Текст книги "Двадцать два несчастья (СИ)"

Автор книги: Данияр Сугралинов

Соавторы: А. Фонд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Только сейчас я осознал, что провел почти четыре часа в одной позе, не разгибаясь – невыносимая нагрузка для этого тела. Спина ныла, плечи горели, пальцы свело от постоянного напряжения. Во рту пересохло. В висках пульсировала тупая боль. Но одновременно где-то глубоко внутри поднималась мощная волна тихого торжества – я это сделал. Вопреки всему, вопреки сомнениям и страхам, я спас человеческую жизнь.

У входа в отделение нас ждал бледный Рубинштейн. Он внимательно выслушал мой отчет, не перебивая.

– Значит, сейчас все зависит от того, как она перенесет ближайшие сутки? – уточнил он, и голос его звучал как-то не так.

– Да, но худшее позади, – сказал я. – Если не будет осложнений, прогноз благоприятный.

Рубинштейн задумчиво кивнул и прищурился.

– Вы удивили меня, Сергей Николаевич. Особенно учитывая вашу… репутацию. Добрые люди уже ввели меня в курс дела.

На мгновение мне показалось, что я уловил в его взгляде какое-то особое понимание, уважение ко мне. Но следующие его слова развеяли эту иллюзию.

– Скажите, доктор, – голос его стал холоднее льда, – когда именно вы протрезвели? Вчера? Позавчера?

Я застыл. Кровь отхлынула от лица.

– Что вы имеете в виду?

– Не притворяйтесь. – Рубинштейн сделал шаг ближе, и я почувствовал исходящую от него угрозу. – Мне только что доложили о вашем состоянии. Пьяница, который неделю как вышел из запоя. Человек, которого хотели уволить из-за алкоголизма.

Он говорил тихо, почти шепотом, но каждое слово било как пощечина.

– И этот человек решил поэкспериментировать на дочери Ильнура Хусаинова? Поставить под угрозу жизнь девушки, чтобы реабилитироваться после пьянки?

– Нет, я…

– Молчать! – жестко рубанул он. – Думал, никто не узнает? Что можно обмануть всех и сойти за героя? Ты, говнюк, поставил жизнь Лейлы на кон, зная, что твои руки дрожат от похмелья! И главное – я тебе поверил и согласился с твоим вариантом! Ты чуть меня не подставил!

Я хотел возразить, объяснить, что операция прошла идеально, что я спас девушку, но Рубинштейн продолжал:

– Тебе повезло, скотина! Чертовски повезло, что она жива. Но не думай, что это останется безнаказанным. – Он достал телефон. – Тебя не просто уволят, тебя привлекут к уголовной ответственности за преступную халатность. Раскатают в блин! Три летальных исхода на твоей совести! А если с Лейлой что-то случится?

– Но операция прошла успешно…

– По чистой случайности! – взорвался он. – Ты хоть осознаешь, что мог убить ее? Что твои трясущиеся от алкоголя руки держали скальпель над мозгом невинной девушки?

Рубинштейн подошел вплотную, так что я чувствовал его дыхание.

– Знаешь, что мне сказал Харитонов? Что ты уже неоднократно оперировал в неадекватном состоянии. Что больница покрывала твои «подвиги».

– Да не был я пьян…

– Ложь! – рубанул Рубинштейн. – Сегодня утром твои же коллеги отметили запах алкоголя! От тебя несло перегаром!

Это было неправдой, но как я мог это доказать? Кто поверит бывшему алкоголику против свидетелей и влиятельного адвоката?

– Я дам тебе сутки, – прошипел Рубинштейн. – Если с Лейлой что-то случится, если будут малейшие осложнения – ты пожалеешь, что родился. А если она выздоровеет… – он холодно усмехнулся, – это тоже не спасет тебя от последствий, мразь! Таких сволочей нужно давить!

Он направился к выходу, но у двери обернулся.

– И не надейтесь на заступничество Мельника. Харитонов уже все объяснил главврачу, и тот поручил готовить документы!

Дверь хлопнула, оставив меня наедине с горечью несправедливости. Насколько неудачлив Серега, что даже спасенная жизнь дочери самого влиятельного человека Казани обернулась проклятием?

Когда Рубинштейн ушел, я обессиленно прислонился к стене, чувствуя, как адреналин покидает тело. Мышцы ныли, в висках пульсировала боль, а руки мелко дрожали от напряжения.

Глава 8

Я сидел на краю больничной койки в ординаторской, безучастно глядя в стену перед собой. Выматывающая многочасовая операция закончилась успешно, но теперь каждая мышца гудела от перенапряжения, а голова казалась пустой и звенящей. Хирургический адреналин схлынул, оставив после себя только изнуряющую усталость. И смутную тревогу из-за слов Рубинштейна.

«Сейчас бы грамм сто коньячку!» – мелькнула в голове мысль, и я аж удивился. Идея эта явно была не моя. Она принадлежала Сереге, моему предшественнику. Эдак скоро он меня победит, и тогда стану я законченным алкашом, каким и был тот Серега.

Эх, Серега, Серега… что же ты так? И сам не пожил нормально, и мне теперь не даешь?

Хотя имею ли я право его осуждать? А сам-то я правильно прожил жизнь?

От воспоминаний о моей прошлой жизни смутная тревога, которая глодала меня где-то на периферии сознания, жахнула со всей мочи, аж дыханье сперло.

Я занялся диафрагмальным дыханием, чтобы купировать паническую атаку. Еще чего не хватало!

Буквально минут через десять я пришел в норму. Дыхание выровнялось, пульс замедлился, паника отпустила.

Вроде бы все нормально. Должно было быть.

Но на душе оставалась какая-то досада. Что-то тревожило меня, какой-то ноющий червячок все грыз и грыз, вызывал беспокойство.

Слова Рубинштейна? Вряд ли. Да, он, конечно, мог здорово подгадить – мужик струхнул из-за своей карьеры. И ещё из-за чего-то, пока не пойму. И в том, что он будет мне мстить, сомнений не оставалось – знаю я таких.

А что тогда? Угрозы завотделением? Тоже мимо. Нет, я верил, что он таки найдет повод и уволит меня, раз взялся. Чем-то именно Серега его выбешивал. И дело тут даже не в его пьянках и безалаберности. Тут что-то другое. Так что я совсем не из-за этого повесил нос.

А что же тогда?

И тут меня осенило! Ирочка! Да! Точно!

Все это время меня беспокоила моя жизнь. Та, настоящая жизнь… Точнее, смерть… черт, запутался…. В общем, меня остро тянуло разузнать, что там дома да как. Возможно, это не только тоска по родным из прошлой жизни, но еще и извечное человеческое желание увидеть свои похороны и узнать, кто сильно будет переживать и плакать, а кто вообще не придет.

В общем, я отбросил все свои сомнения и позвонил.

Правда, не Ирочке. Потому что не представлял, как буду с ней разговаривать и что со мной случится, когда услышу ее голос… что я ей скажу?

Поэтому решил позвонить Наде. Это наша подруга. Мы всегда дружили с Надей и Ефимом, ее мужем, семьями. Вот только что сказать?

И тут меня осенило!

Точно!

Дрожащими пальцами я набрал номер Нади, который помнил наизусть.

– Алле, это Надежда Павловна?

– Да! А кто спрашивает? – Голос у Наденьки всегда был хорошо поставлен. Еще бы, сколько лет на телевиденье проработать.

– Это Алексей, – осторожно сказал я, втайне надеясь, что Лешка на мои похороны не прилетел.

Алексей был нашим общим другом. В общем, мы с Лехой и Фимкой на одной кафедре были когда-то в аспирантуре, а с Фимкой потом и в докторантуре. У нас даже один научный руководитель на двоих был. А вот Леха улетел в Австралию сразу после защиты кандидатской. И ушел из медицины в бизнес. Хотя недалеко ушел – поставлял медицинское оборудование во все клиники. Кстати, именно через него мы так хорошо оснащали нашу больницу.

– Алешенька! Ты где? – закричала в трубку Надежда, и я смутился, нехорошо ведь поступаю. Но других вариантов у меня не было: Надя с посторонними людьми обсуждать такие вещи никогда не стала бы.

– Надя, – продолжил врать я, – я в Казани, проездом. Трансфер у меня здесь, короткий. Сейчас улетаю в Аргентину. Через полтора часа. Вот решил позвонить, пока регистрация только началась. У знакомого телефон с русской симкой взял. Как у вас там дела? Как Фимка? Как Серега с Иришкой? Что-то Сереге не смог дозвониться. Он на ученом совете, что ли?

– Ой, Лешенька-а-а-а… – завыла в трубку Надежда, – а ты же и не знаешь ничего! Нету больше Сереженьки нашего-о-о-о…

Она так рыдала, что даже у меня слезы на глазах выступили: так жалко себя стало.

– Умер! Умер наш Сереженька! – захлебывалась слезами Надежда.

– Как умер? – изображать растерянность было не трудно – от звуков родного Наденькиного голоса я совсем размяк. – А похороны когда? И где хоронить будут?

– Так похоронили уже! Закопали! – Голос Надежды вдруг налился яростным гневом. – А Ирка, ты представляешь, тварь такая, мразота!

Она аж захлебнулась от негодования. А меня словно ножом по сердцу.

Что же там произошло?

– Иринка? А что с ней?

– Мразь! Скотобаза! – надрывалась Надежда. – Курва!

Она явно завелась. А я ее знаю, если Надя вошла в раж – то это надолго. Так-то она хорошая, милая женщина. Но в ней есть толика восточной крови, отсюда вся эта пассионарность и буйный темперамент.

– Постой, Надя, – мягко попросил я, – объясни толком. А то у нас уже посадка начинается.

– Ирка-то, оказывается, нашего Сереженьку все эти годы совсем не любила! Жила с ним ради денег! – выпалила Надежда.

Меня словно ведром ледяной воды окатили. Я даже не нашелся, что сказать.

– Хм-м… – только и смог промямлить в трубку я. – Ты не ошибаешься, Надя?

– Сережа умер, а эта прошмандовка даже не дала вскрыть его! И ждать не стала – похороны на следующий день, прямо с утра сделала. А мы не знали! Так что на его похоронах вообще никого не было! Сами закопали – и все! Там его аспиранты чуть бунт не подняли, как узнали! И с института подписи хотели собирать, да поздно уже!

– Да ты что… – выдавил я.

– Даже Сашка с Марусей прилететь не успели! Ты представляешь⁈

Я аж задохнулся от возмущения. Саша и Маруся – это мои дети. От первого брака. У них с Ириной всегда была конфронтация, они ее, мягко говоря, не приняли. Но чтобы до такого дошло…

Слов нет. Одни маты.

Саша старше Иры на три года. А Маруся младше на год. Из-за этого дети меня не поняли, когда нас с Ирочкой накрыла любовь.

Но, честно говоря, я от жены такого не ожидал. Впрочем, а была ли любовь? Вот же я – олень…

– А вчера эта стервь умотала проматывать Сережины денежки на Мальдивы! Ты представляешь⁈ – орала Надежда в трубку. – У него еще ноги до конца не остыли, еще девять дней даже не было, а она уже улетела гульбанить! Не удивлюсь, если и альфонса какого-нибудь завела! Надеюсь, Сашка сможет все отсудить…

Она еще что-то говорила, но я нажал «отбой».

Новости были просто ошеломляющие.

И тут же проснулась Система:

Внимание! Физиологические показатели за пределами нормы!

Обнаружен острый стрессовый отклик.

Зафиксировано повышение уровня кортизола и нагрузка на сердечно-сосудистую систему.

Рекомендуется активировать протокол стабилизации: покой, гидратация, контроль дыхания, снижение физической активности.

«Да и давление не помешало бы померять, коли на то пошло», – подумал я, вчитываясь в очевидные рекомендации Системы.

Где-то на периферии сознания пульсировало неутихающее желание закурить – настолько сильное, что аж сводило зубы. Я непроизвольно похлопал себя по карману халата, хотя отлично знал, что сигарет там нет. Руки дрожали. Голова раскалывалась от тупой, ноющей боли, а во рту стоял отвратительный привкус, будто я всю ночь жевал старые тряпки.

Внутри все сжималось от раздражения – хотелось на кого-нибудь рявкнуть, швырнуть что-нибудь об стену. Каждый звук царапал по нервам, как ногтями по стеклу. Даже дышать было тяжело – воздух шел в легкие с трудом, словно через вату.

– Сергей Николаевич! – Голос Дианы вернул меня к реальности, и я как-то внезапно переключился, словно проснулся, и кошмары остались где-то там, далеко-далеко. Вынырнул из вязкого болота и вдохнул такой сладкий воздух.

Она стояла в дверном проеме ординаторской с двумя пластиковыми стаканчиками в руках. От них поднимался легкий пар, наполняя комнату ароматом свежесваренного кофе. Запах мгновенно отодвинул никотиновую ломку куда-то на задний план. Я сглотнул, чувствуя, как напряжение в плечах чуть отпускает.

– Решила, что вам не помешает, – улыбнулась она, протягивая один стаканчик. – Вы как?

Я принял кофе обеими руками, пытаясь скрыть их дрожь. Горячий пластик приятно обжигал ладони, возвращая ощущение реальности.

– Жив. – Я благодарно кивнул. – С-спасибо.

Диана присела рядом, сохраняя профессиональную дистанцию, но в ее взгляде читалось что-то новое – уважение и легкое удивление.

– Вы были… – она подбирала слова, – потрясающим – там, в операционной. Знаете, я работала с разными хирургами, но такого не видела никогда!

Я сделал глоток крепкого кофе, поморщился от горечи. Я, который московский нейрохирург, предпочитал американо, а не эспрессо, но казанское тело немедленно отозвалось трепетом благодарности – кофеиновая доза была именно тем, что сейчас требовалось измученному организму. Тем более наука доказала: до трех чашек в день кофе очень полезен и снижает смертность от всех причин.

– Ты тоже была на высоте, – ответил я, автоматически перейдя на ты, и тут же мысленно одернул себя. – Простите, Диана Равильевна, вы были прекрасным ассистентом.

– Просто Диана. – Она слегка улыбнулась. – После того, что мы вместе пережили сегодня, думаю, можно и без отчеств. Хотя на вы я бы пока осталась.

Я кивнул и сделал еще один глоток. В маленькой ординаторской повисло молчание, но не то неловкое, которое жаждешь прервать, а уютное, объединяющее людей, вместе прошедших через что-то серьезное.

– Знаете, – неожиданно продолжила Диана, – я слышала много разного о вас. После тех случаев… – Она замялась. – Но то, что видела сегодня… Вы оперировали как бог!

Я собирался что-то ответить, отшутиться, когда в ординаторскую без стука вошел Михаил Петрович.

– Сергей! – Начальник отделения выглядел возбужденным. – Сидоров из реанимации звонил, пациентка стабильна, показатели лучше прогнозируемых. Это… – он запнулся, подбирая слова, – это поразительно!

Я кивнул, ощущая, как к усталости и отходняку от стресса примешивается чувство профессионального удовлетворения. И даже гордости. В конце концов, спасение жизни – то, ради чего все это затевалось. И в прошлой жизни, и в нынешней.

– Старался, – сказал я, но, к моему удивлению, Михаил Петрович на мои слова не отреагировал.

Зато он бросил взгляд на Диану, а потом сказал:

– Сережа, на минуту. – И первым вышел из ординаторской.

Мы с Дианой недоуменно переглянулись. Она выглядела сконфуженной.

Я пожал плечами и последовал за ним в коридор.

– Идем ко мне! В кабинет! – отрывисто скомандовал Михаил Петрович и первым вошел в свой кабинет.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Случилось, Сережа, – вздохнул Михаил Петрович. Он старался не встречаться со мной взглядом. – Харитонов таки написал приказ о твоем увольнении! А ведь обещал! Но, ясное дело, перед Рубинштейном этим пресмыкается!

Меня словно током шандарахнуло. Но я глубоко вздохнул и сказал почти спокойным голосом:

– Ну что ж, этого в принципе и следовало ожидать. Тем более и Харитонов, и Рубинштейн мне об этом прямо в лицо говорили. И не один раз.

– Сережа… – попытался что-то сказать Михаил Петрович, но я перебил:

– Я сам во всем виноват, Михаил Петрович. Допрыгался. Но, с другой стороны, жизнь же на этом не закончилась. Она продолжается и за пределами нашей больницы, я это точно знаю!

– А ты хорошо держишься, Сережа, – с уважением кивнул Михаил Петрович, окидывая меня совершенно иным взглядом, – и не перестаешь сегодня удивлять.

Еще бы я не держался! После новостей об Ирине и стремительных похоронах меня уже какой-то ерундой вроде увольнения из больницы, где я пробыл всего-то два дня, не проймешь.

А вслух сказал:

– Спасибо вам, Михаил Петрович, за поддержку. – А поскольку раньше меня никогда не увольняли, и я не очень разбирался в формальностях, также задал вопрос: – Что там по процедуре? Я могу уже уходить? Или нужно еще обходной подписывать?

Михаил Петрович тяжело вздохнул и задумчиво произнес:

– Сегодня Ларису заменяет новенькая. А она еще не очень в теме. Так что этот приказ сможет запустить только завтра. Думаю, скорее всего, завтра утром, когда придет Лариса. Поэтому давай поступим так: напиши заявление об увольнении, а я Оленьке подсуну, мы его через журнал задним числом проведем, как будто ты еще вчера написал. Пусть уж лучше по собственному будет, чем по статье. Хоть трудовую тебе не испортим.

– Спасибо! – от души поблагодарил я и взял из принтера чистый листок. – А ручка есть?

Ручка нашлась, Мельник вытащил из нагрудного кармана. Потом Михаил Петрович продиктовал, на кого и что писать, я набросал заявление и отдал его шефу.

– Попробую провернуть! – зло усмехнулся он.

– А как без его визы в приказ отдавать будут? – удивился я. Шефа под удар подставлять тоже не хотелось.

– Ой, у Оленьки есть его факсимилька. Так что нормально все провернем. Оля сама приказ состряпает и все согласует. А трудовую и приказ я тебе потом домой занесу.

– Но он же узнает, – попытался вернуть шефа на грешную землю я.

– Ты считаешь, что он ради тебя будет лично бегать за секретаршей с кадровичкой и подписи с датами сверять? – хмыкнул Михаил Петрович. – Он тебя давно уже списал, Сережа. А сегодня просто поставил точку. Поверь, ты его больше не интересуешь.

– Вот и славненько, – сказал я, хоть в душе и был немного уязвлен этими словам.

Странно все же устроен человек. Вроде бы понимаешь, что тебя выгоняют с места, где ты проработал всего пару дней. Что для начальника ты действительно никто. Пустое место. А все равно где-то глубоко внутри что-то болезненно сжимается.

Я потер переносицу, сгоняя наваливающуюся усталость.

– Ладно, Михаил Петрович. Пойду я. Спасибо вам за все.

Мы молча пожали друг другу руки. Мельник стиснул мою ладонь крепко, по-мужски, и в его взгляде мелькнуло что-то вроде сожаления.

Я вышел из кабинета, заглянул в ординаторскую. Там уже никого не было. Снял и аккуратно сложил белый халат. Нужно будет простирнуть и вернуть его Алле Викторовне. Недолго он мне прослужил.

Вздохнув, я мысленно выругался: да что сегодня за день такой⁈

Хотя в этом теле у меня, кажется, все дни теперь будут такими.

Я положил халат и пустой ланч-бокс в пакет и вышел в коридор.

– Сережа! Подожди! – догнав, окликнул меня Мельник.

– Что случилось? – удивился я.

– Подожди! – Он все никак не мог отдышаться. – Вот возьми!

– Что это? Зачем? – Я смотрел на две пятитысячных купюры, которые мне сунул Мельник.

– Бери! – рыкнул на меня Михаил Петрович. – Непонятно, когда тебе получку перечислят. А сейчас каждая копейка пригодится… пока другую работу не найдешь…

Он вздохнул и добавил:

– И это… Сережа… не держи зла.

– Да что вы, Михаил Петрович! – Я с признательностью посмотрел на мужчину. – Вы и так для меня столько сделали. Я все понимаю. И очень ценю. Поверьте!

Мы крепко пожали друг другу руки, и я спустился со ступеней, а он вернулся обратно в больницу.

Жизнь продолжается, несмотря ни на что!

Я брел по улице и сам себе удивлялся. Столько стрессов, и все одновременно. Но, видимо, когда количество ударов судьбы перевалило за какую-то отметку – я просто перестал реагировать. Словно все это происходило не со мной.

Очевидно, последней каплей стал разговор с Надей. Так что после таких новостей внезапное увольнение не стало для меня чем-то особо трагическим.

Просто еще одна неприятность в бесконечной череде проблем.

Я завернул за угол и удивился: ноги несли меня совсем в другую сторону. Я вдруг понял, что интуитивно иду к родителям своего предшественника.

Первым порывом было вернуться домой.

Но после небольшого размышления я понял, что лучше все-таки сходить к ним. Во-первых, давно нужно познакомиться с людьми, которые дали жизнь телу, что я вынужденно занял. А, во-вторых, хорошо бы хоть немного отвлечься. А, в-третьих, тело само, на инстинктах знало, что именно то место, где родители, – поможет, исцелит.

Стоило так подумать, как телефон в кармане завибрировал.

Я достал его и увидел сообщение с неизвестного номера: «Ну чо, выдали премию, лох?»

Отлично. Просто замечательно. Люди Михалыча явно имели своего человека в больнице.

Я сунул телефон обратно и ускорил шаг.

Глава 9

Квартира Николая Семеновича и Веры Андреевны Епиходовых находилась в старом пятиэтажном доме недалеко от центра города. Поднимаясь по обшарпанной лестнице, я ощущал странное волнение. Эти люди любили другого Сергея – того, чье тело я сейчас занимал. Они считали его сыном, и я не знал, как себя с ними вести.

Перед знакомой – но только телу, не сознанию – дверью я на мгновение замер, собираясь с мыслями, а затем коротко постучал. Изнутри послышались шаркающие шаги, и через пару секунд мне открыл худощавый мужчина с седыми висками и внимательными глазами за старомодными очками.

– Сережа! – Лицо Николая Семеновича расцвело в радостной улыбке. – А мы тебя ждали к обеду. Ты как всегда?

Внезапное радушие и тепло застали меня врасплох. Улыбка этого человека была настолько искренней, настолько отцовской, что что-то дрогнуло внутри.

Я неловко кивнул.

– Извините… задержался на работе.

– Вера, Сережа пришел! – крикнул Николай Семенович в глубину квартиры и отступил, пропуская меня. – Проходи, сынок.

«Сынок». Это слово прозвучало так естественно, но отозвалось странной болью. Я прошел в небольшую прихожую, автоматически разуваясь и вешая куртку на знакомый телу крючок.

Из кухни выглянула женщина лет шестидесяти с аккуратно собранными в пучок седеющими волосами. Ее лицо выражало смесь радости и беспокойства.

– Сереженька! – воскликнула она, вытирая руки о фартук. – Как же ты похудел! И бледный такой. Ты вообще ешь что-нибудь?

Прежде чем я успел ответить, она обняла меня. От нее пахло выпечкой и каким-то старомодными духами. Почему-то именно этот запах – уютный, домашний, абсолютно незнакомый, но одновременно такой родной для тела – заставил мое горло сжаться. Я неловко обнял женщину в ответ.

– Проходи на кухню, я как раз борщ разогрела. – Вера Андреевна обеспокоенно меня оглядела. – И котлеты. Ты же будешь с макаронами?

Я растерянно кивнул, не зная, что именно любил прежний владелец этого тела. Потом опомнился:

– Лучше без макарон, мам. И одну котлетку только. И все.

– Может, хоть с капустой квашеной?

Подумав, я кивнул. Квашеная капуста – это то, что надо. Витамин С в чистом виде, да еще и молочнокислые бактерии для кишечника. После всех стрессов моему организму сейчас любая поддержка не помешает. Да и никотиновая ломка, были исследования, быстрее проходит, когда витаминов в достатке.

– С удовольствием, – добавил я и прошел на кухню.

Кухня была маленькой, но уютной. Старая советская мебель, окно с геранью на подоконнике, вышитые салфетки и импортный, но очень старый холодильник LG, мурлыкающий в углу.

– Присаживайся. – Николай Семенович указал на табурет. – Вера, чай пока налей.

– Лучше борща сначала, пусть поест нормально, – проворчала она. – Потом котлетки. А потом чай.

Спорить мужчина не стал, а Вера Андреевна засуетилась у плиты, доставая тарелки из навесного шкафчика.

Николай Семенович присел напротив, внимательно изучая меня.

– Михаил Петрович звонил, – сказал он неожиданно. – Рассказал про операцию.

Я поднял взгляд от стола.

– И что он сказал?

– Что ты провел блестящую операцию дочери Хусаинова. – Отец слегка улыбнулся. – Нейрохирургическую. Хотя сам всегда говорил, что нейрохирургия не твое.

В его тоне не было подозрения, только искреннее удивление и гордость. Я неопределенно пожал плечами.

– Так получилось. Не было другого выхода.

– Ты же знаешь, что я всегда верил в тебя. – Николай Семенович смотрел на меня со странной смесью тепла и печали. – Даже после всего, что произошло. Даже когда ты сам в себя не верил.

Вера Андреевна поставила передо мной большую тарелку с ароматным наваристым борщом. Плюхнула туда ложку сметаны.

Я не стал отказываться. С медицинской точки зрения, передо мной был практически идеальный набор для восстановления после стресса. Свекла расширяет сосуды – благодаря нитратам, которые превращаются в оксид азота и улучшают кровоток. После операции и всех переживаний моему мозгу сейчас нужен нормальный приток кислорода. Капуста – клетчатка и витамины группы B, которые помогают нервной системе прийти в себя. Да и для кишечника полезно, особенно учитывая, что я в последние дни питался черт знает как. А сметана – это не просто вкусно. Жирорастворимые витамины из овощей без жира не усвоятся. Плюс молочный жир снижает уровень кортизола, а у меня его сейчас явно переизбыток.

Я взял ложку и зачерпнул густой, темно-бордовый борщ.

– Спасибо, мам, – сказал я и отправил первую ложку в рот.

Вкус был потрясающим – домашним, насыщенным. Тело отреагировало волной удовольствия, а желудок жадно потребовал еще. Я понял, что не ел ничего подобного уже очень давно.

Вера Андреевна довольно кивнула и села напротив, внимательно наблюдая за мной.

– Ешь, пока горячий… – Она коснулась моего плеча. – А то совсем исхудал. И глаза какие-то… другие.

Я вздрогнул, услышав последнюю фразу, но Вера Андреевна лишь покачала головой:

– Светлее стали. Меньше… мучаешься, что ли.

– Работа занимает все время, – осторожно ответил я.

– Михаил Петрович говорит, ты переменился, – продолжил Николай Семенович. – Говорит, как будто заново родился.

Ложка застыла на полпути ко рту. Я медленно поднял взгляд, но увидел в глазах отца лишь радость и облегчение.

– Я всегда говорил, что все это пройдет. – Николай Семенович тепло улыбнулся. – После смерти Наташи и ребенка ты просто… потерялся. Но теперь, кажется, возвращаешься.

Наташа? Ребенок? Я затаил дыхание, ощущая, как передо мной открывается еще одна дверь в прошлое человека, чье тело я занимал. Но ведь по паспорту он был холост? Или жил с Наташей в гражданском браке?

– Не надо об этом, – тихо сказала Вера Андреевна, бросив обеспокоенный взгляд на сына. – Сережа только стал приходить в себя.

Николай Семенович виновато кивнул, но я поспешно произнес:

– Нет, все нормально. Можно говорить.

– Правда? – Вера Андреевна удивленно приподняла брови. – Обычно ты… избегаешь этой темы.

Я понимал, что ступаю на тонкий лед, но любопытство пересилило осторожность:

– Думаю, пора перестать избегать.

Родители обменялись удивленными взглядами.

– Четыре года прошло, – тихо сказал Николай Семенович. – Наташа была хорошей девочкой. И никто не виноват, что так случилось. Особенно ты, Сережа. Но ты почему-то всегда винил себя.

Я молчал, надеясь, что отец продолжит. Тот вздохнул:

– Ты ведь знаешь, что у каждого хирурга бывают потери. Беременность была сложной, никто не мог предугадать осложнений. И если оперировавший ее хирург не смог их предотвратить, то что мог сделать ты?

Я пытался сложить картину из обрывков информации. Похоже, у казанского Сергея была беременная гражданская жена или девушка по имени Наташа. Что-то пошло не так, и оба: женщина и ребенок – погибли. А он винил себя. Но подробности оставались неясными.

– Знаете, я ведь много думал об этом, – осторожно начал я. – И кажется, начинаю принимать случившееся. Жить нужно дальше. Да и… вам, небось, внуков хочется понянчить?

Я улыбнулся, а Вера Андреевна всхлипнула и крепко обняла меня. От неожиданности я чуть не опрокинул тарелку с борщом.

– Мы так ждали этих слов, сыночек, – прошептала она. – Твой запой после похорон… та авария, проблемы с квартирой, тем кредитом в банке… Потом эти проблемы на работе… Мы думали, ты совсем пропадешь!

– Любой бы сломался. – Николай Семенович положил руку на мое плечо. – Но ты справился. Пусть не сразу, пусть с потерями… Справился! И сегодняшняя операция – тому подтверждение. Ты вернулся к жизни, Сережа. Мы всегда в тебя верили. Ты у нас молодец, сынок!

Сидя за этим столом, окруженный заботой совершенно чужих людей, считавших меня родным, я почувствовал странную смесь вины и признательности. Казанский Сергей Епиходов, чье тело я занял, прошел через личную трагедию, которая сломала его. Он потерял любимую женщину и ребенка, пустился во все тяжкие, утопая в алкоголе и азартных играх, и медленно разрушал собственную карьеру.

Человек, которого любили эти добрые пожилые люди, умер в тот момент, когда я получил его тело. И я не знал, должен ли чувствовать благодарность за этот дар второй жизни или вину за то, что занял чужое место.

– Сережа, ты совсем не ешь, – обеспокоенно произнесла Вера Андреевна. – Может, плохо себя чувствуешь?

– Нет, все хорошо. – Я виновато улыбнулся и вернулся к еде. – Просто задумался.

Я посмотрел на этих двух пенсионеров, лишенных в старости единственного нажитого богатства – сына, и внезапно ощутил решимость. Я не просил этой второй жизни, но получил ее.

И если уж мне суждено жить дальше, то нужно сделать это правильно – хотя бы в память о человеке, чье место занял.

Впервые за долгое время в моей душе воцарилось некое подобие мира. Проблемы еще никуда не делись – впереди неизвестность, поиск работы, денег, угрозы Михалыча, проблемы от Рубинштейна, грядущая смерть тела, которому осталось восемь дней с небольшим.

Но сейчас, за этим столом, я мог просто быть Сережей – сыном заботливых родителей, которые никогда не переставали в него верить.

* * *

Возвращаясь домой пешком, я чувствовал, как ноги превращаются в свинец. Пакеты с домашней едой, которыми нагрузила меня Вера Андреевна, оттягивали руки. Топал я через полгорода. Машина стояла на штрафстоянке, и денег на ее выкуп не было. Как ходит общественный транспорт Казани, оставалось для меня загадкой, а на такси тратиться было жалко.

К тому же пешая прогулка, еще и под нагрузкой, здорово прибавляла к прогнозу продолжительности жизни. Однако, чувствовал я себя совсем иначе – как будто вот-вот двину кони. К подъезду я подошел на одной силе воли. Спина ныла, в легких жгло, а никотиновая ломка усиливала каждое неприятное ощущение. Курить тянуло так, что возле какого-то бомжа, смолившего бычок, я не выдержал и остановился – подышать дымом.

В подъезде хотелось рухнуть на лестнице и просто лежать.

А на площадке меня ждал сюрприз.

Эльвира Гизатуллина, медсестра из приемного отделения, облокотившись на перила, улыбалась. В свете тусклой лампочки ее ярко-красная помада казалась почти черной.

– Сергей Николаевич, вот так встреча! – Она поправила прядь волос. – А я как раз к вам.

– Эльвира? – Я нахмурился. – Что-то случилось?

– Да нет, – девушка беззаботно пожала плечами. – Просто вся больница гудит о вашей операции. Я подумала, может, отметить хотите?

Она подняла пакет, в котором угадывалась бутылка вина. Странно. Чего это она?

– Спасибо, но я завязал с алкоголем.

Во взгляде Эльвиры промелькнуло удивление.

– Серьезно? Так резко?

– Врачебное предписание. – Я развел руками и попытался улыбнуться. – Проблемы с сердцем.

– Ой ли! – Она улыбнулась. – Ну ладно, вино подождет. Все равно мы могли бы… просто поговорить. О будущем.

Операция на дочери Хусаинова. Вот что ее привело. Еще вчера она прошла бы мимо меня, не заметив. А тут приперлась в мой неблагополучный район.