Текст книги "Стена моего путешествия"

Автор книги: Даниил Салва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Рад тебя слышать, Ростик.

Да, конечно, о нём же гуляла легенда, как Ростик подговорил сильного студента-программиста, и вместе с ним пролез ночью в кабинет заместителя ректора института по научной части – товарища Клячева; последний славился своей ненавистью к студентам. Про него даже ходил старый студенческий анекдот:

Сидит студент на институтской лестнице и плачет.

К нему подходит сокурсник и спрашивает, мол, чего,

братан, слёзы льём?

– Клячев умер, – говорит студент.

Второй удивился:

– Так радоваться надо. Чего же ты плачешь?

– А я не видел, как он умер.

Пока талантливый программист корпел над компьютером зама, Ростик специальным строительным материалом заткнул слив унитаза в личном туалете товарища Клячева. Затем сходил в ближайшую студенческую уборную и краской на стене вывел:

Привет тебе, о Кляча, равный среди равных!

Утром следующего дня попавший в студенческий опал замес– титель привычным уверенным движением включил свой компью– тер. Но вместо обычной вставки с набором программ, на него на двух яйцах, словно Царь-пушка, надвигался увеличивающийся в размерах фаллос с человеческим лицом. И когда венец мужской славы дошёл до невообразимых размеров, картина неожиданно замерла и появилась надпись:

213

Студенческий. Коллективный.

Количество: одна штука.

И внизу постскриптум:

Найдёшь ты утешение в гальюне.

Любил посмеяться. В периоды, когда не страдал меланхолией. Был отрешён буквально от всего. Неделями мог лежать, уставив– шись в одну точку, король сплина. Не отрываясь, читал своего любимого Гиляровского. "Москва и москвичи". Закончив, начи– нал сначала. Понять его невозможно.

– Как дела, Ранинг?

И не дав Джеку вставить слово, выдал массу информации:

– Старик, мне стало скучно; я разбежался со своей капельмей– стершей; может, соберёшь у меня народ? Ставлю... Разумно? – и добавил своё знаменитое: – А то я ничего понять не могу.

Вот-вот. Он всегда пользовался этим набором слов. В любом разговоре. Разумно, бесспорно, безусловно, несомненно, одноз– начно... Современная Элла. Ничего не меняется.

– На халяву, как известно, и шпатель просвистит, – пошутил Джек.

– Ты прав, Ранинг, прав, сучье вымя. Безоговорочно... А что вообще? Что происходит? Я что-то понять ничего не могу.

– А тебе не наплевать? – улыбнулся Джек.

– Если честно, Джек, наплевать, – Ростик захихикал, – но пра– вила приличия...

Общий знакомый – кажется, это был Копылов – летел с ним одним рейсом. Ростик умудрился залезть в служебную комнату стюардесс между салонами и, проговорив: "Наша авиакомпания желает Вам здоровья, радости, а главное добротного секса", быстро вернулся в кресло. Чистый, весёлый хрон. Понять он ничего не может. Хорошо, ещё весёлый.

– Соберу обязательно, Ростик.

– Ты ещё с Викой?

– Да.

– Стоик, – ухмыльнулся Ростик. – Ты, вроде, самый... э-э, (не

214

нашёл подходящего слова)...

– А что у тебя?

– А у меня, – как будто спохватился Ростик, – а у меня... э-э... она начала стирать мне носки.

– И...

– Что и, тормозила?! – Он почему-то свистнул в трубку и про– должил. Тогда я понял: либо жениться, – и она мне станет чем-то вроде матери, хмыкнул, – либо, – он вновь процитировал:

До свиданья, дорогая,

Расстаёмся мы с тобой:

Ты налево, я направо,

Так назначено судьбой.

Опять раздался его смех.

– Ну и? – почему-то спросил Джек.

Болезни, как правило, заразительны.

– Что ну, моногамный кролик! Понять тебя никак не могу.

Джек улыбнулся.

– Слушай! – неожиданно сменил тему Ростик, – я вчера пришёл на собеседование в одну фирму. Ну, по специальности, инжене– ром-электронщиком. Сидим шаримся; я понял – не мой профиль, и дай, думаю, пошучу, – делать всё равно нечего. Какая, говорит она мне, Вас устроит зарплата? А я ей: могу работать бесплатно. Представляешь?! Её рожа капиталистическая вытягивается, сидит – понять ничего не может. А я усугубил: желаю, говорю, помочь Вам. От чистого сердца.

Джек представил, как при этих словах Ростик выпучил и без то– го навыкате глаза.

– Ну, ладно, – Ростик сам устал от своей трепотни.

– Я соберу народ у тебя, – сказал Джек.

Раздались короткие гудки.

215

17

С гастролями из Англии приехал сын Шостаковича – Максим. Слава оставил четыре контрамарки в кассе; Макс обещал взять с собой двух знакомых нимфоманок. "Если они пропустят день, – описал он их Джеку, – у них начинается насморк. Чертовски лю– бят это дело". "Подходит,– сказал Джек,– можно будет ещё Слав– ку угостить"; Лариса не играла сегодня, сразу после концерта собирались отправиться к Джеку.

Макс положил в оба внутренних кармана по плоской фляжке с коньяком. "Его закусывать не надо", – объяснил он Джеку; сели в самом конце последнего ряда и на протяжении всего концерта поддерживали тонус.

Исполняли Шостаковича-старшего.

"За то, чтобы Максимка домой вернулся, на Родину", – прошеп– тал тост Макс и отпил из фляжки. "Но мы тоже как бы...", – на– чал было Джек, приятно грело внутри. "Мы не за нас сейчас пьём", – пояснил ему Макс. "Понял", – кивнул Джек и сделал ещё один глоток.

" Так вот, – начал я свой рассказ о великолепном вечере и ночи, – подходим мы к кассе, и я говорю: "Славик оставил мне четыре билета. Моё имя – Джек Ранинг". Кассирша достаёт билеты, протягивает их мне.

– А дальше? – спрашивает меня Гера.

– Дальше?.. – В моих глазах заиграли огоньки. – Дальше я вы– таскиваю свой болт и, встав на цыпочки, кладу его в окошечко кассы. (Гера нахмурился). Она его обрабатывает, и мы уходим. С билетами. (Гера вопросительно смотрит на Макса. Тот кивает: всё правда)".

Заиграли Прокофьева. У Славы – он, кстати, кларнетист – боль– шая партия. Пьём за Славу. Чтобы ноты не спутал.

"Жеманно упакованная мерзость жизни. Красивое притворство. Как говорит Боб, в лучшем случае.

После концерта вместо того, чтобы поехать с нами на оргию,

216

Славик – ведь редко стали видеться! – отправился к своему ремонтнику. У него, видите ли, сломалась машина. Завтра на работу. Коробка передач, какая-то гайка, подшипник, какой-то железный винт, весь покрытый дерьмом.

Женитьба, дети, азбука, первый класс, второй класс, третий класс, четвёртый... взгляды, мнения, семья, традиционный до– машний коитус раз в три дня; механизмсовокупленияпритёрся, его даже смазывать не надо, всё само изнутри. Шестерёнки входят друг в друга практически беззвучно. Лишь еле слышимый "хлюп" на выходе. Изящно упакованная мерзость бытия – меры Прокруста."

Объявили антракт.

У буфета собралась огромная очередь: искусство, как и секс, лучше воспринимать на сытый желудок. Чуть в стороне стояли два автомата: один выдавал кофе "эспрессо", второй – маленькие чашечки с бульоном. Друзья, разумеется, взяли бульон.

В самом углу холла располагалась выставка. Около тридцати картин. Одна и та же маленькая девочка с грустным лицом. На фоне холмов, дождя, тьмы, нескончаемых озёр, на фоне слёз. "У девочки проблемы", – резюмировал Макс. Какие именно, вник– нуть не успели, – надо было ещё повидаться со Славой.

Назвали имя Славки у входа в артистическую, их пропустили. "У меня, ребята, машина забарахлила. Здорово, что пришли. В четверг мы выходные. Созвонимся. Ларисе привет, понял. Побе– жал разыгрываться, у меня соло во второй части, Вам понра– вится. Кстати, та, что рядом с тобой, Макс, вообще фонтан". "Не дуди много, – сказал Макс, – дуди мало".

На десерт играли Штрауса.

"Знаешь, Макс, – прошептал Джек, – если Маркес – высокое одиночество, то это, – он сделал глоток из фляжки, – высокая поддача. Так пили только короли".

217

18

Над входом в Ростика квартиру висел плакат:

Женитьба – пиррова победа женщины.

Виктор, расставляя рюмки, тихо приговаривал: "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, сколько ты пьёшь".

– Может, по малой?! – спросил Джек, – пока суд да дело. Для аппетита.

Виктор быстро наполнил рюмки, и они мастерски их опроки– нули.

На стене красовался ещё один агитаторский раритет:

Если на небе загораются звёзды,

Значит, кому-нибудь хочется выпить?!

"ОНИ могут спросить меня: а если все будут такие, как Вы, кто же будет служить на почтамте и в армии? Кто будет охранять границы? И я ИМ скажу: если все будут такие, как мы, – а я полагаю, мы для ВАС индефицируемся одним большим лицом, – то не будет войн. Вот, что я скажу, если ОНИ меня об этом спросят".

– Скоро все подтянутся, – потирая ладони, проговорил Ростик, – скоро все подтянутся. – Он поправил плакат над входом. Народ валил; Джек хорошо справился с поставленной перед ним орга– низационной проблемой. Давно все вместе не собирались. Празд– ник. Изо всех комнат голоса:

– Вы видели когда-нибудь карася, болтающегося на крючке; у меня был такой же вид, когда... (кричат из кухни, не слышно концовки рассказа. Чуть погодя, оттуда раздаётся смех).

– Да не учи ты меня, Вадик, не учи.

– И не учим будешь, – кто-то подхватил, – помогите девочкам принести тарелки.

218

– Да не этот, не этот ящик, – женский голос из кухни. – Почему все мужики бестолковые.

– Однако ж выбирать средь нас придётся.

– Ну! – улыбается, разводит руками.

– И она говорит, говорит, говорит. А я понять её никак не могу. (Ростик.)

– Ребята, Вы только представьте себе, когда мы были в горах: каждый кусочек мяса перед тем, как класть на мангал, опускается в густую гранатовую вытяжку. Ребята, каждый кусочек мяса. И потом этот каждый кусочек мяса превращается в пирог. Превра– щается в легенду.

– Ты бы так и жил, жуя мясо и почёсывая свою волосатую зад– ницу.

– Аперитив забыл. А так что, ты бы нет?!

– А у меня жопа не волосатая.

– Маргиналам, привет! – пришёл Артур.

– Артурочка, быстро полтинничек с нами, чтобы не заболеть! (Никаких симптомов, кстати говоря, не наблюдалось.)

– Будем!

– Славка мне звонит, – басит Виктор, – и приглашает на кон– церт. Разве я его на стройку к себе приглашал?!

Смех.

Из кухни:

– Эй, где вы там? Градус уходит!

– Ребята, вы так до стола не доживёте.

– Ничего, ничего, старая гвардия удар держит.

Давно все вместе не собирались. Праздник души.

– Ну как, деду лучше?

– Не знаю, он умер три года назад. Сейчас, может, и лучше.

– Мы редко встречаемся.

– Ну что, челюскинцы, будем?! (Виктор.) (Звон рюмок.)

219

"Идти по парку, кладбищу. Нет людей вокруг. Важно, чтобы она шла рядом с тобой. Пусть без слов. Просто рядом с тобой. Её поле. Её присутствие. Не обязательно говорить. Самое главное, наверное, остаётся невысказанным... Молча. Рядом. Тени".

– Как же жить дальше?

– Да будет тебе. Немного, я надеюсь, осталось.

– Ну, давай мировую. (Звон рюмок.)

– Ты представляешь, как-то смотрели карту города. По прямой линии: школа, университет, больница, психиатрическое отделе– ние.

На столе стояли рюмочки, бокалы для шампанского, лафитни– ки. Но на всех всё равно не хватало; Ростик вытащил маленькие кофейные чашечки.

– Джек?! – говорила Лена Вике; кроме них, на кухне никого не было, – он же эгоцентрист чистой воды. По меньшей мере. Он хочет поливать людей своей мочой, да так, чтобы они верили, что это райский дождь.

– Ты ошибаешься, – сказала Вика.

– Несчастный, – продолжала Лена, – он так любит себя, что если бы бог дал ему возможность трахнуть самого себя, он бы заперся у себя в доме и годами не выходил на улицу. Он сукин сын, Викуля, сукин сын, каких мало. Ему кажется, у него есть всё: у него есть придуманный им мир.

– Ты ошибаешься. Во всяком случае, я не хотела бы это слу– шать, дорогая.

"Да, я подчас пересказываю истории. Забираю у тех, кто ближе, чем я, пережил их. Я же находился рядом и наблюдал за ходом событий. А потом – вот сейчас – всё это записываю. Только и всего..."

" – Я забыл, Влада, сказать тебе, зачем я позвонил: я люблю те– бя. Я очень сильно тебя люблю".

Уже почти все расселись.

– Не хватать, подожди всех... Ростик, Захар сейчас всё съест

220

один.

С балкона:

– Пусть ест. Лишь бы пил.

– Ну, вторую мировую?!

– Он купил дом рядом с кладбищем. Очень удобно: вначале живёшь рядом с кладбищем, потом – рядом с домом.

– По пятьдесят, рассчитайсь! – гаркнул Виктор.

– Может, поговорим через пару часиков, Костик, мне это важно для дипломного проекта?

– Через пару, как ты изволил выразиться, часиков, я буду смер– тельно пьян. Сейчас толкуй.

– Вы помните, что сказал Мюнхгаузен, когда всходил на эша– фот? – спросил Джек, поднимая рюмку. – Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!

"Как нашкодивший школьник... Да, именно так. Перед самим собой. Хрен с ними, со всеми остальными. Сейчас меня интере– сует только один человек – я.

Каждый раз те же самые чувства. Ну, практически те же. Чуть отличающаяся, возможно, интерпретация. От предыдущей.

Застолье, медленно превращающееся в пьянку. В зависимости от состава это иногда заканчивается оргией. Народ разъезжается, и тебе кажется, не захочешь видеть всех их годы. Но пройдёт па– ру дней, и ты уже набираешь знакомый телефонный номер. Даже не глядя на аппарат; пальцы сами находят наезженную тропинку. Хуже, когда кто-нибудь остаётся у тебя ночевать. Это уже полная срань. Ты сохраняешь довольную мину невероятными усилиями воли и мечтаешь о той минуте, когда эти люди покинут твой дом. Хотя только что всё было хорошо. Пришёл товарищ оргазм, бац! – и всё. Всем спасибо.

Ну, давайте уже сознаемся себе, интеллигентная публика (куда

все повскакали?): у эпикуреизма, гедонизма (что там ещё есть?)

221

противников нет. Ну, нет!

Но сейчас, даже о себе не хочется думать. Я написал "меня интересует только я"? Это неправда; хочется раствориться в собственной кровати.

Ну, а что прикажете: в меру пить? Это как? А может, в меру жить? А? В меру трахаться? Что-то я разогнался...

Не знаю ответ. Хотя, если идти в лоб, то техническое решение – гулять на квартире у друзей. В любой момент слинял себе и всё. Передёрнул затвор, и баиньки под телевизор. Один. А утром – Боже ты мой – хочется застелить свежую постель. Ровненько-ровненько. Хочется заправить и застегнуть на все пуговицы ру– башку, переводить всех старушек через дорогу, ждать спокойно своей очереди и отдавать при каждом удобном случае пионер– ский салют. Я же говорил: как нашкодивший школьник.

Вот и получается, что всё, действительно, одна большая срань. И так плохо, и эдак. Что бы ни подумал, ни написал – сплошные трюизмы. А вся вина наша, что родились после обоих "Одис– сеев".

Не хочу видеть женщин. Вчерашняя ночь меня добила. Мы все были похожи на больших, довольных, хрюкающих свиней с че– ловеческим рылом. Она – не помню её имени (пришла с Максом) – лежала между нами и ждала, когда, наконец, наши гениталии обретут потребные для неё формы. Наши свинячие гениталии. Механика достижения оргазма; кое-чем мы всё-таки овладели в этой жизни. А второй же раз я пошёл за сладчайшим разряжени– ем моего уставшего от алкоголя и нескончаемых оргий тела только из чувства противоречия. Во время оргазма я бил её наотмашь по крупу, и она просила ещё и ещё. При этом она не забывала истерично массировать всеми свободными частями тела фаллос Макса, дабы не упустить своего следующего извержения. Сексуальное чревоугодие и логично следующая за этим бла– городная отрыжка.

Уже сутки ничего не ем. Пью минеральную воду. Самоочища– юсь. Убрал всю квартиру. Свежие простыни как символ уютного добра. Постелил синюю скатерть на обеденный стол и занялся сочинительством. А что прикажете ещё?!

Так вот, выходит, что счастье – это когда можешь себе позво

222

лить выспаться. Так просто, а?! А затем к морю. Со скучающей физиономией. Потом домой, неторопливо припарковаться, нето– ропливо в дом и неторопливо ещё часочек вздремнуть. С книж– кой на груди. А вечерком можно в театр. С девушкой, конечно. Так положено, и вообще для душевного равновесия. Закончился спектакль, мы выходим, лениво обсуждая увиденное. Я подаю ей плащ у стойки гардероба, надеваю свой и подсознательно – заметьте, подсознательно – слегка играю на неё. Ну и на себя, разумеется. Потом мы выходим из прекрасного здания театра, добираемся до машины, я открываю ей дверь, подаю руку и! – нежно целую её в щёку (или в губы, – не важно). Обмен энерги– ей. Её биополя ласково, истинно по-женски, гладят меня. Вот! – вот этот момент! И не торопитесь менторски проговорить слово "эгоцентризм", не надо. Неизвестно ещё, кто из нас двоих полу– чил сейчас больше. Неизвестно. А раз неизвестно, то Вас никто и не просил высказывать своё мнение. Тем более априори. Ведь Вы меня никогда не видели. Только представляли. Как там у Боба, в лучшем случае.

Нет, сейчас по прошествии пяти часов как проснулся, когда я уже искупан и на мне чистая, ничем и никем не пахнущая рубаш– ка, мне кажется, я погорячился насчёт "никого не хочу видеть..." Тем более, я вижу через окно, как ко мне идёт Виктор – прекрас– ный преферансист, любитель красивых женщин, высокой поэзии, бывший ядерный физик и ныне управляющий стройкой. Он пре– одолевает временные препятствия лифта, коридора, моей двери. И вот уже он сам, бутылка хорошего коньяка и банка патиссонов в лимонном соку предо мной. Мы болтаем о всякой чепухе, кото– рую я не собираюсь Вам передавать. Единственно же, что я поз– волю себе пересказать, это коротенькую, смешную, на мой взгляд, историю, которая произошла с его приятелем, ленинград– ским поэтом Петром Капулем. Я с этим поэтом, как впрочем многие из вас, знаком не был, но история, рассказанная Викто– ром, делает его в моих глазах симпатичным. Виктор рассказал:

Петька в жизни серьёзно занимался двумя вещами: литературой и алкоголем. Но в последнем он отличался интересным и не свойственным многим достойным мужам (а он, со слов Виктора, таким являлся) качеством: мог напиться с трёх рюмок. Всего с

223

трёх больших рюмок. По сто, сто пятьдесят, двести грамм. Мог и напивался. Причём мужик, с виду, здоровый, ан нет, – три лафит– ника, и привет. Ну, а когда нажирался, понятное дело, начинал буянить. И это бы вроде всё ничего, да намечалось у их с Витей общих друзей свадьба. Какое-никакое, а событие важное. Так вот, не пригласить Петьку нельзя, а пригласить – результат из– вестен заранее: лучший на трассе. Подумали и решили: Петьку Капуля – поэта высокого приглашать, но предварительно взяв с него честное благородное, что к водке не притронется (вино и пиво, надо отдать должное, разрешалось в неограниченных раз– мерах). Сказано – сделано. Дал Петюня честное благородное.

И вот пошла свадьба гулять. Рядом с Капулем какого-то кореша посадили, дабы следил за выполнением соглашения (лично я счи– таю это унижением – дайте, люди добрые, человеку напиться!). А кореш тот, конечно, поддавал. Праздник час идёт, другой, уж и танцы пошли, и постовой наш девчонку за талию и в пляс (конец этой правдивой истории уже просматривается, кстати-то). Не проходит получаса, и гости дорогие услыхали пьяного в дрова Петюню – залил всё же водку. Ну, повязали болезного, тут же в машину безжизненное тело и домой спать. А утром жених лич– но приезжает к герою и спрашивает: ведь обещал же?

"Дружище, – сказал Петя, – ты знаешь, все второстепенные тос– ты за нашим столом я пропускал. – Он стал загибать пальцы, при этом мотая своей лохматой, грязной головой. – Ну, за любовь, за дружбу и так далее. – Затем сделал паузу и закончил мысль. – Но когда пили за ёжика, тучку и бобрика, – он развёл руками, – тут уж извините, я удержаться не смог".

Вот и вся история".

– Витя, – Джеку хотелось выплеснуть из себя вчерашние остат– ки, – чего-то мы вчера слегка перебрали. Втроём напились и...

– Ты что, – перебил его Виктор, – сел с Максом за стол и выпил за двоих?

Он засмеялся.

Джеку ни с того ни с сего расхотелось рассказывать.

– Да, – ответил он.

"А история симпатичная. Если ещё в компании в удачный мо– мент рассказать, то вообще...

224

Как раз три тоста:

За ёжика

За тучку

За бобрика.

Боже, какого чёрта?"

– Вы помните, что сказал Мюнхгаузен, когда всходил на эша– фот? – спросил Джек, поднимая рюмку. – Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!

Агрэ проиграл ему весёлый марш на рояле.

– Ну, любимчики нищих шлюх, – сказал Виктор, поднимая ко– фейную чашечку с водкой, – будем! (Звон рюмок.)

"Боюсь оставаться один. Тишина рождает мысли".

– Честное слово, – женский разговор в одной из комнат, – самое лучшее время – месяц после знакомства. Уже притёрлись в пос– тели, и ещё есть что-то новое.

(Шум ветра за окном.)

– Ну, третью мировую?!

– Но её же вроде ещё...

– На всякий случай!

(Из дома напротив шум разбивающейся посуды. Крики.)

– А какая специальность была в Совке у Вити?

– Физик-ядерщик.

– Серьёзно?

– Угу.

– Выглядит счастливым.

– Он счастливый.

– А Джек?

– Что Джек?

– Кто он?

– Джек? Экстраверт в первом поколении. (Пауза. Вытирает руки о фартук.) А ещё дико обожает тишину.

– Экстраверт; тишину... Нет, этот салат перчить не надо...

225

Нормальное сочетание.

– Ты про Джека или про салат?

(Шум в квартире. Шум за окном.)

В кухню с газетой в руке входит несравненный Рыж.

– Девочки, большое блюдо дайте, пожалуйста, а то сопьюсь.

– Ты и так сопьёшься.

– За палубой – штиль, мадам, – неотразимая улыбка его.

Отголоски в окне:

– Убери, убери всё за собой! (Шум ветра. Листва об листву.) Убери же я тебе сказала! Мама! – но когда же это кончится?! (Звон падающих кастрюль. Крики.) – Ты никуда не пойдёшь, пока не уберёшь за собой! (Шум.)

"Я хочу получить письмо и не торопиться его вскрывать".

– Да, глупость была чертой характера Эллы – жены Никиты.

– Но он с ней жил?

– Ну, а что делать?!

(Скрип.)

– А у жены его потрясающий бюст! Зачем ему столько?

– А кто её муж?

– Естественник.

– ?

– Естественный идиот.

– А!

– Понял?

– С трудом.

– Тогда быстренько по полтинничку за дебила.

– Ты же сказал, он идиот!

Улыбнулись. Чокнулись. За идиота! – Нас на всех хватит.

(Шум.)

(Крики из соседнего дома).

"Джек, ты не успеваешь задуматься, потому что никогда не остаёшься один. Ты в лучшем случае, сам с собой".

(Шум.)

226

"В лучшем случае, сам с собой".

(Шум.)

Каждый. Сам с собой

Ранинг Джек. Сам с собой. Ранинг Джек. Сам с собой. Ранинг

Джек. Ранинг Джек. Ранинг Джек. Ранинг Джек.

Джек-Джек-Джик. Сам с собой. Джек-Джек-Джик. Сам с

собой. Джек-Джек-Джик. Джек-Джек-Джик. Джек-Джек-Джик.

Джек-Джек-Джик.

Джик-Джик-Джи-иииииииииииииииииииииииииииииииииииии

иииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииии

иииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииии

иииииииииииииииииииииииииииииииииииииии ( г у л )

( К о н е ц )

227

Постскриптум

Моей любимой семье...

Тётушке Софии, чью помощь

в работе над этой книгой

трудно переоценить.

Мы закончили следствие.

В суд передали бумаги.

Вот и суд. Встаньте!

Гром среди ясного неба

Приговор

(басом милого дьявола):

"ВАМ ВМЕНЯЕМ В ВИНУ

ВАШУ ЖИЗНЬ!

ВАШУ ВЗДОРНУЮ МЫСЛЬ.

ВАШУ БЛЯДЬ,

ЧТО ПОСМЕЛИ ЛЮБИТЬ.

ВАШ ПОЗОРНЫЙ ТАЛАНТ

НАСЛАЖДАТЬСЯ!..

ПОСЕМУ..."

Вдруг вбегает защитник.

Он похож на судью,

Как две капли вина.

Застрочил:

"ДОРОГИЕ ПРИСЯЖНЫЕ, СУДЬИ,

РОДИТЕЛИ,

ДЕДУШКИ,

БАБУШКИ,

ОН ВЕДЬ ЧИСТ КАК РОДНИК,

пальцем тычет в меня,

ПОСМОТРИТЕ: КРАСАВЕЦ КАКОЙ!

ДА И СТАТЕН, И МОЛОД, ПЫТЛИВ.

НУ, ТАК ЧТО ЖЕ, ЧТО МЫСЛЬ

НУ, ТАК ЧТО ЖЕ, ЧТО БЛЯДЬ.

НУ, А КАК ЖЕ ИНАЧЕ?!

Я ПРОШУ ВАС, УБЕЙТЕ!

УБЕЙТЕ ЕГО! ПОЩАДИТЕ!.."

"НЕТ! – воскликнул судья. – НИКОГДА!

ПУСТЬ ЖИВ?Т!

ПУСТЬ ЕЩ? РАЗ ПРОЙД?Т ЧЕРЕЗ ВС?!"

231

Здесь присяжный встаёт.

Он и наш адвокат

Ну как родные братья-двойняшки.

Начал медленно речь:

"Я СЧИТАЮ..."

"До трёх!" – проорал подсудимый

и навзничь от смеха.

Но тут

Разъярённый присяжный дискантом:

"НАКАЗАНИЯ МЕРА ПРЕЗРЕННОМУ

ЖИЗНЬ!

И потише уже:

"Ну, а я-то... старый осёл,

он по лбу себя шлёпнул,

пожалеть Вас хотел.

Что ж, теперь: никогда!

БУДЕТ ЖИТЬ!.."

Я надеюсь, Вы все

Уж давно догадались:

И свидетель по делу,

Как дождинки в ночи,

Как две капли вина,

Ну, как братец-близнец,

Был похож на судью,

Адвоката,

Присяжного...

И, конечно, похож на меня.

Я один

Разыграл представление.

232

Эта солнечная пыль,

Этот дикий лик скитаний,

Укрываясь тишиной,

Тихий дом воспоминаний.

Это утро нам с небес,

Эти волосы любимой,

Оживающих чудес

Добродетельные мины

Этот дикий смех и плач,

Эти сорванные мысли.

Я не смог опять устать,

Полюбить и отрешиться.

Открываются врата,

Вновь седлаются гнедые,

Вместо гавани – судьба,

Грусть победы и уныние.

233

Бессмысленно...

Так наслаждайся!

234

Что я не предал?

Всё, наверное...

Иль отдал, может,

Но за что?

А просто так.

Да, просто так.

Поняв, иль, может, не осмыслив,

Казалось мне, в душе

Теплился огонёк.

Тот огонёк,

Оправдывал который

Всё:

Решенья, радости, разлуки,

Предательства, распятья.

Стоп!..

Кому сейчас пишу?

Себе?

плевал я на себя.

Так, может, ей?

Но нет её.

Нет никого:

Её, меня.

Нет никого.

А может,

Слабости мгновения

Не мог я пережить

И струсил?..

Может быть.

Но счастлив ль я?

И я отвечу

Честно

Сам себе:

Наверное, нет.

Наверное, нет.

Но нет! – скажу самоубийце;

За те мгновения счастья

Пусть в бреду,

235

Когда в глазах мне виден блеск,

Отдам я всё...

Или опять,

Опять не прав я?

Может, Бог

Добудет мне ответ

Иль дьявол,

Или доктор.

Я не знаю.

И честно если:

Знать боюсь

И не хочу.

Я – человек

простой,

тщедушный,

мерзкий,

потому,

прошу Вас,

близкие мне люди,

Как испокон веков

Сложилось на Руси:

Простить.

Простите Вы меня,

Любимые,

За всё.

236

Представьте!..

Длинный коридор.

На потолке блистают звёзды.

Стену здесь не преодолеть.

Да, впрочем, сейчас ли нам хотеть?

Ведь интересно, что же дальше.

Все двери заперты на ключ,

Луна сверкает исподлобья

И, освещая путь вперёд,

Наводит мглу на след неровный.

Представь!..

Замедленный парад,

На всех с раструбами перчатки,

И белогривые лошадки

В чужой несмело входят град.

Вдали открылась чья-то дверь

И выплыл в поле зренья образ.

Мужчина? Женщина? Иль тень?

Иль оборотень? Ну, а может, звёзды?

Мы подошли, и силуэт

Пропал, заметив наши тени,

И вновь одни,

И вновь на ключ

Все двери в этом ползновении.

Представьте!..

Длинный коридор...

237

Разбей меня.

Сломай гитару.

Растопчи мою душонку.

Съешь её ты, как тушенку

Вместе с водкой.

Завтра выбрось из себя.

Сотри меня ты в порошок.

Сровняй с землёй.

Как из ковра

Всю пыль на землю,

И водой

Полей,

Чтоб завтра ж вырос я.

Я новый!..

***

Обновлённый вальс играет.

Мы шажками в такт несмело.

Первый шаг – он трудный самый,

Постепенно

Набираем

Мы дерьма, позора, скотства,

Чтобы вновь! – под их удары

Вытряхай мою душонку!

Наполняй её, чем хочешь!

Вальс по-прежнему играет.

За столом сидим устало.

Наполняются бокалы

Нашей веры в чудеса

238

Квартира находится в самом углу высотного здания. Единст– венная, но большая комната. В комнате три огромных окна. Ста– рые, в некоторых местах облупленные деревянные рамы. Пок– рашены в коричневый цвет. Сейчас такие цвета уже не в моде. Сейчас в моде серый с голубым.

Еле слышно радио, стоящее на полу. На двух противоположных стенках висят звуковые колонки, но они не работают. Или не подключены.

Радио еле слышно.

На окнах нет занавесей. У стены лесенкой стоят: шкаф, буфет и подставка для телевизора, на подставке – сам телевизор. Он вык– лючен. Рядом с телевизором раскрытая книга. "Вишнёвый сад" Чехова.

Ревлантий. Молодой человек лет тридцати-тридцати пяти. По образованию архитектор. Но работает в какой-то другой сфере. Ревлантий – хозяин квартиры. Она досталась ему по наследству.

В углу большой комнаты – ниша. Примерно метр девяносто на метр сорок. Туда вправлена двуспальная кровать. На кровати только белая простыня.

Ревлантий поднимается с кресла. Подходит к радио. Делает музыку громче. Идёт по направлению к кровати. Кровать – метр девяносто на метр сорок. Проходит мимо балконной двери. Ви– дит своё отражение в стекле. Начинает танцевать под музыку. Смотрит на своё отражение в балконной двери. Танцует. Развод рук, голова налево, вверх, вбок; свод рук, голова направо, вбок, вниз. Серьёзное лицо.

Стук в дверь. Ревлантий идёт открыть. Возвращается с Гоном.

Гон. Работает вместе с Ревлантием.

Гон. Ревлантий, либо ты мне, наконец, поможешь, либо всё ле– тит к чертям. Когда-нибудь ты вмешаешься? (Подходит к радио, делает звук тише. Радио практически не слышно.)

Ревлантий. А что случилось?

Гон. Не валяй дурака, Ревлантий. Мог бы уже догадаться. Мангон!

Ревлантий. Что с ним?

Гон (кричит). Не с ним, а со мной!

Ревлантий. Ну может, ты объяснишь всё-таки, что случилось.

239

Гон. Мангон – дерьмо! Мангон – скотина! Мангон – непорядоч– ная, необязательная свинья.

Ревлантий. Так значит, всё-таки что-то с ним.

Гон. Ревлантий!

Ревлантий (миролюбиво поднимает руки). Ну хорошо, хоро– шо... Рассказывай.

Гон. Он опять опоздал. Если б не я, мы потеряли бы договор. (Размахивает руками.) Комиссионные. Куча проблем. Имидж.

Ревлантий (улыбается). Ну, мы ещё держимся на плаву?!

Гон. На плаву-то, конечно. Но есть же границы. Так не может продолжаться вечно.

Гон минут двадцать рассказывает, кричит. Потом уходит.

Ревлантий подходит к радио. Делает музыку громче.

Вечер.

Ночь. Ревлантий спит. Еле слышно радио.

Утро. Ревлантий уходит на работу. Возвращается в обед. При– нимает душ. Через четверть часа приходит девушка. У неё тоже обеденный перерыв. Прямо у порога начинают целоваться. Под– нимает её на руки. Несёт в кровать. Её вещи разбросаны по полу большой комнаты, его банный халат. Через час она убегает.

Вечер того же дня. Ревлантий, сидя на полу, смотрит телевизор. По комнате разбросаны чертежи; Ревлантий – архитектор. Раз– даётся голос: "Хорошо, хорошо. Взгляд безразличнее. Вот так, хорошо. О, отлично. У тебя не так много имущества; ты в любой момент можешь уехать куда угодно. Ты независим, понимаешь?! Прежде всего, от себя". Ревлантий меняет программы. Закладка в книге у телевизора.

Стук в дверь. Ревлантий встаёт с пола, продолжая глядеть в телевизор. Идёт открыть дверь. Возвращается с Мангоном.

Мангон. Высокого роста. Чуть суженые глаза. Падающие глад– кие волосы.

Мангон идёт на кухню. Возвращается со стаканом в руке. Рев– лантий выключает телевизор. Становится слышным радио.

Мангон. Ты радио иногда выключаешь?

Ревлантий. Сломалась ручка. (Показывает рукой на радио.) Можно только менять звук. (Садится на пол. Мангон плюхается

240

на кровать.) Гон вчера заходил.

Мангон. Да ну его.

Ревлантий (улыбается). Как же, ну его? Мы держимся на его деятельной натуре. Надо же питаться иногда.

Мангон. Это ему нравится.

Ревлантий. Он мне вчера чуть уши не разрушил.

Мангон. Пар выпускал. Слушай! С какой девочкой я вчера поз– накомился! Смерть! Старик, ты не поверишь: какая грудь, нога; всё есть! (Смеётся.)

Мангон с восхищением рассказывает о девушке. Ревлантий с интересом слушает.

Мангон уходит.

Ночь. Ревлантий спит.

Какие-то шумы. Что-то двигают. Голоса.

Вечер следующего дня. В середине большой комнаты стол. Си– дящие: Ревлантий, девушка, которая приходила тогда; рядом с девушкой – её муж, далее Мангон; около него какая-то краса– вица; напротив Мангона – Гон с женой. Муж поглаживает по руке девушку, что приходила тогда.