Текст книги "Стена моего путешествия"
Автор книги: Даниил Салва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
Раздаётся голос: "Посматривай иногда на Ревлантия. Еле уло– вимая улыбка. Только глаза, только глаза улыбаются. Хорошо. Вот так... Но муж тебе тоже нравится. Ты не знаешь, к кому тебя больше тянет. Глаза, глаза!"
После ужина все расходятся. Ревлантий провожает гостей. Воз– вращается в комнату. Книжная закладка в том же месте. Чехов. "Вишнёвый сад".
Режиссёр (поднимается на сцену). Замечательно! Намного лучше, чем вчера. Всё. На сегодня достаточно. Завтра продол– жаем с этого места. В шесть! (Спускается к режиссёрскому сто– лику. Собирает вещи. Выключает лампу.) Всем спасибо!
Все исчезают в дверях.
Через двадцать минут на сцене появляются рабочие. Разбирают декорации.
Старший рабочий. Давай, давай, хлопцы, надо ещё утренний детский спектакль сегодня вынести.
241
Другой рабочий. Весь?
Старший рабочий. А то?! Чего завтра кочерыжиться? (Напевает какую-то похабную песенку. Рабочие улыбаются.)
Возвращается актёр (который играл Ревлантия).
Актёр. Ребята, Вы не видели здесь серый пиджак Александра?
Старший рабочий. Какого Александра?
Актёр. Ну, этого... который со мной играет... Мангона.
Рабочие вопросительно смотрят друг на друга.
Актёр. Ну, наш спектакль... Гон, Мангон?.. (Смотрит на них.)
Старший рабочий (повторяет голосом актёра). Гон, Мангон... (Потом громко) Гандон!.. (Рабочие гогочут от души. Актёр смотрит на них, по сторонам. Потом тоже начинает смеяться. Машет на них рукой...)
Актёр уходит.
Вечер того же дня. Актёр возвращается к себе домой. Ключ зубцами вверх. Знакомая прихожая. Заходит в большую комнату. Книга на полу... Чехов. "Вишнёвый сад". Радио вполголоса. Те– левизор. Зеркало. Актёр. "Так, хорошо", – режиссёр поднимается на сцену.
242
Волл ждал своего деда на центральном вокзале, тот немного опаздывал. Они собирались кое-что купить и после этого подой– ти к четырём часам на Северную Площадь, где их должен был ожидать отец Волла – Виктор, соответственно, сын его деда.
Наконец Волл заметил в толпе знакомую фигуру, походку враз– валочку и поспешил навстречу. Они обнялись, Волл чмокнул де– да в щёку.
– Пошли скорей, – сказал Волл,– нам ещё надо провернуть мас– су дел, а в четыре с Северной Площади отец отвезёт нас к бабуш– ке на обед. Ты же знаешь, отец пунктуален.
– Мы всё успеем, – ответил дед, – не беспокойся. Командование операцией беру на себя. – Он обнял внука за плечо, и они двину– лись в путь.
Уже половина четвёртого. Все дела закончены. Парочка героев находится на порядочном расстоянии от Северной Площади. Но это ещё полбеды: они двигаются в южную сторону!
– Дедуль, – сказал Волл, – так и опоздать недолго: мы идём в противоположном направлении.
– Мы не опоздаем, Волл, – спокойно отреагировал дед. – Надо купить ещё клей по дереву; старая бабушкина хлебница треснула в нескольких местах, а новые такие уже не продаются. Ты же знаешь свою бабушку; если она чего-нибудь хочет, это, – и дед, улыбнувшись, махнул рукой.
Они продолжали отдаляться от Северной Площади.
Волл взглянул на часы: без двадцати четыре. Ещё можно было успеть к четырём, но они шли в противоположном направлении!
"Может, открыли новую станцию метро", – мелькнула мысль у Волла, и он внутренне успокоился – наверняка дед знает, как вовремя добраться до места. Они продолжали двигаться на юг.
– Слушай, дедуль, – сказал через пару минут Волл, – а нельзя этот клей купить на Северной Площади? Мы же действительно опоздаем.
– Мы не опоздаем, – спокойным голосом сказал дед, – и потом я этот район лучше знаю. И магазинов здесь больше.
Без десяти четыре!
"Даже если это новая станция метро, – подумал внук, – это же не ракета! Мы даже не спустились ещё в подземку. И потом, где
243
эта подземка?!"
Наконец дедушка нашёл его любимый клей! Они вышли из ма– газина, когда часы показывали без трёх минут четыре. Они не ус– пеют!
Волл пытался что-то сказать, но старик не обращал никакого внимания ни на часы, ни на замечания внука. Он как будто думал о своём. Хорошо, хоть шли уже на север.
Каким образом мы успеем к четырём на Северную Площадь? К четырём? Никогда. Обалдевший от своих собственных мыслей, Волл вовсю таращился на старика. Оставалось тридцать секунд, и он уже точно не представлял себе, как они не опоздают. Ни в какую волшебную подземку они не спускались, а пешком было ещё минут десять.
Наконец шестнадцать ноль-ноль, и стрелка, не собираясь при– тормаживать, побежала дальше, отсчитывая новый час. Волл стоял как вкопанный.
Он всё ещё ждал чуда!
– Ты что остановился? – спросил дедушка.
Волл поднял глаза на старика.
– Шестнадцать ноль-одна.
– А! – дед улыбнулся, – мы не успеем к шестнадцати ноль-ноль, родной мой. Опоздаем на пару минут. Ну давай уже, пошли!
"Вот так спокойно он говорит: "Мы не успеем к шестнадцати ноль-ноль"? Обалдевший внук смотрел на старика; Волл ждал, верил, что чудо вот сейчас, сейчас произойдёт. Он ещё где-то в душе верил, что старик как-то волшебно передвинет все часы мира немножечко в обратную сторону и они успеют к шестнадцати ноль-ноль на Северную Площадь.
Дед, словно разгоняя мысли Волла, спокойным голосом прого– ворил на ходу:
– Внучок, забеги в киоск купить мне пару вечерних газет – и догоняй, – и медленно, словно нехотя, пошёл в сторону стоянки такси. Волл продолжал стоять и смотреть ему в спину. "Уже ничего не произойдёт", – вертелось в голове.
– Мы чуть-чуть опоздаем, – пробурчал дед. – Ничего страшного с Виктором не случится. Минут десять постоит на воздухе. Ниче– го не случится, – вновь сказал он. Залез в карман, выудил на свет
244
пачку сигарет, зажигалку, прикурил, водрузил всё обратно. – Это даже очень хорошо для него: всё время в кабинете.
Волл медленно поворачивался в сторону газетного киоска, всё ещё посматривая на старика. Тот, не оглядываясь, но громко, что– бы внук услышал, сказал: "Да, Волл, не забудь, пожалуйста, спортивный журнал".
245
Оказался в бедном квартале. На самом краю города. Отбросы. Вырванная желчь... Им никогда не подняться из дерьма... Эти районы всегда будут заселены. Ими же.
Вот этот по пути на молитву. Низкого роста, вшивый, хромой, пахнущий. За какие блага он бежит Его благодарить?
До безумия тупые лица. Мириады зелёных мух. Угрюмый му– сорщик. Волочит за собой двухколёсную тележку, из которой торчит метла, а на дне гремит огромный совок. Вонь. Безысход– ность. Грязь. Палящее солнце. Дерьмо.
Посреди улицы, на проезжей её части, лежит целлофановый пакет с хлебом. Никто не думает его поднять. Мусорщик, види– мо, вообще его не заметил – он уже убирал в этом месте. А пока он уселся прямо на тротуар. Разложил на земле газетку. Два сред– них размеров помидора, булка, бутылка, наверное, уже тёплой воды.
Я потею и начинаю вонять подобно им. Скоро уеду отсюда, а пока мне жутко захотелось пить. Увидел старика, стоящего в дверях своей хибарки: четыре ржавые стены. Подойдя к нему, вежливо попросил попить. Он вынес мне бутылку холодной во– ды. "Пей прямо из горла," – сказал он. Всего третий час, и уже беззвучно отупел: только минут через пять ко мне в голову пришла мысль о дизентерии; у них, наверное, подцепить какое-нибудь дерьмо так же легко, как поймать сифилис в пьяной ор– гии.
Злость, если вообще была, прошла. Но какая здесь волшебная вонь!.. Ноют ноги, пот по грязной спине; я продолжаю ходить. Брожу себе и дурею. Вот так.
С дизентерией, вроде, пронесло – прошло уже с полчаса. Тем временем я оказался рядом с двухэтажным полуразрушенным домом. Там жили. Из открытого окна дребезжал магнитофон. По мере того, как я удалялся, звук становился глуше. Наконец исчез совсем. Мне показалось, будто я всё это время стоял под тем до– мом, а там наверху кто-то своей грязной рукой медленно умень– шал звук.
Где-то недалеко лаяла, грустно лаяла собака.
Я переехал в небольшую квартирку. Впервые буду жить без студентов-компаньонов. Небольшая студия, о которой всегда
243
мечтал.
Походил по комнате. Вышел на балкон. Постоял, подышал. Ти– хий, красивый район. Вернулся в комнату. Опять походил. Пове– сил на стенку музыкальные колонки. Включил проигрыватель... и остановился. Выдохся. Не физически. Я сделал что-то такое, что много для меня одного. Мне вдруг захотелось поделиться этим большим... заняться любовью! Да, заняться любовью. Хотя нет, это была бы не любовь. Это была бы страсть. Это больше, чем любовь. Больше. Это что-то огромное. Любовь можно сог– реть, обнять, расцеловать. Страсть нет. Никогда.
Собака залаяла на меня. Они удержали её. А сами швыряют в меня гнилые помидоры, плюются, поливают меня водой, прямо в лицо. А я, как идиот, улыбаюсь и ненавижу себя. Презираю себя. Но и горжусь собой, что выстаиваю, преодолеваю, что гордость свою смог победить. Вскрикивая, просыпаюсь и боюсь заснуть снова.
Внизу под домом сидела старушка Память. Она была очень старенькой, даже имени своего не помнила. Её так и называли – старушка Память. Она сидела одна, и ей хотелось с кем-нибудь поболтать. Дедушка Яд заваривал чай. Залаяла собака под домом, и я проснулся окончательно.
Рисовал табуреткой, столом, нельзя ничего разобрать. Она го– лая. Где-то там. Да. Ещё. Ты будешь рядом со мной, но я до тебя. Нет! Головой в разные стороны. Ещё! Сам себе: такого ещё ни– когда. Делает, что хочет. Со мной. Опять к кистям своим вер– нулся. Лучше бы он. Боже, я сейчас. Остановись! Если кто-ни– будь... Дотронься до меня. А! Сердце вытащил. Сердцем рисует. Макает сердце в краску. Сигарета дымится. Всё!
Собака залаяла.
Залаяла в деревне. Вегетарианцы живут в ней. Все. Друг друга в лицо узнают. Завтрак, обед, ужин – и всё без мяса. Как без жизни. Порочная чистота. Улыбаются обольстительно. Не верю ни одно– му из них. Тянет домой. В шумный пыльный город. Привет, так– сист, сегодня у меня хватит прокатиться до. Привет, уличные проститутки, бармен, что в долг всегда, контролёр, охранник знакомый, старый пекарь Джо, у которого даже ночью горячие мясные пирожки. Я схожу с ума в этой деревне. Красивый не
244
мясной вид. Нарисованные горы. Ухоженные дети. Все разме– ренно дышат, улыбаются, прохаживаются по единственной пло– щади, размеренно пердят. Пуррр! Добрый вечер! Вам тоже, пуррр, доброго, пуррр, ве... пуррр... чера! Рыжий гражданин в чистом комбинезоне на чистой веранде раскрыл чистую от букв газету. Не зайдёте отведать постного супчика?! Всего за...
Не зайдём. Собака перестала лаять, тоже заулыбалась. Самолёт в небе. Все голову закинули. Смотрят. Улыбаются. Улыба. Замер– ли. И самолёт в небе замер. Батарейки у них кончились.
А где-то лаяла, грустно лаяла собака.
245
Придумано мною:
Так что ж.
Всё те же дожди,
Что воспеты до нас...
Но мы не бедны:
Ведь в каждом, кто мыслит,
Рождается мир... он жив, он не мёртв
И всё-таки грустно порою...
Неожиданно пришло тепло... Дожди, сменяющие друг друга, тихие дожди, злые дожди с ветром, просто дожди... По утрам обычно холодно, позже солнце согревает воздух, затем оно уже надоедает, мешает, злит, и вечером вновь надо искать плащ, куртку, шарф.
И вдруг тепло... Не просто тепло, а какая-та жаркая мгла кру– гом. Духота... Это не почувствовалось рано утром, часов в семь. Но уже чуть позже, буквально совсем чуточку позже напало это сумасшедшее тепло; не запомнилось точное название этого дела, какие-то катаклизмы, душные бураны, не знаю. Очень жарко, хочется убежать, унестись.
Может, это просто совпадение... Я пил несколько выходных дней подряд. Потом вышел на работу, пришлось встать рано ут– ром. Как одурманенный – очень много алкоголя в последнее время. С великими усилиями слез с кровати. Включил на полную громкость магнитофон, иначе я не просыпаюсь. Ну и дальше то, что проделывают приличные люди по утрам: надел трусы, майку, брюки и, слегка покачиваясь, вышел из дому.
Прохлада!
Свежий воздух – сплошное удовольствие, если бы не так рано!
Окончательно проснулся, когда включил мотор, затолкнул кас– сету в маленькую волшебную щель, полилась музыка. Куча ма– шин. Ребята, Вы куда так рано все едете, поспали бы!
Почему-то никто не выделил мне отдельной полосы, и я так же,
246
как вчера, брал резко то вправо, то влево, успевал на светофоре, короче, ничего нового.
Поставил машину на стоянку и поплёлся к зданию фирмы. Нет, наверное, всё-таки хорошо, что существует работа, какое-то за– нятие, только почему по сорок часов в неделю? Та же дорога, те же мысли, коллеги, моя недовольная физиономия.
Несколько раз в месяц в нашей фирме приёмы, там всякие за– куски, соки, вина. Вина. Я предпочёл, конечно же, последнее. Очень весело воспринял эту встречу, никто не заметил, сколько я выпил; я переходил от одних кучек людей к другим, время от времени меняя у официантов пустые бокалы на полные. Потом традиционные поздравления, профулыбки (профессиональные или профилактические?), и я слинял при первой же возможности.
Уже в два пополудни я был дома, слегка навеселе и невыспав– шийся, оптимальные условия для сна. Не раздеваясь, на кро– вать, покидал на себя кучу одеял, пледы и отрубился. Последние секунды, когда вот-вот приходит сон – чудо создателя!
Проснулся около восьми... Смеркалось. Чуть отступившая, но та же духота. Я позакрывал окна, включил кондиционер. Это чудо техники мелодично зажурчало, внеся сладостную иллюзию – всё хорошо!
Боже, зачем ты мне дал эту каплю ума?.. Мне плохо одному, мне плохо, когда рядом люди, и даже друзей, близких мне духом людей, становится для мне подчас много. Или я становлюсь для них много?.. Зачем? Кому это надо? Этот кусочек серого вещест– ва? – он мешает.
Вчера заехал Кот: выпить пару стаканчиков вина. Я как обычно в последнее время находился в философском расположении духа. Я спросил его:
– Скажи, Кот, если мы будем зарабатывать в четыре с полови– ной раза больше, но при этом надо будет ходить на работу; ведь никакие проблемы не решатся?!
– Не решатся, – крикнул мне Кот. Я возился на кухне, он смот– рел что-то по телевизору.
247
– Так чего же нам ждать? – заорал я из кухни.
– Быстрой смерти. Отстань от меня! – интересная передача.
Я подошёл взглянуть, что он смотрит: огромные машины сдви– гали с места груженые самосвалы: чемпионат моторов. Он занят! Бутылка красного вина и чемпионат лучших моторов: визг идио– тического вида болельщиков (вот, кто счастлив), огромнейших размеров пыль, видимый в телевизоре запах бензина.
Итак, мне плохо одному и плохо, когда кого-то рядом со мной много. Закрытые окна и кондиционер вновь отделили меня от злого внешнего мира. Я в своём доме, где моя кровать, гитара, парочка милых волюмов, да в холодильнике стоит белое полу– сухое. Есть несколько человек, которых мне хотелось бы увидеть, но обстоятельства этого несовершенного мира подчас сильнее человека: один сдаёт объект, у второго – больная жена, у третьего – новый роман, и им пока ещё хорошо вдвоём. Моя ны– нешняя девушка репетирует; Юлечка – прекрасная скрипачка, и неизвестно, кого она больше любит: меня или музыку. Я их всех, конечно же, увижу: приятелей в конце недели, может, заедем с Юлей; саму Юлечку увижу перед сном в своей кровати. Кстати, надо сходить на её новую программу; друг восходящей музы– кальной звезды: интересно, как я смотрюсь в этом амплуа? -Очень приятно! – Нам тоже очень, очень приятно! – Ваша Юлеч– ка сегодня была просто неотразима, потрясающее исполнение! Она рассказывала, Вы пишете?! – Что Вы говорите? О чём же? – Добрый вечер! – Мы ждём Вас завтра у себя. – Спасибо, с удо– вольствием. – Так значит, в половине восьмого?!
Вот такие мысли навевают духота и журчащий кондиционер... В дождь легче... Оставил полуоткрытым окно, закутался в пледы перед телевизором. Один. Тихо... Дождь создаёт достаточные звуковые эффекты. На полу у старого кресла телефон, книжка, стаканчик вина, ну и листок с карандашом, на случай, если при– дёт какая-нибудь мысль. Осень легче воспеть, чем весну.
Поэтому... пусть идёт дождь.
248
Редеющий туман,
Площадка,
Люди кругом.
В центре мы:
Она, мои друзья, соратники
и я.
Прохожие удивлены и смотрят с подозрением:
(Шёпотом) А может быть, пьяны?
Как хочется воскликнуть:
Да, пьяны!!!
И как вульгарно ни звучал бы этот слог
(Ещё громче)
Пьяны от счастья!!!
(Тишина. Все ждут продолжения.)
(Начинают хлопать те, кто не понял, что тема не закончена.)
(Перебиваю их)
Бросьте!
Ах, оставьте!
Тише!
Вы и Вы, оставьте!
(Неожиданно понизив голос)
Друзья, увидимся ль ещё?
(И громко)
Конечно, да!
И очень скоро на афишах
Найдёте наш анфас,
Уже знакомый Вам
(вдруг очень тихо, приложив палец к нижней губе, озираясь по сторонам)
Так трогательно,
Что в век...
(пауза)
249
Несчастий, бед.
(замолкает)
Тишина ложится на площадь. Зрители заворожено смотрят на артистов.
(снова громко)
Конечно, да!
Отбросьте!
Сбросьте!..
Эти сплетни вашей грусти
Вашей...
(очень тихо)
Может быть...
(ещё тише, почти шёпотом)
несбывшейся мечты
Ха-ха-ха-ха!
(громко)
мечты?!
Мы больше, чем мечта.
Сквозь толпу пробирается молодая пара. Девушка несёт скрипку. Молодой человек волочит по земле контрабас. Они присоединяются к труппе.
В толпе замечаю девочку лет пятнадцати. Красавица! о, возбуждение. Начинаю работать только на неё... Этакая маленькая она. А большая ОНА замечает это своими красивыми, умными глазами.
Мы встретимся, чтоб дать для Вас
концерт.
(Резко обрывая себя)
Когда?
(Хитро улыбаясь)
Да никогда.
(Вновь пауза)
250
Желающий запомнить, да будет поощрён
И позже, может быть, понятен, вежлив
Для людей.
(Обращаясь к тому, кто может запомнить их выступление)
Запомнивший,
Прокрутишь наш концерт
Потом
(смотрит только на него)
Изменишь, что не так,
А то, что пожелаешь,
Оставь как есть.
И это будет – твой концерт.
Перед собой. Самим.
(Указывает на него пальцем, продолжая смотреть на него в упор)
Вот! – твой самый главный зритель и
учитель,
таланта твоего отец,
твой нимб, святыня...
(Машет рукой: надоело перечислять.)
А мы?..
(Подходит к НЕЙ. Обнимает Е?. Маленькая она безотрывно смотрит на НЕГО.)
(Очень тихо)
Мы умерли сейчас. Шучу.
(Еле улыбается.)
(ОНА шепчет ему что-то на ухо. Ей надоели люди. ОНА хочет домой. Устала. Просит взглядом друзей собирать инструменты – поехали домой. Враньё! – её она боится.)
(Шёпотом)
Мы умерли вчера...
Но только для тебя,
А не для них.
Для них
И завтра мы сыграем.
251
Инструменты в чехлах. Музыканты укладывают всё в багажник большой машины.
Зрители встают со своих мест, молча наблюдают; ей уже не видно – она пока ниже всех ростом. Но ничего.
ОНИ, обнимаясь, подходят к большой машине. ОН и ОНА страстно целуются.
ОН подаёт ЕЙ руку. ОНА поднимается в большую машину. Сейчас ОНИ уедут.
(Он поворачивается к толпе.)
(Тихо, но чтобы все услышали. С долгими паузами между словами)
Противень подгоревших снов.
С мечтой кастрюлька.
Вилка со слезами.
(Вдруг меняется в лице. Жадно, искренне смеётся. Глубоко, всей грудью вдыхает воздух. Хватает воздух руками.)
(Очень громко)
Как пахнет воздух, а?!
Большая машина уезжает.
252
Как же много можно найти в себе!.. Снимаешь кожуру – у себя внутри – одна за другой, как листья с капусты, ещё и ещё. Ви– дишь вдруг новые пласты, корни, ветви, ощущаешь подточные воды. Проходишь сквозь весь этот капустный салат и дальше – внутрь. Проходят дни и ночи, а ты всё идёшь, и тебе начинает нравиться этот процесс превращений, эти новые, удивительные явления внутри тебя самого, какие-то двери, обои, дожди, ты не боишься этого. Это хорошее чувство – не бояться себя. Ты от– крываешь, скалываешь большие куски, срываешь, отклеиваешь, не устаёшь слушать, смотреть, говорить. Начинаешь видеть пре– красные стороны в ерунде, в возможности, в невозможности, в чём угодно! Тебе кажется, ты пришёл, всё, стоп! Но нет, это была только парадная; ты толкаешь, как Буратино, нарисованную дверь вперёд, и чудо! – она открывается. Ты идёшь по лабиринту, известному и не известному тебе самому, проходишь вновь сквозь дни и ночи, радуешься солнцу, темноте, печали, слезам, несчастью, пьёшь за погибших, глумишься и дальше – внутрь. И вот последняя комната, последняя комната внутри капустного салата. Ты заходишь в неё и достигаешь через время её послед– ней стены. Всё!.. Дальше ничего нет. За этой стеной... нет ничего за ней. Эта стена толщиной во время...
И ты подсознательно рад этому. Ты счастлив и устал, ты хо– чешь хлеба, вина и не очень жёсткую кровать. Пришёл к финиш– ной черте. Где мои друзья? я хочу накрыть стол и позвать моих старых друзей, моих приятелей, товарищей, девушек, цыган с гитарами и великолепными чёрными шляпами, цыганок с сотней юбок на каждой, зрелых женщин, уставших, но счастливых муж– чин, грустных поэтов, семнадцатилетних девственниц, суровых, грубых грузчиков, бурлаков. Я буду сам наливать им вино, это красное, смеющееся вино, и мы все будем пьяны. Никого не от– пущу: все останутся ночевать здесь. Прямо в одежде. Повалятся, уставшие, на пол. "Мы с тобой одной крови – ты и я."
Я летаю по комнате, счастливый. Вино будет смеяться над нами – ну и пусть. Я кружусь в вальсе, вышагиваю танго, несусь без устали по комнате, я танцую сам с собой, пока не пришли гости, мне не скучно, но я жду, жду их прихода. Жду шума, который они принесут с собой, их печаль, радость, их воздух; пусть завтра
253
случится то, что случится, но сегодня – праздник в этой комнате, огромной комнате счастья, в этой огромной комнате освобожде– ния от себя.
Я подхожу к последней стене моего путешествия, к этой огром– ной стене, толщиной во время. Я смеюсь сам с собой, с этой сте– ной, я хлопаю её по плечу, как старого приятеля, и вдруг! – нет больше счастья, не будет праздника, не будет цыган и гитар. Пу– тешествие не кончилось! Это была лишь иллюзия. Она обвали– лась. Как только я дотронулся до неё, она закачалась, и камни посыпались с неё, все, все камни до одного. Они падали, но не задевали меня, ложились рядом со мной, у моих ног, пролетали у головы, плеч, но ни один камень не поранил меня. Я не успел даже испугаться, так и стоял, пока всё не утихло, так и стоял с открытыми глазами... Но вот последний камень перевернулся в тишине, и я увидел то, что было за этой уже не существующей стеной – пространство! Космос! Я увидел эту бездну. Без края радости и печали. Я стоял на краю пропасти, которой не боялся. Я вернусь, друзья. Я вернусь и соберу Вас вместе. Воздух толкает меня в спину и тащит, раня, за грудь. Я не прощаюсь. Я делаю шаг вперёд.
