Текст книги "Генерал Коммуны"

Автор книги: Даниил Гранин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Чего тебе еще надо?

Рыжий молча показывает на заднюю стенку ларька. Артур не сразу понимает, в чем дело. Наконец он догадывается:

– Забраться туда? Да? – Ему неловко за свою грубость.

Они штыками вскрывают дверь и влезают внутрь. Здесь темно и пахнет типографской краской.

Артур усаживается на высокий табурет, кладет на прилавок пачку патронов. Рыжий ложится внизу в ногах у Артура, сдвигает фанерный щит, и они «открывают торговлю». Они стреляют одновременно, чтобы спутать версальцев. Ружейного дыма снаружи не видно, он задерживается щитами.

Пушки успевают сделать только по одному выстрелу и умолкают. Прислуга, напуганная невидимым огнем, разбегается. На мостовой остаются трое раненых. Офицер вынимает пистолет и толкает солдат вперед к покинутым пушкам.

– Бей его! – командует рыжий. Они снова стреляют. Офицер взмахивает руками и падает. Артур в восторге толкает парня ногами в бок. Версальцы все еще недоумевают, откуда стрельба.

Киоск полон дыма. Они плохо различают цель и вынуждены часто останавливаться, чтобы протереть слезящиеся глаза. Особенно достается Артуру – он сидит наверху.

Проходит еще несколько минут, и первые пули с грохотом и скрежетом пробивают жестяные щиты: дым, выходящий из щелей, замечен версальцами.

– Есть пословица… – кричит Артур вниз.

– Какая? – спрашивает парень.

– Пока соображает мудрец, соображает и дурак.

На прилавке слева от Артура вдребезги разлетается какая-то бутыль, затем внизу слышится странная возня и сдавленный вскрик.

– Что случилось? – наклоняется Артур. – Ты ранен?

– Хуже. Это, наверное, клей. Я ничего не вижу.

Они выбираются наружу и ползут к своим. Несмотря на опасность, Артур не может удержаться от улыбки: вся голова, лицо, плечи рыжего залиты густой желтой массой клея. Этот нелепый случай веселит весь отряд.

Орудия снова стреляют. Простор бульвара делает их огонь убийственным. Несколько выстрелов – и жалкая баррикада разворочена. Отряд Грассе отступает, унося с собою раненых, цепляясь за каждую тумбу, дерево, подворотню. Так проходит еще полчаса. Всего один квартал отделяет теперь версальцев от площади Мадлен.

Грассе смотрит на часы.

– Нужно задержать их еще на двадцать минут. Домбровский постоянно твердил: «Ничего не сделано для победы, пока остается сделать хоть один выстрел». Сейчас главное.. – Грассе не успевает договорить и падает лицом вперед. Кровь льется из маленькой раны на затылке.

Артур осматривается. На втором этаже соседнего дома поспешно захлопнулось одно из окон. Артур стреляет туда, потом бежит к парадному. У подъезда безмятежно дремлют каменные львы. Рядом с Артуром оказывается рыжий парень, – они теперь неразлучны. Они стучат прикладом в дверь, никто не открывает. Рассвирепев, они выбивают прикладом зеркальные стекла и стреляют наугад в темноту вестибюля. Артур вдруг замечает сбоку, на ограде, флаг. Американское посольство! На мгновение он останавливается в нерешительности. Потом вспоминает разговор с Робертом Ридом, сбивает прикладом флаг и топчет его ногами.

Боковыми переулками они возвращаются на площадь Мадлен. Перелезая через двухметровый гребень каменной баррикады, они задерживаются, по-хозяйски пробуя каблуками крепость кирпичной кладки, осматривают амбразуры.

– Здесь тоже не зевали.

– Кретины, думали застать Домбровского врасплох.

Отправив на Монмартр Вермореля, Домбровский продолжал тревожиться о судьбе Монмартрских холмов. Он поручил оборону церкви св. Мадлен и прилегающих кварталов начальнику штаба Фавье и собрался сам проехать на Монмартр. Брюнеро-отец раздобыл где-то верховых лошадей, и они двинулись – впереди Рульяк и Артур Демэ, за ними Брюнеро с сыном, сзади Домбровский и последний оставшийся при нем адъютант Рожаловский.

Еще за квартал до площади Бланш они услыхали гул высоких женских голосов. Повернув за угол, они остановились, недоуменно оглядывая толпу женщин, заполнивших маленькую площадь. Все они были вооружены, строились, пересчитывались.

Брюнеро подъехал к ним, но сейчас же вернулся в сопровождении Луизы Мишель. Она обрадовалась, увидев Домбровского, и коротко доложила, что здесь находится женский батальон, сто двадцать человек. Они намерены защищать баррикады площади Бланш, если от Домбровского не поступит других приказаний.

– Обязанности командира исполняет гражданка Мишель, помощник – Дмитриева.

Она докладывала нарочито суровым голосом, как бы предупреждая всякие шутки.

Луиза Мишель.

Пока они разговаривали, женщины выстроились в две шеренги. Высокая светловолосая девушка с пышной прической четко отдавала команду.

Домбровский живо насторожился, услыхав ее голос. Она выговаривала слова с раздражающе знакомым акцентом. Он вспомнил ее фамилию – Дмитриева, русская.

Ярослав соскочил с лошади и, сопровождаемый своими спутниками, пошел вдоль фронта. Слегка смущенный и растроганный, он проходил мимо стройных худеньких девушек, пожилых женщин с морщинистыми обветренными лицами.

Ему бросались в глаза прически, пестрые платки, черные чепчики, красные, обваренные руки прачек, передники. У многих были подоткнуты юбки и виднелись икры, обтянутые грубыми шерстяными носками. Но это был военный строй, строй солдат.

Брюнеро был умилен, а Рульяк и Артур Демэ перемигивались. Заметив у одной женщины базарную корзинку, Рульяк прыснул. Домбровский обернулся и так посмотрел на него, что Луи поспешил спрятаться за спинами Артура и Дмитриевой.

Луиза Мишель попросила Домбровского сказать несколько слов отряду. Ярослав и сам уже догадывался, что без речи тут не обойтись. Улучив минуту, он шепнул Луизе:

– Ты заставь Брюнеро, он такие речи разводит своим заказчицам… – Ярослав зажмурился.

Мишель обратилась к Брюнеро.

– Я знаю, чьи это проделки, – пробормотал старик Брюнеро, исподлобья люто поглядывая на торжествующего Домбровского.

– Давай, давай, ты у нас специалист! – довольно приговаривал Ярослав, вместе с Артуром незаметно подталкивая его вперед. Брюнеро вышел перед строем, толкнул по дороге Артура так, что журналист только охнул.

Вынув изо рта трубку, Брюнеро пожевал губами, погладил бороду.

– Какая речь? Время для речей кончилось. Мы и так много говорили и мало стреляли…

Ярослав, отойдя в сторону, тихо разговаривал с Дмитриевой. Он пристально смотрел на нее и почему-то медлил спросить – русская ли она.

– А вообще трудненько придется, – вздохнула девушка.

– Волков бояться – в лес не ходить, – сказал Ярослав по-русски.

Дмитриева счастливо заулыбалась, схватила его за руки.

– Ох, я глупая, совсем забыла, что вы говорите по-русски. Сама же читала в газете! Вы ведь жили у нас в России?

Он кивнул головой и спросил:

– А много здесь ваших, русских?

– О да, почти все они воюют за Коммуну.

– Но вас ведь не пустят теперь обратно в Россию.

– Ну что ж… А вас в Польшу.

Они засмеялись.

– У меня тоже служили двое русских. Один из них, Потапенко, ранен он тяжело… Его зовут Василий Андреевич. Кто же здесь еще, назовите мне фамилии. Может быть, я их знаю.

Дмитриева перечислила, загибая пальцы.

– Подождите, что за Лавров? – забеспокоился он. – Петр Лаврович Лавров? Матерь божия, Лавров был здесь, в Париже! Вы знаете, это ведь мой первый учитель. Если бы я знал раньше!

Луиза Мишель и спутники Ярослава радовались, глядя на его сияющее лицо.

– Друзья! – возбужденно обратился он к ним. – О, если бы вы знали, какой это замечательный человек! – И такова была страстная сила его убеждения, что все преисполнились горячей симпатией к незнакомому русскому другу. Русские – удивительный народ! Они самые угнетенные и самые отзывчивые люди. Мы, поляки, все-таки изгнанники, а они сами приехали сюда драться за Коммуну. У ваших соотечественников благородные сердца!

Дмитриева вспыхнула и отвернулась, вытирая уголки глаз.

На площадь вылетел всадник, он закружился, оглядываясь, и, заметив группу военных, подскакал к ним.

– Гражданин Домбровский?

– Да.

– Тебе пакет от гражданина Вермореля.

Домбровский расписался и вскрыл конверт. Стало слышно тяжелое, свистящее сопение лошади.

– Поводи, поводи ее, – сказал Ярослав всаднику, не отрываясь от письма.

Верморель сообщал, что монмартрская группа окружена с трех сторон, коммунары, не получая поддержки, вынуждены оставить кладбище. Укрепленные высоты Монмартра непрерывно атакуются. 24-фунтовые орудия Монмартрских холмов испорчены предателями. Версальцы наступают вдоль крепостного вала в обход, с севера. Он с отрядом коммунаров укрепился на бульваре Орнано и на улице Мирра, защищая склоны Монмартра и Северную железную дорогу.

Домбровский сложил бумагу, сунул ее за обшлаг мундира.

– Брюнеро-младший останется здесь помочь женскому батальону, – сказал он. – Гражданка Мишель, если придется отходить, отходите сюда, к площади Пигаль. Помните, что вы защищаете подступы к Монмартру. Мы едем к Верморелю на улицу Мирра. Прощайте.

Луиза Мишель и Дмитриева, взявшись за руки, провожали глазами скачущих всадников.

Домбровский никогда не бывал в этом районе Парижа. Пришпорив коня, он проскакал тесную кривую улицу Мирра до самого конца, упиравшегося в насыпь Северной железной дороги, и вернулся обратно. Ветхие облупленные дома выставляли каменные фасады, как бы защищая улицу от сквозного артиллерийского огня своей грудью. Это был типичный рабочий квартал, населенный железнодорожниками, прачками, подмастерьями, грузчиками.

Верморель встретил Ярослава во внутреннем дворе дома, к которому примыкала баррикада. По двору прыгали со скакалками девочки, на веревках сушилось белье.

Все бойцы были на баррикаде, но как их мало осталось! Всего тридцать два человека: тридцать взрослых, два подростка. Тридцать шаспо, две пушки и две митральезы – вот и все оружие. Некоторые из коммунаров были ранены, и при резких движениях из сжатых губ вырывался стон.

Появления версальцев ждали с минуты на минуту.

– Почему восточный конец улицы без прикрытия? – спросил Домбровский.

Верморель объяснил, что за два квартала к востоку находится сильный отряд Пассдуэ, а к северу, за городской стеной начинается линия прусских войск.

Домбровский язвительно прищурился:

– Что ж, по-твоему, пруссаки – наши союзники?

Он приказал установить в восточном конце по направлению городской стены одну митральезу и послал туда Артура, Рульяка и еще двух гвардейцев. Присев рядом с Верморелем на скамеечку, Домбровский стал расспрашивать его об обстановке.

Рядом с ними на куче песка играли два малыша. Шмыгая носами, они строили из песка причудливый замок с высокими башнями, окружали его со всех сторон глубоким рвом и пальцами просверливали амбразуры в толстой крепостной стене.

У открытого окна лежал больной, было видно, как женщина кормит его с ложечки.

Домбровский представил себе все, что произойдет здесь и ближайшие часы, – разъяренных версальцев, потери, кровь. На миг сомнение с новой силой обожгло его. Но он не имел права на такую слабость.

– Вот что, Огюст, – хмуро сказал он, – надо отправить кого-нибудь к Пассдуэ и передать ему, чтобы он тоже принял круговую оборону.

Верморель кивнул. Послав одного из коммунаров к Пассдуэ, Верморель опустился на корточки между детьми и начал водружать на маленькой площади посреди замка пьедестал.

– Здесь мы поставим памятник, – говорил он с хитрой улыбкой, обращаясь к изумленным малышам, – ясновельможному пану Домбровскому. У него будут прелестные кокетливые усики. Одной рукой он будет засовывать обратно в кобуру дымящийся пистолет, а другой вытирать пот, потому что он очень устал, пока победил, и, кроме того, он будет смотреть на часы. Ему нужно поспеть на варшавский поезд, ему зверски надоел весь наш французский кавардак, и он очень соскучился по зразам, флякам[8]8
  Зразы, фляки – польские национальные кушанья.


[Закрыть] и мазурке.

Домбровский сделал веселое лицо, поднялся, пора было идти…

После того как у главных баррикад завязался бой, на восточном конце улицы Мирра, где расположилась группа Артура Демэ, показались версальцы. Они шли со стороны крепостных ворот, шли быстро, во весь рост, не остерегаясь. Артур со своими людьми немало потрудился, чтобы как следует замаскировать черное жало митральезы в узкой амбразуре среди мешков с песком.

Кроме Рульяка, здесь был матрос с потопленной канонерки и подросток из отряда «Дети отца Дюшена».

Они подпустили версальцев поближе и ударили из митральезы. Забавно было смотреть, как «красные штаны» с перепугу завертелись на месте и в рассыпную бросились назад.

Через несколько минут версальцы тяжело ранили подростка. Лежа за митральезой, Артур, Рульяк и матрос следили, как версальцы снова начали готовиться к атаке. Подождав, пока они двинутся вперед, матрос нажал спусковой рычаг. Внезапно ровный стук митральезы сбился, она стала захлебываться, и совсем замолчала. Напрасно они дергали за рычаг. Матрос привстал на корточки и, сопя, затеребил створку, – она не поддавалась. Артур стоял на коленях – сбоку, обеими руками поддерживая горячий станок. Рульяк вертелся, переводя взгляд с версальцев на молчавшую митральезу и, как заведенный, твердил:

– Скорее, ну, скорее же кончайте!

Матрос поднял голову, поглядел в ожидающие глаза Артура Демэ и, словно сейчас услыхав Рульяка, свирепо заорал:

– Заткнись ты, нуда!

– Спокойней, спокойней, мальчики, – повторял Артур, хотя ему самому хотелось ругаться и кричать от злобы. Матрос шумно передохнул и, ухватив створку своими цепкими прокуренными пальцами, попытался аккуратно поднять железную планку. Кончики его широких зубов глубоко впились в губу. Створка не двинулась. Версальцы стреляли из-за укрытий. Офицер поднял руку, и солдаты стали перебегать. Они бежали осторожно, скапливаясь в подъездах, за выступами домов, подбираясь все ближе. Луи схватил ружье, но тотчас отбросил его в сторону, – одинокий выстрел с баррикады лишь придал бы смелости версальцам. Губы его дрожали. Матрос заколотил кулаками по магазину, дико ругаясь. Бронзовый ствол митральезы тоскливо зазвенел.

– Крепче ее, лентяйку! – приглушенно засмеялся кто-то позади. И, отстранив матроса, Домбровский опустился на колени перед митральезой. Матрос побагровел. Артур, запинаясь, стал оправдываться, но Ярослав уже забыл о них. По форме кожуха он узнал систему Монтиньи-Раффи. Он потребовал воды охладить митральезу, – воды не было. Рульяк, схватив ведро, побежал в соседний дом. Ярослав открутил рукоять, засучил обшлага мундира и, не дожидаясь Рульяка, просунул руку между спусковой доской и оборкой. Наверное, что-нибудь упало в коробку и мешало втиснуть створку. Обычно это бывали гильзы, они выпадали при неумелом обращении со створкой. Он медленно провел подушечками пальцев по дну коробки. Наконец в углу, как он и ожидал, нащупал измятые гильзы. Он попробовал их выкатить на середину, но кончики ногтей только скользнули по поверхности. Тогда, налегая всем телом на руку, втискивая ее все глубже, он ухватил самую заднюю гильзу. В эту минуту его сильно потянули за плечо, и гильзы, уже вытащенные на середину, выскочили из его пальцев и тихонько покатились обратно. Ярослав поднял голову, увидел рядом глаза Артура, круглые, прыгающие от ужаса.

– Бросайте! Надо бежать, или мы попадемся живьем!

Домбровский успокаивающе кивнул головой и снова стал терпеливо выкатывать гильзы, но Артур продолжал дергать его за плечо, мешая работать.

– Трус, – сказал Домбровский громко, не оборачиваясь, – убирайся вон!

Артур отшатнулся, словно его ударили по лицу.

– Заряжать створки! – приказал Ярослав матросу.

– Есть заряжать створки! – весело отчеканил матрос.

Стремительные действия Домбровского сливались в одно движение, быстрое и в то же время мучительно-тягучее. Казалось, что все кругом, кроме него, остановилось, казалось, что версальские солдаты медленно поднимали ноги, почти не двигаясь с места.

Между двумя ударами сердца рождалась, гибла и снова рождалась надежда. Он приподнялся и, не вынимая руки из коробки, стал поудобнее поворачиваться, и пули тотчас зло засвистели вокруг него. Тогда Артур поднялся и заслонил собой Домбровского.

Теперь Ярослав сразу мог ухватить гильзы за ребра, он потянул их к себе, ломая ногти, но не выпуская. Когда он вытащил их наружу, ему с трудом удалось разжать скрюченные пальцы. Матрос присвистнул, увидев его руку. Вся кожа была обожжена, исцарапана, там, где не было следов ружейного масла и сажи, темнели коричневые кружки от раскаленных ударников. Он легко дернул створку, она упала к его ногам. В эту минуту вернулся Рульяк с водой. Домбровский осторожно, чтобы не полопались пружины, остудил затвор и взял из рук матроса заряженную створку.

Четкая трель выстрелов митральезы прокатилась далеко по улицам. Двое солдат упали. Один из них с криком пополз назад, другой, завывая, катался по мостовой. И эти крики сильней, чем выстрелы, подействовали на остальных. Версальцы попятились, прячась за выступы домов.

Домбровский вертел тугую рукоять, зажимая и отжимая створку, и удивлялся, почему ручка стала такой липкой. Улучив минуту, он разжал ладонь – с опаленных пальцев клочьями слезала стертая кожа, рукоять покраснела от крови, но, подняв глаза, он тотчас забыл об этом. Он снова видел перед собой только версальцев, перебегавших от подъезда к подъезду и приближающихся к баррикаде. Он поворачивал во все стороны закопченное дуло митральезы и дергал спусковой рычаг.

На этой улице версальцы могли действовать только кучками – то, что нужно было для огня митральезы. Улица имела несколько укрытий, и Ярослав, быстро пристрелявшись, без промаха бил по ним. Иногда он нарочно не трогал какое-нибудь прикрытие, позволяя скапливаться там большой группе солдат, а потом беспощадно расстреливал их.

«Значит, их все-таки впустили немцы, – повторял он себе. – Несмотря на все клятвы, немецкое командование пропустило их через свою линию. Они действуют заодно, – он так и полагал. – Все против Коммуны. Грязная шайка!»

Особенно остро Ярослав сейчас ненавидел немцев. Версальцы были открытые враги, но пруссаки, ударившие из-за угла, в спину…

Ему казалось, что перед ним мелькают черные немецкие каски с золотым хищником посередине. Холеные, отъевшиеся на французских хлебах усатые морды… Они ринулись на умирающую Коммуну, как стая трусливых гиен.

Рульяк обливал водой раскаленный кожух, и холодные брызги летели в разгоряченное лицо Ярослава. Холод проникал ему в сердце. А матрос, глядя на быструю точность его движений, блаженно бормотал: «Клянусь небом, он настоящий моряк!»

Версальские солдаты, озлобленные неожиданным сопротивлением, упрямо бросались в атаки, но каждый раз отступали с полпути, сметенные огнем митральезы. На мостовой ползали, бились раненые. Офицеры отряда узнали Домбровского, и когда сквозь рассеивающийся дым проступало склонившееся над митральезой бледное лицо генерала, они слали ему грязные ругательства и угрозы.

– Проклятый поляк!

– Сдавайся! – кричали они. – Перестань стрелять! Мы закопаем тебя живьем, польская свинья!

Им вторили солдаты, рассвирепевшие от неудачи. Пули летели все гуще, впивались в мешки, и тоненькие струйки песка текли из множества дыр. Версальцы стреляли плохо, зато патронов у них было сколько угодно.

Сквозь грохот выстрелов Ярослав жадно прислушивался к их проклятьям. Такая ненависть была неплохим итогом его жизни. Домбровский мог гордиться ею. Его сухие, запекшиеся губы дрогнули в слабой улыбке. Мышцы, воля, внимание, нервы, напряженные до последних пределов, получили новые силы. Вот он, самый лучший ответ – свинцом. Короткая солдатская радость боя.

Он стрелял еще и еще быстрее, горячее тело митральезы дрожало в его руках, дым не успевал рассеиваться.

Артура Демэ и Рульяка захватил азарт этого боя. Зарядив створку, они стреляли из шаспо, затем опять заряжали створку и снова брали ружья. Матрос окунул грязное вспотевшее лицо в ведро с водой; отфыркиваясь, вскочил на вал и хриплым голосом закричал, что «мясники» откатываются назад. Он был ранен в плечо и не мог стрелять, но ругался вдохновенно и неистощимо.

– Ага, крысы! Горячо? Сынок, сними-ка вот этого!

Версальцы отходили в боковые улицы, оставляя убитых на мостовой.

Луи Рульяк, увидев подходившего к баррикаде старого Брюнеро с цепью коммунаров, наклонился к Домбровскому и крикнул:

– Пришел Брюнеро!

Ярослав весело подмигнул ему и, постепенно замедляя огонь, решил, что теперь пора, воспользовавшись смятением противника, подняться в атаку и на его плечах прорваться до Тарани, там соединиться с отрядом Пассдуэ, ибо рано или поздно обе группы версальцев сомкнутся южнее, зажмут их здесь в мешок, уничтожат и тогда с тыла нагрянут на Пассдуэ. Окончательно обдумав все это, он встал, покачиваясь на затекших ногах, расправил плечи и, счастливо улыбаясь, вытер рукавом черный соленый пот. Артур и Рульяк легли у его ног с ружьями, поддерживая редкий огонь. Артур стрелял с увлечением, тщательно прицеливаясь, пока возле уха не раздался какой-то дребезжащий стук. Он покосился и увидел упавший рядом бинокль Домбровского. У журналиста перехватило дыхание, он повернул голову, Рульяк удивленно застылыми глазами смотрел на Домбровского.

А тот, согнувшись, схватился руками за живот и тихо начал валиться на бок. Между пальцами его била кровь. Все трое, оцепенев, молча смотрели, как он падал, цепляясь плечом за сырые мешки песка. Крик Брюнеро привел их в себя. Они рванулись и подхватили на руки легкое тело Домбровского. Он всхлипнул и закусил губу.

Еще ничего не понимая, Артур помог уложить Домбровского на носилки. Брюнеро и матрос понесли его, осторожно огибая воронки.

– В живот… плохо дело… – тихо сказал кто-то, но все услышали эти слова.

Не было команды. Проводив глазами носилки, гвардейцы Брюнеро перелезли через мешки, скатились по насыпи на мостовую и, ни на минуту не задерживаясь, не оглядываясь, побежали вперед, выставив шаспо. Никто не стрелял. Артур бежал вместе со всеми, раскрыв рот, не слыша своего крика, все быстрее и быстрее, земля гудела под ударами ног, от ярости ломило руки. Скорее воткнуть этот болтающийся перед глазами штык. Они искали тех, кто убил Домбровского, и версальцам некуда было спрятаться. На головы «мясников» летели из окон цветочные горшки, бутылки, посуда, камни. Облупленные стены домов, ухабистая мостовая, щербатые тротуары, покосившиеся фонари, заклеенные вощеной бумагой окна – все голодное, нищее предместье, вздымая костлявые кулаки, гналось за ними, крича:

– Вот они!

Артур пришел в себя уже в отряде Пассдуэ. Он сидел на ступеньках какого-то подъезда, бессмысленно бормоча:

– Вот и все… Вот и все…

Закостенелыми пальцами он продолжал сжимать шаспо. Повсюду – на груди, рукавах, на брюках и, наверное, на лице – были пятна чужой запекшейся крови.

Утром пришел Рульяк и сказал, что Домбровский скончался в госпитале Лярибуазье.

Батарея Народной гвардии на Вандомской площади.

Батарея Коммуны на баррикадах у ворот Майо.