Текст книги "Шайтан-звезда"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 56 страниц)

– А я сяду на перекрестке, о Мамед, и буду показывать на тебя пальцем, и призывать имя Аллаха, и извещать правоверных, что ты сперва выпил сладкого хорасанского вина, потом добавил белого вина сорта рейхари, которое тоже стоит недешево, а когда деньги в твоем кошельке иссякли, ты вышел на улицу и подозвал разносчика, и взял кувшин пенного ячменного пива. И, клянусь Аллахом, так оно и было! Если бы Ясмин не дернула меня за полу, ты бы влил в себя и второй кувшин, о несчастный!

– А я… а я… а я перебегу дорогу и сяду напротив тебя на том же перекрестке, о Саид, и буду показывать на тебя пальцем, и звать в свидетели правоверных, что ты пил вместе со мной и хорасанское вино, и рейхари, и не пил пива лишь потому, что тебе не понравился разносчик!

– Тогда я еще раз покажу на тебя пальцем, о Мамед, и расскажу правоверным, что ты напоил хорасанским вином мою невольницу, и я потерпел из-за этого ущерб, и пусть они нас рассудят!

– Да не даст Аллах вам обоим мира и да не продлит он ваши жизни, о Мамед, о Саид! Что это вы сцепились посреди дороги, и мешаете правоверным пройти, и тычете друг в друга пальцами, как двое бесноватых? Если хоть один из вас прибавит слово, я повернусь и уйду, потому что нет у меня желания ночевать в городской тюрьме!

– Тише, тише, о Ясмин! Ты так вопишь, словно тоже выпила этого мерзкого пива!

– Что ты дергаешь меня за изар, о малоумный? Ты хочешь, чтобы шнурок лопнул и вся улица увидела мое лицо? А ты, о почтенный Мамед, прибавь шагу, ради Аллаха! Ибо ты плетешься, словно близок к последнему издыханию!

– Замолчишь ли ты, о женщина?

– Нет, не замолчу, клянусь Аллахом! На свое горе связалась я с двумя пьяницами и выпивохами!

– И сказано в Коране о праведниках: «Поят их вином запечатанным»! Не хочешь ли ты, чтобы мы уклонились от пути Аллаха, о Ясмин? Мы с Мамедом – доподлинные праведники… праведники, о Ясмин, ибо так распорядился Аллах, да будет он вечно славен…

– «О вы, которые уверовали! Не приближайтесь к молитве, когда вы пьяны, пока не будете понимать, что вы говорите!» Почему бы тебе не вспомнить этих слов пророка, о Саид? Да и тебе заодно, о почтенный Мамед? Может быть, мне отвести вас обоих в мечеть, чтобы шейхи открыли там Коран и прочитали вам эти слова?

– До пятницы далеко, о Ясмин, а я пойду только в большую пятничную мечеть, где собирается весь город, не так ли, о брат мой Мамед?.. Стой, стой, о Ясмин! Я молчу!.. Мы молчим оба, о Ясмин! Вернись, о Ясмин, и продолжим наш путь! А ты куда, о Мамед? Стой, о несчастный!

– Что я – очесок пакли или обрывок лохмотьев, о Саид, что ты весь день волочишь меня за собой, и водишь меня от одного евнуха к другому, и все они подобны стене, грозящей свалиться, или ифриту, сраженному падающей звездой?

– Кто же виноват, о Мамед, что в этом городе развелось столько евнухов? Наверно, здешние купцы везут сюда не шелка и не пшеницу, а полные корабли евнухов и тысячи сундуков с евнухами! А ведь нам нужно найти того, который прибыл сюда более года назад.

– Если только он поселился здесь, а не поехал куда-нибудь еще, ведь у него было в избытке денег и он страшился погони, о Саид!

– О Аллах всемогущий, не может быть – они оба говорят связно, они протрезвели…

– Да, о дочь греха, мы столько потрудились, чтобы добиться этой прекрасной степени опьянения, а ты своими жалобами и причитаниями все испортила. Впрочем, чего доброго ждать мужчинам от женщин? Ты еще не знаешь, о Мамед, каковы женские козни против мужчин! А я мог бы рассказать об этом немало, клянусь Аллахом! Пойдем, о Мамед, я буду рассказывать на ходу. Дошло до меня в числе других рассказов о женских кознях, что муж одной женщины дал ей дирхем, чтобы купить на него рису, и она взяла дирхем и пошла к продавцу риса. А она была женщина красивая, прелестная, стройная и соразмерная, и ее изар не сходился у нее на бедрах. Продавец дал ей рис, и стал ей подмигивать, и сказал:

– О госпожа, рис хорош только с сахаром, и если ты хочешь его, войди ко мне на минутку!

И женщина вошла к нему в лавку, и они уединились, но перед этим продавец риса позвал раба, и велел ему отвесить женщине сахару, и сделал ему при этом знак.

Раб взял у женщины платок, и пока она была наедине с продавцом, высыпал оттуда рис и положил туда вместо него земли, а вместо сахара он положил камней, и завязал платок, и положил его.

И женщина вышла от продавца, и взяла свой платок, и ушла домой, думая, что в платке рис и сахар, а придя домой, она положила платок перед мужем, а сама пошла за котелком. И тот развязал его, и вдруг видит – там земля и камни!

А когда она принесла котелок, муж сидел перед кучей земли и песка, не понимая, что бы это значило.

– О дочь моего дяди! – сказал он. – Разве мы говорили тебе, что у нас идет постройка, что ты принесла нам земли и камней?

Увидев это, жена поняла, что продавец и его раб сыграли над ней шутку.

– О сын моего дяди! – сказала она. – От заботы, которая меня поразила, я принесла котелок, хотя собиралась принести сито.

– А что тебя озаботило? – спросил муж.

– О сын моего дяди! – отвечала она. – Дирхем, что ты дал мне, выпал у меня на рынке, и мне было стыдно перед людьми искать его, но жалко мне было, что дирхем пропадет. И я собрала землю с того места, где упал дирхем, и хотела ее просеять. А потом я пошла принести сито, а принесла котелок. Сейчас я схожу за ситом, а ты просей землю, ведь твой глаз здоровее моего глаза!

И этот человек сидел и просеивал землю, пока его борода не наполнилась пылью, и вот всего лишь один из примеров козней женщин!

– Кажется, это – тот дом, что мы ищем, о Саид. Мы сделали четыре поворота по этой проклятой улице, которую почему-то назвали Прямой, и вот высокая большая дверь с двумя кольцами из желтой меди, и на нее опущены красные парчовые занавески, а рядом с ней две скамьи, а над ними решетка для виноградных лоз. Сразу видно – жилище богатых людей, которым по карману содержать откормленных евнухов! Да и сами евнухи, особенно белокожие и светловолосые, хотят служить только знатным и с презрением взирают на тех, кто не имеет ни власти, ни богатства.

– Клянусь Аллахом, ты прав, о Мамед. Подождите меня с Ясмин вон на той скамье, а я подойду к невольникам, которые сидят у порога, и осведомлюсь о евнухе.

– Ступай, да поможет тебе Аллах. О Ясмин!

– Чего ты хочешь, о почтенный Мамед? И стой от меня подальше, ради Аллаха, не нарушай приличия.

– Если я отдалюсь от тебя, то не смогу говорить шепотом, о Ясмин, и вся улица нас услышит. И кого тебе тут опасаться? Никто не знает тебя в этом городе, и нет у тебя мужа, кому могли бы донести о твоем поведении, а твоему хозяину безразлично, кто ты, девочка или мальчик. Думаешь, я не заметил этого, о Ясмин?

– Разве ты не слышал, о Мамед, что все длиннобородые малоумны, и насколько длинна борода, настолько недостает ума? Клянусь Аллахом, в отношении тебя это сущая правда.

– О Ясмин, ты не хуже своего хозяина знаешь, что борода моя держится на веревочках, а та, что под ней, красиво подстрижена и заботливо укрыта концом тюрбана, и в лучшие времена она была умащена и надушена благовониями, и…

– Молчи, о несчастный! Ничего я не знаю и знать не желаю!

– О Ясмин! Не удаляйся, о Ясмин! Я всего лишь хотел задать тебе вопрос, вполне благопристойный вопрос!

– Спрашивай, о сын греха, только поскорее.

– Если твой хозяин Саид отыщет в этом доме того евнуха, который привез Абризу в лагерь Ади аль-Асвада, и договорится с ним, то из каких денег отвесим мы ему цену черного ожерелья? Ведь в своих странствиях мы немало издержались, и не воровать же нам это ожерелье, в самом деле!

– Я и сама беспокоюсь об этом, о почтенный Мамед. В самом скверном случае, от чего да хранит нас Аллах, мой хозяин может договориться с посредником и продать меня в какой-нибудь почтенный дом. Но вряд ли моя цена покроет цену ожерелья.

– Если бы я по-прежнему был среди любимцев повелителя правоверных, о Ясмин, когда через мои руки проходили кошельки, набитые золотыми динарами, я купил бы тебя у твоего хозяина по самой дорогой цене, потому что низкая была бы для тебя оскорбительна, и отвел бы тебе в своем доме помещения, и назначил тебе невольниц, и купил тебе тюки с шелковыми материями…

– О Мамед, о Ясмин, немедленно возвращаемся в хан! Я был прав – именно в этом доме живет наш драгоценный, взысканный Аллахом и одаренный всеми добродетелями евнух! И зовут его тут Шакар – что за сладостное имя, о Мамед!

– А какие деньги хранишь ты в хане, о Саид, чтобы нам возвращаться туда за ними? Ответь, ради Аллаха!

– У нас лежит в хане сокровище, которое для евнуха Шакара дороже золота. Да будет вам известно, что он большой любитель занимательных историй, этот подобный цветущему саду евнух! Я распознал это с первого же взгляда, и предложил ему свою книгу с историями, и показал, какова ее толщина, и он велел сходить за ней, и мы наверняка обо всем договоримся, ибо в книге есть несколько редких и малоизвестных историй!

– Воистину глупцом нужно быть, чтобы предпочесть собрание врак и небылиц дорогому ожерелью…

– Этот евнух, лишенный возможности удовлетворять свою страсть естественным путем, обратил ее на собирание книг и диковин, о Мамед. Разве не случалось тебе отдавать кошелек золота за ночь певице, которая и пустого-то кошелька не стоит, если вглядеться внимательно? Вот точно так же, как ты к женщинам, относится Шакар к книгам. Идем, идем, я хочу до заката покончить с этим делом…

– Что ты несешься, как ишак, которого подбоднули острыми стременами, о Саид? О Аллах! Что это с тобой?

– Проклятый шайтан! Ну, дай же мне руку, о несчастный! Или ты хочешь, чтобы я до скончания веков сидел посреди улицы, как городской нищий? Тяни меня, поднимай! Клянусь Аллахом, я не могу ступить на ногу!

– Вставай, вставай, не настолько велика твоя боль, о враг Аллаха, чтобы вопить на весь город! Теперь ты видишь, что поспешность – от шайтана, а медлительность – от Милосердного?

– Отведи его в сторону и усади на скамью, о почтенный Мамед, а я перетяну ему ногу своим кушаком.

– Перетягивай, о Ясмин, а тебе, о Мамед, придется пойти в хан и принести книгу. Я буду ждать тебя здесь. Иди и ты с ним, о Ясмин. Он принесет книгу, а ты к нашему приходу приготовь ужин. И непременно купи орехи и миндаль к рисовому пилаву, и жареных корней аронника, и свежих плодов и сушеных, на закуску…

– На те деньги, что у нас остались, я могу лишь купить поджаренного сыру, белого меда, бананов и хлеба, о Саид.

– Пусть будет поджаренный сыр, клянусь Аллахом, я не привередлив. Ступайте же оба, и не мешкайте…

– Но чтобы купить такой простой еды, как сыр, мед, хлеб и бананы, нет мне нужды идти в хан вместе с Мамедом, о Саид. Я бы охотнее осталась тут с тобой, и отдохнула на скамье, а потом Мамед принес бы книгу, и ты приобрел ожерелье, и мы, поддерживая тебя с двух сторон, отвели тебя домой…

– Да, стану я жертвой женского языка! Ступайте оба, ради Аллаха! Я хочу посидеть тут в одиночестве.

– Пойдем, о Ясмин, не будем его сердить понапрасну, не станем раздражать твоего господина…

– Не приближайся ко мне, о сын греха!

– Я пойду на приличном расстоянии, о Ясмин. Если бы ты знала, до чего не хочется мне расставаться с этой книгой историй! Ведь я так и не знаю, чем кончились приключения мудреца Барзаха и царевича Салах-эд-Дина. Как хорошо было бы, если бы ты позволила мне дочитать хотя бы эту историю!

– Если только ты управишься до того мига, как солнце коснется крыш, о почтенный Мамед. Тогда у тебя останется достаточно времени, чтобы отнести книгу Саиду, а у него – достаточно времени, чтобы показать ее евнуху.

– А это уж как позволит Аллах, о Ясмин. Ведь книга имеет такой вид, будто переписчик время от времени прикладывался к кувшину. Одни страницы написаны отчетливо и вразумительно, а другие – совершенно отвратительно.

– Очевидно, так оно и было, о почтенный Мамед. Идем скорее, и отдались наконец хотя бы на четыре шага, ради Аллаха! Что подумают о нас правоверные?

Продолжение истории о мудреце Барзахе и царевиче Салах-эд-Дине

– О матушка! – сказал царевич. – Тебе известны мои обстоятельства, почему же ты до сих пор молчала о том, что у тебя есть кувшин и раб кувшина? Никто не вернет мне Захр-аль-Бустан, кроме Маймуна ибн Дамдама!

И аз-Завахи испугалась и посмотрела на Барзаха, а Барзах испугался и посмотрел на аз-Завахи. И оба они подумали об одном и том же. Ведь царевич подслушал их разговор, и узнал их тайну, и он может наутро пойти к своему отцу, царю Садр-эд-Дину, и рассказать, что оба они занимались колдовством на крыше дворца и что им служит раб кувшина.

Но аз-Завахи была крайне привязана к царевичу, а Барзах всего лишь обучал его наукам и получал за это немалые деньги. И аз-Завахи впала в крайнюю растерянность, а Барзах, напротив, сразу понял, в чем его спасение.

– О раб кувшина, возьми царевича, унеси его к морю и оставь на одном из островов зинджей, чтобы он навсегда поселился среди них! – приказал Барзах рабу кувшина Маймуну ибн Дамдаму.

– Ради Аллаха, пощади царевича! – взмолилась аз-Завахи. – А ты, о дитя, не спорь сейчас с учителем и не противоречь ему, ибо твоя жизнь в опасности!

Но царевич Салах-эд-Дин не послушал аз-Завахи, и принялся грозить Барзаху, а Барзах отвечал ему, что он не знает, где Захр-аль-Бустан, но возмущенный царевич его не слушал. Он потребовал, чтобы Маймун ибн Дамдам облетел все города, где бывают купцы, в поисках красавицы, и нашел ее, и забрал от мужа, и принес во дворец.

И он выхватил из ножен свой ханджар, и бросился на Барзаха, но он не знал, что прежде совершения колдовства Барзах обвел место для себя и аз-Завахи кругом, начертанным острием тонкого и длинного ножа, и прочитал заклинания, так что царевичу не было доступа к ним обоим.

– Ты слышишь, что говорит этот безумный? Ты видишь, что он делает? – обратился тогда Барзах к аз-Завахи. – Можем ли мы исполнить его желание?

– Мы не можем этого совершить, о Барзах, – отвечала аз-Завахи. – Ведь кувшин мне дали лишь на хранение, ради спасения Маймуна ибн Дамдама, а то, что я призываю раба кувшина, может послужить причиной его гибели! Поэтому я не заставляю его делать ничего такого, что вскоре стало бы явным и привлекло внимание недоброжелателей! Клянусь Аллахом, он в эту ночь уже достаточно потрудился. А если он будет летать еще, то его, чего доброго, заметят джинны, подданные Красного царя, врага Аллаха, и наше дело откроется!

– О аз-Завахи! – сказал тогда Барзах. – Даже если мы пошлем раба кувшина искать женщину, и он к утру найдет ее, и принесет, кто поручится, что царевич не станет требовать услуг Маймуна ибн Дамдама всякий раз, когда ему захочется овладеть какой-либо диковиной? Он еще дитя, изнеженное и избалованное, и если мы сейчас от него не избавимся, он погубит и нас, и раба кувшина! И лучше, чтобы раб кувшина рискнул еще раз, чем если царевич расскажет царю о наших делах.

И у аз-Завахи не нашлось возражений.

Тогда Барзах вырвал из бороды волосок, и пошептал над ним, и приказал Маймуну ибн Дамдаму взять царевича, и отнести его в какой-либо город, где живут правоверные, и оставить на рыночной площади, и положить рядом с ним кошелек, набитый золотыми динарами, чтобы он не знал нужды. А старуха аз-Завахи успела шепнуть царевичу, что непременно постарается ему помочь.

И Маймун ибн Дамдам взял царевича, и отнес его в некий город, и поставил на рыночной площади, и улетел.

А царевич впал в длительный сон, а когда проснулся, вокруг стояли жители того города, и толковали о нем, и удивлялись его одежде, и показывали на него пальцами. И он открыл глаза, и услышал речь, и узнал язык, на котором говорили жители города. А это был один из тех языков, которым его обучали, и он был похож на родной язык царевича. И царевич сел, и поправил свою одежду, и нашел кошелек.

И люди спросили его, кто он таков и каковы его обстоятельства. Царевич же, невзирая на возраст, был очень сообразителен, и он не хотел говорить им правду о своем происхождении, чтобы его не приняли за бесноватого, и сообщил, что он из семейства врачей, обладателей знания, и поссорился со старшими братьями, и покинул дом, и доверил себя и свои пути Аллаху, и пришел в этот город, чтобы заниматься своим ремеслом.

Тогда жители города решили его испытать, и отвели к одному из врачей, известному своими знаниями, и врач расспросил царевича, и видит: тот усвоил многое, и обладает приятными манерами, и хорош собой. И в сердце того врача поселилась любовь к царевичу, и он похвалил Салах-эд-Дина, а тот отвечал ему стихами:

 
Они говорят мне: – средь прочих людей
Сияешь ты знаньем, как лунная ночь.
А я им: – Избавьте от ваших речей!
Ведь ценится знанье лишь с властью всегда.
 

Но никто не понял, что означают эти слова в устах царевича.

И он жил в доме врача, и взял себе другое имя, и совершенствовал свои знания, и врач брал его с собой, даже когда посещал бедуинских шейхов, живущих в далеких становищах, и царевич достиг двадцати лет, и он сделался известен в городе. А аз-Завахи, обещавшая, что она придет ему на помощь, так и не появилась, и царевич понял, что обстоятельства ее плачевны. И он решил достичь в этом городе богатства, чтобы вернуться в свое царство, и известить о себе своего отца, царя Садр-эд-Дина, и занять свое прежнее положение. А поскольку он понимал, что на пути у него встанет мудрец Барзах, который побоится разоблачения, то стал искать сближения с людьми знатными, обладателями власти, чтобы заручиться их помощью.

А вскоре врач, его воспитатель, занемог, и Салах-эд-Дин призвал всех врачей того города, и они убедились, что дни жизни старого врача сочтены. И он умер, и его похоронили и оплакали, и роздали нищим милостыню.

И до царя, правившего в том городе, дошло, что старый врач, не раз лечивший его, умер и оставил ученика, способностями и дарованиями которого восхищаются все жители. И он призвал Салах-эд-Дина, и предложил ему стать придворным врачом и поселиться во дворце.

Салах-эд-Дин же пошел к другим врачам за советом, соглашаться ли ему или предоставить эту должность более опытному из них. И они сказали, что во дворце, где полно женщин с их кознями и хитростями, ждет великое количество неприятностей того, чья борода еще не поседела, и что имеющий вход в женские покои подвержен всяческим подозрением, от коих могут избавить только преклонные годы.

– Это – все, чем опасно для меня звание придворного врача, о почтенные? – спросил Салах-эд-Дин.

И оказалось, что других возражений против предложения царя ни у кого нет. Тогда Салах-эд-Дин подумал, и решился, и сказал себе:

– О раб Аллаха, нет у тебя иного пути в свое отечество и к своим близким, чем звание придворного врача!

И он пришел к царю, и поцеловал землю между его рук, и выразил согласие служить ему, и перебрался во дворец, и прожил там несколько лет, врачуя царя и его приближенных, заводя знакомства среди знати и собирая деньги для возвращения домой. И царь настолько доверился ему, что, несмотря на его молодость, он имел доступ в женские покои, и женщины царя беседовали с ним из-за занавески, и протягивали ему руки, а он по цвету ногтей и виду пальцев определял болезнь и назначал лечение.

А у того царя было двое сыновей: один, старший, от черной женщины, его любимицы, и другой, младший, от жены царя. И все гадали, кому царь, а он был уже в преклонных годах, оставит престол и свое царство, ибо старший уже показал себя отважным воином, и это был муж войны, несравненный по храбрости и незаменимый по доблести, яростный лев на поле брани и могучий поток на ристалище щедрости. И о нем говорили, что перед молнией его меча луна укрывается за тучами. А младший был еще ребенком и жил в хариме вместе со своей матерью, благороднорожденной супругой царя по имени Хайят-ан-Нуфус, и она была мягкого нрава, воистину услада для души царя. Любимица же царя, по имени Кадыб-аль-Бан, была строптивого нрава.

И в один из дней Салах-эд-Дина призвали к жене царя, и евнухи приведи его, и она встретила его стонами и жалобами. И Салах-эд-Дин попросил, чтобы она протянула к нему из-за занавески руку, и царица исполнила это, но рука ее выглядела, как рука здорового человека, и цвет ногтей не изменился. А царица между тем взывала к Аллаху и жаловалась на боль в животе, и кричала, что утроба ее не принимает больше пищи.

Но Салах-эд-Дин не смог определить причину ее болезни, и не стал признаваться в этом, а сказал, что ему нужно посоветоваться с другими врачами. И он ушел, а по хариму пошел слух, что молодой врач оказался бессилен, и это вызвало великое беспокойство.

Салах-эд-Дин пришел в свои покои, и просмотрел все свои книги, но ничего в них не нашел. И тут к нему вдруг приходит евнух и зовет его тайно посетить покои любимицы царя и матери его старшего сына, Кадыб-аль-Бан!

Салах-эд-Дин последовал за евнухом, и тот привел его к Кадыб-аль-Бан. А эта женщина все еще была хороша собой, и среди черных женщин не было ей равных. И она радушно приняла врача, и велела угостить его, и рассказала, что вот уже несколько дней пища кажется ей горькой, и она боится беды для себя, и ей нужно получить от Салах-эд-Дина противоядия.

И молодой врач попросил ее в следующий раз, когда пища покажется ей горькой, не выбрасывать ее, а оставить, чтобы он мог взять эту пищу и изучить ее.

И на следующий день Кадыб-аль-Бан снова призвала его, и дала ему мешок, в котором были пряники с лимоном и сладости из Халеба с начинкой из засахаренного миндаля. А потом он пошел к Хайят-ан-Нуфус, и увидел, что над ней читают молитвы, и она слабым голосом осведомила его, что близка к смерти. И Салах-эд-Дин, не понимая, что с ней происходит, вышел из дворца, и пошел к врачам, и собрал их, и показал им пряники и сладости. Но из всех врачей лишь один по вкусу смог сказать, каким ядом их пропитали.

Тогда Салах-эд-Дин остался с этим врачом, и провел с ним сутки, и они искали в старых книгах средство против этого яда, а потом они сварили противоядие, и Салах-эд-Дин пошел с ним во дворец. И он вызвал евнуха, и тот довел его до покоев Кадыб-аль-Бан, но они сделали это тайно. И вдруг евнуха окликнули, и он отошел к позвавшему, а Салах-эд-Дин сам вошел в комнату Кадыб-аль-Бан, и окликнул ее, и никто ему не отозвался. И вдруг он видит – на полу возле занавески лежит труп ее любимой невольницы.

Тогда Салах-эд-Дин отдернул занавеску – и оказалось, что Кадыб-аль-Бан лежит на ложе, закатив глаза, и содрогается, и час ее смерти близок. И врач бросился к ней, и стал разжимать ее зубы, чтобы влить ей в рот противоядие.

Но тут в комнату ворвался некий человек, чье лицо было закрыто концом тюрбана, и бросился на Салах-эд-Дина, и вонзил в него джамбию, распоров ему плечо и грудь, и исчез так же стремительно, как появился.

Салах-эд-дин рухнул у ложа, и от боли потерял сознание, но очень быстро очнулся и видит – тело царицы исчезло с ложа, и тело невольницы также исчезло. И он испугался, потому что не понял, что бы это могло означать, и пополз, и выбрался из комнаты, и спрятался между стеной и ковром. А в это время евнух, который привел его, вернулся, и не нашел Салах-эд-Дина, и стал шепотом звать его. И тот отозвался, и евнух достал его из-за ковра, и изумился его состоянию, а Салах-эд-Дин коротко известил его о своих обстоятельствах и попросил вынести его из дворца.

Евнух же знал, что Кадыб-аль-Бан опасалась отравления, и испугался за свою жизнь, и понял, что нет для него спасения кроме как вместе с Салах-эд-Дином. И он спрятал врача, и дождался подходящего мига, и вынес его из дворца, а потом они оба укрылись в надежном месте, и послали за одним из старых врачей, человеком верным, надежным, и он тайно посетил их и перевязал рану Салах-эд-Дина.

А когда он через день пришел сменить повязку, то сказал:

– О дитя, знаешь ли ты, что тебя ищут по всему городу? И царь разгневан, и собирается казнить тебя, и скверны твои обстоятельства, клянусь Аллахом!

– Что это значит, о дядюшка? – спросил Салах-эд-Дин. – Не знаешь ли ты, ради Аллаха, чем вызван гнев царя?

– Ты обвиняешься в том, что был подкуплен матерью старшего царевича, Кадыб-аль-Бан, с тем, чтобы извести его жену, Хайят-ан-Нуфус, и младшего царевича, – отвечал старик. – И если бы это удалось, то наследником царя несомненно стал бы сын Кадыб-аль-Бан. Но Хайят-ан-Нуфус поднялась со смертного ложа и поведала, что, когда она лежала без сознания, душа ее улетела, и оказалась у райских врат, и ангел Ридван, охранявший их, сказал ей: «Уходи, о женщина, во имя Аллаха, твое время еще не настало, как не настало время твоей соперницы и придворного врача, с которым она сговорилась!»

– О дядюшка, я ни с кем не сговаривался! – воскликнул Салах-эд-Дин. – Клянусь Аллахом, я всего лишь хотел спасти Кадыб-аль-Бан! И тебе это доподлинно известно, потому что ты вместе со мной готовил для нее противоядие! Достаточно посмотреть на тело Кадыб-аль-Бан, чтобы понять – она отравлена.

– О дитя, если бы в покоях царской любимицы лежало ее тело, все было бы куда проще, – сказал старый врач. – Но его там не нашли, как не нашли нигде ее любимую невольницу. И объявлено, что ты сговорился с Кадыб-аль-Бан, и был с ней в связи, и вы увидели неудачу своего злодеяния и бежали вместе! И всадники рыщут теперь по всем дорогам, разыскивая вас обоих, чтобы предать казни.

– Я пойду к царю и расскажу ему всю правду! – решил Салах-эд-Дин.

– О дитя, а кто тебе поверит? – спросил старик. – Мы все предупреждали тебя: будь ты почтенным старцем, обладателем седой бороды, никому бы не пришло в голову представлять это дело так, будто Кадыб-аль-Бан сделала тебя своим любимцем. Но невольницы донесли царю, что она дважды призывала тебя и уединялась с тобой на долгое время. Есть ли теперь для тебя оправдание?

И Салах-эд-Дин понял, что он не сумеет оправдаться перед царем, потому что тела отравленных женщин похищены, и лишь чудо помогло ему спастись.

И он посидел некоторое время в раздумье, сжимая руками голову, и вдруг расхохотался громким смехом. И старый врач испугался и спросил его:

– Что ты – бесноватый, или твой разум поражен?

– Нет, о дядюшка! – отвечал Салах-эд-Дин. – Вот уже второй раз в жизни я теряю все, чем обладал, и остается у меня лишь мое тело и моя голова! Но когда человек по воле Аллаха утратил все свое имущество, это означает, что настала для него пора приобретать иное имущество! Когда терять больше нечего, о дядюшка, остается лишь приобретать. Вот какую мысль вложил в мою голову Аллах, и поэтому я рассмеялся.

– Что же ты намерен делать, ради Аллаха? – осведомился старик.

– Я намерен тайно покинуть город вместе с евнухом, который может пострадать из-за меня, и укрыться среди бедуинов, шейхи которых знают меня, и сделаться подобным бедуину…

– Что ты там кричишь, о Ясмин? Солнце уже коснулось крыш? О Аллах, как быстро несется время! Дай мне, ради Аллаха, платок, чтобы завернуть книгу. Наверно, я так никогда не узнаю, чем завершились приключения царевича Салах-эд-Дина. Не кричи так, о Ясмин, я уже встал с подстилки, я уже иду, я уже ушел!

* * *

– Но раз ты дочь эмира франков, то нет для тебя пути к спасению, – сказала, подумав, Джейран. – Где ты, а где Афранджи, о Абриза? Франки напали на нас, и твой отец не имеет в наших землях власти.

– Когда мы приплыли сюда с паломниками, войны здесь еще не было, она была совсем в других местах, – отвечала Абриза. – И мне вовсе не к нему нужно послать гонца, о девушка! Я не знаю, оставила ли в живых эта ведьма Фатима хоть кого-либо из тех, с кем вместе я жила, но если уцелел черный раб Рейхан, то он-то мне и нужен! Ведь я покинула своего отца и близких лишь потому, что они хотели запереть меня в монастыре, о девушка! И если ты выберешься отсюда, и найдешь Рейхана, и передашь ему от меня известие, то твоя награда будет очень велика!

– Говори, что я должна передать ему, о Абриза, и если мне удастся живой выбраться отсюда, я найду Рейхана! – пообещала взволнованная Джейран.

– Скажи ему, о девушка, так: Абриза снова пала жертвой своей проклятой красоты! Из-за ее красоты Абризу похитили и держат в заточении, заставляя ублажать каких-то мужчин, которых она не желает видеть. И у нее отняли ее ребенка, и угрожают ей смертью ребенка, если она не покорится! А с нее достаточно того, что с ней уже было, и пусть Рейхан поторопится, и пошлет гонца к Ади аль-Асваду, и пусть они оба поспешат на помощь! – торопливо говорила Абриза. – А чтобы Рейхан сразу мог пойти по следу, расскажи ему, о девушка, как вышло, что нас обманули. Та банщица из хаммама, которая принесла потерянные мной браслеты, подмешала нам в питье бандж, и она затаилась в доме, и открыла ворота похитителям, и они взяли меня с ребенком, и нас везли сюда в больших корзинах из пальмовых листьев, из тех корзин, которые для надежности прошиты красными нитками… Ты слышишь меня, о девушка?

Джейран ничего не ответила. Она поняла, кто сидит в заточении у нее над головой.

Девушка не привыкла много думать. Ее приучили исправно выполнять приказания. И она оказалась способной и прилежной ученицей, когда осваивала ремесло банщицы. Теперь же пришлось задуматься и свести воедино в узел много разных ниточек. А для непривычного человека держать в голове одновременно несколько соображений, противоречащих друг другу, – великая морока.

Если черный раб Рейхан жив, то первым делом в поисках своей госпожи он отправился бы в хаммам, где спросил бы о банщице, которую отправили отнести браслеты. И хозяин известил бы его, что хорошо обученная невольница по имени Джейран ушла с браслетами и пропала. А бывали случаи, когда женщин сманивали, предлагая им за всякие непотребства немалые деньги и свободу.

Если бы хозяин хаммама знал, что девушка влюблена в него! Он бы понял, что Джейран попала в беду. Ибо кто из любящих соглашается покинуть любимого, и лишить себя его близости, и предпочесть что-либо иное? Но Джейран тщательно скрывала свою тайну от хозяина. Она даже была уверена, что ее товарки ни о чем не догадываются. Но, как растолковала Фатиме Наджия, это были известно всему женскому населению хаммама.

Итак, если Джейран явится в город и придет в хаммам – то никто и слушать не станет ее оправданий. Ведь она исчезла в тот самый вечер, когда невольница Фатимы опоила банджем Абризу. А Рейхан не видел лица мнимой банщицы, в лучшем случае он бы опознал изар… Но ведь Фатима уговорила Джейран принять в подарок другой изар, красивый! А старый оставили в брошенном доме вместе со всяким хламом.

Выходит, если Рейхан жив, девушке лучше держаться подальше от хаммама. Но если он погиб? Тогда и вовсе не следует ей возвращаться в город, где не найдется человека, способного спасти Абризу?