Текст книги "Стена моего путешествия"
Автор книги: Даниил Салва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Медленно, словно прося тишины, он поднял руку и сказал: "Пусть будет так".
Через несколько дней семья отплыла на огромном корабле в сторону островов. Плавание должно было занять четверо суток, но закончилось намного раньше. На утро третьего дня судно по вине шкипера нашло на риф. Деревянный корпус, налетевший на всех своих узлах на камни, дал течь, с которой не смогла справиться команда. Спастись было невозможно. Это случилось 8 июля 1859 года.
19 июля 1859 года Операпато узнал об этом. А 20 июля 1859 го– да скончалась при родах его вторая жена. Младенца спасти не
удалось.
46
Он остался один. Совсем один в этом помпезном дворце. Пос– ледний владелец родовых земель и островов. 54 года...
Врач заверил его, что скорей всего род закончится на нём. Немногочисленные неудавшиеся попытки изменить что-то подтвер– дили предположения целителя.
Он назвал его Лорено. Его родители погибли при кораблекру– шении, и из родственников остался только дед. Операпато любил его. Ему больше некого было любить. Он не думал посвящать всю свою жизнь ему, но вышло так, что ничем другим заниматься ему не приходилось, а там уже пришли какие-то чувства, которые заменили ему любовь... Такой человек, такой характер. Ничто не грызло его изнутри, и никакие ассоциации, кроме радостной встречи, не возникали у него, когда он слышал шум бегущих к нему ног... Может, и своего сына Операпато любил бы так же.
Зато Лорено любил своего деда и не представлял себе жизни без него... Впоследствии, когда у Лорено стало уходить некото– рое время на любовные интриги, занятия философией, театр, учёбу в университете, поездки за границу, он никогда не забывал о деде и всегда находил время для него. Идиллия?.. Да.
1889 год. Одно из поместий Операпато и его внука-наследника. Июль. Кабинет Операпато.
Усталый, 84-летний мужчина только что узнал о том, что месяц – это самое большее. Он послал за внуком. Тот пришёл, поцело– вал деда и сел напротив. "30 лет, наверное, прекрасный возраст", – подумал старик.
47
Когда Операпато закончил говорить, Лорено уже стоял, и его грудь с трудом справлялась с дыханием. Ещё несколько долгих секунд, и Лорено выбежал из кабинета.
"Всё, – подумал Операпато, когда услышал звук удаляющихся конских копыт. Неужели всё?!"
У него в столе лежал старый револьвер. Он медленно выдвинул ящик, достал оружие, зарядил и вооружённую смертью руку чин– но положил на колено. "Всё".
Сон был нарушен внезапно. Распахнулись настежь двери. Вер– нулся враг. Вернулись глаза с полуторавековой яростью. Он уз– нал эти глаза... И вдруг он почувствовал боль той кровоточащей раны в знакомом ему лесу, и, когда Лорено шагнул вперёд, Опе– рапато точно знал, что будет делать... Инстинктивно. Всё забыв. Ничего не чувствуя... Оставив мысли о близкой смерти. Не пони– мая, обороняясь, или нападая...
Сухой щелчок застал Лорено у другой стороны стола. Ещё одно нажатие на курок – осечка, ещё – осечка. Держась левой рукой за смертельную рану, Лорено схватил бронзовую пепельницу и по краю стола стал приближаться к беззащитному старику. Внизу уже был слышен шум ног. Ещё одно нажатие – и снова осечка, уже последняя осечка этой войны. В кабинет вбежали слуги, и в этот момент Лорено нанёс свой удар... Их удар.
Оба повалились на большой стол. Оба ещё жили. Оба уже ни о чём не думали и не жалели.
Кровь двух семей говорила последние слова.
Кровь говорила.
48
...Из колоды моей
утащили туза
Да такого туза,
без которого смерть...
В. Высоцкий
Да, я люблю себя. Да, я любил себя в своей любви к тебе. Да, да, да, да. Но да, ты могла быть самой счастливой и обожаемой женщиной. И да, ты была таковой!.. Я обожал тебя со стра– стью вулкана, но ты временами видела в этом жерло Сивиллы и боялась этого... Я утверждал, что фильм цветной, а ты – чёрно-белый.
Я мужественно боролся за тебя и себя. Я "отбил" тебя у че– ловека, который мечтал вскоре жениться на тебе (ты помнишь те свои слёзы, через неделю после нашего знакомства?). Предо мной пали все твои ухажёры и воздыхатели. Я играючи победил всех, совершенно всех, кроме одного человека – тебя... Я мечтал доказать тебе наше право на сказочный дворец, а ты хотела быть обычной и стала таковой... Я носил тебя на руках, а ты – "я ревную тебя к цветам, которые ты мне даришь"...
В преферансе есть поговорка: "Когда не идёт карта – надо платить". Я заплатил... Я заплатил смешанным чувством любви и горечи. Чем заплатила ты не знаю (мне иногда казалось, что я вообще тебя не понимаю). Смело могу сказать только одно: я проиграл – тебе. Я отдал тебя – самой себе... Я был очень молод, возможно, делал ошибки, но не это, не это главное: тебя нельзя забрать у тебя же самой – и я сдался. Я уворачивался, пытаясь обхитрить создателя, мешал и кропил ночами карты, но обмануть его так и не смог. Я проиграл то, что не должен был выиграть, что выиграть невозможно, но я утверждаю, да, утверждаю: "Я классный игрок! Я превосходный игрок! Я лучше всех!"... А что касается той самой партии, то у меня утащили козырного туза. Козырного туза... Если он вообще был в колоде.
49
Осенний садик. Беспорядочно кувыркающиеся листья. Лёгкий ветерок. Двое мужчин, приблизительно одного возраста, смотря куда-то туда на лес за прудом, тихо разговаривают между собой.
– 26 лет.
– 26 с половиной.
– А ты такой же... – И помолчав: – Как ты узнал, что это я?
– Ты тоже не изменился, – со вздохом сказал второй, тот, что поправил первого в подсчёте лет.
После некоторой паузы первый продолжил:
– Бывали встречи порадостней...
– Я всё знаю, – вдруг, не глядя на собеседника, оборвал его второй.
– Или тебе кажется, что ты всё знаешь.
– Нет, старый друг. Я всё знаю. Иначе ты бы не пришёл, – сказал второй.
Оба замолчали. Всё также несмотря на своего собеседника, первый сказал:
– Ты ещё в институте всегда всё знал, – он выдал подобие улыбки.
– Ты пришёл, потому что я дал слово, что тебя не схватят. А ещё потому, что чувствуешь дыхание в спину.
– И процентов на десять хотел тебя увидеть, подполковник, – сказал первый.
Замолчали.
Одинокие прохожие. Дымка тумана вдалеке. Листья в медленном вальсе. Детский смех.
Тот, которого назвали подполковником, первым нарушил молчание:
– Выходи из дела, и я дам тебе уйти из страны.
– А остальные?
– Остальным уже не выбраться. Я лично командую операцией. Переиграть уже никто не сможет, и, поверь, это всё, что я могу для тебя сделать... Уезжай и иногда молись за меня.
Его оппонент на какую-то секунду посмотрел на него и тут же убрал взгляд:
– Это всё, что я умею, – сказал он.
– Я тоже. У тебя время до четвёртого, – ответил второй.
50
Тихо. Красиво кругом.
Они посидели молча ещё немного, и первый сказал:
– Спасибо... – И сделав паузу, как будто улыбаясь прошлому, спросил:
– Ты помнишь, на втором курсе...
– Я помню всё. Прощай, – оборвал его подполковник.
Один из них встал и, не прощаясь, медленно направился к центральным воротам сада. Через пару минут его собеседник удалился в противоположную сторону. Никто из них не обернулся.
Он умер пятого числа по дороге в больницу.
51
1.
Зима
Утро. Морозно. К-Д проснулся – солнечные лучики бараба– нили по векам. Большая кровать. Дом в два этажа. Принял ванну. Спустился вниз.
Завтрак. Второй завтрак. Газеты. Вторая половина дня.
Пришли. Хлопали по плечу. Громко смеялись. Накрывали сто– лы. Ели. Закусывали. Немножко пели. Прощания-обещания. Ушли.
Домработница. Снова чисто. Столы и стулья на месте. Вроде ничего и не было. Во всех комнатах огонь в камине. Тепло.
Привёл себя в порядок. Гладко выбрился. Белая рубашка. Гал– стук. Костюм в полоску. Платок в боковом кармане. Пальто с ве– шалки. Шляпа. Перчатки. Дверная ручка. Запах улицы в лицо.
– А куда я еду? Ведь... Совершенно...
Зима.
2.
Осень
Утро.
К-Д отобедал и в город поехал
В трамвае. Чего-то кондуктора нет.
Проехал бесплатно.
В метро до вокзала (тоже бесплатно).
Пешком пять минут и... КОН-СЕРВАТОРИЯ!
В зале концертном спокойствие. Тихо. Окна огромные.
Своды и люстра.
Кресел ряды.
Сцена
И два рояля,
Белый и чёрный. Чёрный и белый...
На сцену поднялся:
огромнейший зал,
но нету в нём зрителя
Ни одного. И на сцене молчание.
52
Внимал атмосферу
Прошёлся:
пюпитр сверкающий, партитура на месте,
клавиатура:
клавиши чёрные и клавиши белые,
смычок скрипача и фаготова хмурость,
виолончель,
барабаны огромные, флейты, нежная арфа...
Дирижёрская палочка. Взмах...
Д. Шостакович. Седьмая симфония.
Трубадур. Травиата. Аида,
то Верди
и Глинка. Руслан и Людмила...
Борис Годунов. Хованщина. Мусоргский.
Рахманинов С. Алеко (цыгане, любовь).
Русалка и Каменный Гость. Даргомыжский.
Прелюдь-интерлюдии (можно запутаться).
Чайковский Пётр Ильич. Евгений Онегин. Мазепа.
Иоланта.
Опричник (он более ранний и менее известен).
Смятение чувств, облаков, настроения, мысли.
Всё та же волшебная палочка.
Взмах.
Занавес...
Осень.
3.
Поздняя осень
К-Д вышел на улицу. Начинало смеркаться. Почему-то весь город оказался пуст. Совершенно пуст. В магазинах, скверах, парках, галереях, пассажах. Ни души.
Он дошёл до банка. Везде открыты двери, но никого внутри нет. Вошёл. Проверил свой счёт: все ссуды погашены, долгов нет.
53
Прошёл через парапет. Поднялся по Потёмкинской лестнице, которая плавно переливалась в не стареющего душой Дюка, Третьяковка, Дом Меньшикова по ту сторону моста, зелёный Крещатик... Наконец, Площадь Фонтанов. Нигде ни души. Странно.
А вот и старый, добрый Минск, где так часто бывал. Милости просим! Знакомая улица Жудро, дом сорок восемь, квартира че– тырнадцать. Второй этаж.
Магазин "Фрукты-овощи" внизу светится. Так всё в порядке?! Только вот продавца не видать. Его бело-грязный халат, с боль– шими карманами по бокам, валяется на деревянных ящиках, а самого нет...
Парк имени шестидесятилетия Октября, где пацаном бегал... Ящик мороженщика полуоткрыт, а его – старого дяди Кости – что-то не видать. Кто-то сбил вывеску "Пломбир – 19 копеек".
Повернул в другую сторону. Польское католическое кладбище – "Кальвария". Уже лет пятьдесят там не хоронят, а всё ухожено, аж диву даёшься. И костёл есть. И службы регулярно. На рус– ском и польском.
Где же люди?
Прошёлся ещё. На этой лавке старички всегда в шахматы реза– лись... Повернул на улицу Притыцкого. Прошёлся по теплицам, что снесли лет пятнадцать назад. Здесь же всегда...
Подошёл к газетному автомату. Достал три копейки. Хотел бросить в узкую щель, но обнаружил, что она чем-то забита. На всякий случай нажал на рычаг. Аппарат покряхтел и со вздохом выдавил из себя пару страничек. Опять бесплатно.
Газета была почти годовой давности. В ней сообщалось, что прошлой зимой К-Д скоропостижно скончался душой.
(Конец).
54
Сергей Михайлович Геращенко. Мой бывший одноклассник и хороший парень. Работящий, спокойный, иногда выпивает. Мы с ним познакомились, когда детьми бегали в одном дворе. От него же я первый раз в жизни получил по морде пропустил удар в детской драке. Рыбалка, побеги с уроков, первое ухаживание за девочками и суперсложные операции по доставанию их телефо– нов (подышать в трубку), кнопки в стул педагога, магнитофон– ные записи, планирование домашних дискотек, футбол – двор на двор, переписывание сочинений, сборка светомузыки по схеме. Всё это Серёга, я и ещё несколько корешей. Чёткие детские ассоциации... Потом становимся постарше, и к списку прибавляются новые, доселе не изведанные ощущения с девочками, сигареты, вино, дача родителей, ночные кухонные посиделки, гитара, ту– манные юношеские мысли.
Я уже шесть лет не видел Серёгу. А он женился на красивой неглупой девице и поступил работать в технический отдел какой-то огромной газовой компании. Так вот, возвращается как-то мой Михалыч рано с работы, а там, простите за банальность, его вер– ная и единственная с другим. И не где-нибудь с томиком Гёте, у колонны прислонившись, а, извините ещё раз за прямоту, в кро– вати. Серёга не орал, – не в его характере, – а по-простому по– шёл к какому-то дружбану и там успешно напился. А назавтра – развод оформлять. Короче, опять Геращенко холост. Снова живёт у родителей – тёти Шуры и дяди Миши, – приводит смешных девочек (поговорить о высоком), выпивает в том же ритме, получает перевод на административную должность, ну и всякие там другие штучки суеты сует. Короче говоря, нормально всё у Михалыча. Даже хорошо.
Серёга в общем-то немногословен. Всегда тих был. А тут: административная должность, кресло, компьютер, люди заходят-выходят; за всем глаз да глаз нужен. И как-то ещё более молча– лив Геращенко становится. Подчинённым укажет путь, – прямой и светлый, перед начальством отчитается и замолчит. На обед выйдет с коллегами, "приятного аппетита", о погоде, вернулся и молчит, работая. И идут вот так дни, месяцы, годы, а он большей частью в себе, в молчании. Ещё годик проскочил, а Серёга по-прежнему, – на боевом посту, – всё там же, всё знает, всё
55
хорошо, а главное, слова просто так не выкинет. Ну, с детства такой был.
И однажды как-то зимой мой друган Геращенко получает за добрую службу звание "лучший работник года". А чего ему не дать-то! И работящий действительно, и скромен, и пользу его отдел приносит несусветную, и национальность – полухохол, полубульбаш – подходящая, и рожа симпатичная, чего же на доску почёта не повесить?!
И вот подваливают к нему корреспонденты, и кучу вопросов, да все разом, как обухом. Один на другого налезает, каждый свой микрофон всё норовит поближе к Сергей Михалычу. Фотографы, вспышки, кинокамеры... Кошмар!.. Один корреспондентик умуд– рился с диктофоном под стол к Геращенко залезть и аж замер в ожидании...
Посмотрел на них Сергей Михайлович, откинулся медленно в кресле, волосы назад аккуратно заправил и... Свершилось! Прор– вало! Да так, что никому мало не показалось. Заговорил!.. Час говорит, второй говорит, третий, да всё без остановки. Отопьёт кофе глоточек и дальше. – Да, я, конечно, месяцы, да, вполне, было принято, можно, всегда... Народ по сторонам поглядывает, а Серёга в ажуре. – Конечно, а вот возьмите для примера его, или её, но если ты в порядке, то, да, тогда конечно... Уже родные, близкие стали корреспондентам на радиотелефоны названивать – волнуются, а он говорит и говорит. – Вот раньше это прошло бы, пять-семь лет тому назад, да, но сейчас, подумайте сами... Близ– кие родственники стали навещать, – соскучились, – а он всё говорит. – Я так и сказал ему в лицо... Время от времени рисует что-то на листке, закрашивает. Повторяет слова. Головой пока– чает. И дальше... – А вы помните, что я тогда предсказал?! И снова вперёд. Вокруг уже готовятся обеды, чистится картошка, рождаются дети, а он всё говорит. – Ну ничего не поделать. Будем продолжать... И ещё дальше гнёт.
А за двором уже весна летом сменилась, потом снова зима. Корреспондентики уже и смирились давно с судьбой. Друг друж– ку сменяют на сон, бреются в уголке, родня опять же свежее бельё и раскладушечку поднесут. А Серёгу несёт. – Так вы пом– ните или нет? Ну что я тогда сказал?! Припоминаете?!
56
Шесть лет не виделись. А когда я зашёл в кабинет, он только рукой махнул. В знак приветствия, значит, и говорить продол– жает. Ну, посидел я, врубился в ситуацию и понял, что если не остановить, то Серёгу ещё на годик-другой точно хватит; у него уже и голос сел, а он его прохрипел и дальше прёт... Подошёл я к нему, за руку взял и тихо так: "Михалыч". Он прервался на се– кунду, – как на месте буксует, – "Чего?" – "Серый, времени мало. Собери-ка ты всю речь, прогорлань, да и точка".
Посмотрел на меня со своего кресла снизу вверх, заморгал и понять ничего не может:
– Так оглохнут ведь?!
– Попробуй, – говорю я.
– А не оглохнут?
– Оглохнут, так хрен с ними. Времени нет, Серёга. Давай.
Как заорёт! На всю Ивановскую.
Никто не оглох...
Сергей Михайлович как новый стал. Заулыбался.
– Так всё в порядке, старина. Хорошо, что ты пришёл. Высшак!
– Как ощущения? – спрашиваю смеясь.
– Новьё, – и улыбается вовсю, аж всем телом дышать стал.
– Тогда пошли выпьем. Заодно и планы обсудим на будущее.
– Да очень легко уйдём. Слушай, как хорошо, что ты пришёл!
Хлопая друг друга по спине, мы удаляемся, и уже не слышно, о чём мы говорим. Кажется о том, как в десятом классе...
57
Сцена первая.
Чёрный "Ситроен" едет по направлению к городу. За рулём Сява – лет тридцать, рыжие волосы, рост выше среднего, можно назвать симпатичным. Умеет быть смешным. Смесь латыша и украинки. Работает дизайнером больших офисов. Ему до сих пор ещё кажется, что он любит Наташу (когда-то он сгорал от счастья только при её появлении – Прим. авт.).
Рядом с ним сама Наташа. Высокая (для женщины), красивая, ещё года два-три будет в прекрасной форме. Пять лет тому назад вышла замуж за Сяву. По любви.
Он всегда пользовался благосклонностью женщин, и Наташе польстило тогда, что он стал серьёзно ухаживать за ней... Ох, как жаль предыдущего кавалера, но с умом подобрана причина раз– лада, и "отряд не заметил потери бойца". Она, Наташа, двадцати пяти лет, влюбилась в него, в Сяву (смешное имя, правда?).
На заднем сидении – попутчик. Молодой парень, лет двадцати. Рассказал, что учится в университете. Физика и какие-то там ра– диолинии. Подаёт надежды. Уже приглашают работать на пер– спективные должности. Вся семья оплачивает ему обучение и надеется.
Сцена вторая.
Телевизор:
Мальчишки и девчонки!
А также их родители!
Весёлые истории
Увидеть не хотите ли?
Весёлые истории журнал покажет наш.
Весёлые истории в журнале
Ералаш!.. пам-парам-пам!
Пара-пара-пам-пам!
Пара-пара-пам-пам! Паам!
Журнал Ералаш! парам-парам-пам! Пуу-у!
Сцена третья.
Коричневая "Хонда" удаляется в сторону загородного пляжа.
58
Сегодня подходящий случай отдаться Леону, – думает Оля. Вот он обрадуется!.. Разыграю, что наконец-то не выдержала его многолетней осады... Будет с жаром обнимать меня и, чуть не плача, скажет, что любит меня так, что... Придётся долго выдер– живать его чистый любящий взгляд... Утром он сделает мне пред– ложение выйти за него замуж. Я скажу, что должна подумать, и через несколько дней соглашусь. Бедняга изведётся за эти пару дней, но что делать – издержки производства. Ну а что?.. Не могу же я ждать до тридцати... Он во всяком случае меня любит. Ну ладно, там посмотрим... Да, надо не забыть поцеловать его утром и сказать, что он очень милый (в чём, собственно, Оля сомневается; у неё, слава богу, есть с кем сравнивать – Прим. авт.).
Леон – не то программист, не то электронщик, не то химик. Хороший специалист. Образован. Воспитан. Среднего роста, эрудиции, полноты, амбиций. Влюблён в Олю с восьмого класса. "Неужели она поняла, как я люблю её?.. Уже вторую неделю она рядом со мной, а ведь за ней всегда ухаживают мужчины. О Боже..." (Далее следует сплошная патетика; нет смысла её повто– рять – Прим. авт.).
Сцена четвёртая.
Сява на какую-то секунду задремал. Потерял управление. Ма– шина выскочила на встречную полосу.
Сцена пятая.
Смерть.
Сцена шестая.
Телевизор.
...Нам расколоть его поможет
Киножурнал
Хочу! Всё! Знать!
59
Сцена седьмая.
Газетная статья.
"Вчера, около семи часов вечера, на четвёртой трассе призошла страшная авария. Водитель чёрного "Ситроена" не справился с управлением машины... Прямое столкновение с идущей по встречной полосе "Хондой". Пять трупов. Четверо опознаны по документам. Личность молодого человека, лет восемнадцати-двадцати, устанавливается... Каждого, кто может оказать помощь в опознании... просим обращаться по телефонам...
Сцена восьмая.
Один из домов большого города.
Из открытых ставней раздаётся песня на русском языке.
...Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва...
В соседнем окне – телевизор. Какой-то фильм.
60
...Я тону, и мне
В этих пустяках
Ты – рюмка на столе,
Ты – небо на руках...
Ю. Шевчук. Театр ДДТ
"Белая река"
Лучи света, поднимающие водную пыль... Сегодня весь день шёл дождь. Проливной дождь!.. Ливень! В этих лучах что-то божественное или что-то большее, чем божественное. Эти лучи впились в море...
Целый день не писал. Блуждал по дому, смотрел на дождь, ел, лежал, спал по полчаса, чесался, а вот сейчас смотрю на лучи. Чёрт, а!.. Лучи!.. Лучи, бога душу вашу мать!
Позвонил Серёга, в сентябре у них гостит редактор известного издания в Москве; неплохо было бы закончить книгу к этому времени. Сергей помогает мне печатать, исправлять ошибки, смотрит на текст свежим взглядом – мне это очень важно.
Я сижу за большим столом и пишу. Вокруг меня какие-то лист– ки с пометками, набросками, рисунками... Мне надо переписать их все (эти наброски) на лист. Потом отшлифую. Главное сейчас – всё переписать и выбросить эти наброски к чертям в тратататы. Я устал от них. Возможно, это полный бред, а возможно, и нет...
Вспоминаю недавно проведённый мною вечер. На какой-то ту– совке ко мне подошёл странного вида художник и долго нёс со– вершенно полную херню о воображении и его значении в вообра– жении более глобальном (я предупреждал, что это – херня). Са– мое интересное, я его понял. Он спросил моё мнение, и я сказал: "По модулю, мы с тобой одинаковые, только я нормальный". Он не обиделся, долго смеялся – ему понравился мой ответ. – Слу– шай, старина, классно сказал! Пойдём, крякнем за это по малой. – Чё ж не крякнуть?!
Воображение... Картины, которые рисует наше воображение. Наслоения картин одна на другую. Они въедаются в друг дружку, жуют, пережёвывают, чавкают, трутся. Но когда-нибудь, когда-нибудь придут с шести сторон геркулесы и одним рывком
61
растянут эту кашу в разные стороны. И, о Боже, мы увидим боль– шую картину! Огромное полотно! Мне кажется, в эту минуту помрёт куча народа...
Я должен скорее издать эту книгу. Она была задумана о ней, а я скоро влюблюсь и очень серьёзно влюблюсь. Зачем мне лишний груз?! Закончить, напечатать и забыть. Хотя, подождите... нет... нет, эта книга не о ней. Она обо мне. И, может, я никогда не окончу сей... (думаю)... монолог.
Бросаю всё и валюсь на диван. Один в большой квартире... Что же такое это я? Смотрю на себя в зеркало... Ну сейчас-то я не играю?! Сейчас я не как бы? Сейчас, вот он я?..
"Не спрашивайте меня, чего я хочу добиться в жизни, и я стану вашим лучшим другом", – Костя великолепен! Помню каждое слово его потрясающего тоста в Старый новый год: "Ребята, уже столько написано и сказано о том, что далеко не все рады свету мысли... ну там обыватели, фетишисты, мещане, филистеры... ну о важности доказать... Я построю своё предложение несколько иначе – идите Вы все на х-й!". (Аплодисменты!).
...Потом снова день.
Сижу в маленькой Серёгиной комнате. Это дом моих друзей. Комнатка просто набита электроникой: суперсовременный ком– пьютер, на котором мы с Серёгой набираем мой роман, стерео– система, телевизор, радио, какие-то потрясающие колонки на шпильках... Прекращаю печатать по причине ужина – к ним приехали гости. Мы пьём водку. Потом я сажусь в машину и еду к Стасу. Уже ночь. По случайному совпадению у него тоже ка– кая-то компания. Потом все расходятся и остаётся какая-то пара; им наплевать на меня, мне – на них, – замечательно! Мы пьём со Стасом анисовую. Затем он укладывает меня спать на раскла– душку в гостиной. Потом снова день, и мы завтракаем в малень– кой кухоньке. Стасика жена уже на работе, – всё запиваем непло– хим коньяком; принцип старый и проверенный до нас: утром выпил – весь день свободен.
Потом снова день. Я звоню Котиковскому и говорю: "Шура, ты знаешь, я отпечатал на компьютере первые свои рассказы...
62
печатное слово... совсем другое отношение! Полный кайф!" (Хо– рошо, когда есть, куда идти.) Шурка: "Это только у нас, у совет– ских, – к печатному слову".
Святополк говорит, что помнит всегда фразу: "Знай, откуда ты пришёл и куда идёшь". Откуда ты пришёл и куда идёшь; даже если тебе хорошо на месте.
Потом снова день.
Тишина. Спокойствие. Рыбалка. Поплавок на зелёной глади. Очень похоже на медитацию. Озеро дарит тебе необъятную, необработанную массу энергии. Надо только сохранить её в себе. Не расплескать... Поплавок начинает еле-еле шевелиться. Надо набраться терпения. Не рвать. Дождаться. Сейчас, сейчас он уйдёт весь под воду... Тишина. Боже ты мой (это я к себе), как хорошо!
Переписав с маленького листочка очередной набросок, выки– дываю его. Хочу, чтобы все листы закончились. Папка для эски– зов пуста... Рабочая командировка. Да, мне нужна рабочая коман– дировка! Куда-нибудь к бедным, средним, богатым; душой, те– лом, мыслью. К тупым и храбрым, к чистым и смешным, к сле– пым и никаким. Посмотрите на людей! Ведь почти все мертвы, только забыли лечь! Вдышитесь! Потрясающие миазмы!.. И формальдегида! Побольше формальдегида, пожалуйста! Мне-то что, я для Вас... Я для себя... Я не для Вас и не для себя. Чёрт, запутался... Нет, ну уж точно не для Вас...
Боже, даже с собой мы говорим иногда на разных языках.
63
Я уже не помню, где услышал эту историю. В общем, какой-то странник долго-долго шёл, кажется, в Индию, – встретиться с известным мыслителем. Всё, что хотел путник, – это понять смысл жизни. Искать и найти. Только и всего...
Он доходит до огромной поляны посреди гор, там разбит ла– герь. Его хорошо принимают, селят в небольшую палатку и велят ждать...
Проходят дни, которые он коротает созерцанием гор, речки, неба, слушанием ветра, наблюдением звёзд... И вот как-то ран– ним утром его будят и сообщают, что через час он будет принят и что время встречи строго ограничено.
В назначенный час он заходит в палатку, его встречает мыс– литель. Они говорят о смысле жизни, и странник с ужасом пони– мает, что ничего нового мыслитель перед ним не открывает, что вот сейчас закончится отведённое ему время и печать неизвест– ного, непонятого, едва приподнявшись, вновь ляжет на его мыс– ли. И тогда гость спрашивает: "Скажи мне!.. Что из увиденного тобой в жизни более всего потрясло тебя?". "Ты не поверишь, – отвечает мыслитель, однажды я попал в детский лагерь. Где-то далеко отсюда... Так вот там ребятишки сами управляли своей жизнью: питание, развлечения, организиция, – ну абсолютно всё".
– И что, это потрясло тебя больше всего из увиденного тобой в жизни?!
– Да, большего переживания я не испытывал. Понимаешь, всё сами! Даже я не смог бы устроить так свой лагерь... Несомненно, это потрясло меня больше всего, – закончил мыслитель.
В этот момент заходит его помощник и уводит гостя – песоч– ные часы окончили свой бег...
Странник шёл обратной дорогой домой и всё пытался понять услышанное. Но шли дни и недели, а озарение не приходило.
И вот однажды, когда он лежал в ночи с открытыми глазами и смотрел на звёзды, в нём вдруг что-то щёлкнуло. Бац! Просну– лось! Вспыхнуло! Понял: "Ведь всё уже там было!"
(Я вернусь к этой истории).
64
Один мой знакомый – это был я – хотел что-то, сам не зная чего. Где-то чесалось, но непонятно где... Может, что-то изме– нить надо?.. Ну, уклад жизненный, состояние общее, образ жиз– ни, мысли, направление какое-то?.. Если направление, то куда? Внутрь, наружу, вбок? Что? ЧТО? Что ещё? Или что уже? Опять поиск нового? Старого? Среднего?.. Хорошо – это когда в дос– татке, слишком или не хватает? Что надо, чтоб почувствовать это до конца? Можно всё время двигаться только вперёд, а? И так далее. И так далее... Сейчас главный вопрос: а есть ли ответ? Или нужен ли ответ на всё это вообще? Нет... Не так... Вот он, сформулированный очень давно главный вопрос – что лучше: ответ или его поиск? А может, когда весь этот процесс только рядом с тобой протекает; тебя не касается, но всегда можно заглянуть внутрь (понятно, что сбоку всего не увидишь)?.. Так что? О!.. Вот он – вопрос: что? ЧТО?.. Вопрос, не подразумева– ющий ответа. Апофеоз! – вопрос "Что?" постулируется верши– ной риторики...
Так кто же всё-таки счастлив более: ищущий или нашедший?..
Вот он – аккавистический конец всех историй – надо просто не бояться заглянуть внутрь нас самих; самая главная догма – от– сутствие оных. Не надо никуда идти! Мы идём к себе, чтобы понять! Мы смотрим в себя и ищем там. Мы находим ТАМ больше, чем можем услышать от мыслителя. Мы – мыслитель! Мы находим ТАМ ответы и вопросы. Мы находим там – себя.
(Конец)
65
Мы уже точно знали, что разошлись, но были ещё вместе...
Мои родители уехали за границу, и их дом остался в нашем распоряжении. Целую неделю. Дом, папина блестяще-синяя машина, зелёный сад, белая овчарка Долли; мы почти в послед– ний раз играли в мужа и жену, но с той маленькой разницей, что у неё это была репетиция, а у меня – имитация.
В один из вечеров, часов в двенадцать ночи, я предложил спус– титься к морю...
На дороге почти не было машин. Красота! Мы ехали и безза– ботно болтали о меню приморского ночного ресторана. Потом она задремала... Я вёл машину и ни о чём не думал. Совершенно. Растянутая на месяц-другой сцена прощания... И всё-таки я её любил... Держать, выигрывая время, обманом её при себе не позволили бы мне её ум и самоуважение, а ещё мои чувства к ней. Я так и не смог доказать ей, что она необычна... Поворот налево и тут же направо. Я стараюсь мягче вести машину, чтоб она не проснулась. Поверхность дороги иногда изменяет мне, – её голова покачивается на моём плече, но сама Кристина по-преж– нему крепко обвивает мою правую руку. Сколько раз мы проез– жали здесь...
Вчера она вдруг сказала: "Слушай, ведь вся моя юность прош– ла только с тобой". Я смотрел на неё и улыбался. "Чему ты радуешься?" – Улыбка перерастёт в смех... "Я ненавижу те– бя", – и, как маленькая, начинает кидать в меня всё, что попа– дает ей под руку: подушки, одеяла, вещи, затем бросается на меня и пытается задушить. Потом мы оба смеёмся, целуемся...
При спуске есть отрезочек в полкилометра, когда вдруг перед тобой открывается потрясающий вид – сверкающее море и горы вокруг, как часовые. Кристина очень любит это место. Я бужу её. "Как красиво!.. Правда, Данечка?" "Я знал, что ты это скажешь". Её лицо озаряется чувственной улыбкой. Потом тянется ко мне и нежно, нежно, нежно целует.
Я придумал поездку ради этого момента.
Как же я люблю тебя!
66
Я уверен, убеждён, мы с ней встретимся. Неважно, где и ког– да, важно, как. Важно... я не знаю...
Я спрошу её. Или пойму из разговора. Я боюсь обрадоваться и боюсь огорчиться, когда узнаю от неё правду, какой бы эта правда ни была, когда увижу её, какой бы она ни была. Я боюсь обрадоваться и огорчиться одновременно; то ли за себя, то ли за неё, то ли за тех нас, если мы вообще были, если мы вообще могли быть...
Я прерву себя на этих словах.
67
Почему я пишу?
Потому...
Блэз Сандрар
Для кого я пишу?
Для себя.
От себя убегая,
Нагоняю себя
Самого,
Но другого уже,
Что несёт в себе
кровь и частички меня
