпиленные специально для детской. Плотные гобелены на стенах, шкуры и ковры превосходно хранят тепло, но янтарное солнечное пламя камина делает комнату уютней, а бушующий мир за окнами – таинственней и опасней.

Как уютно сидеть перед пламенем на медвежьей шкуре, устроившись на коленях Нэн или сбоку от неё – чем ближе, тем лучше. Она – главная защитница от всех надуманных врагов, героев и чудищ, о которых сама и рассказывает.

Все трое особенно любят сумерки непогоды, когда сказки Нэн – самые пугающие. Младшая порой плачет от страха. Старшие шикают: тсс! Нэн берёт малышку на колени и продолжает:

– …в замке не пылают камины, не чадят факелы, не светят над крышей звёзды. Только стёкла источают холодный снежный свет. И каждый шаг остаётся отпечатком в хрустящем инее, который ковром покрывает ступени, холлы, стены и потолки…

Она не осмеливалась открыть письмо

Стоял горячий апрель, форточки настежь.

– Не езди в этот город. Думаешь, это рай для исследований, но это капкан, который захлопнется в любой момент!

Она отмахивалась, собирая вещи.

***

Дождь смывал с тротуаров июльское солнце, бушевала зелень.

– Тут просто курорт, ты права. Но скоро закроют въезд, и выпускать будут только по пропускам… Давай уедем, пока не поздно? Я обеспечу тебе любые условия. Любую лабораторию в Москве. А?

***

Август выдался жарким, в воздухе пахло грозой и хлором. Как и предсказывали, закрыли въезд.

– Ну вот, приехал в последний раз. Больше не пустят. Но если ты захочешь уехать прямо сейчас, со мной… Я договорюсь. Потом, чтобы выехать, придётся собрать столько бумаг… Давай сейчас. Пожалуйста. Пока не поздно!

Она смеялась, качала головой и показывала на свои трубочки и кюветы: финальная фаза, как она может уехать!

***

– Связь отслеживают, ты знала? Ещё с осени. Я говорил, капкан захлопывается… Всё это неспроста – эти хлорные выбросы, и эвакуационные учения… Я очень хочу ошибаться. Ну послушай же меня!!! Я напишу, как только что-то решится определённо. Может быть, они ещё оставят этот город в покое. Но прошу тебя, как только получишь письмо, беги! Бросай всё! Беги!

***

Когда гражданским запретили выезд, она думала написать ему, но решила дождаться письма сама. В конце декабря она обнаружила в почтовом ящике конверт; судя по штампу, он пришел месяц назад.

В приоткрытое окно донёсся сладковатый запах хлора. Сильней, чем обычно, машинально отметила она.

По радио объявили эвакуацию.

Завыла сирена.

Конверт выпал из дрожащих пальцев. Она не осмеливалась открыть письмо.

Лизочка-Елизавета

– Лизочка, вставай. Не стоит опаздывать. Шансов и так не много…

Лизочка открыла глаза, пожала плечами.

– Шансов нет, – сказала она. – И зачем только ты хочешь, чтобы я пошла к нему на обед?..

– Ты ведь красавица у нас, Лизочка. И умница. И красный диплом. И готовить умеешь, и язык держать за зубами… Ему как раз такая и нужна.

– А может, наоборот? Может, ему нужен бриллиант с ногами от ушей, стильная блондинка, волосы утюжком?

– Лиза! Он бизнесмен, положение требует завести скромную, умную спутницу, которая сможет оттенить его достоинства. А ты говоришь о какой-то вульгарной девице… Волосы утюжком…

– Пусть так, – кивнула Лиза, не стремясь ни к конфликтам, ни к огорчениям. Ну, вбила тётя в голову, что она может стать невестой бизнесмена, – ну хорошо, сходим на смотрины. Покрутимся, повертимся, помолчим и уйдём. Тётя, конечно, расстроится, но зато не будет скандала и очередного письма матери о непослушной племяннице.

– Ты у нас такая талантливая, Лизочек, – разглядывая Лизины рисунки, улыбалась тётя. – Такая талантливая!

Пока Лиза вытаскивала из комода свитер и юбку, тётя перебирала и другие вещички, сшитые и сплетённые племянницей. Приговаривала:

– Вот это возьмём. И вот это тоже. И отыщи, пожалуйста, тот зелёный блокнот, в который ты записываешь стихи…

– Это ещё зачем?

– Путь он знает, какая ты талантливая. Только не забудь показать. А зачем ты вытащила этот свитер? Надень водолазку и свою расшитую жилетку. Чудесный узор. Не теряй тот журнальчик, откуда ты его взяла… Там наверняка масса идей.

– Хорошо, – покорно согласилась Лиза и достала утюг – отгладить ворот водолазки. Самой ей этот наряд вовсе не улыбался: водолазка полнила и выдавала все складочки на боках; но, если с жилеткой, то будет неплохо. Ей, конечно, вовсе не грезилось нравиться этому мужику, но выглядеть аккуратно она старалась всегда.

Когда Лиза устроилась перед зеркалом подкрасить губы и ресницы, тётушка села напротив.

– Красавица, – с неподдельной любовью сказала она. – Ну точно тебя выберет. Только ты не болтай слишком много и не лебези. Но и расхвалить себя не забудь.

Лиза незаметно скривилась. Уж лучше бы она провела воскресенье с вязаньем перед телевизором или прогуливаясь, на худой конец. Но что ж теперь… Зато на настоящем обеде побывает. Наверняка у этого бизнесмена не квартира, а целые хоромы, и кормят соответствующе.

Перед выходом, цепко оглядев племянницу, тётя вздохнула:

– Бедненько, конечно. Но скромность украшает. Этот мужчина смотрит он на внутренний мир. Удачи, милочка.

Лиза улыбнулась, попрощалась с тётушкой и вышла из подъезда на залитую осенним солнцем улицу. Крепко пахло поздними яблоками, мокли в канавках золотые листья. Лиза затянула потуже шарф и быстрым шагом направилась к остановке – автобус уже сигналил за поворотом.

***

Сколько себя помнила, Лизочка росла с мамой и тётей. Ходила в школу, закончила институт, потом устроилась подрабатывать на кафедре. Тётя и мама опекали её, холили, сколько было возможностей и сил. Но были они совершенно разные, хоть и сёстры.

Тёте было достаточно телепередач вечерами, подруг и своей старой библиотеки, где она работала с незапамятных времён. А маме вечно хотелось чего-то большего, отсюда и постоянные разъезды, ежечасные поиски. Вот и сейчас мать была где-то на севере, повышала квалификацию. Лиза в очередной раз осталась со своей тётей Жюли, души в ней не чаявшей и всеми способами желавшей наладить личную жизнь племянницы. А уж в этот раз возможность для этого выдалась совершенно сказочная! Тётя подслушала, как сотрудницы предприятия, в библиотеке которого она работала, шептались о «конкурсе красоты», что организовал босс. Мол, положение и возраст обязывали его обзавестись женой: рауты, приёмы, деловые поездки – дескать, без леди его не воспринимали должным образом, смотрели как на мальчишку. А ведь он солидный бизнесмен, руководитель, акционер, меценат, в конце концов. Но что бы он ни делал, за спиной всё громче шептались, мол, что-то с ним не так, раз до сих пор не завёл супругу.

Предположения были самые деликатные, самые скользкие, конечно же; злые языки не заткнёшь. Слухи стали доходить до босса, просачиваться в конференц-залы, на деловые обеды. И он наконец решился: на последнее воскресенье сентября были назначены «смотрины» – обещались быть девушки благородных семейств, дочери и воспитанницы знакомых, очень узкий круг. Устраивался дружеский обед; по всем признакам, босс планировал приглядеться и выбрать невесту. Не по любви, конечно же, а исключительно по достоинствам делового характера: умную, аккуратную, прозорливую, такую, чтобы вела семейный Инстаграм, умела блеснуть на приёме и поддержать беседу с партнёрами мужа. Стирка, готовка, уборка, дети – это в программу не входило, да и жить будущая жена, видимо, если захочет, сможет отдельно, пару раз в неделю наезжая к мужу.

«Брак по расчёту, игра на публику», – конфиденциально шептались дамы в библиотеке. – «Никто не должен об этом знать».

Но тётя Жюли, конечно, всё разузнала: время, адрес, пароли, явки. И вот Лизочка, принаряженная, в вышитом жилете, ждала автобус, чтобы ехать на званый обед. Не то чтобы сильно хотела; ехала, чтобы не обидеть тётушку. А всё же где-то внутри скреблось хищное предчувствие. Но мышей ведь не выбирают. Мышей покупают, только чтобы накормить змей.