Текст книги "Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»"

Автор книги: Даниил Тумаркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Первые шаги к цели

После ухода «Витязя» жизнь на побережье залива Астролябия вошла, казалось, в свою обычную колею. В окрестные деревни – Горенду, Бонгу и Гумбу – вернулись жители обоего пола. В бухте недалеко от домика путешественника папуасы возобновили лов рыбы с каноэ. Николай Николаевич прежде всего отоспался после бессонных ночей. Так как угроза внезапного нападения на его жилище не миновала, он оставался настороже; когда он спал, вахту несли попеременно Ульсон и Бой. Как реакция на длительный нервный стресс у путешественника наступили расслабление и некая умиротворенность.

«По уходе корвета, – записал он 30 сентября, – здесь царствует всегда мне приятная тишина: не слыхать почти людского говора, спора, брани и т. д., только море, ветер и порою какая-нибудь птица нарушают общее спокойствие. Эта перемена обстановки очень благотворно на меня действует – я отдыхаю. <…> Думать и стараться понять окружающее – отныне моя цель. Что мне больше? Море с коралловыми рифами с одной стороны, лес тропической растительности с другой, то и другое полно жизни, разнообразия; вдали горы с причудливыми очертаниями, над которыми клубятся облака с не менее фантастическими формами. Я <…> доволен, что добрался до цели или вернее до первой ступени длиннейшей лестницы, которая должна привести к цели» [431]431
  Миклухо-Маклай Н.Н.Первое пребывание… С. 91-92.


[Закрыть].

На мысок Гарагасси пришла большая группа жителей Горенду, которые принесли в дар Маклаю подвешенного к бамбуковой палке поросенка и кокосовые орехи. Среди пришедших был Туй. Путешественник подарил им в ответ гвозди, куски красной материи, бусы и другие «безделушки», которые он специально приобрел для этой цели на Самоа, а Ульсон развлек их игрой на губной гармонике.

На следующий день Миклухо-Маклай решил пойти в ближайшую деревню, чтобы поближе познакомиться с ее обитателями. «Отправляясь, – записал Николай Николаевич, – я остановился перед дилеммой: брать или не брать с собой револьвер». Путешественник опасался, что, имея револьвер у пояса, он не останется безучастным к «любезностям» папуасов. «Какая-нибудь пуля, пущенная некстати, – решил он, – может сделать достижение доверия туземцев невозможным, т. е. совершенно разрушить все шансы на успех предприятия. Чем более я обдумывал мое положение, тем яснее становилось мне, что моя сила должна заключаться в спокойствии и терпении. Я оставил револьвер дома, но не забыл записную книжку и карандаш» [432]432
  Там же. С. 92-93.


[Закрыть].

Миклухо-Маклай хотел посетить Горенду, но тропинка в лесу привела его к другой деревне – Бонгу. Путешественник подошел к ней внезапно. Раздались несколько громких возгласов, женский визг и затем наступила тишина. «Я вышел на площадку, – записал он в дневнике. – Группа вооруженных копьями людей стояла посередине. <…> Другие, все вооруженные, стояли поодаль; ни женщин, ни детей не было – они, вероятно, попрятались». Путешественник увидел «угрюмые, встревоженные, недовольные физиономии и взгляды, говорящие, зачем я пришел нарушить их спокойную жизнь». Несколько стрел пролетело рядом с его головой. Бонгуанцы угрожающе потрясали копьями; один из них вдруг размахнулся и «еле-еле не попал мне в глаз или в нос». Папуасы, по-видимому, не собирались убивать таинственного пришельца, а хотели прогнать его и проверить его реакцию на эти угрозы; они увидели на его лице лишь «выражение усталости и, быть может, некоторое любопытство». Напряжение на площадке нарастало. Как объяснить свои мирные намерения жителям деревни? Николай Николаевич разложил в тени циновку и… лег спать около вооруженных, возбужденных людей. Он подумал, что «если уж суждено быть убитым, то все равно, будет ли это стоя, сидя, удобно лежа на циновке или даже во сне». Путешественник проспал около двух часов. Проснувшись, он увидел нескольких папуасов, которые сидели поблизости, жуя бетель. «Они были без оружия, – рассказывает Миклухо-Маклай, – и смотрели на меня уже не так угрюмо». Кивнув во все стороны, он отправился той же тропинкой обратно в Гарагасси [433]433
  Там же. С. 93– 96. В статье, продиктованной на борту «Изумруда», ученый – по-видимому, для пущего эффекта – утверждал, что папуасы потешались, «приставляя свои тяжелые копья вокруг головы и шеи и да же подчас без церемоний совали острие копий мне в рот или разжимали зубы» (Миклухо-Маклай Н.Н.Краткое сообщение… С. 259).


[Закрыть].

Этот поразительный эпизод может показаться выдуманным, но папуасы деревни Бонгу до сих пор помнят его. В 1977 году на глазах у автора книги они воспроизвели его в ходе пантомимы о первом появлении у них Маклая, показанной участникам экспедиции на «Дмитрии Менделееве».

7 октября Николай Николаевич посетил третью близлежащую деревню – Гумбу. Но при его появлении повторилось примерно то, что случилось неделю назад в Бонгу: кричащие женщины и дети стремглав бросились в лес, а мужчины, вооружившись чем попало, обступили пришельца. «Мой приход был им крайне неприятен, – записал Николай Николаевич. – Большинство посматривало на меня боязливо, и все как будто бы томительно ожидали, чтобы я удалился». Поэтому, сделав несколько карандашных набросков хижин, путешественник вернулся в Гарагасси [434]434
  Там же. С. 99-100.


[Закрыть].

Обдумав сложившееся положение, Миклухо-Маклай решил временно отказаться от посещения деревень и ограничиться контактами с папуасами, приходившими в Гарагасси. Между тем слухи, порой самые невероятные, о белокожем пришельце, прибывшем на дымящемся чудовище, распространялись все шире и шире. Посмотреть на него и его жилище приходили и приплывали в каноэ жители многих береговых и горных деревень, а также обитатели прибрежных островов – Били-Били (Билбил), Ямбомбы (Ябоб) и расположенного к северо-западу от залива Астролябия более крупного острова Кар-Кар. «Экскурсоводом» при таких визитах выступал Туй. Он рассказывал гостям о Маклае и его спутниках, показывал, с разрешения путешественника, некоторые диковинные предметы. Николай Николаевич обнаружил, что его соседи, возбужденные и беспокойные, когда он посещал их деревни, приходя в Гарагасси, становились «более ручными» и даже позволяли «рассматривать, мерить и рисовать себя». И ученый начал осторожно использовать эту возможность [435]435
  Там же. С. 117.


[Закрыть].

В наиболее трудный, начальный период вхождения Миклухо-Маклая в папуасский мир большую роль сыграли его дружественные, доверительные отношения с Туем. Этот житель Горенду почти ежедневно приходил в Гарагасси. Как сообщает ученый, он брал у Туя уроки «папуасского языка, на котором говорили в Бонгу, Горенду и Гумбу» [436]436
  Там же. С. 92, 152.


[Закрыть]. От своего приятеля Маклай узнал названия многих речек, мысов и деревень и отразил их расположение на схематической карте, составленной с помощью Туя. В свою очередь, Николай Николаевич, используя немногие услышанные и выученные местные слова, пытался постепенно расширить кругозор своего приятеля. «Туй, кажется, начинает очень интересоваться географией, – записал в феврале 1872 года Миклухо-Маклай, – и повторял за мной имена частей света и стран, которые я ему показывал на карте; но очень вероятно, что он считает Россию немного больше Бонгу или Били-Били» [437]437
  Там же. С. 153.


[Закрыть]. Скоро Туй, а за ним и другие жители окрестных деревень стали называть путешественника таморусс —«человек из России». Позже, как будет сказано далее, у него появилось и другое прозвище – каарам тамо,или «человек с Луны».

Не имея возможности широко развернуть исследования по антропологии и этнографии, Николай Николаевич в первые месяцы своей жизни в Гарагасси уделял много внимания естественно-научным изысканиям, прежде всего метеорологическим наблюдениям, которые до него на Новой Гвинее стационарно не проводились. Описав свой рабочий день в октябре 1871 года, ученый познакомил будущих читателей с распорядком своих исследований: «Около 7 часов (утра. – Д. Т.)записываю температуру воздуха, воды в ручье и в море, высоту прилива, высоту барометра, направление и силу ветра, количество испарившейся воды в эвапориметре, вынимаю из земли зарытый на один метр глубины термометр и записываю его показание. Окончив метеорологические наблюдения, отправляюсь или на коралловый риф за морскими животными или в лес за насекомыми. С добычей сажусь за микроскоп или кладу в спирт собранных насекомых, или же принимаюсь за какую-нибудь другую работу до 11. <…> В 8 часов иду в комнату и, зажегши свою небольшую лампочку (более похожую на ночник, чем на лампу), записываю происшествия дня в дневник. В 8 – 9 часов опять метеорологические наблюдения» [438]438
  Там же. С. 105-106. Метеорологический дневник, который Миклухо-Маклай вел в 1871 —1872 годах, хранится в АРГО (Ф. 6. Оп. 1. Д. 21). Краткое сообщение по этому вопросу путешественник опубликовал в конце 1873 года на французском языке в батавском научном журнале. См.: Миклухо-Маклай Н.Н.Метеорологическая заметка о Береге Маклая на Новой Гвинее. СС.Т. 4. С. 216-218.


[Закрыть]. Несмотря ни на что, Николай Николаевич вел и записывал эти наблюдения на протяжении всего пребывания на побережье залива Астролябия.

Миклухо-Маклай положил начало изучению животного мира Новой Гвинеи. В его дневниках можно найти много интересных наблюдений над сумчатыми (древесными кенгуру, бандикутами и др.), птицами, крокодилами, ящерицами, рыбами, известковыми губками. По мере возможности он собирал материал для продолжения своих сравнительно-анатомических исследований: препарировал черепа и скелеты, помещал в консервирующие жидкости мозги и целые тушки животных. Однако ученый приступил к описанию и публикации этих фаунистических сборов лишь в середине 1880-х годов, в последний период своей жизни в Австралии.

Через месяц после своей высадки в заливе Астролябия Николай Николаевич записал в своем дневнике: «Был несколько часов в лесу, дивясь громадному разнообразию растительных форм, сожалея на каждом шагу, что смыслю так мало в ботанике» [439]439
  Там же. С. 104.


[Закрыть]. И все же ему удалось сделать немало интересных флористических наблюдений. Миклухо-Маклай, по-видимому, не собирал систематического гербария, но засушивал (иногда заспиртовывал) плоды, листья и цветы заинтересовавших его растений. Эти заготовки, да и то частично, были тоже использованы только в середине 1880-х годов, причем Николай Николаевич опубликовал тогда статью, которая позволяет считать ее автора одним из зачинателей этноботаники.

Как и в предыдущих экспедициях, Миклухо-Маклай бродил в часы отлива по рифу, выискивал в расщелинах известковые губки, собирая сачком на морской поверхности медуз, сифонофоров, рачков и других простейших морских животных. Но вскоре ему пришлось прекратить эти работы. «Риф, который окружал мысик, где стояла моя хижина, – говорится в статье, продиктованной путешественником на борту «Изумруда», – мог бы быть источником интересных зоологических наблюдений и исследований, но для этого я должен был бродить по пояс или по колено в воде, следствием чего было возобновление пароксизмов, почему я должен был отказаться и от этого» [440]440
  Миклухо-Маклай Н.Н.Краткое сообщение… С. 259.


[Закрыть].

Дело в том, что 11 октября Николая Николаевича свалил «первый пароксизм лихорадки», то есть приступ малярии; на следующий день наступила очередь Ульсона. «Пароксизмы», то учащаясь и обостряясь, то как бы отступая, продолжались в течение всего пребывания Миклухо-Маклая на побережье залива Астролябия. Они были вызваны, конечно, не переохлаждением от длительного нахождения в воде и другими подобными факторами, а заражением местными видами малярии, и начались по окончании инкубационного периода этой болезни. Пароксизмы были особенно частыми и изнурительными в декабре 1871-го – январе 1872 года, когда у путешественника и Ульсона развилась злокачественная форма тропической малярии. При ней приступы следовали один за другим в течение пяти-шести дней и сопровождались бредом, галлюцинациями и опуханием верхних и нижних конечностей. В начале одного из таких приступов, 7 января, Николай Николаевич неровным, дрожащим почерком сделал запись, которая отсутствует в дневниках, подготовленных им к печати:

«Не папуасы, не тропический жар и не труднопроходимые леса стерегут берега Новой Гвинеи. Защищающий ее от чужих нашествий могучий союзник – это бледная, холодная, дрожащая, потом сжигающая лихорадка. Она сторожит прибывшего при первых лучах и при палящем зное полдня, она готова захватить неосторожного и при догорающем свете дня, черная тихая или бурная ночь, чудный месячный блеск не мешают ей нападать на человека. Она сторожит его везде изменнически, человек даже не чувствует ее холодных объятий… Но это только на время, скоро точно свинец вливается в его ноги, голова туманится. Холодная дрожь пробирает его, трясет его. Мозг начинает изменять ему, образы, то громадные и чудовищные, то печальные и тихие, сменяются перед его закрытыми очами. Холод, мороз переходят в жар, палящий, сухой, нескончаемый… Образы переходят в какую-то скачущую, фантастическую пляску. Человек остатками чувств сознает, что он в руках врага» [441]441
  Миклухо-Маклай Н.Н.Первое пребывание… С. 115.


[Закрыть].

А как же хинин? Неужели его не было у Миклухо-Маклая? Путешественник привез значительный запас этого лекарства, но оно лишь помогало предотвратить или смягчить отдельные приступы, но было бессильно тогда, когда пароксизмы следовали один за другим или когда оно принималось в разгар приступа; большие дозы хинина вызывали звон в ушах и временную глухоту. От «болотной лихорадки», как называли тогда малярию, жестоко страдали почти все европейцы, жившие на Новой Гвинее.

Ученому не повезло со слугами. Ульсон оказался лентяем и трусом, панически боявшимся нападения папуасов. Даже в те дни, когда у него не было приступов, он прикидывался больным, лежал и охал, мало помогая своему хозяину. Еще хуже обстояло дело с Боем. Он страдал не только от приступов малярии. Не прошло и месяца со дня высадки, как у юноши-полинезийца появилась болезнь, которую Николай Николаевич диагностировал как «опухоль лимфатических желез в паху». Болезнь быстро прогрессировала. Бой стонал день и ночь; он лежал на полу, корчась от боли, отказывался принимать пищу. Миклухо-Маклай в меру сил старался помочь юноше: вскрыл и обработал большой нарыв, образовавшийся в паху, давал ему морфий как обезболивающее средство. Но в начале декабря стало ясно, что дни Боя сочтены.

С горькой иронией Николай Николаевич писал о том, что он совсем не походит на «барина, занимающегося естественными науками» [442]442
  Там же. С. 125.


[Закрыть]. «Утром я зоолог-естествоиспытатель, – гласит одна из записей, – затем <…> повар, врач, аптекарь, маляр, портной и даже прачка» [443]443
  Там же. С. 117.


[Закрыть]. «Я убежден, что мне было бы комфортабельнее, – сокрушался путешественник 3 декабря, – если бы я жил совершенно один, не имея слуг, за которыми до сих пор я ухаживал более, чем они за мною» [444]444
  Там же. С. 123.


[Закрыть].

А ведь сам Миклухо-Маклай страдал тогда от постоянных приступов малярии! Несмотря на предательскую слабость в руках и ногах, головокружение и упадок сил после очередного приступа, он, спотыкаясь, спускался к ручью за водой, собирал сухие ветки для очага, чтобы приготовить чай и сварить бобы или рис, не прекращал метеорологические наблюдения. Тут снова проявилась его удивительная способность превозмогать себя, мобилизовывать в экстремальных условиях все скрытые резервы своего организма, чтобы ценой максимального напряжения сил не только удовлетворять повседневные потребности, но и продолжать научные исследования.

Миклухо-Маклай мучительно размышлял о том, как преодолеть настороженность папуасов и завоевать их доверие. В ноябре положение начало меняться к лучшему. «Моя политика терпения и ненавязчивость, – записал он в дневнике, – оказалась совсем верною: не я к ним хожу, а они ко мне; не я их прошу о чем-нибудь, а они меня и даже начинают ухаживать за мною. Они <…> приходят, сидят долго, а не стараются, как прежде, выпросить что-нибудь и затем улизнуть поскорее со своею добычею» [445]445
  Там же. С. 117.


[Закрыть]. Но что нужно предпринять, чтобы папуасы спокойно воспринимали посещение их деревень? Путешественник решил громким свистом предупреждать о своем приближении к деревне, и это, по его выражению, «простое средство» дало благоприятные результаты. «Открыв, что неожиданность моего появления сильно их беспокоит и так им надоедает, – рассказывал он десять лет спустя, выступая в РГО, – я обыкновенно, подходя к деревне, останавливался и резким свистом давал знать о моем приближении для того, чтобы дать женщинам время убраться с детьми в кусты и спрятаться там. Я скоро заметил, что вследствие этого туземцы, зная, что я не приду неожиданным гостем, стали совершенно иначе относиться к моим визитам и гораздо реже брались за оружие» [446]446
  Миклухо-Маклай Н.Н.Чтения… С. 405-406.


[Закрыть].

Миклухо-Маклай впервые применил свое «простое средство» 17 ноября, при посещении после длительного перерыва деревни Горенду. Спрятав женщин и детей, мужчины гораздо спокойнее встретили путешественника, не устраивали, по его словам, «разных шумных демонстраций при моем появлении, как прежде», а при его втором визите, 3 декабря, даже, казалось, не прерывали своих обычных занятий. Николай Николаевич выменял у них несколько кокосовых орехов, которые жители деревни охотно принесли в таль Маклай(дом Маклая).

Между тем безнадежное положение Боя и частое нездоровье Ульсона не укрылись от внимания Туя и других островитян, приходивших в Гарагасси. Туй предупредил: когда тамо руссостанется один, люди из Бонгу и Гумбу придут в Гарагасси и убьют Маклая. Путешественник сделал вид, что отнесся к этому предупреждению как к шутке, заявив, что ни Бой, ни Ульсон не умрут, но усилил меры предосторожности, предположив, что «мои соседи толковали об этом на днях, иначе Туй не поднял бы старого вопроса о моем убиении» [447]447
  Миклухо-Маклай Н.Н.Первое пребывание… С. 125.


[Закрыть].

Одновременно Николай Николаевич задумал припугнуть папуасов. Еще в октябре он заметил, что он сам и его хижина «производят на туземцев какое-то особенное чувство», и позднее пришел к выводу, что «туземцы считают меня и в некоторой степени Ульсона сверхъестественными существами» [448]448
  Там же. С. 97, 134.


[Закрыть]. Миклухо-Маклай решил подкрепить и использовать эти чувства, так как они могли обеспечить ему определенную безопасность и непререкаемый авторитет, а значит, и более благоприятные условия для научных исследований. Вечером 7 октября, когда мимо его мыска проплывали две лодки с рыбаками, приманивавшими рыбу с помощью факелов, он зажег фальшфейер. «Эффект был очень удачен, – записал путешественник в дневнике, – и на моих папуасов произвел, вероятно, сильное впечатление: все факелы были брошены в воду, и когда после полуминутного горения фальшфейер потух, пирог и след простыл» [449]449
  Там же. С. 125.


[Закрыть]. Впоследствии, когда Николай Николаевич научился объясняться на местном языке, он узнал, что один из рыбаков, житель Горенду, заметив яркий белый свет, так испугался, что бросился в деревню, где объявил, что увидел у хижины Маклая «огонь с луны». «С этого времени, – рассказывал в 1882 году Миклухо-Маклай, – сначала в ближайших деревнях, а потом и в более отдаленных стали звать меня „человеком с Луны“. <…> Это-то случайное обстоятельство окончательно утвердило в мозгу туземцев убеждение в моем сверхъестественном происхождении, первоначальные зерна которого брошены были, вероятно, моим неожиданным появлением среди них» [450]450
  Миклухо-Маклай Н.Н.Чтения… С. 407.


[Закрыть].

Бой умирал в страшных мучениях. Смерть наступила 13 декабря. Миклухо-Маклай не хотел, чтобы о смерти юноши узнали папуасы, так как это расходилось с его заверениями, а главное – могло подорвать убеждение в сверхъестественных свойствах Маклая и его спутников. Поэтому путешественник решил похоронить Боя тайно, под покровом ночи, в бухте, где его тело быстро станет добычей акул. Несмотря на трагизм положения, в Николае Николаевиче проснулся патологоанатом. Он вспомнил обещание прислать гортань темнокожего человека, данное профессору Гегенбауру, и, приготовив анатомические инструменты и склянку со спиртом, «вырезал гортань с языком и всей мускулатурою» [451]451
  Миклухо-Маклай Н.Н.Первое пребывание… С. 129. Неизвестно, получил ли когда-либо Гегенбаур этот подарок.


[Закрыть]. Затем Миклухо-Маклай с помощью трясущегося от страха Ульсона перетащил мешок с телом Боя к шлюпке, вложил в мешок несколько тяжелых камней и приготовился на веслах отойти от берега, чтобы отправить умершего юношу в «сырую могилу». Однако в этот момент вблизи от них в бухте появились 11 рыбацких каноэ с факелами. Николай Николаевич пережил несколько тревожных минут. Но свет факелов не достиг берега с притаившейся шлюпкой. Рыболовы вскоре обогнули мысок и скрылись из виду, так что тамо русссмог осуществить задуманное [452]452
  Там же. С. 130.


[Закрыть].

На следующий день Туй и несколько других папуасов, пришедших в Гарагасси, справлялись о здоровье Боя и уговаривали отпустить его для излечения в Гумбу. «Чтобы отвлечь их мысли от Боя, – записал Миклухо-Маклай, – я вздумал сделать опыт над их впечатлительностью». Путешественник поджег налитый в блюдечко спирт, выдав его за обычную воду, и затем брызнул им с веранды дома на лестницу и на землю. Папуасы были несказанно поражены этим, по их мнению, волшебством, убежали, но вскоре вернулись целой толпой. Среди них были жители близлежащих деревень и их гости с прибрежных островков. Туй от имени собравшихся попросил повторить возжигание воды. «Когда я исполнил эту просьбу, – говорится в дневнике, – эффект был неописанный: большинство бросилось бежать, прося меня "не зажечь моря"» [453]453
  Там же. С. 132.


[Закрыть].

Убедившись в отсутствии Боя в хижине тамо русс,папуасы 16 декабря спросили Маклая, куда делся этот юноша. «Не желая говорить неправду, – записал Николай Николаевич, – не желая также показать им ни на землю, ни на море, я просто махнул рукой и отошел. Они, должно быть, решили, что я указал на горизонт, где далеко-далеко находится Россия. Они стали рассуждать и, кажется, под конец пришли к заключению, что <…> Бой отправлен мною в Россию и что я дал ему возможность перелететь туда» [454]454
  Там же. С. 134.


[Закрыть]. Можно предположить, что папуасы пришли к такой мысли, – если они действительно к ней пришли, – не без влияния «чудес», явленных Миклухо-Маклаем.

Авторитет тамо руссзначительно возрос. К нему стали приходить жители окрестных селений с просьбой излечить их от разных болезней. 11 января 1872 года Маклая впервые пригласили посетить Бонгу. На сей раз путешественник смог спокойно осмотреть деревню, зарисовать и описать семейные хижины и клановые мужские дома, обменяться подарками с бонгуанцами, которые, однако, по-прежнему не решились показать ему своих жен и детей. Положительный сдвиг, наметившийся в отношениях с папуасами, был омрачен, как уже упоминалось, чередой изнурительных приступов малярии, которые – несмотря на героическое сопротивление путешественника недугу, – то и дело выбивали его из колеи. Разгул «болотной лихорадки», недружелюбная замкнутость большинства местных жителей, кажущаяся недоступность горных цепей привели Николая Николаевича в конце января к мысли, закопав в условленном месте дневники, метеорологический журнал, заметки и рисунки, «отобрать часть вещей, нагрузить ими оставленную мне шлюпку и отправиться далее по берегу искать более благоприятного пристанища и более гостеприимных жителей». Но при осмотре выяснилось, что шлюпка, стоявшая долгое время на якоре возле кораллового рифа, проедена червями, сильно течет и вряд ли пригодна для дальнего, может быть, плавания [455]455
  Там же. С. 260.


[Закрыть]. Миклухо-Маклай оказался на распутье. Но тут произошел несчастный случай, который послужил поворотным пунктом в истории отношений путешественника с папуасами. Как уже случалось в жизни нашего героя, вышло по пословице: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».