Текст книги "Двадцать два несчастья (СИ)"
Автор книги: Данияр Сугралинов
Соавторы: А. Фонд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Глава 6
В ординаторской было тихо. Я сидел, заполняя историю болезни очередного пациента, когда услышал обрывок разговора из коридора.
– И этого к нам спихнули… Как будто мало проблем, – говорил мужчина, которого я узнал по голосу, Олег.
– Говорят, Мельник ему чем-то обязан, – ответил женский голос, кажется, одной из сестер Ольшанских.
– Он отцу Епиходова обязан, а не Епиходову, – ответил Олег. – Старик в свое время его буквально из петли вытащил, когда у Мельника сына сбили на пешеходном переходе. Ну и потом с карьерой помог.
– А что с Епиходовым? Почему он так сильно облажался? Вроде нормальный был хирург…
– Да кто его знает. – Голос Олега понизился. – Ходят слухи, что он серьезно увлекся картами. Просаживал все, что зарабатывал. Начал выпивать, потом пошли ошибки… Ты заметила, как он изменился после смерти той девочки?
– Ужасная история. Бедный ребенок…
Их голоса стали удаляться, и я уже не мог разобрать продолжения разговора. Зато теперь хоть что-то начало проясняться.
Итак, Епиходов-старший, отец этого тела, похоже, когда-то спас Мельника или его сына. Сам же младший Епиходов увлекся азартными играми и спортивными ставками, начал пить, и все покатилось под откос. Три смерти за месяц, одна из них – ребенок. Неудивительно, что в больнице на меня смотрят как на прокаженного.
Я потер виски. Голова слегка побаливала от информационной перегрузки и никотинового голодания. Нужно было как-то восстановить репутацию этого тела, расплатиться с долгами и разобраться, что вообще со мной произошло. А еще не умереть в ближайшие дни от проблем с сердечно-сосудистой системой.
И где-то хоть чем-то пообедать.
К концу дня я осмотрел еще шестерых пациентов. Система спонтанно активировалась еще дважды – у пожилой женщины с подозрением на инсульт и молодого спортсмена с травмой колена. В обоих случаях она дала точные диагнозы, которые я затем подтвердил традиционными методами. Казалось, Система не просто сканировала пациентов, но и давала приоритет жизнеугрожающим состояниям – панкреонекроз и инсульт были потенциально смертельными.
Домой вернулся, когда на улице стемнело.
Есть хотелось просто невыносимо. А еще больше – выпить. И закурить.
Меня аж трясло от усталости и голода. Пообедать в больнице не получилось. Наплыв пациентов плюс отсутствие денег. А выпрашивать и занимать я постеснялся. Да и неуместно это.
Соседи опять врубили музыку. Я скрипнул зубами: за день так вымотался, что хотелось тишины. И тут еще и в дверь позвонили.
Недоумевая, кто это может быть, неужто опять от Михалыча, я вышел в прихожую и осторожно спросил, сдерживая досаду:
– Кто там?
– Соседка! – рявкнул баском знакомый голос.
Явно женский.
Ну ладно, я открыл дверь.
За порогом стояла та самая бабища с надутыми губами и наращенными ресницами. НедоРосомаха. Только в этот раз она была уже в ярко-леопардовых лосинах, которые облегали ее бока так, что она стала похожа на сардельку из категории «телячьи с сыром». Рядом с ней стоял тощий лопоухий пацан лет шести.
– Вот, – со сдерживаемой гордостью сказала она, – это Степка.
– А я – Сергей Николаевич, – представился я и протянул руку пацану.
Тот вспыхнул, отчего оттопыренные уши стали ярко-розового цвета, и торопливо спрятал руку за спину.
– Он у меня типа стеснительный, – прогудела тетка. – Весь в отца. Тот как исчез семь лет назад, так до сих пор и стесняется домой обратно вернуться. Ка-азел!
Соседка хихикнула над собственной шуткой.
Я вежливо улыбнулся и выжидательно посмотрел.
– Я это… – замялась тетка, поняв мой сигнал правильно. – Мне Алла Викторовна сказала с тобой типа посоветоваться.
– О чем?
– Да вот, – она с горестным вздохом кивнула на Степку, – ногти грызет. Горюшко мое… Учителя ругаются. И перед людьми стыдно. Может, больной он какой-то? Посмотри, а?
– Дети в этом возрасте часто грызут ногти, – осторожно сказал я, помня, что эдакая яжемать может даже покалечить за недостаточно внимательное отношение к родному чадушку. А у этой такие ногти, что если она решит воткнуть их мне в глаз, то легко достанет до самого мозжечка.
Кстати, видимо, в этой семье к ногтям особое отношение в обоих поколениях. Не удивлюсь, если отец Степки сбежал из-за ее когтей. Понятно, страсть и все такое, но когда тебе каждую ночь полосуют спину на кровавые ленты, ну ее на фиг.
– Я знаю, – кивнула тетка, пока что не делая попыток вцепиться мне в лицо. – Но он же все время грызет. Я ему говорю, говорю – как об стенку горох. Я уже все испробовала: и горчицей пальцы мазала, и в угол на гречку ставила, и по жопе ремня давала – все равно, гад, грызет! Людей уже стыдно!
Она печально вздохнула.
Лопоухий Степка тоже вздохнул. И тоже печально.
Кажется, весь масштаб трагедии он осознавал, но поделать ничего не мог. Видимо, это было выше его сил.
– Зачем ногти грызешь, Степан? – строго спросил я. – С какой целью?
Степка пожал плечами и еще раз печально вздохнул. В глаза он мне при этом старался не смотреть.
– Помогите, доктор! – повторила тетка, одарив меня умоляющим взглядом.
Ну и как тут не помочь? Я же врач все-таки.
– Ждите! – велел я, оставив изумленную тетку с пацаном на площадке, закрыл дверь и вернулся в комнату. Выдрал из блокнота листочек и набросал пару строчек.
А когда вернулся и открыл дверь, тетка облегченно вздохнула. Очевидно, решила, что я сбежал, как ее без вести пропавший муж, мне же просто стыдно было приглашать ее в тот срач, что устроил в квартире мой предшественник.
– В общем, слушай сюда, Степан! – сказал я пацану строгим голосом. – Ногти продолжай грызть, но грызи не просто так, а по графику.
Пацан вытаращился на меня с таким видом, словно я ожившая мумия.
– Вот график, – протянул я листочек. – Будешь каждый день грызть ноготь на другом пальце. Я там очередность расписал. Каждый ноготь надо грызть ровно по двадцать минут. Тебе понятно?
Степан ошарашенно кивнул. Он посмотрел на свои пальцы, потом на листочек и, наконец, на меня. Глаза у него стали примерно такими, как у того Пржевальского, который отправился в экспедицию в западную Монголию и впервые встретился там с лошадью Пржевальского.
– А вы, уважаемая, проследите, чтобы он выполнял! И не отклонялся от графика ни на чуть-чуть! Это важно! Вы меня поняли?
Тетка потрясенно кивнула.
– Еще что-то беспокоит? – спросил я сурово.
– Н-нет, – нечленораздельно промычала мадам.
– Тогда всего доброго! – ответил я и захлопнул дверь прямо перед ее носом.
Мне еще предстоял незабываемый вечер по уборке квартиры. Причем на голодный желудок.
Вот только не успел я вытащить из-под кровати всю ту кучу мусора, что накопил предыдущий Серега, как в дверь позвонили опять.
Еле сдерживаясь, пошел открывать: не квартира, а проходной двор какой-то, ей-богу!
На пороге опять стояла соседка-недоРосомаха. На этот раз она была без лопоухого Степки, зато в руках у нее красовался большой ярко-фиолетовый пластиковый тазик, накрытый желтой крышкой.
– Я это… – сказала она и многозначительно кивнула на тазик, – типа спасибо хотела сказать.
– Так сказали же вроде, – пожал плечами я, мечтая поскорее вернуться к уборке, а потом упасть на кровать и уснуть.
– Да нет, не так, – поморщилась тетка и опять кивнула на тазик, – я это… оливье тут принесла… в благодарность типа… Во-о-от…
– Оливье? – не понял сначала я, но желудок при этом волшебном слове аж скрутило от голода.
– Угу, – заулыбалась она раздутыми губами и повторила, – в благодарность.
– Так мой совет ничем еще не помог, за что благодарность?
– Угу, как же не помог, – хихикнула тетка. – Степка дома такой рев поднял, что ой, и отказался грызть ногти! Представляешь⁈
– Ну, это еще надо пару дней понаблюдать, – заметил я, мужественно борясь с приступом голода и желанием немедленно вырвать этот чудесный тазик из теткиных рук и моментально сожрать все оливье, причем полностью, вместе с тазиком и желтой крышечкой.
– Не-е-е… я его хорошо знаю! Не будет он больше грызть! Он у меня принципиальный… – заявила тетка, лучась довольством.
Мне хотелось добавить «весь в пропавшего без вести отца», но я благоразумно не стал комментировать. А вслух сказал решительным голосом:
– Спасибо большое, уважаемая соседка. Я оценил ваш жест. Но, увы, оливье не ем.
– А че так-то? – Теткино лицо вытянулось. – Хорошее ж оливье, я сегодня утром только делала. Типа свежачок!
– Не поэтому, – покачал головой я и печально добавил: – Я не ем продукты с майонезом.
И при виде недоумения на ее лице пояснил:
– Нельзя мне. – Для дополнительной аргументации развел руками. И печально вздохнул, чтоб уж наверняка.
– А-а-а-а… – расстроенно протянула тетка и тут же вскинулась, взмахнув веерами наращенных ресниц. – А что тебе можно? У меня гречка еще дома есть! И котлетки!
Мой желудок предательски квакнул и громко заурчал.
И я не выдержал (все-таки почти сутки без еды, не считая пачки активированного угля вчера на ужин):
– Гречку я буду. Ладно, гречку несите.
– А котлетки? – расстроенно прогудела тетка. – Они типа куриные.
– Куриные? Тогда тоже буду, – милостиво согласился я, – только немного.
– Ага, я щас, – обрадованно кивнула тетка и торопливо утопала наверх.
Не успел я вытащить из-под кровати еще две пустые бутылки из-под водки, как в дверь зазвонили, перекрывая громкую музыку от неистовых соседей-меломанов.
Я пошел открывать.
Тетка протянула мне другой тазик, теперь уже зеленый, с розовой крышечкой и озабоченно прогудела:
– Тут гречка. С подливой. И котлетки. Мыть посуду не надо. Когда съешь – скажи, я заберу и сама помою.
Тетка ушла. А я посмотрел ей вслед и еще подумал, что и ресницы у нее не такие уж страшные, и губы в принципе даже в чем-то нормальные, просто мода такая, затем вернулся в квартиру и торопливо открыл крышку. Оттуда пошел такой ароматный дух от рассыпчатой гречки с густой мясной подливой и котлетками, что я чуть сознание с голодухи не потерял.
Даже руки затряслись.
Про уборку я, конечно же, сразу забыл.
И гречка, и котлетки выглядели так аппетитно, что я готов был наяривать из тазика прямо руками. Но нет – усилием воли погасил этот неуместный порыв. Достал из буфета одноразовую тарелку (там оказалась вскрытая упаковка, видимо, мой предшественник приобрел, после того как загадил всю имеющуюся дома посуду), отложил туда немного гречки, стараясь брать, где подливы поменьше, и принялся есть. Все ложки и вилки, которые были у Сергея, я выбросил еще вчера – брезговал есть из посуды, по которой ползали опарыши, – но в тазике оказалась ложка соседки.
Чем я и воспользовался.
Поел гречки. Но немного, чтобы «запустить» пищеварение без лишнего стресса для организма. Потому что после длительного голодания начинать есть нужно постепенно. Желательно день-два осторожного питания, особенно если организм сильно истощен, как у этого тела. Лучше начинать с легкой, не слишком сладкой и не жирной еды. Резкий переход к обильным углеводам способен вызвать скачок инсулина и сдвиги электролитов – калия, магния, фосфора. В тяжелых случаях это может спровоцировать нарушения ритма сердца. Хорошо начинать с жидких овощных бульонов, но чего не было, того не было. Поэтому ограничился гречневой кашей с минимумом мясной подливы.
Котлетки есть не стал, хоть и хотелось ужасно. Вместе с остатками гречки поставил в холодильник. Там, конечно, ароматы были еще те, но, к моему счастью, крышечка прилегала плотно, и я надеялся, что до утра еда вонищей не пропитается.
И тут Система вывела:
+4 часа 18 минут к продолжительности жизни.
Вот и замечательно!
От сытости я моментально разомлел и рухнул на кровать. Думал, пару минуток полежу, а потом встану и буду дальше убираться. А потом сам не понял, как отключился. И даже громкая музыка у соседей уже не мешала…
* * *
Проснулся от того, что мне приснилось, как я курю. Курю жадно, явно наслаждаясь затяжками, а запиваю прохладным вискарем со льдом.
От такого сна я проснулся в холодном поту, весь мокрый.
Синдром отмены во всей красе.
Руки тряслись так, словно я два часа подряд отбойным молотком работал. Подушка промокла насквозь, а затылок был холодный и липкий. Я перевернулся на спину, уставился в потолок, чувствуя во рту привкус табака, хотя вообще-то не курил уже три дня. А тело помнило и все еще требовало дозу.
Я знал, что со мной происходит, но так как в прошлой жизни не злоупотреблял, получить подтверждение Системы было интересно.
В глазах на секунду потемнело, и я увидел сообщение:
Абстинентный синдром: зафиксировано снижение уровня дофамина и серотонина.
Рекомендуется обильное питье для восстановления водно-электролитного баланса.
Рекомендуется дыхательная гимнастика для снижения уровня кортизола.
Не рекомендуется прием алкоголя, никотина и других психоактивных веществ, так как это отменит положительную динамику восстановления организма.
Внимание! Положительная динамика!
Зафиксировано улучшение показателей после отказа от никотина и этанола (36+ часов):
– сердечно-сосудистая система: +4% (снижение нагрузки, стабилизация ЧСС и АД);
– центральная нервная система: +6% (начало восстановления рецепторов дофамина);
– дыхательная система: +7% (выведение угарного газа, восстановление реснитчатого эпителия);
– печень и метаболизм: +5% (снижение АЛТ/АСТ, активация регенерации гепатоцитов);
– системное воспаление: −9% (снижение уровня С-реактивного белка);
– микроциркуляция и оксигенация тканей: +9%.
Так что сегодня на работу я шел гораздо бодрее, чем вчера. И даже не опоздал. В пакете у меня был ланч-бокс с гречневой кашей и куриной котлеткой. А вторую я съел на завтрак. Так что жизнь была вполне ничего. Потихоньку пообвыкнусь. Если выживу.
День шел своим чередом, но Система ни разу не включилась. Впрочем, большой нужды в ней и не было, а вот после обеда…
После обеда, перед самым концом смены, в приемный покой неотложки привезли девушку без сознания.
Медбригада на ходу докладывала:
– ДТП, лобовое столкновение. Без сознания с момента аварии. Глазго – восемь, зрачки расширены с вялой реакцией. АД 85/50, пульс 110, сатурация 92%. Начата инфузия. Высока вероятность внутричерепной гематомы.
Я подскочил к каталке. Передо мной лежала красивая девушка восточного типа, с длинными черными волосами, частично заляпанными кровью. На лбу – глубокая рассеченная рана, на шее – следы от ремня безопасности. Верхняя часть дорогого платья была пропитана кровью.
– В операционную, срочно, – скомандовал я, начиная беглый осмотр. – Подготовьте все для экстренной трепанации.
В этот момент я почувствовал вибрацию Системы. Впервые за сегодня интерфейс развернулся перед глазами, выдавая данные о состоянии пациентки:
Попытка активировать диагностический модуль…
Успешно!
Диагностика завершена.
Основные показатели: температура 35,8 °C, ЧСС 54, АД 170/100, ЧДД 8.
Обнаружены аномалии:
– Тяжелая черепно-мозговая травма.
– Острая правосторонняя субдуральная гематома (максимальная толщина 15 мм; выраженный масс‑эффект со смещением срединных структур 8 мм; компрессия базальных цистерн).
– Отек головного мозга (сужение борозд, компрессия желудочковой системы).
– Вдавленный перелом лобной кости (вдавленный, депрессия до 8 мм).
– Субфальцинальная дислокация (начальная стадия).
Черт. Состояние девушки ухудшилось с момента осмотра бригадой – классическая триада Кушинга налицо. Широкое пульсовое давление, гематома растет, мозг сдавливается, и счет идет на минуты. Когда внутричерепное давление зашкаливает, организм пытается компенсировать это, повышая артериальное давление и замедляя пульс, это последняя отчаянная попытка протолкнуть кровь в сдавленный мозг. Еще немного, и начнется вклинение ствола, когда мозг буквально выдавливается через отверстие в черепе. После этого уже ничего не исправить.
Сразу после диагностики я снова едва не упал, потеряв равновесие, и Система сразу отключилась. Я отдышался, стараясь скрыть свое состояние от остальных, потому что ситуация была критической.
Девушке требовалось немедленное хирургическое вмешательство: краниотомия с эвакуацией острой субдуральной гематомы, ревизией и репозицией вдавленного перелома, установка субдурального дренажа. Говоря простым языком, нужно вскрыть черепную коробку, чтобы получить доступ к мозгу, убрать кровяную гематому, которая сдавливает мозг девушки, после чего поднять и выровнять вдавленные фрагменты кости черепа, установить под мозговую оболочку дренаж, чтобы отводить кровь и жидкость и не дать гематоме образоваться снова.
Я начал отдавать распоряжения, когда заметил, что медперсонал вокруг как-то странно замер. Все смотрели куда-то мне за спину.
Обернулся и увидел Михаила Петровича. Его лицо было белее мела.
– Это дочь Хусаинова, – тихо произнес он.
– Какого Хусаинова? – не понял я.
– Ильнура Хусаинова, – выдохнул Михаил Петрович. – Если с ней что-то случится…
Я понятия не имел, о ком речь, но, судя по шокированным лицам, этого Хусаинова знали – и боялись! – все.
К нам подбежала Диана Шарипова. Одного взгляда на пациентку ей хватило, чтобы оценить ситуацию.
– Нужна срочная операция, – твердо сказала она. – Я вызываю нейрохирургов.
– Не успеют, – возразил я. – У нее субдуральная гематома и вдавленный перелом лобной кости. Счет идет на минуты.
Диана недоверчиво посмотрела на меня:
– Вы настолько уверены в диагнозе?
– Абсолютно.
Михаил Петрович схватил меня за локоть, отводя чуть в сторону.
– Сергей, послушай. – Его голос был тихим, но твердым. – Это огромный риск, а ты и так вот-вот вылетишь. Если что-то пойдет не так, не только уйдешь из больницы и из профессии, но и реально отправишься на зону. И ни я, ни кто-либо другой не сможем тебе помочь.
Я посмотрел на бессознательную девушку на каталке. Без хирургического вмешательства ее ждала неминуемая смерть в течение часа. Альтернативы не было.
– Понимаю, – ответил я. – Но, если мы будем ждать нейрохирургов, она умрет. Я берусь за операцию.
Диана, услышав наш разговор, подошла ближе.
– Я ассистирую, – сказала она неожиданно, не обращаясь ни к кому конкретно.
Михаил Петрович секунду смотрел на нас, затем кивнул:
– Да поможет вам Бог, – прошептал он и отдал команду: – Готовьте операционную! Немедленно!
Пока мы спешили по коридору, толкая каталку, я успел заметить, как он достает телефон и набирает номер, явно собираясь сообщить отцу девушки о случившемся. Мы с Дианой переглянулись – в ее глазах я прочитал смесь страха и решимости.
– Сергей Николаевич, – заговорила она, не сбавляя темпа, – я надеюсь, вы знаете, что делаете.
– Знаю, – ответил я.
Лишь бы руки этого тюфяка не подвели!
Глава 7
В отделении неотложной помощи время имеет другое измерение. Минуты растягиваются в часы, а часы сжимаются до мгновений. Когда перед тобой пациент с тяжелой черепно-мозговой травмой, каждая секунда становится решающей.
Но сейчас все было иначе, потому что, казалось, коллеги думали не о жизни человека, а о том, как прикрыть свою задницу. Это было заметно даже по колебаниям Мельника.
А я стоял над бессознательным телом девушки, чье лицо, несмотря на маску из крови и ссадин, оставалось поразительно красивым, и думал, что этой девушкой была дочь самого влиятельного человека в городе – Диана ввела в курс дела. И из-за этого она может умереть.
– Сергей, ты меня понял? – повторил Михаил Петрович с тревогой в голосе. – Я уже вызвал бригаду нейрохирургов. Твоя задача – стабилизировать состояние до их прибытия. Понимаешь всю серьезность ситуации?
Я кивнул, но мысли мои были уже далеко. В памяти всплыло множество подобных операций, которые я проводил в своей прошлой жизни. Разумеется, казанский Сергей никогда не оперировал в столь сложных случаях, тело не имело опыта, но мой разум помнил каждое движение скальпеля.
– Понимаю, – сказал я. – Поэтому нужно быстро сделать КТ и готовить операционную…
Диана, стоявшая рядом, вскинула бровь и перебила:
– Сергей Николаевич, вы же понимаете, что это дочь Хусаинова? Если что-то…
– Тем более нельзя терять ни минуты, – перебил я. – Готовьте операционную. Нам нужны аппарат ИВЛ, мониторинг внутричерепного давления, стерильный инструментарий для трепанации.
Михаил Петрович внимательно смотрел на меня, будто пытаясь разглядеть что-то за моими словами.
– Харитонов уже едет, – сказал он. – Возможно, стоит дождаться его или…
– У нас нет времени. – Я указал на показатели монитора. – Зрачки расширены и слабо реагируют на свет. Это признак нарастающего внутричерепного давления. Если не снимем его в ближайшие полчаса, мозг получит необратимые повреждения.
Пока Михаил Петрович колебался, в отделение буквально влетел невысокий пожилой мужчина в безупречном костюме. У него был пристальный взгляд человека, привыкшего к безоговорочному подчинению.
– Соломон Абрамович! – Михаил Петрович явно узнал его. – Мы делаем все возможное…
– Я хочу говорить с врачом, который будет оперировать Лейлу, – прервал его пожилой мужчина, окидывая комнату цепким взглядом, пока не остановился на мне. – Вы?
– Да, – ответил я, выпрямившись.
Мужчина подошел ближе, и я почувствовал тонкий аромат дорогого одеколона.
– Соломон Абрамович Рубинштейн, – представился он. – Я представляю интересы господина Хусаинова. Что с его дочерью?
Я кратко изложил диагноз, стараясь говорить четко и по существу. Рубинштейн слушал не перебивая.
– Шансы? – спросил он, когда я закончил.
– Без операции – минимальные, – ответил я честно. – С немедленным вмешательством – значительно выше.
– Вы уверены, что справитесь? – В его голосе не было угрозы, только деловой интерес.
– Да, – сказал я без колебаний. – В любом случае, операция будет проведена немедленно по жизненным показаниям, о чем я вас информирую как представителя семьи пациентки.
Рубинштейн сделал паузу, словно взвешивая что-то в уме, потом кивнул.
– Действуйте. Я буду здесь.
В этот момент распахнулись двери, и в отделение вошла группа врачей во главе с Харитоновым, который появился, как всегда, внушительно, неспешно, с тяжелым взглядом из-под нависших бровей. За его грузной фигурой семенили двое молодых ординаторов с планшетами, а медсестры инстинктивно отступали к стенам.
Атмосфера в помещении мгновенно изменилась. Михаил Петрович выпрямился, разглаживая халат. Диана фыркнула что-то про себя. Даже Рубинштейн слегка напрягся, хотя и сохранил невозмутимое выражение лица.
Харитонов окинул комнату цепким взглядом и направился прямо к нам.
– Ростислав Иванович, – начал Михаил Петрович, – мы уже подготовили…
– Я возьму этот случай, – объявил Харитонов, даже не взглянув на меня. – Немедленно отправляйте пациентку на КТ.
Пока санитары готовили каталку, Харитонов наконец соизволил заметить меня.
– Епиходов, ваше дежурство закончено. Можете идти домой.
Я уже открыл рот, чтобы возразить, но Рубинштейн заговорил первым.
– Простите, но этот доктор, – указал он на меня, – уже описал мне ситуацию и возможности лечения. Я бы предпочел, чтобы именно он продолжил заниматься пациенткой.
Харитонов слегка побагровел.
– При всем уважении, Соломон Абрамович, Епиходов не имеет достаточной квалификации для…
– В таком случае вы ассистируете, – прервал его Рубинштейн тоном, не терпящим возражений. – Я настаиваю.
Результаты компьютерной томографии лишь подтвердили то, что я уже знал благодаря Системе. Массивная субдуральная гематома стремительно сдавливала мозг, вызывая смещение срединных структур. Вдавленный перелом лобной кости усугублял ситуацию, костные фрагменты могли повредить мозговые оболочки.
Мы стояли в комнате просмотра снимков: я, Харитонов, Михаил Петрович и еще двое нейрохирургов из городской больницы, вызванных специально для консультации.
– Случай крайне тяжелый, – произнес старший из нейрохирургов, седой мужчина с усталыми глазами. – Необходима декомпрессионная трепанация, но риски чрезвычайно высоки.
– Учитывая локализацию гематомы, – добавил второй нейрохирург, – возможны нарушения исполнительных функций.
– Не говоря уже о возможных осложнениях, – подхватил Харитонов, глядя на меня победно. – Отек, инфекция, вторичные кровоизлияния…
Я смотрел на снимки, но видел больше, чем они. Система на этот раз не отключилась, напротив, она активировала расширенный диагностический режим: подсвечивала участки наибольшего напряжения, показывала оптимальные точки доступа, которые минимизировали риск повреждения жизненно важных структур. Вот только из-за ее активности на меня накатывала слабость, поэтому нужно было спешить.
– И все же промедление убьет ее гарантированно, – сказал я. – У нас есть шанс спасти пациентку, если действовать немедленно.
– Риск слишком велик, – покачал головой старший нейрохирург. – Я бы рекомендовал консервативную терапию, снижение внутричерепного давления медикаментозными методами, а затем, если состояние стабилизируется…
Они просто боялись брать на себя ответственность! Догадка подтвердилась, когда я посмотрел им в глаза, а они отвели взгляды.
– К тому времени она будет мертва, – резко сказал я. – Или с необратимыми повреждениями мозга.
В комнате повисла тяжелая тишина. Харитонов смотрел на меня с плохо скрываемым раздражением. Даже ненавистью.
– Епиходов, вы переходите границы, – процедил он. – Если вам так не терпится получить еще один летальный исход в своей карьере…
– Достаточно. – Михаил Петрович хлопнул в ладоши. – Решение должны принять родственники пациентки… или их представитель.
Рубинштейн выслушал все мнения, сохраняя каменное выражение лица.
– Позвольте уточнить, – сказал он. – Сергей Николаевич предлагает немедленную операцию, несмотря на риски. Так? Остальные рекомендуют консервативное лечение, признавая, что оно может быть неэффективным. Более того, есть риск, что Лейла умрет без операции?
– Именно так, – нехотя признал Харитонов.
Рубинштейн повернулся ко мне.
– Вы так уверены, что справитесь с операцией? Почему?
Я на мгновение задумался. Нельзя же было сказать правду – что в прошлой жизни я провел сотни подобных операций, или что таинственная Система показывала мне оптимальный доступ. Но можно было назвать другую причину.
– Потому что вижу единственный путь спасти ее, – ответил я. – И готов рискнуть своей карьерой, если ошибаюсь.
– Карьерой, – фыркнул Харитонов и тихо проворчал: – Нет у тебя уже никакой карьеры!
Проигнорировав его, Рубинштейн смотрел на меня несколько бесконечно долгих секунд, потом коротко кивнул.
– Оперируйте. – Он повернулся к Харитонову. – А вы закройте все формальности.
Когда я разворачивался, чтобы уйти готовиться, Рубинштейн положил руку мне на плечо.
– Учтите, Епиходов, – его голос стал тише, – если с Лейлой что-то случится, последствия будут… значительными.
* * *
Операционная.
Я стоял над выбритой, обработанной антисептиком головой Лейлы и готовился сделать первый разрез. Напротив меня застыла Диана, в стерильном костюме и маске, а ее глаза светились тревогой.
– Скальпель, – произнес я.
Она вложила инструмент в мою руку, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Даже сквозь двойные перчатки я почувствовал, что она слегка дрожит.
– Все будет хорошо, – сказал я тихо, только для нее. – Просто следуйте за мной.
Она кивнула, и я сделал первый разрез.
Время исчезло в моем восприятии, а операционная превратилась в отдельную вселенную, где существовали только яркий свет ламп, холодный блеск инструментов и мерный писк мониторов. Запах антисептиков смешивался с металлическим привкусом адреналина. Где-то на краю сознания я регистрировал тихое шипение аппарата ИВЛ, ровное дыхание Дианы рядом, напряженное молчание ассистентов.
Я работал в странном состоянии – полностью сконцентрированный и в то же время отстраненный, как будто наблюдал за собой со стороны. Внутри разворачивался какой-то диалог: одна часть меня контролировала каждое движение, вторая словно шептала подсказки, третья отслеживала показатели мониторов и реакции пациентки. Мои руки, казалось, двигались сами по себе, потому что разум хранил последовательность действий до мельчайших деталей.
Когда я вскрыл черепную коробку, взгляду открылась напряженная твердая мозговая оболочка, почти черная от скопившейся под ней крови. Я аккуратно надрезал ее, и темная жидкость хлынула наружу.
– Отсос, – скомандовал я, и Диана молниеносно подала нужный инструмент.
Мы работали как единый механизм. Она предугадывала мои следующие движения, подавая нужные инструменты иногда даже раньше, чем я просил. Слышно было, как за моей спиной Харитонов что-то недовольно бормотал, но его голос казался таким далеким и незначительным.
Самый критический момент наступил, когда я начал извлекать костные фрагменты, вдавленные в мозговую ткань. Малейшая ошибка могла привести к катастрофе – повреждению сосудов, кровоизлиянию, необратимой травме мозга.
– Стоп, – прошипел я сам себе, заметив кое-что неладное.
– Что? – спросила Диана.
Мое зрение сначала затуманилось, потом раздвоилось, как 3D-фильм без очков. Боясь ошибиться, я остановился. Руки замерли. Не понимая, что со мной происходит, я закрыл глаза и увидел трехмерную проекцию мозга Лейлы со всеми сосудами, нервными путями и, что самое важное, с четко выделенным оптимальным маршрутом для удаления каждого костного фрагмента.
Я и сам подозревал, что риск повреждения кортикальных вен слишком высок, но только сейчас выявил наилучший вектор извлечения: двадцать семь градусов латерально. Надеюсь, видение мозга не глюк.
Медленно, миллиметр за миллиметром, я извлек самый опасный фрагмент точно под выбранным углом. На миг мне показалось, что я вижу пульсацию артерии буквально в волоске от инструмента.
Постепенно я удалил все фрагменты, эвакуировал гематому и установил дренаж. Напряжение в операционной постепенно спадало, когда показатели на мониторах стали приходить в норму.
– Давление стабилизируется, – доложила анестезиолог.
– Зрачки равные, реагируют на свет, – добавил ассистент.
Я начал закрывать операционное поле. Мои движения были такими же точными и выверенными, как и в начале. И только когда последний шов был наложен, я позволил себе выдохнуть.
– Операция завершена, – объявил я, снимая окровавленные перчатки. – Перевести в реанимацию, непрерывный контроль внутричерепного давления, полный неврологический мониторинг. Антибиотики и столбнячная профилактика, как обычно.
Сняв маску, я встретился взглядом с Дианой. Ее глаза сияли каким-то новым светом – восхищением, удивлением и чем-то еще, что я не мог расшифровать.
За моей спиной послышался сдавленный выдох. Анестезиолог откинулась на спинку стула, закрывая лицо руками. Один из ассистентов смотрел на меня так, словно увидел привидение.
– Где вы этому научились? – спросила Диана тихо, когда основная часть команды начала расходиться.
– Долгая история, – ответил я, чувствуя, как волнами накатывает усталость.
