Текст книги "Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ)"

Автор книги: Дарина Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Какого цвета твои глаза

Прим.: написано на основе невероятно красивого видео «The Maker» Christopher Kezelos

***

Мрачной торжественностью его рабочее место похоже на склеп или престол. Всюду кролики: на ручках и стаканах, на рисунках, чертежах и обложках книг. Свечи в форме крольчих с длинными восковыми ушами. И кроличьи лица на стекле. А Вторая Главная Пара Кролов уже десять лет как не отпускает подставку песочных часов.

Он – портной крол со стеклянными глазами, фарфоровыми зубами и лосинами в полоску. Это его рабочее место, его швейная машинка, его ножницы и портновские мелки. Его часы.

Его особый заказ.

Песок в клепсидре тяжелеет, Вторая Главная Пара синхронно выгибает левую бровь. Тишина замирает, на мгновенье став яркой и плотной, как холст.

Часы оборачиваются.

Песок, танцуя, устремляется вниз, и в ту же секунду в его шитых ушах начинает тревожиться скрипка. Крол помнит эту секунду и это состояние, ностальгию и дежа вю. Дрожь в лапах, нетерпение и страх опоздать, который, как цветок от живительной влаги, распускается где-то в глубине от паники скрипичных нот.

…

Книга. Теперь главное – книга. Раскрыть и пробежать глазами знакомые строки. Фигуры, манекены, образцы материй, открытки и коричневые конверты. Листать, оставлять их позади. Искать.

Вот оно. Описание, такт за тактом.

Крол снимает с полки ребристый мягкий кубик и раскатывает его по столешнице в плотный овал. Из ящика сама собой появляется горсть фарфоровых зубов. Раз – и овал уже напоминает лицо с застывшей жалобной улыбкой и удивлёнными бровями в форме скрипичных эфф.

Крол садит лицо на лопатку и относит к крохотной печи. Из-под кривых, сложенных пирамидкой кирпичей выглядывает штукатурка, словно крем между слоями пирога. Крол закрывает заслонку и бросает взгляд на часы. Песок течёт и смеётся.

…

Розовая материя из глубинных ящичков, старое кружево, которое он берёг только для неё. Крол выкраивает рукава, намечает мелом припуски, режет, позабыв экономить ткань. Мелкие розовые цветочки отражаются в лезвии, осыпаются из-под него.

Песок течёт, скрипка тревожится громче.

Время остудить лицо. С лопатки оно соскальзывает в воду, поднимая брызги пара. Крол отбегает, не дав влажным каплям пропитать своё матерчатое тело. Лицо с закрытыми глазами шипит в холодной воде.

…

Самая лёгкая вата. Как будто где-то рядом тополь только-только отпустил с веток пух, и он ещё не успел ни запылиться, ни впитать в себя воздух, ни даже достать земли. Крол рвёт вату лапами и зубами, ласково, очень бережно вкладывает её внутрь розовых рукавов. Остужает, осушает бледное лицо и укладывает его поверх наполненного ватой тела. Выкраивает уши, примеряет на свои – как раз! – и осторожно приставляет к лицу. Теперь это она, теперь касаться её уже страшно. Она уже жива, только спит. Нельзя сделать больно. Нельзя потревожить…

Аккуратно, миллиметрик в миллиметрик, зашить шов на спине…

Она лежит на столе, прекрасная и розовая. Она спит. Крол трогает её за лапу – трепетно и с боязнью. Он сшил, он создал, осталось самое тяжёлое.

Тянет за другую лапу, не теряя терпения и страха. Гладит по плечу. Приподнимает, усаживает. Розовая кукла, самая красивая на свете кукла, чуть ниже него.

Он опускает её на пол, но, стоит расслабить лапы, как она падает, и Крол подхватывает её в свои объятия. Нежно усаживает на стул. Она спит сидя, не открывает глаз, не говорит, что она есть, что она жива.

Он читает ей книги. Он рассказывает ей о своей картотеке. Он в отчаянии показывает на свой стол, сокровища, иголки, нитки и ракушки. Он чувствует, как внутри, где-то под полосатой тканью, рвётся и мягко неприятно стучит его ватное сердце.

Розовая материя шуршит о стулья, а песок в часах продолжает танцевать вниз под тревожную скрипку.

И Крол понимает: нужно покориться скрипке и тревоге. Он берёт книгу, листает страницы, оставляя позади чертежи, схемы и ткани… Вот она, музыка. Вот она, скрипка.

Он замирает на секунду, глядя на её кружевной воротничок и бордовые пуговицы. Проснись. Пожалуйста, проснись. Я так хочу узнать, какого цвета твои глаза.

Один вздох, и смычок ложится на струны. Время застывает, застывает взгляд стеклянных глаз, воздух внутри и снаружи, и Крол может только как кукла наклоняться вперёд-назад, в такт мелодии.

Но ноты охватывают его блестящей лаковой рекой, или рукой в лайковой перчатке, чем-то бархатным и светлым, тонким, как волос смычка. И он уже раскачивается, закрыв глаза, позабыв глядеть на часы и на неё.

Кабинет и нитки, печь и картотека – всё растворилось в скрипичной музыке. Есть только ветер оттого, что она поднялась с кресла.

Крол смотрит перед собой, и лапа со скрипкой уходит в сторону. Пришло время менять маску; его лицо улыбается.

А она только глядит бирюзовыми глазами в его рыжие и боится улыбнуться. «Не может улыбнуться!» – с внезапным ужасом понимает Крол, вспоминая, что сделал для неё только одно лицо. У него самого было три: обыкновенное, сконфуженное и счастливое. Он мог улыбаться, если хотел.

И он улыбнулся, прижав её к себе.

Бирюзовые, твои глаза всё-таки бирюзовые, – думает он целое мгновенье, превращаясь в разноцветный, как нитки, туман, проносясь по своей мастерской, разглядывая её так бесконечно долго и радостно. Он отдал ей книгу, отдал ей скрипку, отдал ей ключ.

Он – её – создал.

…

Песок вытек до дна. Крола прижимает к себе кожаный фолиант и смотрит туда, где только что растаял туман. В чертежи над столом. В рисунок скрипичных эфф. В пустую верхнюю клепсидру.

Вторая Главная Пара Кролов синхронно выгибает левую бровь. Часы оборачиваются, и в её шитых ушах начинает тревожиться скрипка.

Твоя игра, Тараська

«Завтра, завтра ты поймёшь, как хорошо тебе было сегодня», – повторяла Рита, раскачиваясь на стуле и сдавливая виски.

«…как хорошо мне было вчера», – сквозь зубы цедила она, с силой развинчивая кран и подставляя лоб под холодную струю.

«Что мне с ней делать?» – шептала женщина в бесстрастно гудевшую трубку минутой позже. «Что мне делать?..»

Трубка наконец ожила, и Маргарита, не дав собеседнице опомниться, зачастила:

– Она пропала. Опять. Я боюсь. Я устала. Каждый день… какой-нибудь сюрприз…

– Давно пропала? Не ной! – отрезала соцработник. – Ночью?

– Ненаю, – спрятав лицо в полотенце, невнятно ответила Рита. – Вечером уложила её спать. Заглядывала – сопит. А сейчас – не-ету…

– Когда концерт?

– Через шесть дней. – Рита со стоном опустилась на тахту в коридоре. – Анночка, я с ней не могу… Я с ней не могу… Ань, я хо…

Рита осеклась на полуслове: в дверях мелькнула курчавая Тараськина голова.

– Тараська! Эй! Тараська!!! – выпалила она, позабыв о телефоне и выбегая в коридор. – Тараська…

С облегчением вздохнув, она полотенцем стёрла со щеки подкравшейся Таи шоколад (или варенье, или грязь, или землю, она уже научилась не удивляться).

– Куда ты опять уходила? Зачем?.. Тая, я переживаю за тебя, ты же знаешь… Пожалуйста, не делай так больше…

Маргарита, растерявшись от собственного бессилия, замолчала, а Тараська кивнула и улыбнулась. Не нахально и открыто, как послушный домашний ребёнок.

– Завтракать будешь?..

– Буду.

– Пошли…

Часы показывали половину шестого. Таськины уроки начинались в девять.

Первую партию оладий они спалили.

***

Вечером Рита снова звонила Анне и говорила совершенно спокойно:

– Ань, она украла коробку вафель. Из магазина. Верней, из кузова. Около продуктового стояла машина, шофер из кабины не видел, продавец отошёл. И Тая стащила.

– Господи, Рит, можно ведь расплатиться… Сколько их там? Пять? Десять?

– Аня, коробка! Огромная коробка, где много упаковок! Размером с телевизор!

– Как она унесла?

Вместо того, чтобы отругать Таю, Анна рассмеялась. Маргарита с досадой шлёпнула ладонью по столу.

– Не знаю! Я открываю дверь, а там Таська, как маленький верблюжонок. Из-за коробки я не сразу поняла, кто это. А она улыбается! Аня, она ворует и улыбается!

– Рита, спокойно. Если тебе нужен ангелок под опеку, нам не о чём разговаривать. Таисия – трудный ребёнок с трудным характером, из трудной семьи и с трудным прошлым. Чего ты хочешь? Чтобы, проведя с тобой пару дней, она тут же стала, словно маленькая княжна? Манерная, послушная? Так не бывает, Рита!

– Да, да, да, – раздражённо и жалобно пробормотала Рита. – Я помню… А что мне делать? Сказать ей, что воровать нехорошо? Так ей говорили об этом тысячу раз…

– Не хнычь. – Из всех Ритиных знакомых только Анна умела говорить жёстко и весело одновременно. – Скажешь в тысячу первый. В выходные придёте ко мне, я с ней поговорю. Как дела с «Джейни»?

– Звонили сегодня утром. Концерт через полторы недели, они организуют помещение с хорошей акустикой, технические вопросы, отличный рояль. С нас – наполнение зала.

– Есть идеи?

– Немного… Расскажу девочкам на работе, напишу в блог. Попробую попросить Валю, у него всегда полон короб друзей…

– А Таська как?

– Занимается… Это единственное, что она делает без напоминай!

– Это не княжна, – иронично повторила Анна.

Маргарита вздохнула, представив, как она поднимает брови.

– Поверь мне, Рит, у вас с Тасей всё в порядке. Всё хорошо. Просто поверь мне. И не выдумывай лишние страхи, – подытожила соцработник. – Действуй!

***

Когда Тараська убежала на урок, Рита наконец-то решилась разобраться в своём столе. С тех пор, как Тая переехала из детдома в её квартиру, у неё не было ни времени, ни сил на привычные рутинные дела. Каждый день на стол ложились новые газеты, по ящикам рассовывались карандаши и баночки клея и лака, шаткая стопка книг, перекочевавших из шкафа, угрожающе пошатывалась на самом краю…

Маргарита расправляла страницы, раскладывала кисти, выбрасывала старые эскизы. Вдруг между листов с набросками очередного кулона ей попалась яркая плотная брошюрка.

Фонд «Джейни».

«Пусть твоё желание исполнится, звёздочка» – говорилось в заголовке. Рита вздохнула и отложила брошюру в кучку найденный в столе Тараськиных вещей. Тая, как и любой детдомовский ребёнок, могла подать заявку в этот фонд, попросить об исполнении какого-то одного, заветного, самого-самого желания. И соискателей, и заявок всегда было гораздо больше, чем средств на осуществление желаний. Маргарита не знала, прибегали ли сотрудники «Джейни» к жеребьёвке или выбирали мечты для исполнения иначе, но Тараська попала в число избранных, и теперь фонд «Джейни» делал всё, чтобы её желание осуществилось.

Это было первым, о чём она рассказала Маргарите, едва они начали сближаться.

Тараська хотела концерт.

Она бредила музыкой, бредила игрой на фортепиано, маниакально разучивала этюды и пьесы (как Рита благодарила брата Вальку, пожертвовавшего Тае свой старый синтезатор!) Музыка превращала беспризорную диковатую Тараську в Таисию, задумчивую, терпеливую, хмурящую брови или ласково улыбающуюся… Никто из её воспитателей или однокашников не мог сказать, откуда взялась эта страсть. «Гены», – пожимала плечами музыкальный работник детдома. «Блажь», – бросали в органах опеки. «Исполним», – сказали в «Джейни».

И завертелось.

Тараське организовали уроки музыки с лучшими преподавателями, обеспечили индивидуальные занятия в студии, благодаря фонду она побывала на концерте известного китайского пианиста. И, главное, «Джейми» взялся за организацию её сольного концерта. А играла она… играла она потрясающе, и это, пожалуй, было самой большой загадкой для Маргариты, её новоиспечённого опекуна.

***

Ещё одной загадкой и камнем преткновения стало то, что в концертном зале, где Тараське предстояло играть, рояль был каким-то особенным. Ближайший похожий находился в трёх часах езды, в богом забытом посёлке, и как он туда попал, было неизвестно. Но факт оставался фактом: в зал до концерта не пробраться, а опробовать рояль Тараське не терпелось так сильно, словно от этого зависела вся её жизнь.

Маргарита не хотела ехать ни в какое село, но Тая упёрлась рогом. Изо дня в день она твердила одно:

– Пожалуйста, Рита… Мне очень надо. Мне очень надо попробовать на нём поиграть!

Временами, совершенно ошалев от её хныканья и просьб, Рита начинала сомневаться, справится ли с ролью матери. К её лёгкому ужасу Тараська оказалась работой без выходных. И если в течение дня сама Тая могла куда-то уйти, мысли о ней не оставляли Маргариту ни на минуту.

– Нужно узнать акустику! Потрогать клавиши!.. Рита! Пожалуйста!

Тая ходила за ней хвостом, почти не бедокурила, перестала убегать без спросу. Маргарита глядела на свою питомицу и не могла ни согласиться, ни отказать. Порой она и сама не понимала, почему так упорствует, не разрешая Тае съездить в поселковый Дом Культуры, где каким-то чудом пылился этот особенный рояль.

– Рита… мне очень надо… правда…

– Тась, ну какая разница, тут пианино, там пианино! – не выдержала она.

– Нет! Нет! Есть разница!

– Таисия! Перестань кричать!

Тараська отвернулась и замолчала. За весь вечер она не проронила ни слова, а наутро отказалась завтракать и не пошла на урок. Марго сдалась.

– Дай телефон.

Тараська испуганно вскинулась, подумав, кажется: перегнула палку.

– Дай телефон, – спокойно повторила Рита. Вязала трубку из её рук – пальцы ледяные. Набрала номер. Взглянула в округлившиеся пугливые нерешительные Таськины глаза. И вдруг от кончиков пальцев, от резиновых кнопочек телефона по рукам, рукавам, до самого сердца полилась тягучая и тёплая волна, щемящая, расправляющая листья, одуряющая нежность к дерзкому, глупому существу рядышком.

– Иди сюда, – шепнула Ритка, привлекая её к себе, гладя по плечам, по волосам торчком и легонько щёлкая по носу. Тараська, придвинувшись, шмыгнула, и тут же взяли трубку: – Алло. Во сколько ближайший рейс до N? Да-да, хорошо… С какого, вы сказали, вокзала?..

Час спустя Тараська дремала в такси, а Маргарита, перебирая в сумке брелоки и блокноты, думала, что мать из неё никакая. Какая мать дёрнет ребёнка ехать в дремучую деревню среди ночи?..

***

Они завтракали в сельском кафе. Накануне там что-то отмечали, столы были составлены в кособокий квадрат, на полу поблёскивали конфетти. Они приютились подальше от входа, в уголке под светильником и парой картин. Тася, сонная, хмурая и лохматая, свернулась клубком.

– Чай? Кофе?

– Компот, – буркнула она, и Рита вопросительно посмотрела на официантку. Та зевнула:

– Компота нет. Только кофе и чай. Или минералка.

Тараська будто не слышала.

Через минуту принесли две больших плоских тарелки вроде подносов. На каждой – миска тёртой моркови, яйцо, пакетик кофе и кубики рафинада сбоку.

– Кружки на стойке. – Девушка в переднике подала тарелку с маковыми булками и ещё раз зевнула. – Кипяток тоже. Приятного аппетита.

– Тась, – шепнула Рита. – Ау. Просыпайся. Надо позавтракать.

Тараська неохотно подвинулась к столу, поковырялась в моркови, но постепенно разошлась и, кроме своей порции, съела обе булки, а потом попросила ещё чаю – запить остатки от пачки вафель, открытой ещё в автобусе.

Она разрумянилась, перестала жмуриться, а когда они выбрались на улицу, забежала далеко вперёд – навстречу вызванному такси. Маргарита боялась идти пешком: странный город-село пугал её, к тому же – в какой стороне искать нужную улицу среди слякоти, голых веток и птичьих троп?

– Тась, это правда так важно? – тихо спросила она, глядя на облупившийся фасад Дома Культуры. – Может, домой?..

Она и сама не знала, чем это место так её испугало. Лишь спустя много времени Рита поняла: город был похож на Тараську. Неухоженный, колючий и неуютный. А где-то внутри, в темноте старого Дома Культуры, пульсировал живой рояль, потускневший, спрятавший клавиши и так неохотно выпустивший из себя музыку – первую за долгие годы.

Тася, неожиданно присмиревшая, притихшая, попросила:

– Не ходи со мной. Я одна. – И юркнула в пыльные чёрные кулисы. Рита терпеливо стояла, вдыхая пыль и слабый запах супа, долетавший откуда-то из служебных помещений. Думала, зачем она решила удочерить Таисию.

Здесь, в окружении разрухи и серого городского неба она казалась себе слишком лёгкой, тонкой, слабой, чтобы суметь вырастить этот кактус. Она не цветовод, она ремесленник. Её дело – камни, овальные, круглые или плоские, большие и маленькие, которые она обтачивает, сверлит, обезжиривает и лакирует, а потом превращает в узорные бляшки, пряжки и серёжки. Её дело сохнет на широком подоконнике, продолжении огромного стола, в её кабинете на третьем этаже маленького белого дома. Её дело сохнет, пока она дышит пылью и супом в шумной тишине, в которой, кажется, различает дыхание своего кактуса…

Мысли прервались. Рояль наконец выпустил из себя ноты. Дзынь-дили-дон. И она испугалась, позабыв о камнях и кактусах, замерев, слушая не ушами, а глазами, которые вместо занавеса видели Тараську. Вот она склонилась над клавиатурой, вот нажала педаль, вот играет – не только руками, но будто всем телом. Но вот отчего-то перестала, упёрлась лбом в деку и… плачет?..

– Тарася! Тася! – крикнула она, врываясь на сцену по ту сторону кулис. Таисия сидела вполоборота к роялю, всхлипывая, глядя в пустой зал. Рита подошла и опасливо обняла её за плечи.

– Не будет концерта, – деревянно сказала Таисия. – Нет.

– Поехали домой. Поехали домой, моя хорошая.

В квартире Рита уложила её в постель, а сама села рядом, гладя её руки, заглядывая в лицо и боясь о чём-то спросить.

На следующий день Тараська исчезла опять и не вернулась ни к вечеру, ни назавтра, ни через сутки. Рите казалось, она сойдёт с ума.

– Звони в полицию, – жёстко сказала Анна. – Сейчас же.

***

– Я – не знаю – как – обращаться – с детьми! – крикнул сержант, едва хлопнула дверь. После Тараська слышала другие вопли, потом громкий голос начальника отделения. За стеной стучали ящики стола, дверцы шкафчиков, оконные створки. Уходили, приходили, говорили люди. А она сидела по другую сторону стены на красном стуле, глядя в высокое, в потёках дождя, окно.

Пересечения улиц, клумбы, весенние деревья, дороги, голуби. Голуби гулькали, взмахивали крыльями и улетали, а Тая глядела вдаль, глубже и глубже окунаясь в оцепенение.

Она вышла из задумчивости лишь однажды: соскочила со стула и подкралась к двери. Медленно положила ладонь на ручку, попробовала повернуть… Закрыто. Нажала сильней, толкнула дверь изо всей силы, но только ушибла плечо.

Рита. Рита, забери меня, подумала Таська. Забери меня, пожалуйста.

Найди меня, Рита.

На часах была уже половина восьмого, когда в комнату с красным стулом вошёл знакомый сержант.

– Ну что, бутузка, утихомирилась? Есть хочешь? – весело и без обиды спросил он. – А мне из-за тебя влетело! Ох как влетело! Мала пчела, а жалит крепко… Ешь!

Не ответив поймавшему её сержанту, она накинулась на мокрую гречневую кашу с хрустящими котлетами. По-столовски, по-детдомовски, очень знакомо на вкус. Знакомо и…

Она уже и забыла – каково это: казённая еда. Словно жуёшь ежа или ковёр. Словно жизнь серая и липкая, как каша. Словно есть только оконное стекло, а мира за ним нет. Картинка. Видимость.

Она вспомнила свою кровать, в самом углу, вдоль серого окна. Синее покрывало с узором из шишек, старое фортепиано в актовом зале, ноты, спрятанные под матрасом, сворованные из кабинета музыки. Дежурства по кухне. Обгрызенные карандаши и коробки сухих красок. Бумажные снежинки на двери спальни. Букет тюльпанов – один на всех девчонок – на подоконнике, в зелёной коробке из-под сока. Деревянный ящичек «Почта доверия», в который она, Таисия Иванова, не написала и не положила ни единого письма за все годы… Помидоры однажды на завтрак, пальцы в томатном соке, помидорные семечки, рыжие пятна на штанах, белый кафель… Длинные коридоры. Длинные душные ночи.

Дверь спальни, открывшаяся в один прекрасный день, и тёмно-рыжая испуганная женщина на пороге. Маргарита Александровна, шепнула ей воспитательница. Хочет с тобой познакомиться.

И дальше, дальше, тёмно-рыжее солнце, и картинка за стеклом медленно обращалась в мир.

Одной-единственной ложки гречки хватило, чтобы пережить заново всю жизнь: от серого окна до рыжего солнца.

– Ри-ита! – протяжно взвыла Тараська и зарыдала, капая слезами в пустую тарелку.

***

Она проплакала весь вечер, всю ночь, а к утру, измученная, уставшая, уснула тяжело и крепко. Снилось всё то же: покрывало в синих шишках, помидоры, измятые нотные листы. Тараська дёргалась во сне, всхлипывала, кричала. Ей вкололи снотворное, и она кубарем упала в беспробудные кошмары. Проснулась только на следующий день, оттого, что кто-то неуверенно перебирал её волосы. Она не открывала глаз, прислушиваясь.

Чужие пальцы прошлись по лбу, едва ощутимо погладили щёку, замерли. Было очень тихо и солнечно сквозь закрытые веки.

– Тараська?..

– Рита? – выдохнула она шёпотом, не сменяя пошевелиться. – Рита?..

– Это я…

Тараська сжалась в комок, щеночком или клубочком пряжи, и Маргарита баюкала её, прижав к себе, пока не вошёл начальник отделения и не спросил негромко:

– Маргарита Александровна, ваша?

Зажмурившись, сжавшись, не дыша, Тая ждала ответ.

– Моя.