Текст книги "Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ)"

Автор книги: Дарина Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Из вигвама вьётся дым…

В кабинете врача висело индейское панно: резьба по дереву в раме из кожаных шнурков. Из вигвама вьётся дым, горы, травы и олень. Врач выслушала меня, сделала несколько записей на квадратном листке бумаги, потом не торопясь внесла их в электронную карту. Она была пожилой, представительной, суровой. Седые виски и морщинистая кожа, бусы и браслет из крупного искусственного жемчуга, аккуратный строгий макияж и белый халат. Когда она взяла мою руку, чтобы измерить давление, я отметила и стянутую кожу, и пигментные пятна, и крошечные ранки. Таким, как я, это бросается в глаза сразу. Профессиональная деформация.

Врач сурово и торжественно продолжала свою работу. Я вгляделась в её глаза за стёклами очков. С краёв к зрачку наплывала голубизна, пока ещё не слишком явная, но я не могу не замечать подобного.

– Месяцев пять-шесть, – вслух сказала она.

Врач вздрогнула.

– Не думали, что учёные ходят в обычные поликлиники? Месяцев пять-шесть, – повторила я. – Может, больше, если уедете куда-нибудь севернее. На холоде процессы замедляются.

– Да-да, – пробормотала она, пряча глаза. Растеряла всю свою надменность. Сунула мне листочек с рецептом, но, прежде чем отпустить, нерешительно спросила:

– А вы? Сколько ещё у вас? – робко спросила она.

– О, мне ещё много, – с широкой улыбкой ответила я.

– Но, говорят, теперь это у всех женщин…

– Верно. Но есть средства… Есть средства… – таинственно прошептала я уже у дверей кабинета.

Врачиха вздохнула, понимая, что ей этих средств не видать. Из робкой сразу стала злобной и надрывно крикнула:

– Следующий!

Я вышла в коридор. На стене висело огромное зеркало. Посмотрела на своё отражение. Расслабилась.

Лондонские кондитерские

Это был, конечно же, старый Лондон с запачканными копотью стенами, с гигантскими трубами заводом, с вечным смогом и вечным отсутствием солнца. Старый Лондон пах жиром, рыбой, канатом, Темзой, по чьей свинцовой глади ветер тащил обрывки газет, рыбьи потроха, береты влюблённых, целовавшихся по берегам.

Конечно, дело было в Лондоне, в одном из тех тёмных уголков, где невероятный запах выпечки, пудры и сиропа перебивает вонь отбросов. Подмастерье пекаря выносил из подвальной пекарни поднос свежих пышек, ловко скользя на облитых помоями ступенях, оберегая пирожные от шавок. Лондонская копоть ложилась поверх топлёной сахарной пудры, и, конечно же, без этого ингредиента здешняя выпечка не пользовалась бы таким спросом.

Мальчишка миновал ступени и нырнул под арку чёрного входа кондитерской. В кладовой тесно, несёт дрожжами, плесенью, тестом, изюмом и миндалём, но даже сюда выплёскиваются из-за стеклянной двери волны возбуждения публики. Раннее утро, и подмастерье отдаёт в зал только первую порцию пирожных, но ранних птах достаточно. Нет, вовсе не клерки, спешащие на работу, не проходимцы и не зеваки – таким нет места в кондитерских Ричмонда. Такая публика ошивается разве что в пивных Хакни.

Конечно, состоятельных лондонцев сюда заносит разве что восточным ветром, если вдруг припрёт спрятаться от дождя. Избалованная публика с шоколадной Хаммерсмит-роуд никаких брауни, кроме тамошних, не признают. Жители Шадуэлла тоже не жаловали ричмондские хлебные сласти: у них там свои сахароварни, свои булочки с изюмом и сахарной глазурью, гремящие на весь Лондон. Бермондси – это пышки с джемом с тамошних заводов, кисловатый капучино для барышень и роскошный кофе с мягкой обеденной сигарой для джентльменов. И отменные трюфели, конечно.

В «ЛилиБисквит» приходят господа состоятельные – заглядывают барристеры по пути в Сити, заезжают великовозрастные сладкоежки из Вестминстера и, конечно, заглядывают местные, из Ричмонда. Некоторых подмастерье знает не только в лицо, но и по адресу: до вечера он на побегушках у пекаря, а после семи – кондитерский посыльный.

– Пенни на чай! – просит он, придерживая подбородком громадные белые коробки, перевязанные бечевкой. Под тонким картоном – воздушные кремовые торты, миндальные пирожные, сливовые тарталетки, кофейные кейки с грецким орехом… – Пенни на чай! – прочит он, сглатывая слюну в предвкушении роскошного ночного пира.

Дорога назад дождлива, вечером усталый Лондон пахнет намокшим камнем, запечённым мясом, уксусом и пивом, пабами, рекой, деревом и кирпичом. С Чипсайда тянет гнилыми овощами, табаком и жареной рыбой, с Балсбери – травами, чабрецом, мятой. Всё это похоже на чай роял, который подают в «Лили Бисквит».

К полуночи в кондитерской закрывают ставни, гасят огонь, а пекарь спускается растапливать печь. Кухня отдыхает от дневных трудов. Подмастерье прячется в своём уголке и пиршествует пышными остатками дневных угощений. Содержатель кондитерской никогда не позволит выставить выставить на витрину вчерашнюю выпечку. Мальчишка уминает, как не в себя, но тощ, как прежде: шея торчит из воротника, фуражка набекрень, а одёжка, увы, так и не обучилась трюку расти вместе с хозяином.

В каморке душно, подмастерье открывает окно, но стылый лондонский туман не впускает свежесть. С какао-пирогом покончено, он трёт глаза липкими пальцами, запивает утренним чаем роял из мятой жестяной миски и засыпает. Вскакивает затемно, принимая подводу со свежим творогом и яйцами из Ньютауна, за ней – ещё одна телега с маслобойни Хэм Хауса.

На Темзе гудят первые пароходы, и слабый свет, словно разведённые рассолом чернила, уже брезжит в доках Ист-Энда. Это, конечно же, старый, покрытый копотью Лондон с кирпичными трубами заводов, вечным смогом и вечным отсутствием солнца. Старый Лондон, и запахи Темзы, рыбы, ростбифа, выпечки и тумана, который пахнет здесь по-особенному, как ни в одном другом городе. Дымное осеннее утро с вокзальным привкусом, с послевкусием рома. Пекарь ставит на огонь сковороду, возясь с утренним блюдом, до которого не допускают подмастерьев. Это сырники для владельца «Лили Бисквит» и его супруги.

В семь утра пекарь заваривает кофе, снимает кремовую пену и оставляет тёмную кофейную гладь у тёплого печи. Берётся за муку, что накануне доставили с предместий Лондона, смешивает яйца и творог, добавляет сахар, щепотку ванили, приправляет горстью сушёных абрикосов. Сырники ложатся в шкворчащее масло, с одной стороны покрываются горячей коричневой корочкой, а с другой остаются нежно-жёлтыми, с рыжими кусочками абрикоса. Выложив их на блюдо, пекарь посыпает сырники сахарной пудрой, гонит подмастере в чулан за мятой. Тот сонный, отяжелевший со сна, но по мокрым ступеням скользит так же ловко, как и всегда. Мята подана, и блюдо с сырниками готово раньше, чем успевает остыть кофе. Пекарь отправляется в крохотный полутёмный зал кондитерской, ставит поднос на угловой стол, за которым завтракают мистер Брецель, его супруга и их дочь, которую, как недавно узнал мальчишка-подмастерье, звать мисс Лили.

Мануфактура мистера Матэ. Механическое Це

У меня на завтрак был солёный пирог с грушами и кофе – и зря; кофе – лишняя тревога. Весь месяц меня страшно раздражали слуги; почему же именно сегодня им вдруг понадобилось исчезнуть? Почему этот Синий Дворец так огромен, что даже своему жениху я вынуждена писать письма? Никакой иной связи, только узкие запечатанные воском конверты через слуг.

Я волнуюсь. Сегодня ехать – уже заложили выезд. В приёмной зале мануфактуры подведут итоги письменных состязаний. Несмешно и страшно: я начала работать над рукописью ещё дома, три сотни лет назад.

Я боюсь уточнять, который год, а календарей здесь нет. Но я выясню со временем, и пока это не так важно. Там, в кресле, меня ждёт светлое, серо-бежевое пальто в клетку – похожее на осеннее форменное какой-нибудь парижской или лондонской школы. Наверное, лондонской – в светлую солнечную осеннюю погоду, редкую для Британии.

Одеваюсь. Волосы собираю в хвост, перевязав шёлковой лентой. На здешних травяных отварах, которыми моют голову, волосы растут удивительно быстро. Мои к тому же начали крупно виться: не пушатся, но лежат на спине блестящими лёгкими локонами. Да, это из плюсов "времени дворца".

Белая блузка с жабо и широкими рукавами, пышная юбка цвета бордо, на ладонь выше колена, плетёный узкий пояс и колье с крупным розовым опалом. Сюда бы шляпку и сумочку-саше или клатч, но вместо этого мне почему-то приготовили палево-бежевый саквояж; наверное, в тон пальто. Мне смешно.

Мне не смешно.

Мне постепенно становится страшно.

Я знаю, зачем я здесь, но я не представляю, совсем не представляю, как мне это сделать. А главное – я не знаю, как мне вернуться домой, когда я справлюсь. Может быть, саквояж предназначен именно для этой задачи? В него как раз поместится всё, что нужно, даже если свёрток как следует обмотать тряпками и обложить ватой. Да, наверное, так и придётся сделать, это ведь очень хрупкая, совершенно драгоценная вещь…

Как я сделаю это?!

Но до назначенного часа ещё далеко. Может быть, я сумею придумать что-то. Сейчас нужно справиться с публичным приёмом в мануфактуре. В конце концов, если не выйдет, о дальнейшем можно будет не переживать.

В горле поднимается медленная вязкая паника. Я звоню в колокольчик. Почему никого нет? В этом дворце всегда полно слуг, которые толкутся рядом, крадутся следом, шепчутся, подслушивают, а стоит обернуться, как замирают истуканами. А теперь им вздумалось исчезнуть!

Трезвоню так, что медный язычок мечется внутри золотого купола. Наконец в мои комнаты входит служанка. Я не знаю её имени; каждый день приходит новая девушка. Это нужно, чтобы оградить меня от заговора, отравления или измены. Не знаю, как это работает. Глупости какие-то.

– Чаю. Крепкого.

Раньше я здоровалась с ними, говорила "пожалуйста" и "спасибо". Прошёл месяц – и я забыла о церемониях; слугам до них нет дела.

Мне приносят чай, рисовую кашу с ягодами, свежий хлеб. Я не хочу есть. Мелкими глотками прихлёбываю чай, подражая одной из любимых героинь литературы будущего – дома книга о ней стоит у меня на полке, между блокнотов и коробок с фломастерами.

Я надеюсь, что крепкий чай меня успокоит, и это действительно так: он остывает, я перехожу на более глубокие, спокойные глотки и думаю о предстоящем приёме без прежнего ужаса. Распорядитель – друг принца шепнул мне три дня назад, что я не худшая. Это значит, казнь мне не грозит.

Награда для предпоследнего участника – ссылка. Но кто сошлёт обитательницу дворца, без пяти минут принцессу? Это значит, мне в любом случае достанется место в тройке – учитывая, что в итоговом состязании осталось только пятеро участников.

А войти в тройку, это, знаете ли, очень неплохо! Я очень надеялась, что, благодаря победе, мне удастся познакомиться с мистером Мати. Он здешний просветитель, крупнейший издатель в этой стране. Единственный, кто владеет книгопечатной мануфактурой. Остальные издатели королевства до сих пор пользуются методами копирования и прописи.

Про мануфактуру Мати ходят разные слухи; говорят, её питает механическое сердце; говорят, мистер Мати продал свою душу в обмен на успех. Шепчут, что он обольстителен, робок и смертоносен. Вот это-то интересовало мне больше всего.

Но добраться до него довольно сложно, и я не придумала ничего лучше, чем поучаствовать в рискованном состязании исторических рукописей. Те, кто выбыл в первом туре, уже давно трудятся в южных колониях. Кто не прошёл второй, лишены титулов и защиты. В финале оказались пятеро, и ставки гораздо выше: худшего казнят, занявшего предпоследнее место вышлют из страны. А тройку победителей ждёт приём в доме мистера Мати, смежном с его мануфактурой, и особые условия издания.

Как я сделаю это?..

***

Улица встречает пасмурным небом и свежим ветром, который треплет волосы и вырывает из рук саквояж; нужно пройти до каретного сарая. Меня уже не сопровождают, как в первые дни, и я действительно научилась неплохо ориентироваться в верхнем городе. Мощёный тротуар, сметённые к обочинам сухие ломкие листья всех оттенков ржавчины, лиловые масляные фонари и высокие каменные дома с витками перил, вычурными подоконниками, кариатидами вдоль фасадов и громадными воротами для карет, схваченными тусклыми медными и железными скобами.

Нужные мне ворота уже раскрыты. Карета ждёт.

Главный Инженер Империи

Яна скинула туфли и ступила на ковёр. Несмотря на гудящую ядовитую тревогу, она подумала о том, как приятно мелкий ворс гладит босые ступни. Но вряд ли это было сделано ради удобства инженеров. Андрей говорил, дело в статическом электричестве: на ковре особый электроворс, нанесённый на клей поверх резины. Это покрытие идеально для экспериментов с внутренней энергией вещества.

Ища успокоения, Яна привычно провела рукой по синтезатору волн. Ладонь ощутила ребристую поверхность, пальцы ловко, на автомате, пролетели над иглами записи и прошлись по пульсирующему наэлектризованному экрану из жаропрочного стекла. До некоторых пор это удивляло её больше всего: почему об оборудовании для экспериментов заботятся больше, чем об инженерах? Да, оно ценно, и некоторые приборы уникальны. Но ведь можно было сделать хотя бы видимость того, что ключевой герой этой комнаты, господин главный инженер, тоже важен…

Она подошла к стеклянной дверце, последней преграде перед идеально тихим, стерильным и самым охраняемым квадратным метром в стране. Что ж, сейчас она внесёт сюда тысячи чужеродных элементов, иной воздух, иной ветер. И, если всё получился, иной ветер подует всюду.

Ещё два выверенных шага, и она оказалась в самом ядре лаборатории. И время сомневаться кончилось, потому что если бояться, не сделать этого никогда. Яна Андреевна, главный инженер, движением неловкого подмастерья-пианиста запустила ряд тумблеров. Под потолком пробежала стремительная лента датчиков: зелёные окошки загорались одно за другим. Когда лента замкнётся и показания стабилизируются, об этом дадут сигнал на пульт управления – по форме 008, «старт эксперимента». А значит, у неё останется не больше полуминуты, чтобы сделать задуманное. А потом они придут… Или не придут.

В ладони ударил привычный холод, за ним разбежалось мелкие иголки, будто она пыталась встряхнуть затёкшей рукой. Всё знакомо, всё быстро, сегодня всё получалось удивительно легко… Чувствуя, как упругое поле уже начинает сводить с ума датчики, Яна наконец разглядела в руках лёгкое, невесомое вещество. Плод её десятилетнего труда.

Она обернулась к стеклянным дверям и улыбнулась.

«Я жду вас. Теперь вы можете приходить».

Анна в отражении

Часть I. Анна Отверженная

– Забудем дорогу домой! День, когда мы отречёмся от новой родины, будет концом планеты. Но время печали не придёт, если никто не помыслит о прошлом!

Она не в силах забыть о прошлом, но она рада покинуть его, удаляясь на скорости в десять световых. Космос остужает, космос опустошает, но в её памяти всё ещё горят костры.

Ведьма, гудит толпа. Ведьма. Ведьма!

Судья перед ней тёмен, он строг и немногословен, он помнит её воином, освободившим город.

– Выбирай, колдунья: колодец греховного будущего или новый огонь!

Она стоит под куполом небес, не боясь выбора. Имя ей Анна, и она выбирает будущее, а латы скрипят о камни, когда её толкают в колодец. Глубина швыряет в лицо гниль и крик. Верно, это кричат грешники в будущем. Ветер свистит яростней, чем толпа; пальцы скользят по эфесу, кровь на мече липка и горяча. Анна с железным хрипом выхватывает клинок и несётся вниз, пронзая тьму остриём.

Огнём и мечом расчищая путь.

– Что ты задумала, Анна?! – воет над нею суд. – Покайся!

Перед ней звенящая глубина. Ближе! Анна железным булыжником нападет на воду, грудью врезаясь в ледяные волны.

– Ведьма! Ведьма! – разносится высоко и свирепо, а следом в колодец летят факелы и камни.

Впереди чернота. Воет прошлое.

Часть II. Анна Отражённая

Ты – новая Анна. Ты Анна, взошедшая на костёр, прошедшая сквозь огонь. Ты Анна бессмертная, изгнанная, несожжённая, которой не будет конца на новой планете.

Мир там будет цветущ и горяч. Мир, реки которого текут кровью, не может не быть прекрасен. Ты, с которой не справился огонь, ты, низвергнутая в колодец, ты – избранная звёздной силой! Творец нового мира.

Сон твой зыбок, как космос, как пламя, пропитан страхом.

На корме кричат; верно, это механики. Дежурство в рейде – их шанс оплатить дорогу на новую планету, которую тебе под силу очистить от скверны – властью и лазером.

О борт чиркает комета; вибрация стен встряхивает криокапсулу. Ты вздрагиваешь в горячке сна, но усыпитель крепок, а механики начеку. Ты спишь.

Космос распускается над тобой чернилами Вселенной-каракатицы, ты лежишь под куполом криокапсулы, а они проникают, пластами обрушиваясь на грудь.

Корабль несётся в плазме, остриём пронзая горячую тьму. Метеориты рвут обшивку; ты спишь; за тобой летят космические огни и камни. Крики сливаются в белый шум, вспышки сплачиваются в полосу покоя. Впереди белизна.

Звенят двигатели.

Часть III. Анна Весна

Идём на посадку.

Вспыхивают огни галактик; сыпет каменный град. Мы ещё составим сносный погодный график, устроим на новой планете всё, как должно.

Почвы станут плодородны, и яблони зацветут крестами холодного дыма.

Земля, реки которой текут кровью, не может не быть прекрасна. Я стою под стеклокуполом шлюза, за мной армии прошлого, но оружие моё против хаоса, против неверных – память и правда.

Анна имя моё, Анна и правда, Анна и… Что за крик?

– Бунт на корабле!

Нет. Это не бунт. Это страх, страх моего нового народа.

– Забудем дорогу домой. День, когда мы отречёмся от новой родины, будет концом планеты. Но время печали не придёт, если никто не помыслит о прошлом! Отступники – изгои!

Шипят, растворяясь, шлюзы, ужас и огонь пляшут в зрачках изгнанников, посмевших смутить покой. Секунда – и они исчезают в диком колодце прошлого.

Бурлит топливо в жерлах корабля. Секунда – и световые годы позади. Впереди весна. Весна, чистая от скверны.

Волшебная витрина

Маленький мишка в вязаных штанишках жевал конфеты, сидел в витрине и глядел на вечерний Город. Улицы сияли огоньками, мерцали гирляндами, сверкали мишурой и звёздами из золотой фольги. Мишка болтал лапами, восхищённо провожая глазами торопливых прохожих.

Вот прошла Золушка, укутанная в платок из шотландки; пробежала Белоснежка в ажурной шали. А вот перебегают по зебре Элли и Красная Шапочка, в пёстрых шубках, румяные с мороза, улыбчивые и щебечущие.

Медвежонок вздохнул, подумав, что и ему хочется в Город. Волшебная витрина хороша, в ней есть чудо-горы, алые поезда, пещеры, кареты, фейерверки, и новогодние лимонадные водопады, и витые свечи, и даже часы, способные остановить время. Но ей никогда не сравниться с Городом, в котором сверкают огни, звучат рождественские песни, звенят колокола, а с сияющего звёздного неба падает самый настоящий снег. Не из хрусталя или ваты, а… А из чего? Медвежонку так хотелось узнать, каков он на вкус, потрогать его лапкой, попробовать на язык. Но стоит ему выйти из Волшебной витрины – и он вновь станет всего лишь игрушкой, милой, забавной, но неживой.

Медвежонок пошевелил лапой. Покачал головой. Потянул носом. Из пекарни восхитительно пахло свежим хлебом, мягкими булочками с кунжутом, малиновым конфитюром, черничным сиропом, горячим шоколадом…

– Эх, – вздохнул Медвежонок.

С другой стороны витрины остановился Пятачок. Он прижался пятачком к стеклу и уставился на Медвежонка:

– Пух! Эй, Пух! – позвал он, шевеля ушами. – Гляди, тут тоже медвежонок, как ты! Может быть, мы заберём его домой?

Ворча, к витрине подошёл Винни Пух. За ним, обмотанный большим клетчатым шарфом, семенил Чебурашка.

– Пятачок, мы торопимся. Нас ждут Гена и Колобок. Алиса обидится, если мы опоздаем на праздник! Что случилось?

– Смотри, медвежонок, – неуверенно повторил Пятачок. – Винни, давай его купим?

– Эх, – вздохнул Пух. – Пятачок, мы не можем купить всех медведей с этой витрины. Погляди, сколько их.

Пятачок задрал голову (тёплая большая шапка с помпоном съехала набекрень) и замер. Медвежат было много… Так много, что разбегались глаза. Они сидели на ветках волшебного дерева, махали из окошек алого паровоза, выглядывали из пещерки, глядели с запяток позолоченных карет…

– Пятачок, идём, – поторопил его Пух. – Герои сказок должны приходить точно в срок!

Пятачок понурился, провёл лапкой по стеклу (оно тоненько скрипнуло, и на поверхности остался затуманенный след) и пошёл вслед за Пухом. Чебурашка радостно, вприпрыжку, побежал за ними. Медвежонок остался сидеть в витрине.

Снег падал всё гуще. К ночи вызвездило, и всё вокруг стало по-настоящему волшебным: огоньки фонарей, мелкие серебряные звёзды, невесомые снежинки и чудесные светлячки, кружащие над крышами. Алые, лимонные, изумрудные, сиреневые и золотые…

Медвежонок толкнул лапой стекло. Не поддаётся. Оно такое толстое, такое огромное, холодное и бездушное!

– Я хочу на улицу, – тихонько сказал он. – Я хочу почувствовать на шёрстке снег. Я хочу в Город…

– В Город? – насмешливо ухнула с серебряной ветки Сова. – Разве такие, как ты, ух-ходят в Город?

– Но я хочу, – прошептал Медвежонок.

– Такие, как ты, живут только в Волшебной витрине. Ты хочешь стать обыкновенной игрушкой? Тряпичным медведем, набитым опилками? Ты ух-хочешь перестать быть живым?

Сова презрительно склонила голову и замолчала. Медвежонок, смахивая лапой слезинки, уставился на улицу. Где-то далеко прогудел поезд – может быть, в Город прибыла стремительная Голубая Стрела, а может, с вокзала отправился в чудесное путешествие Полярный Экспресс.

На резную лавочку рядом с витриной вспрыгнул Кот-Баюн. Мурлыкнул, потёршись о выгнутую деревянную спинку, сладко зевнул на Луну и перемигнулся с Совой.

Сова приветственно ухнула и кивнула на Медвежонка:

– Какой дурилка. Ух-хочет в Город. Ты на него погляди. Ух.

Баюн с интересом сощурился:

– Какой юный, однако. Голубчик, а знаешшь ли ты, что стоит сойти с витрины, и ты разучишшься разговаривать, думать и дажше дышшать? Ты станешшь… игрушшкой… И какой-нибудь малышш станет с тобой играть. Можшет оторвать ушшко или нос. Хочешшь? Муррр.

– Ты почему шипишь? – чуть не плача, спросил Медвежонок. – И ведь ты… ты не игрушка, хоть и не в витрине…

– Мурр! – Баюн самодовольно выставил коготки. – Я – сказочный герой. Про меня сколько сказок написано! Я живу во многих книгах. И остальные Горожане – тоже. А ты, маленький дружок, – есть хотя бы одна сказка про тебя?

– Нет! Ни одной за-ух-худалой сказочки!

– А ты? – еле слышно шепнул Медвежонок. Огни Города расплывались и кружились перед глазами, словно большие цветные бабочки. – Про тебя ведь тоже нет сказок, Сова…

– Я – почтовая сова! Про почтовых сов историй много! В какую хочу, в такую лечу!

– Ну, ну, дружочек, мурр. Что ты пригорюнился? Может быть, и про тебя когда-нибудь напишут сказку.

– Про Медведя-Который-Вышел-в-Город! – ухнула Сова, спланировала с ветки и скользнула на улицу – Медвежонок и не успел заметить, как.

– Бывай. Мурр, – мяукнул Баюн и спрыгнул с лавки.

***

Медвежонок оглянулся вглубь витрины. Тихо тикали большие часы. В своём домике между гирями дремала кукушка. Сверху падал снег из блестящей фольги – искрящийся, светлый и совсем не холодный. «Не настоящий», – подумал Медвежонок и смахнул снежинку с носа.

В домах напротив зажигались огни. Сказочные герои Города возвращались в свои дома, раздвигали шторы, растапливали камины и печи. В кухнях пыхтели самовары и тонко свистели чайники. Должно быть, там пекли пирожки, разливали ароматный чай, ставили на праздничные скатерти блюдечки с черничным джемом, пиалы со сметаной и розетки с яблочным повидлом.

– И я хочу! – отчаянно воскликнул Медвежонок, стукнув по стеклу. Полетели вниз крошки инея, недовольно завозилась в своём домике кукушка. А Медвежонок глядел в праздничную толпу и думал о том, как ему попасть в Город. Нужно найти сказку про медведей… Их ведь так много! Неужели ни в одной для него не найдётся места?

Медвежонок начал перебирать.

«Три медведя» – всё занято. «Маша и медведь» – ой, там медведь страшный… «Винни Пух» – нет, Пух вообще иностранец. Умка, Тедди, Михайло Потапович, Мишутка…

«А у меня даже нет имени».

Медвежонок стащил с головы вязаный колпачок и утёр им нос. С колпачка на мордочку слетели снежинки из фольги. Медвежонок чихнул.

– Какой забавный! – сказал кто-то с другой стороны стекла.

Он поднял свои блестящие глаза-пуговки. Перед ним стоял девочка в полосатой гномичьей шапке. Рыжая, румяная, веснушчатая и весёлая. Одной рукой в пушистой красной варежке она водила по стеклу, а в другой держала крутобокий треугольный пирожок. «С малиной», – облизнувшись, подумал Медвежонок.

– Ты кто? – спросил он. Девочку он не помнил. Должно быть, она из какой-то новой сказки, недавно в Городе. Вон какая кроха.

– Я Маришка. А ты?

– А я Медвежонок.

Маришка сморщила носик и откусила пирожок.

– Вижу, что не зайка. Как тебя зовут?

– Никак, – растерянно буркнул Медвежонок.

– Никак? Вот это имя! – рассмеялась девочка. – Хочешь пирожка, Никак?

– Я не Никак! Я… просто безымянный… я неживой… Я не из сказки!

– И я не из сказки, – Маришка невозмутимо прожевала ещё кусочек и покивала головой недоверчиво глядящему Медвежонку. – Совсем не из сказки!

– А как же ты тогда?.. Как ты в Городе оказалась?.. Как ты ожила?..

– Так это я пока не из сказки, – разъяснила девочка. – А вот подрасту – и попаду в переплёт!

– В переплёт?.. – непонимающе переспросил Медвежонок.

– Ну, в книжку, то есть. В историю. А пока – вот, пирожок ем… Хочешь?

Медвежонок возбуждённо вскочил.

– Маришка! А может быть, я тоже подрасту и попаду в этот… в переплёт? Вдруг я тоже стану живым?

– Конечно, станешь, – уверенно отозвалась Маришка и тряхнула головой. – Ты только представь, сколько на свете детей! И для каждого мама придумывает новую сказку. Когда-нибудь и о тебе придумают.

– А сколько ждать? Я в Город хочу… – тоскливо сказал Медвежонок.

– Ну пойдём!

– Но я… я буду неживой…

– Ну, давай я придумаю про тебя сказку! Сказку про Медвежонка-Который-Сидел-в-Витрине! Хочешь?

– Хочу! Конечно, хочу!!

***

Часом позже, радостный, встревоженный, Медвежонок наконец уснул. Луна рассыпала над Городом серебристый холодный свет, и он отражался в блестящих пуговичных глазах. «Завтра я по-настоящему оживу», – думал Медвежонок, засыпая. Маришка обещала придумать сказку и прийти утром, чтобы забрать его. Медвежонок счастливо улыбнулся. Он будет самым лучшим плюшевым другом. Ласковым, добрым, верным… Настоящим…

Где-то гудели поезда. Наверное, это Голубая Стрела или Полярный Экспресс. Потянулась бесконечно длинная мечтательная ночь, а потом…

А потом чьи-то большие руки сняли стекло, выключили лимонадный водопад, погасили огоньки и собрали игрушки в коричневые картонные коробки. Магазин переезжал.

Медвежонок проснулся оттого, что затекли лапы. Он хотел пошевелить ими, но они почему-то не слушались. Попробовал дёрнуть головой, повести носом, – не вышло! Он испуганно закричал, но вместо крика получилась только тишина… Что случилось?

Он видел над собой огромное утреннее небо, светло-розовое и нежно-голубое. «Где я?»

Рядом с ним лежали другие медведи. Сбоку виднелись пёрышки Совы. А вон прямо на него глядит её насмешливый стеклянный глаз. «Ух-ху», – как будто говорит Сова. – «Не вых-ходит у тебя стать настоящим!»

Медвежонок заплакал, но ни слезинки не выкатилось из его глаз. Он словно стал пассажиром в своём мягком плюшевом тельце. Коробку передвинули, и Медвежонок успел в последний раз взглянуть в крошечную Волшебную витрину, разорённую, тёмную и пустую.

– Пока… Пока… Пока…

Вдруг на нос упало что-то нежное и ледяное. Он не успел разглядеть, что это; оно тотчас превратилось в каплю воды и юркнуло вниз, оставив на шёрстке мокрую дорожку.

«Это – снег?..» – подумал Медвежонок. На мордочку снова опустилась снежинка. И ещё одна, и ещё… Они таяли, и из ажурных красавиц превращались в холодные капли.

«Вот я и увидел снег».

Нагруженная коробками машина затарахтела, запыхтела, заворчала в холодном утреннем воздухе. Большие руки складывали в кузов последние свёртки и пакеты. Оттуда торчали еловые лапы, стеклянные шарики, деревянные лошадки. Колючий снег сыпал и сыпал, заметая грузовик, домики и дороги…

***

Медвежонок пошевелил лапами. Забарахтался. Открыл глаза и понял, что висит высоко-высоко над землёй.

– Ааа! – тоненько запищал он. – Аай!

Лапы беспорядочно болтались в воздухе. Медвежонок попробовал оглянуться и увидел рядом свои штанишки и колпачок – кто-то прицепил их прищепкой к длинной бельевой верёвке. И сам он, похоже, тоже был прицеплен прищепкой.

– Ау! – снова пискнул он. – Ау!!!

Шёрстка была мягкой и влажной. Он потряс головой, и вниз брызнули капли. И вдруг он вспомнил машину, коричневую коробку и то страшное чувство, когда он не мог ни шевелиться, ни говорить…

– Ой! Ой-ёй-ёй!!! – завопил Медвежонок, на этот раз так, что откуда-то появилась… Маришка. – Маришка! Это ты?

– А кто же? – засмеялась она, снимая его с верёвки. – Ух ты и промок, Шорох!

– Шорох?..

– Да. Я решила назвать тебя так. Нравится?

– Конечно! – радостно кивнул Медвежонок, очутившись в Маришкиных руках. – А как ты меня нашла? Я теперь… буду у тебя?

***

Оказалось, Маришка отыскала Медвежонка в луже.

Она поселила Шороха на книжной полке, обещала сделать ему собственный домик из коробок. Но Шороху и здесь было хорошо.

– Я теперь настоящий лесной медведь, – свесившись с полки и глядя на сидящую за столом Маришку, гордо заметил Медвежонок.

– Почему? – рассеянно откликнулась она, что-то рисуя в своём альбоме.

– Потому что Шорох – лесное имя! Это как шёпот ветвей, как шуршание листьев, как шелест травы… Маришка, а в Городе есть Лес?

Медвежонок вдруг понял, что теперь он хочет ощутить шёрсткой ветер, учуять лесные запахи, уловить ушками лесные звуки…

– В Городе есть всё, что есть в сказках, – ответила Маришка, поднося альбом к его носу. – Гляди. Я нарисовала тебе берлогу. Подойдёт?

– Вполне, – важно кивнул Шорох. И вдруг запоздало вздрогнул, вновь превратившись в маленького напуганного Медвежонка:

– Маришка… Но меня ведь так и нет ни в одной сказке! Ты же не успела придумать историю про меня…

– Но ведь ты тут, Шорох, и ты настоящий.

– Но как же так? – шёпотом спросил Медвежонок, боясь поверить в своё счастье. – Разве так бывает?..

Маришка сняла его с полки, посадила на постель рядом с собой и серьёзно сказала:

– Бывает. Иногда даже не нужно сказки. Нужно всего-то немного внимания и тепла.