Текст книги "Мой палач (СИ)"

Автор книги: Дана Блэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Мой палач

Глава 1

ОНА

– Аня, сбавь скорость.

Подпеваю и делаю громче музыку, и вид делаю, что я этого приказа не слышала.

Бросаю взгляд на приборную панель и дёргаю плечом, не так уж быстро я еду, даже не нарушаю ничего.

– Аня, – боковым зрением вижу, как мужской палец скручивает громкость. – Сбавь скорость я сказал.

– Нам сегодня было харашоу, – подпеваю и добавляю звук.

Держу руль одной рукой, второй в открытом окне ловлю теплый встречный ветер, улыбаюсь водителям, качу по городу.

– Аня.

Игнорирую.

– Так, всё, тормози, наездилась, – музыка снова становится тише.

– Ну почему я просто не пошел домой, – упорно добавляю громкость и поворачиваюсь, смотрю на хмурого мужчину на пассажирском сиденье. Подмигиваю. – Зачем сказал ей, что сегодня холостой, – отбрасываю волосы с лица.

Мужчина бросает взгляд на свое обручальное кольцо.

Еду, выкручиваю руль на кольцевой, в такт песни барабаню ладонью.

– Зацепила меня, – сворачиваю на знакомую улицу, мимо деревьев, высоток, ярких вывесок домой. – До порога довела, а любви не дала, заце...

Его мощный кулак с размаху прилетает в магнитолу и раздается треск, звук смолкает, теперь уже насовсем.

Послушно сбрасываю скорость.

Едем и молчим, слышу его тяжёлое дыхание и кусаю губы, сдерживаю смех.

– Что за дурь ты поешь, – говорит, наконец, он ровным, спокойным голосом, словно минуту назад не раскрошил мою магнитолу. – Я русским языком тебя просил, Аня, сбавь скорость. Я перед твоим отцом головой за тебя отвечаю.

– Я же не гнала, – заезжаю во двор, выискиваю свободное местечко на парковке. Поворачиваюсь к папиному водителю. – Ну, Гош. Скажешь, что ты был за рулём, какая разница? У меня стаж – год, – напоминаю и выключаю зажигание. – Необязательно со мной нянькаться. Я бы и одна спокойно доехала.

– Я делаю, что сказали, Аня, – отрезает Гоша. Косится на разбитую магнитолу.

А я кошусь на его руку с красными косточками и вздыхаю.

– Ты же знаешь, – оправдываюсь, – папа ненавидит маму, – вижу, что он открывает рот, уже готов оборвать меня, не желает обсуждать своего начальника, и я торопливо заканчиваю. – Он меня ведь только на каникулы к ней отпускает, живу под надзором днём и ночью, шага ступить не дают. А мне так хочется. Чуточку веселья. Ты не обиделся?

– Нет.

Хороший он. И жене верен, его просто популярная песенка про вруна-холостуна возмущает, а папу вот семья в которой двое детей не остановила.

– Ты такси вызовешь? – хлопаю дверью. Кладу ладони на крышу авто.

– Я разберусь, Аня, иди давай, – Гоша поправляет костюм и ждёт.

И я иду. Открываю домофон, захожу в подъезд, поднимаюсь на лифте. Щёлкаю замками, распахиваю дверь.

В прихожей царит операционная чистота, минимализм, и ещё почему-то неприбранные мужские туфли. Кожаные, начищенные, но стоят прямо на дороге.

Сбрасываю кеды и обхожу их, слышу в отдалении столовой голоса, иду на них.

Сначала ноздри забивает запах свежесваренного кофе. Сглатываю, дома у папы ничего такого нельзя, там и Кока-Колы не допросишься, "это вредно" – заявляет он, а сам пьет, и газировки, и эспрессо.

Но мама не столь консервативна, у нее можно все, главное следить за порядком, иначе ее новый муж взбесится, квартира его.

Захожу в столовую. И застываю.

На стуле спиной ко мне сидит мужчина. Смотрю на знакомый аккуратный затылок, белоснежный летний джемпер, и меня слепит, одежду подобного цвета могут позволить себе лишь аккуратисты, которые из авто по подземной парковке в офис, где пол, как зеркало, у которых время по минутам расписано и испачкаться просто негде, ведь они не ходят с девушкой в кино, не гуляют с ней, взявшись за руки, по улице, не покупают в парке сладости, не валяются на диване, и даже когда обедают – за каждым своим движением следят.

Он любит белое.

А я думала, что люблю его.

– Аня! – подскакивает мама, завидев меня. – Приехала.

Она выбирается из-за стола, но я уже не замечаю, пять моих чувств врезаются в фигуру за столом.

Слышу, как звякает чашка о блюдце, вижу, как его руки двигают стул, ловлю тонкий аромат его одеколона, что производит старейшее парфюмерное предприятие в мире, ощущаю, как потеют ладони и привкус горькой лимонной корки и острого розмарина во рту – память о том единственном позорном разе, когда я решилась этого мужчину поцеловать, а он подставил щеку.

– Ну как ты доехала? – мама чмокает меня в щеку. Трет пальцем кожу, стирает помаду. – Вовремя как раз, смотри кто у нас в гостях, – и словно сомневаясь в моем зрении добавляет. – Марк.

И Марк, на исходе моего терпения, оборачивается.

Мы, с ним, вдвоем, идём в коридор и обуваемся.

Потому, что он предложил, если я не против, немного прокатиться.

А я не против.

Мама шагает позади. Даёт Марку какие-то странные напутствия, желает почему-то счастливого пути.

Я хмурюсь, мы же не в другой город собираемся, а просто прокатиться.

И вот мы выходим за дверь, подъезжает лифт. И пока кабина везёт нас, я смотрю на него.

Тонкие очки в золотистой оправе, в ушах поблескивают сережки-гвоздики, его улыбка белоснежна, как и его джемпер, и я улыбаюсь в ответ.

– Я не знал, что ты сегодня возвращаешься, Анюта, – говорит Марк мимоходом, когда мы после темноты подъезда оказываемся под палящим июльским солнцем.

Слушаю его голос, скупой на эмоции, словно даже их он взвешивает и отмеряет, как свое рабочее время планирует, он сам весь ходячий тайм-менеджмент, снаружи и изнутри.

Но вместо того, чтобы закатить скандал, напомнить, что виделись мы последний раз год назад, когда он по делам свалил из России я говорю:

– Я тоже не знала.

– Обоюдный приятный сюрприз, – Марк открывает дверь белой Ауди без верха.

Потерянно сажусь в кресло, как же я его машину не заметила во дворе.

Он садится рядом. Сдает назад, рулит по расплавленному на жаре асфальту и смотрит на меня.

– Почему мама нам счастливого пути пожелала? – нервно поправляю волосы. В уме со скоростью света прокручиваю варианты, куда он меня везет и представляю, что это...не знаю. В Турцию, в бухту "Долину Бабочек". На маяк в Шотландию. В заброшенный город в Мачу-Пикчу. На водопад в Бразилию.

Я кажется разум теряю в его присутствии до сих пор.

Идиотка.

– Это не нам, мне счастливого пути, – поправляет Марк. Выруливает на проспект, не отрывая взгляда от дороги поясняет. – Ты же знаешь, второе образование я получаю в институте твоей мамы. Германская культура, – озвучивает он мне и без того известные факты его биографии. Молчит. И я понимаю уже, что весь этот бред про романтичные места планеты, что в моих мыслях крутился – сейчас на голову мне обрушивается, убивает меня. – Так вот, – продолжает Марк. – Меня пригласили в Мюнхен.

Он берет футляр с черными очками, убирает туда свои золотистые, и даже теперь, когда его взгляд скрыт, непроницаем, он все равно смотрит на дорогу.

– Надолго? – сама не слышу своего голоса, такой тихий он.

– Пока не знаю, – Марк запрокидывает голову, подставляет лицо ветру. – Неизвестно ещё, как наше сотрудничество пойдет, но если все получится...

– Высади меня, – сбрасываю ремень безопасности.

– Аня.

– Ты сам как думаешь, это нормально? – не сдерживаюсь, поворачиваюсь к нему, сдергиваю с его лица черные очки. – Год назад меня выпустили из этого дурацкого пансиона, и год я тебя жду!

– Тон сбавь, – он бросает быстрый взгляд на меня.

– Да пошел ты.

– Аня, – он хватает меня за руку, когда я тянусь к ручке. – Ты выйти хочешь? На ходу? Ты сама как думаешь, это нормально? – передразнивает он и больно сжимает мою ладонь, отрезвить пытаясь. – Что за капризы? Это работа. Почему я, вообще, отчитываться перед тобой должен?

– Потому, что твоя мама все уши мне прожужжала Аня, Анечка, вот встанет Марк на ноги, и такая семья у вас будет, ой-ой-ой, ни у кого не будет такой, – выдираю руку и смеюсь, – А Марк-то у нас не на ногах, да? В инвалидном кресле катается, океаны рассекает, чего ждать, когда ты как Бог по воде ходить начнёшь? Всё, отвали и выпусти меня.

– Ты дура, Аня, – цедит он сквозь зубы. И разворачивает машину, так резко, на все правила наплевав, что снаружи гудки сливаются в хор, а я заваливаюсь на него.

Сажусь ровно. Отворачиваюсь. Дорога к дому размыта, дома и деревья, даже солнце пустое, блеклое, как лимон, из которого выжали сок.

Вытираю щеку.

Конечно, это я дура. У нас с ним нет отношений, есть лишь дружба мам и отцы, что на пару трудятся на благо государства, для которых Министерство обороны стало домом, а семья превратилась в работу.

А раз ничего у нас нет, зачем я это все выслушиваю, зачем его жду?

– Я же не отказываюсь, – говорит Марк. Заезжает во двор. – Просто будь мудрее, Аня. В конечном счёте, человек любит свои желания, а не желаемое.

Громко хмыкаю и распахиваю дверь.

Он меня немецкими цитатами решил загрузить, серьезно? Тогда ему действительно нечего делать в России, пусть валит в Мюнхен и работает, работает, работает.

– Тот, кто не имеет две трети своего времени для себя, тот – раб, – выплевываю ответную цитату его обожаемого Ницше и от души хлопаю дверью. – Так что это ты будь мудрее, Марк.

Мамы дома уже нет, заскочила на обед, чтобы выпить кофе со своим самым лучшим студентом, с сыном своей самой лучшей подруги, сказать, какая гордость ее берет за то, что того пригласили в Германию.

К черту.

Не разуваясь несусь по квартире в свою комнату, сдираю на ходу платье. Сейчас ледяной водой смою с себя эту липкую жару, бессмысленную встречу, накрашусь так ярко, так ярко, самый ядерный макияж на свете, за который меня в пансионе заставили бы умыться хозяйственным мылом и у станка стоять всю ночь до посинения.

А потом надену что-то сногсшибательное, а потом...

Влетаю в комнату. Волосы путаются в горловине, стаскиваю платье и комком швыряю на пол, как мяч, пинаю в сторону.

Распахиваю шкаф.

Стою в кедах и белье, шарю по полкам, ищу полотенце.

Тишина.

А я вдруг чувствую, что-то не так, словно за спиной кто-то есть, кожу в районе лопаток покалывает, печет почти.

Ладонью накрываю полотенце на полке. Осторожно оборачиваюсь. Замечаю тень у кровати.

Вскрикиваю, запрыгиваю в шкаф-купе и выглядываю из-за двери.

Темный силуэт стоит не двигается, в спину ему бьёт солнце, но я уже вижу кто это.

Средний рост, широкие плечи, расставленные ноги в серых брюках, мощные руки, сложенные на груди.

– Кирилл? – спрашиваю, вместо приветствия. С маминым мужем мы видимся нечасто, оба желанием не горим. Я не люблю врачей, а психиатры и вовсе для меня на инквизиторов похожи. А ему просто не нравится, что у его жены есть взрослая дочь, которая на все каникулы приезжает и живёт в его драгоценной квартире.

Смотрим друг на друга, он молчит, а мне неуютно под его взлядом, как маленькая девочка прячусь в шкафу от чудовища.

– Что ты...– начинаю и замечаю, что на кровати стоит моя спортивная сумка, открытая. И, кажется, он в ней рылся. – Это как понимать? – забывшись, выхожу из шкафа, как была, в кедах и белье.

Он морщится, отворачивается, наклоняется, из сумки вытряхивает первую попавшуюся тряпку и швыряет в меня:

– В ванной тебя жду.

Широкий шаг, походка уверенного в себе человека, знающего что такое власть, того, кто вошёл во вкус и уже начал злоупотреблять.

Он заведующий отделением. Врачи, медсестры, санитары, пациенты, он привык и даже дома этой маски социопата не снимает, либо на самом деле превратился в тирана.

И почему он ждет в ванной?

Кутаюсь в брошенный мне тонкий вязаный кардиган, завязываю поясок. Подумав, быстро сбрасываю кеды.

Босиком выхожу из комнаты.

Останавливаюсь в коридоре возле открытой ванной, там включен свет, шумит вода. В голове мелькает глупая картинка, что он для меня душ включил, холодный, как я и мечтала, мысли мои прочитал, и сейчас выйдет и скажет:

– С приездом, Аня, добро пожаловать.

И он выходит. С ведром. И мягкой шваброй. И говорит:

– Средство никакое не добавляй, паркет испортишь. Просто когда закончишь – смени воду, и ещё на раз пройдись. Поняла?

Смотрю на ведро, которое он ставит у моих ног.

– Кирилл, – туже затягиваю пояс кардигана, нервно топчусь на месте. – Кеды чистые на самом деле, я из машины до подъезда, и все. Завтра приберусь, если надо, ладно? Я с дороги, устала, хотела сходить в душ, а потом...

– Аня, – перебивает он. Смотрит на меня ледяным, прозрачным, замороженным взглядом. – Сотни тысяч бактерий на квадратный сантиметр подошвы. И число их увеличивается с каждым шагом.

– Мы теперь шаги мои будем считать? – от его слов хочется засмеяться.

– Пол мой я сказал. На два раза.

Его лицо невозмутимо, ни один мускул не дергается, в фильмах так киллеры смотрят на жертву, безразлично на пустоту, и я со вздохом хватаюсь за швабру.

Садист. Темная триада. Мудачье.

Его же не было дома, когда мы с Марком уходили, откуда он взялся?

Вожу по полу мягкой шваброй, выжимаю в специальном отсеке в ведре, от входной двери до моей комнаты три метра по коридору я под уровнем ада, он идёт за мной и следит, это же ненормально.

– Всё, – выпрямляюсь. Толкаю швабру в ведро.

– Переоденься.

– Что? – вскидываю глаза, это так тихо сказано, словно просьба прозвучала. Кошусь на кардиган. Он короткий, а я наклонялась, а он шел за мной – эти выводы в голове вихрем проносятся и я вспыхиваю. – Схожу в душ и переоденусь.

– Аня, как у тебя с математикой, – его голосу возвращается прежнее безразличное выражение. Он сдвигается в сторону, не даёт мне пройти.

– Кирилл, все чисто, – голой ногой веду по паркету, задираю и показываю ему пятку. – Видишь бактерии, ты мне скажи.

Он быстро, едва заметно переводит глаза на мою пятку, и сразу обратно на меня. Застывший, как статуя, а я подозреваю, что случись сейчас землетрясение, разверзнись земля, он не провалится, устоит.

– На два раза, Аня.

Держусь, терплю, себя успокаиваю. Взрываюсь.

– Наср*ть мне на твой пол и твои закидоны, не нравится – мой сам, – грублю, но я видеть его не могу больше, шагаю в другую сторону к входной двери, подхватываю рюкзак, босиком выхожу из квартиры.

Хлопаю дверью.

Глава 2

 ОН 

На столе бокалы-тюльпаны, французский коньяк десятилетней выдержки, чашка кофе и паштет.

Я это все не люблю, но так положено по этикету, по имиджу, по работе.

В ресторане оркестр, музыка негромкая льется. Напротив меня бывшая коллега мелкими глотками цедит коньяк.

– Я думала ты согласишься, – она откидывается на стуле, накручивает на палец кудрявую рыжую прядку. – Сколько мы не виделись?

– Не считал, – тоже пью, половину бокала, и отставляю его в сторону. – Ты сказала, что по работе звонишь. Проконсультироваться.

– Ну, знаешь, – длинным ногтем она ведёт по ободку стакана. – Всё верно. Доставить тебе удовольствие – не работа разве? Мои вопросы – не консультация? Что ты любишь. Как ты хочешь. Где и в какой позе меня.

Усмехаюсь. Так изощрённо меня ещё не соблазняли.

Когда-то давно у нас было по-другому, институт, вечеринка у одногруппника, вино и виски, а потом комната на втором этаже, я и она.

Тогда она просто легла на спину, разрешила.

И в последующие разы тоже.

А сейчас.

– Креативно, ты растешь, – киваю, вытираю руки салфеткой. – Но я занят сегодня.

– Даже для меня не освободишься?

– Почему даже? Ты – что-то особенное?

– Я – что-то уникальное, – она ложится грудью на стол, тянет руку и сплетает наши пальцы. – Этой ночью будет всё, никаких запретов.

По ее взгляду вижу, верю. Тысяча и одна ночь, восточная сказка, не обещание а песнь, и это привлекает кого-то, действует, наверное.

Но мне приятнее самому брать, что хочу, а не соглашаться на навязчивую рекламу.

– Тебе одиноко?

– Нет, с чего ты взял, – она встряхивает волосами. – Вокруг меня тучи мужиков вьются.

– Так вылови кого-нибудь из этой тучи, – расцепляю наши пальцы. Встаю. – Про ночь без запретов мотив напой, и все такое.

Кладу на стол несколько купюр, сверху ставлю бокал.

Разворачиваюсь.

Это всегда напряжно, вот так отшивать красивых женщин, но почему они не понимают, что в проявлении инициативы тоже границы есть?

Шагаю к выходу, смотрю на часы, я сегодня потерял уже...так, девяносто минут.

В трубу вылетели.

Выхожу на улицу.

И настроение, полярно температуре воздуха, скачет по отметке ниже нуля.

Стою под козырьком. Напоминаю себе – всё, что не убивает – делает нас сильнее. Если я на этой аномальной жаре до ночи не изжарюсь – завтра стану Шварценеггером, минимум.

Иду к авто.

И оглядываюсь, когда мимо на всех парах пролетает знакомая черная машина и лихо тормозит у дверей какого-то невнятного бара с неуместным названием "Пурга".

С пассажирского сиденья выбирается шатенка в короткой кожаной юбке.

Открывается водительская дверь.

И оттуда выходит на улицу эта... малолетняя дура.

Босиком по асфальту шлёпает к бару, помахивает рюкзаком.

Снова смотрю на вывеску.

Может, это не о погоде, не про метель, а о том, что в башке у посетителей пурга вместо извилин, и тогда все встаёт на свои места.

Девушки скрываются внутри.

Мне надо ехать, но я так и стою у машины. Смотрю на часы.

Две минуты. И ее оттуда в таком виде вышвырнут пинком под задницу.

Жду. Идут секунды, стрелка два круга делает, двери бара будто заколотили, не открываются.

Как-то неверно я рассчитал.

Ещё две минуты.

– Передумал все таки? – звучит за спиной томный голос бывшей коллеги. – Я в гостинице остановилась, отсюда пешком можно прогуляться, пять минут ходу.

– Пять? – смотрю на ее рыжие волосы, что искрятся на солнце и киваю. – Ладно, подожду пять.

– Чего подождёшь?

– Наташа, – вкладываю в ее имя мысленный посыл на три буквы. – Мне некогда.

Она стучит каблуком по асфальту. Нормальная женщина, по улице  в обуви ходит, но этого недостаточно, чтобы идти за ней, даже странно.

– Ладно, я до завтра здесь. Номер, – она роется в сумке. Берет меня за руку, на ладони черкает цифры. – Скажешь на ресепшен, что ко мне, и я спущусь.

Она виляет бедрами в сторону гостиницы.

Кошусь на светофор, на бар на той стороне.

Вообще, это не мое дело. Но прошло уже...четыре минуты, почему ее не выгнали?

У меня забот выше головы – напоминаю себе.

Но не сажусь в машину.

Иду к пешеходному переходу.

К бару "Пурга".

ОНА

– Я же говорила, надо переодеться, – шепчет Кристина, когда мы усаживаемся за барную стойку.

На нас все смотрят.

Тоже оглядываю себя. Зря так психанула, но до чего же бесят, сначала Марк, за ним Кирилл, зачем я приехала?

Осталась бы с папой, все каникулы просидела дома, в компании его домоправительницы, которую я тайком зову Фрекен Бок, как в мультике.

И это было бы лучше.

– Что для вас? – по ту сторону стойки вырастает парень с колечком в ухе и татуировкой, заползающей на висок.

Представляю Марка, его элегантные гвоздики в ушах, это совсем не мужское украшение, но ему почему-то идёт, может, потому, что в мужественности Марка не возникает сомнений?

– Что будешь пить, Аня? – толкает меня локтем Кристина.

Смотрю на батарею разнокалиберных бутылок на полках, знаю лишь, как выглядит папин бурбон, но здесь его нет, цены гораздо доступнее тех, к которым привык отец.

– Что-то покрепче, – заказываю обтекаемо. – Чтобы сразу в нокаут.

– Водку? – бармен окидывает меня изучающим взглядом. Хмыкает.

И я знаю, что не похожа на завсегдатая подобных заведений, меня скорее в театре можно встретить или на премьере нашумевшего фильма, ибо это престижно, как заверяет папа.

Но вздергиваю подбородок и киваю:

– Да, водку.

– Аня, ты рехнулась, – Кристина по-детски крутит пальцем у виска. – Давайте нам два мартини со спрайтом.

– Нет, водку, – стою на своем.

И для убедительности хлопаю ладонью по стойке.

Кристина жмёт плечом.

Бармен гремит бокалами, бутылками, я смотрю на свои ногти и на украшающий безымянный палец массивный перстень с гравировкой от пансиона в подарок.

Мне девятнадцать, и я сегодня впервые попробую алкоголь. И никто мне слова не скажет.

Решительным взглядом упираюсь в подругу, только она может возмутиться. Испортить и без того убитое настроение, но Кристина молчит, лишь смотрит на меня так, словно видит впервые.

– Что случилось? – спрашивает она в тот момент, когда бармен ставит перед нами заказ. – Марк твой всегда таким был. А на Кирилла нет смысла внимание обращать, сама знаешь.

– Я хочу хоть раз в жизни повеселиться так, как мои одногруппники веселятся каждые выходные, что в этом такого, это что, преступление? – отрезаю общие фразы подруги, которыми она пыталась меня вразумить.

Мне сейчас это не нужно.

– Чем немцы закусывают водку? – наклоняюсь к бармену.

– Они пьют шнапс, – парень улыбается.

Морщусь.

Нет уж, пусть Марк в своей Германии хлещет шнапс, а я в России и беру стопку со стойки. Лихо, залпом, расправляюсь с содержимым.

И горло жжет, морщусь и кашляю, держусь за шею. Я огнедышащий дракон, Змеей-Горыныч с тремя головами, перед глазами плывет все, предметы множатся.

– Такими темпами веселье кончится уже через час, Аня, – хихикает рядом Кристина и зовёт бармена. – Дайте скорее какой-нибудь сок.

– Нет, давайте ещё, – справляюсь с собой. – Только что-нибудь другое.

– Аня!

– Что? – поворачиваюсь к ней. – Я ненавижу обывательщину гораздо больше, чем порок, – цитирую таким тоном, словно эта мудрость возводится в ранг закона.

И неожиданно для самой себя оглядываюсь.

В баре темно, лиц посетителей не различить, но чувствую пристальный взгляд. Завожу руку назад, чешу спину.

– Коньяк, – бармен брякает пузатым бокалом. – Не знаю, как немцы, но французы закусывают шоколадкой, – он хмыкает. Ставит рядом блюдце с кубиками шоколада.

Подношу бокал ко рту.

Снова морщусь, но по телу быстро разливается приятное тепло, а в голове рассеивается туман. Его место занимает лёгкость.

Ем шоколадку.

– Ну смотри, – Кристина мелкими глоточками цедит мартини. – Ты позвонила и сказала, что подъехала, стоишь у моего дома. Я все дела бросила, конечно, ведь мы видимся два раза в год. Я думала в клуб сходить попозже, потанцевать, поболтать. С парнем хорошим тебя познакомить хочу.

Выслушав, киваю и делаю как в фильмах – щёлкаю пальцами.

Догадливый бармен ставит передо мной третью порцию.

– Виски, – оповещает. Возле стакана появляется блюдечко с какими-то копчёными палочками. Он подмигивает. – Немцы закусывают виски мясными колбасками.

Смеюсь.

Вот это да, как он так все понимает, смотрю на Кристину и такое бескрайнее море уверенности в моей крови плещется, чувство, что горы способна свернуть.

– А что за парень? – заинтересованно прикидываю рядом с собой молодого человека, и злость моя отступает, рассеивается.

Мысли о Марке выстраиваются в новую картинку. Какой он молодец, Германия это здорово.

И Кирилл отличный мужчина, такой чистоплотный, кому понравится, когда по дому в уличной обуви ходят?

Мне бы не понравилось.

Слушаю Кристину, ее претензацию про хорошего парня, и мне нетерпится, беззаботной компанией пойти в клуб, где я запросто хоть всю ночь до утра могу нижним брейк-дансом крутиться на исцарапанном танцевальном полу ночного клуба.

На голове стоять могу.

Кристина по телефону договаривается о встрече, и мы собираемся.

– Так, а напоследок, – кошусь на треугольные бокалы Кристины. – Тоже мартини.

– Градус понижать не советую, – спорит со мной бармен. Ставит последний шот. – "Егермайстер", традиционный немецкий, – рядом он пристраивает блюдце с апельсиновыми дольками.

– Ох, – вздыхает Кристина, пока я расправляюсь с немецкими традициями. – Ты только при парнях о других не говори, про Марка, Кирилла, а то обидятся.

– Еще нехватало, – громко хмыкаю, много чести.

Выходим из бара, держусь за Кристину, босиком по асфальту, надо где-то достать обувь.

Кристина достает сигареты. Опирается на мою машину, закуривает.

– Клуб ты говорила в двух шагах? – смотрю по сторонам, выискиваю обувной магазин. Вечер, скоро стемнеет, но вокруг оживленно, не так жарко, как днём, запрокидываю голову к небу, так хорошо на свободе, без правил, без рамок, просто с друзьями встречаться, гулять, танцевать, я сегодня возьму от жизни все сполна.

Но тут вдруг кто-то обрывает высокий полет моей мысли, хватает меня за плечи и с силой встряхивает.