Текст книги "Двадцать два несчастья (СИ)"

Автор книги: Данияр Сугралинов

Соавторы: А. Фонд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

В аэропорт я прибыл в превосходном настроении. Вещей у меня с собой не было, даже багажа. Ключи, паспорт, мелочь и карточка в кармане. Честно говоря, я планировал кое-чего позаимствовать в бывшей квартире. Один мой портфель из кожи игуаны чего стоит. Или пуховик, который выдерживает температуру до минус пятидесяти и весит всего триста граммов. Я в нем на Эверест поднимался несколько лет назад. Хотя нет, пуховик не буду брать, он слишком приметный.

Так что в здание аэропорта я входил с предвкушающим видом победителя. А что, всего один перелет, и я на месте. А там по знакомому маршруту быстро домчусь домой. Ключ у меня запасной, считай, есть. Я прекрасно помнил, где я его прятал, потому что часто забывал на работе то очки, то ключи. Поэтому очки у меня были под рукой на каждом столе, в каждом портфеле, на каждой полочке – то же самое и с ключами: несколько штук были предусмотрительно заныканы в разных местах на всякие пожарные случаи.

Я уже прямо мечтал, что сейчас окажусь в своей родной квартире, осталось немного: пройти электронную регистрацию – багажа у меня все равно нет, затем на посадку, через все эти досмотры, выждать там определенное время, посидеть в самолете час-два, и я на месте.

Внутри я отмахнулся от предлагающих упаковать багаж двух хитрых частников и двинулся к стойке регистрации.

Когда дошла моя очередь, служащая взяла мой паспорт, провела его через электронный регистратор. Там что-то пиликнуло, женщина впилась взглядом в экран компьютера, а затем посмотрела на меня как-то не так.

– Минуточку, – сказала она сухим официальным голосом и нажала на кнопку.

Глава 22

Ждать пришлось минут пять, и все это время женщина за стойкой регистрации старательно делала вид, что что-то важное у нее на экране происходит, а сама она очень занята, прежде чем к ней торопливым шагом подошел мужчина в униформе.

Она что-то ему шепнула, и они уже вдвоем посмотрели на меня.

Я немножко занервничал. То есть, нервничать я начал раньше, но теперь стал еще больше.

– Что случилось? – напряженным голосом спросил я. – Что-то с паспортом не так? Ведь по внутреннему можно же летать, а я в Москву.

– Нет, нет, с паспортом все так, – пробормотала женщина, вильнула взглядом и опять неуверенно посмотрела на мужчину.

Тот откашлялся и сказал:

– Извините, но вы не имеете права покидать территорию города Казани.

– В каком смысле? – не понял я.

– Вы невыездной. В списках невыездных. И покидать территорию города не можете… – Я заметил, что он тоже старался не смотреть мне в глаза. – Извините, приносим свои извинения, но зарегистрировать ваш билет и посадить вас на рейс мы не можем, к большому сожалению.

Он даже выражался как-то топорно, коряво, но смысл был понятен.

– Обалдеть, – пробормотал я ошеломленно.

Москва, богатство, моя квартира, портфель из игуаны, которые я уже буквально нащупывал своими руками, – все это вдруг оказалось все зоны досягаемости.

– И что же делать? – растерянно посмотрел я на женщину. А потом меня осенило, и я прямо спросил: – Сверху команда пришла? Или прямо от Хусаинова, да?

Служащие смутились. Мужик тут же принял строгий и официальный вид и зло рявкнул:

– Не положено! Идите, мужчина, пока полицию не вызвали!

– Мужик, не задерживай! – закричали из очереди.

Там уже собралось довольно много народа. Люди теряли выдержку, дети пищали, какая-то старушка, потрясая клюкой, грозно взирала на меня и возмущалась, какая нынче молодежь пошла несознательная, лишь бы время отнять, а уже надо идти. Длинноногая девушка с надутыми губами капризно и визгливо говорила, что, дескать, теперь она точно не успеет в дьюти-фри закупиться. Толпа волновалась.

– Ладно, – хмуро сказал я.

Забрав паспорт и распечатанный электронный билет, я подошел к кассе, где продавали билеты.

– Мне нужно вернуть деньги за билет, – сказал я. – В другой раз полечу.

Кассирша молча взяла билет, паспорт, что-то там пошуршала и затем, покачивая головой, вернула все обратно.

– У вас невозвратный билет, – сказала она картонным голосом.

– Как невозвратный?

– Ну да, вот так. Вы, когда покупали, забыли галочку нажать о том, что билет можно потом сдать, и не доплатили страховку, поэтому мы не можем его принять.

– Черт, – озадаченно пробормотал я и отошел от кассы.

Растерянно, не зная, что делать, я остановился посреди аэропорта и долго так стоял, а меня обтекала толпа. Люди неслись с баулами, с телегами, нагруженными вещами, тащили за руки детей, вели родственников. Девицы с разноцветными волосами несли букеты цветов, гордо придерживая под руку своих кавалеров. Все были заняты, все куда-то летели. Один я стоял, как придурок, и не знал, что теперь делать.

Нет, понятно, что я формально прав. Наверное (все-таки я не знал всех Серегиных залетов). Но в той жизни я пожил достаточно, чтобы уяснить раз и навсегда одно: если настроил против себя влиятельного даже на местном уровне человека, кричать о своих правах смысла нет. Потому что здесь, на уровне края, области, республики, именно он и ему подобные – те, кому подчиняется закон. А не наоборот. А такой маленький человек, как Серега Епиходов, может только строчить жалобы.

Так что, здраво все взвесив, драться с ветряной мельницей за место в самолете я не стал. Нужно искать обходные пути, но какие? Лесом выбираться? Или на товарняке зайцем? С моим здоровьем?

Настроение, еще полчаса назад прекрасное, резко сдулось, я вышел из аэропорта. Еще и деньги потерял за билет. Вроде и сумма-то небольшая, но для казанского Сереги довольно ощутимая. Он, то есть я, мог бы на эти деньги несколько дней жить. Ну да ладно, прибавлю к общему счету, который предъявлю Хусаинову.

А вот за те деньги, за которыми я в Москву собирался, обидно прямо до слез, потому что это мои деньги, честно отработанные, и если сейчас что-то не предприму, я точно останусь без них. Стоит Ирине только вернуться.

Сидя в аэроэкспрессе, я всю дорогу печально смотрел на улицу.

* * *

В полном раздрае я брел по парку. На главной аллее, под старыми липами и кленами, сиротливо мокли под мелкой моросью лавочки. Чтобы чуть прийти в себя, я плюхнулся на одну из них, что поближе. Сидел, смотрел перед собой невидящим взглядом и все думал, думал. И вот что теперь делать?

Получается, у меня на данный момент нет совершенно никаких ясных перспектив. Понятно, что я очень и очень хороший хирург, и мои диагнозы, благодаря Системе, совершенны, но что толку от моих навыков и возможностей, если доверия ко мне ни у кого нет? Да, пока нет, но у меня и времени нет, чтобы это доверие восстановить или заработать. А так… да, можно было бы и документы слепить новые, а то и жениться по расчету, сменив фамилию, и карьеру новую начать в столице, а то и где-то в ближнем зарубежье. Но времени нет. Да и что-то внутри меня зарубилось прям не сдаваться, а вопреки всему подняться из грязи именно здесь. Ради Сереги, его погибшего ребенка и любимой женщины, ради его родителей.

Так, ну и что в сухом остатке?

С казанскими больницами жирная точка, с массажами – тоже, во всяком случае, пока диплом не получу. А это деньги и время, которого у меня точно нет. С БАДами вообще ничего не вышло. Еще и придется деньги за них возвращать. Спасибо придурошному жениху этой Лейлы…

– Можно? – прошамкал рядом скрипучий голос.

Я поднял голову – рядом стояла старушка-божий одуванчик. В линялой, видавшей виды куртке, растянутых трениках и шали пыльно-розового цвета, несколько раз обмотанной вокруг шеи. И в вязанном крючком чепчике в нелепых ромашках. Такая себе старушка-веселушка на минималках.

– Да, конечно, – вежливо сказал я, стараясь скрыть раздраженное недоумение и отодвигаясь к краю скамейки.

Окинул взглядом пустой парк – все скамейки свободны.

– Я здесь привыкла голубей кормить, на этой скамейке, – словно прочитав мои мысли, прошамкала она и поправила очки в по-советски широкой роговой оправе. – Они тоже только здесь привыкли… а в других местах боятся…

– Голуби – это как крысы в городе, только летающие, – проворчал в ответ я: досада не уходила, возможно, потому что я и так был изрядно недоволен, что не улетел на Москву, хотел хоть посидеть спокойно. А тут старушка эта.

– Они же не виноваты, – тем временем безмятежно пожала плечами она, – вон там, за деревьями, видишь, молодожены, как из церкви выходят, сразу белых голубей на счастье в небо выпускают. А что с ними дальше будет, и с детками потом ихними, голубятами – это уже никого не заботит. Вот и расплодились…

Она пожевала губами, а затем споро принялась развязывать какие-то пакетики, тесемочки, коробочки. Посидеть и спокойно подумать не получалось. Я уж было вознамерился уходить, как старушка опять повернулась ко мне:

– Помоги-ка! – строго велела она и протянула мне какой-то кулек. – Не могу узел развязать.

И продемонстрировала дрожащие артритные пальцы с раздутыми суставами.

– Только осторожно! Не просыпь! Я для них специально хлеб жарю, – похвасталась она. – Масло беру у одной тут… нерафинированное, деревенское… пахуче-е-е… м-м-м… я раньше, в детстве, любила взять большой кусок ноздреватого серого хлеба, у нас с кукурузной мукой его тогда пекли, полить немножко таким маслом и посыпать крупной солью… вкуснотища-а-а-а-а… – Она мелко-мелко рассмеялась, аж затряслась вся. – А сейчас такое уже и не едят. Гамбургеры им подавай и эту… как ее? А-а-а… пиццу! – Она сокрушенно покачала головой.

Я бы с ней мог поспорить, но настроение было не то. Поэтому распутал туго затянутый кулек, протянул ей и встал.

– И все бегут куда-то, бегут… – вздохнула она, явно огорчившись, что я уже ухожу. Видимо, соскучилась по общению с людьми. – Вот куда ты торопишься?

Вопрос прозвучал неожиданно.

И неожиданно для самого себя я честно ответил:

– Должен был в Москву сейчас улететь, но не получилось. И что теперь делать – не знаю…

– Улететь! Не получилось! – передразнила меня старушка и, вздохнув, покачала головой в смешном чепчике. – Значит, не так сильно и хочешь. Она насмешливо хихикнула и добавила: – А вот раньше никакими самолетами и не летали. И ничего страшного. Никто не огорчался. Если куда-то надо – то и пешком дойти можно было. Вон тот же Ломоносов… А ведь еще есть поезда, автобусы, машины…

Она принялась деловито рассыпать на дорожку поджаренные кусочки хлеба и загулькала:

– Гуль-гуль-гуль-гуль…

Со всех сторон начали слетаться голуби, появляясь, словно из ниоткуда. Старушка что-то там им ворковала, потом строгим голосом тихо отчитывала. А голуби ворковали ей в ответ, жаловались, или хвастались.

Я встал с лавочки:

– Спасибо вам! Пойду я.

– Да за что спасибо? – удивилась она. – Это я тебе спасибо сказать должна. На лавочку пустил нас и пакет развязал…

Она опять загулькала голубям, а я тихо, не делая резких движений, чтобы не спугнуть птиц, ушел.

Топал по аллейке и улыбался. До Москвы я доберусь, чего бы мне это ни стоило!

* * *

Вернулся домой, чтобы переодеться. У Сереги барахла, считай, и не было. Но его хлипкую городскую ветровочку следовало сменить на куртку потеплей. Раз, благодаря Хусаинову, меня внесли в списки «невыпусканцев», или как там правильно, – значит, и на поезд, и на автобус взять билет я не смогу. Там тоже паспорт нужен, да и проверок сейчас куча. Не факт, что получится с проводником договориться.

Кроме того, в любом случае нужно пройти через весь вокзал. А там турникет и везде камеры – меня могут пробить по базе, и тогда проблем не оберешься. Ну его! Лучше не рисковать понапрасну.

А вот поймать попутного дальнобойщика – вполне себе неплохой вариант. Да и на проходящий автобус на трассе вполне попасть можно. Они там не проверяют особо.

Я торопливо перекусил – дорога предстояла не из простых – и сделал себе пару бутербродов: цельнозерновые хлебцы с кабачковой икрой и немного сливочного масла, отдельно завернул рыбу, положил банан на десерт. Кто его знает, какая там еда в придорожных забегаловках, а мне сейчас нужно тщательно контролировать питание.

Запаковав все в пакет и сунув в карман куртки, я глянул на часы – самое время выдвигаться.

И тут в дверь постучали.

Три резких удара – бах-бах-бах! Потом тишина. Следом послышался быстрый топот по лестнице наверх, словно кто-то, завершив дело, поспешно удирал с места преступления.

Я замер, прислушиваясь. Кто там, черт возьми?

Подойдя к двери, я посмотрел в глазок – площадка пустая. Только тусклый свет лампочки освещал потертые стены.

Открыл дверь и обомлел. Картина маслом: на коврике перед порогом, аккуратно выложенная почти по центру, лежала горка свежего дерьма. Еще теплого, потому что легкий парок поднимался в холодном воздухе подъезда.

От запаха конечных продуктов чьего-то метаболизма перехватило дыхание, и я невольно отшатнулся.

Наверху, словно завершая инсталляцию, демонстративно хлопнула дверь.

Внутри медленно, но неумолимо закипала злость. Да что же вам всем Серега Епиходов сделал, что вы ему срете и срете, кто во что горазд, а?

Ну нет, мать вашу, хватит с меня!

Нужно выяснить, кто устроил эту… инсталляцию. Алла Викторовна живет на этом же этаже, прямо напротив, – возможно, она видела, кто блин мне тут под дверь насрал.

Выйдя на лестничную клетку и прикрыв за собой дверь, я постучал к соседке. Раз. Еще раз, погромче. Тишина – ни шагов, ни голоса.

Не открывает. Странно. Надеюсь, с ней все в порядке, и она просто вышла в магазин.

И тут сверху, будто специально дождавшись этого момента, внезапно ударила музыка. Громкая, с треском перегруженных колонок и отчетливым басом, пробивающим бетонное перекрытие. «Лох – это судьба! Лох – это судьба!» – надрывно орал из динамиков голос Васи Стрельникова.

Я медленно повернул голову обратно к своей двери, подозревая, что инсталляция пока неполная, и убедился, что у нее есть еще и подпись. На стене рядом, прямо на уровне глаз, кто-то выцарапал: «ЛОХ». Крупно, криво, с нажимом, но при этом старательно, будто автор вкладывал в каждую букву частичку души.

– Брыжжак, твою мать, – процедил я, недобро посмотрев наверх.

Ну а кто еще? Только этот хренов меломан, осквернитель стен и моего коврика.

Творческий подход к мести, ничего не скажешь. Однако тупо, этого тоже не отнять.

Медленно сжимая и разжимая кулаки, я, интеллигентный человек, вдруг захотел подняться этажом выше, выбить к чертям эту дверь и объяснить Брыжжаку человеческим языком, что хирурги знают анатомию лучше, чем кто-либо. Знают, куда именно ударить, чтобы это запомнилось навсегда, но при этом не оставило следов для экспертизы…

Я сделал шаг к лестнице. Потом еще один. Кровь стучала в висках в такт песне «Лох – это судьба!», будто подначивая, подзадоривая, требуя действий.

Поднялся на этаж выше. Дверь Брыжжака. Облупившаяся краска, потертая табличка «73». Изнутри басы выдавливали воздух на лестничную площадку.

Я ударил в дверь ладонью. Раз. Еще раз. Еще.

– Открывай! – рявкнул я. – Брыжжак, открывай, мать твою!

Заехал кулаком, а он у меня пудовый, как ни крути, и дверь загремела о косяк, где-то внутри что-то дребезжало. Еще раз. И еще. Удары перерастали в грохот, а во мне разгоралась ярость, накопившаяся за эти дни.

– Я тебе сейчас дверь вышибу, урод, слышишь⁈ – рычал я, колотя всем телом, весящим почти сто тридцать килограммов. – Откроешь, урод, или выбью к чертям!

Дверь ходила ходуном: еще немного – и замок не выдержит, потому что такая масса против хлипкой конструкции… Уже понятно, чья возьмет!

И вдруг музыка оборвалась. Разом, как будто кто-то выдернул шнур из розетки. Резко стало тихо, и я застыл с занесенным кулаком, тяжело дыша. Что странно, никто из соседей даже носу не высунул узнать, что происходит.

А у Брыжжака за дверью послышались торопливые шаги. Потом негромкий голос, такой писклявый, что захотелось рассмеяться, крикнул:

– Никого нет дома!

Я моргнул от удивления, потому что голос пытался звучать по-женски, но был мужским. Брыжжак обосрался во второй раз? Да блин, поверить в такое не могу! Может, там реально женщина? И инсталляцию наложила тоже она? Или вообще не она и не Брыжжак?

Мистическая загадка заняла мои мысли, и адреналин начал отступать, оставляя после себя пустоту и ощущение нелепости происходящего. Я стоял на чужом этаже, с отбитой ладонью, задыхаясь от ярости, а за дверью пряталась какая-то баба и врала, что дома никого нет.

– Слышишь меня? – спокойно сказал я. – Я сейчас уйду, а ты выйдешь и уберешь то, что навалил! Ясно?

Молчание. Но за дверью кто-то явно стоял. Слушал.

– Я спросил – понял?

– Никого нет дома! – Таким голосом разговаривал Косой в «Джентльменах удачи», когда переоделся в женщину.

Да твою ж мать… Сосед явно психически нездоров. Надо ему потом провести диагностику.

Я развернулся и медленно пошел вниз, ноги подрагивали то ли от адреналина, то ли от бешенства, которое так и не нашло выхода, да и ладони горели.

Глубокий вдох – на четыре, через нос. Задержка на семь. Долгий выдох через сжатые губы – восемь. Мантра: «Хорошо, Эдуард Андреевич Брыжжак. Я запомнил твое творчество. Запомнил все до мелочей». И обещание, пункт в плане на будущее: «Я с ним разберусь. Обстоятельно разберусь, когда вернусь из Москвы».

Четыре-семь-восемь, Серега. Четыре-семь-восемь.

После трех циклов Система смилостивилась и не стала отнимать у меня жизнь из-за стресса. Я взял его под контроль и перенаправил злость в нужное русло. На энергию, чтобы добраться до Москвы.

Да и некогда мне было прямо сейчас разбираться с Брыжжаком. Чувство, что с каждым часом шансы на благополучный исход тают, становилось все острее. Нужно было спешить.

Впрочем, и оставить все так я тоже не мог: вонь разнесется на весь этаж, соседи увидят – и все, я снова тот самый алкаш Епиходов, который даже у собственного порога гадит. Вопрос только в том, оттарабанить дерьмо к Брыжжаку или… Не, не буду уподобляться маргиналам с пропитыми мозгами. Еще не хватало, чтобы кто-то увидел, а то ведь уже я стану подлецом-говносеятелем.

Зайдя обратно в квартиру и достав из-под раковины пакет, я вернулся на площадку. Глубоко вдохнув чистого воздуха и задержав дыхание, аккуратно, стараясь не касаться самой субстанции, подцепил коврик за края и быстро завернул его в пакет вместе со всем содержимым. Ничего, куплю новый.

И тут наверху снова включилась музыка, правда, уже не так громко: «Лох – это судьба! Лох – это судьба!».

– Сам ты лох, – хмыкнул я, обращаясь не сколько к Васе Стрельникову, сколько к Брыжжаку.

Завязав пакет тугим узлом и спустившись во двор, я швырнул его в мусорный контейнер.

Вернувшись наверх и зайдя в ванную, тщательно вымыл руки с мылом до локтей, как перед операцией. Дважды. Потом еще раз, на всякий случай. Хрен его знает, что за микробы в дерьме Брыжжака. Судя по всему, разносят тупизну и кретинизм.

Песня про лоха, поставленная на повтор, продолжала играть, но я уже окончательно успокоился.

Но с тобой, Брыжжак, мы еще не закончили!

Для убедительности погрозив наверх кулаком, я на время забыл об этом психе.

Схватил сумку и быстро проверил содержимое: паспорт, бутерброды, вся наличность. Вроде ничего не забыл.

После чего вышел на площадку и запер дверь на оба замка.

Холодный октябрьский воздух ударил в лицо, обжигая легкие. Вдохнув полной грудью, я зашагал к выходу из двора, и в этот момент вдруг зазвонил мобильник.

Я взглянул на экран, там было написано «Харитонов Ростислав Иванович», и сильно удивился. Вроде же попрощались навсегда. И вот чего ему надо? Неужели просек нашу хитрость с Мельником по увольнению меня по собственному желанию? Или что-то с теми тремя пациентами?

Телефон продолжал настойчиво звонить. Надо было отвечать. Я нажал «принять вызов».

– Сергей? Категорически приветствую! – прозвучал в трубке излишне бодрый голос бывшего начальника. – Как ты там? По работе еще не соскучился?

– Здравствуйте, Ростислав Иванович, – ответил я и, не отвечая на явную поддевку, спросил: – Случилось что?

– А знаешь, случилось! – Голос бывшего шефа заискрился солнечной лучезарностью. – Тебя очень хочет видеть лично Ильнур Фанисович!

Он сделал загадочную паузу, видимо, для того чтобы я проникся и спросил, зачем он хочет меня видеть.

Я проникся, но спросил совершенно другое:

– А кто такой Ильнур Фанисович?

– Да ты что, Сергей! – фальшиво рассмеялся Харитонов. – Забыл, что ли? Это же господин Хусаинов! Отец Лейлы, которой ты так блестяще сделал операцию! И, между прочим, желает тебя отблагодарить! Так что гордись!

Глава 23

Я аж вздрогнул, непроизвольно, правда. Что-то как-то не але. Жених чуть не прибил, в аэропорту не выпустили, а отец хочет поблагодарить? Или у них теперь разные точки зрения?

Но озвучивать не стал. Пока не стал.

Тем временем Харитонов вкрадчиво, словно на кошачьих лапках, спросил:

– Ты можешь прийти в больницу? Сейчас только. Мы ждем…

– Могу.

– Только давай быстрее… пожалуйста! – Харитонов отключился.

Гадать о причинах такой срочности не стал. Очевидно, что отец Лейлы попросил, а Харитонов и рад услужить. Но спешить и брать такси не стал. Подождут.

Спокойно пошел пешком, дыша свежим воздухом и очищая голову от негативных мыслей. Потому что все они скрашивались одной такой, от которой хотелось петь. Я! Все еще! Живой!

Стоило зайти в больницу, как знакомые звуки и ощущения окутали меня со всех сторон. Запахи лекарств и дезинфицирующих средств вперемешку с озоном от кварцевых ламп, запахом горохового супа, кофе и человеческих страданий, страхов и робких надежд. Впрочем, в данный момент я был в таком состоянии, что не обращал на всю эту лирику никакого внимания.

Когда я поднялся на третий этаж, где находилось наше хирургическое отделение, знакомая медсестра посмотрела на меня странным взглядом и торопливо отвернулась.

Я сделал вид, что не заметил, прошел в кабинет к Харитонову. Из-за двери доносились голоса. Явно там сейчас собралось много людей.

Обозначив стуком свое присутствие, я вошел внутрь.

В кабинете заведующего отделением хирургии собралось несколько человек: сам Харитонов, который вид имел торжественный и важный, какой-то незнакомый пожилой толстяк с холеным капризным лицом, скорее всего, легендарный Хусаинов. А еще были Соломон Абрамович Рубинштейн и двое каких-то незнакомых мне мужиков, очевидно, пришедших с ними.

Мельник, кстати, тоже здесь был. А вот его вид мне не очень понравился: он был бледным, а при взгляде на меня быстренько отвел взгляд. Также присутствовали еще несколько человек из нашего отделения, все ведущие врачи из хирургии.

– Добрый день, – бесстрастно поздоровался я и напомнил Харитонову о цели своего визита: – Вы мне звонили.

– Да-да, проходи, Сергей, – каким-то совершенно непривычным для него возвышенным тоном сказал Харитонов. – Вон, присаживайся туда.

Он кивнул мне на простой деревянный стул, который стоял в самом дальнем углу, у края стола, и разительно отличался от остальной мебели в кабинете. Очевидно, специально принесли для меня.

В такие игры я тоже умел играть, прекрасно понимая, почему меня хотят усадить именно туда – эдакий психологический прессинг, мол, твое место вон где. Но я не собирался быть бедным родственником, сиротинушкой, которого пригласили из барской милости. Спокойно, ни слова не говоря, я взял стул и неторопливо подтянул его к центру комнаты, где сел так, чтобы мне было удобно и хорошо видно всех. А всем – меня.

У присутствующих вытянулись лица, но они постарались скрыть это. Правда, один молодой хирург глянул на меня одобрительно и торопливо спрятал смешинку в глазах. Остальные смотрели гневно и осуждающе, мол, как посмел?

Зато у Харитонова глаза на лоб полезли, и он стал похож на свежемороженого сома, которого кровно обидел другой свежемороженый сом. Тем не менее он никак не прокомментировал мои действия, лишь бросил нечитаемый взгляд на пожилого приземистого мужика.

Тот набычился, зыркнул на меня и велел:

– Ну, рассказывай.

– Простите, мы знакомы? – с некоторым изумлением лениво изогнул бровь я.

– Это же Ильнур Фанисович! – подсказал со своего места Мельник, явно не выдержав моего неправильного и непочтительного поведения.

– Вот как. Ну что ж, приятно познакомиться, – кивнул я, посмотрел на мужика и представился: – Сергей Николаевич Епиходов.

Харитонов и Хусаинов переглянулись, причем завотделением хирургии отчетливо побледнел.

Первым не выдержал Рубинштейн. Он растянул губы в язвительной ухмылке и сказал голосом, из которого прямо сочился елей:

– Ты хоть знаешь, зачем тебя сюда позвали… Сергей Николаич?

– Ростислав Иванович позвонил и сказал, что Ильнур Фанисович хочет меня отблагодарить за спасение дочери. А тебе какое дело?

Всю прошлую жизнь я терпеть не мог хамов и воинствующих невежд. Сейчас нарвался и на тех, и на других, но нахамил не поэтому. Честно говоря, сам удивился тому, что сказал и как себя вел. Похоже, сознание мое еще не в полной мере взяло рычаги управления мозгом Сереги.

Что уж говорить о Рубинштейне! От моего тона и ответного обращения на ты того аж перекорежило. Он хотел что-то сказать, но Хусаинов положил ему руку на плечо, и тот подавился невысказанным ответом.

А Харитонов густо покраснел и метнул сконфуженный взгляд на Хусаинова.

Остальные тоже переглянулись.

В кабинете повисло ощутимое напряжение, а я сидел и молчал, ожидая продолжения.

И я ни капли не слукавлю, если скажу, что происходящее меня развлекало. Видимо, Харитонов неверно расшифровал желание местного царька и подумал, что тот хочет меня отблагодарить. Не угадал. Но чего-то ради они все здесь собрались же?

Вот это мне и было интересно. А как-то переживать из-за этого фарса я не собирался, потому что после всего, что со мной произошло, эта возня стала казаться мелочью. Да, неприятно, да, несправедливо и немного обидно, но я, вообще-то, умер и воскрес. Может быть, сам боженька меня пометил! Причем переродился я со своего рода суперспособностью. Так что буду просто наблюдать за актерами и, исходя из развития их сценария, либо подыграю, либо сломаю им весь хренов спектакль. И не такое ломал Епиходов в прошлой жизни.

Первым не выдержал Хусаинов:

– Ты скотина! – заверещал он, подпрыгнув на стуле. – Мерзавец! Щенок! Алкаш! Ты своими вонючими граблями полез в голову моей дочери! Убить ее хотел, как и тех троих! Да я тебя за это сгною! Все! Тебе конец! В моем городе ты работы не найдешь нигде! Никакой! Даже коврики в морге мыть не позволю, сука такая!

Он кричал, брызгая слюной, наверное, минут пять. Все сидели с перепуганным видом, у Мельника и Харитонова вытянулись лица – конечно, они, наверное, думали, что он меня поругает, но что так попрет, никто из них не ожидал.

Я спокойно выслушал его выступление и, когда он набрал воздуха, чтобы перевести дыхание, спросил у Харитонова, лениво растягивая слова и не глядя на Хусаинова:

– Ростислав Иванович, вы мне позвонили и сказали, что некий Хусаинов будет меня благодарить за спасение дочери. Что-то я не совсем понимаю, что сейчас происходит?

Харитонов побледнел.

– Ты, скотина, должен руки целовать… – начал он, но я его опять перебил:

– Я никому ничего не должен, Ростислав Иванович. Тем более руки целовать. Единственное, о чем я действительно жалею, что спас эту женщину. И что теперь у меня куча каких-то странных претензий от ее родственников. То жених ее мне угрожает, теперь этот человек. За что? За спасение ее жизни? Это впервые в истории такое. Или я помешал каким-то тайным планам?

При этих словах Рубинштейн вздрогнул. А Харитонов весь побагровел, у него аж глаз дернулся.

А я продолжил:

– И знаете, в данный момент я больше всего раскаиваюсь, что мой долг врача превысил здравый смысл, и спасение жизни пациентки было для меня важнее, чем ее статус, – сказал я.

Потом посмотрел на Хусаинова, у которого от моей наглости в зобу дыхание сперло, и сказал ему:

– Если у вас все, господин Хусаинов, я пойду. На вашу благодарность, я так понял, могу не рассчитывать.

– Сгною, – прохрипел Хусаинов и рванул галстук на шее.

Я пожал плечами: в принципе, если он действительно поставит себе такую цель, то я ничего не сделаю. Если захочет, действительно сгноит. И от пули снайпера никто не застрахован. Но и я вот так просто сидеть сложа руки не буду. Тоже мне, хозяин города нашелся!

И снова мысли были не только мои. Я-прошлый явно не стал бы идти на прямой конфликт! Да что со мной не так? Нет, нужно валить, пока еще чего не наговорил.

– А за каждого из убитых тобой пациентов тебе придется заплатить их родственникам по три миллиона отступных! – злорадно выкрикнул мне в спину Рубинштейн.

– Это с какой стати? – удивился я и аж остановился в дверях.

– Суд был! – хохотнул тот. – Решение тебе уже должно прийти на Госуслуги. Два часа назад был!

– Даже суд был? – еще больше удивился я. – Без меня? Без уведомления?

– А никто тебе не виноват, что ты не видел уведомление! – Рубинштейн цвел, как майская роза. – Мы на работу все прислали. А ты же алкаш, бухал где-то и не явился! И срок выплаты тебе – две недели! Иначе поедешь на Воркуту!

Понятно, что это липовое решение, состряпанное по звонку. Я не юрист, но очевидно, что настоящий суд так быстро не делается – тут же просто подписали то, что велел местный барин. Хороший адвокат разнесет это решение в хлам, оно юридически ничтожно. Но когда это мешало власть предержащим? Да уж…

Я кивнул, давая понять, что услышал, но уже в дверях обернулся и, глядя в глаза Хусаинову, сказал ему очень тихим голосом, игнорируя остальных:

– Я уже жениху вашей дочери это говорил. Но думаю, он не смог запомнить столько информации. Поэтому повторю здесь, при всех. Созовите консилиум и проконсультируйтесь у независимых врачей, правильно ли сделана была операция, правильны ли были мои действия. А еще лучше – пригласите их из Москвы, из клиники имени академика Ройтберга. Там работают лучшие нейрохирурги у нас в стране и в мире. А потом, когда получите их заключение, я жду извинений. Адрес вы знаете.

С этими словами я вышел из кабинета. И даже дверью не хлопнул.

– Нигде! Больше в медицине тебе места не будет! – верещал вслед Хусаинов, и потом еще что-то кричал.

– Епиходов! Подожди, Сергей… – бубнил Харитонов.

Что-то кричали остальные, шумели, но я уже не слушал.

Быстрым шагом вышел из больницы, и вязкая досада резанула мое сердце. Я понимал, что эта страница моей жизни, увы, перевернута.

Система тренькнула и высветилась табличка:

Внимание! Критическая стрессовая перегрузка!

Зафиксировано экстремальное повышение уровня кортизола и адреналина.

Дисфункция по оси «гипоталамус-гипофиз-надпочечники»!

Критическое негативное влияние на сердечно-сосудистую и нервную системы!

Обнаружены признаки эмоционального истощения.

Ресурсы организма на пределе.

– 4 дня 12 часов от продолжительности жизни.

Капец, в общем. Хотел я того или нет, но все же не робот, а потому разозлился.