Текст книги "Шайтан-звезда"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 56 страниц)

Какое-то время Джабир стоял у входа в пещеру, прислушиваясь. Недаром его прозвали Предостерегающим – осторожность подсказывала ему, что в глубине этой пещеры нет ничего хорошего, кроме опасности.

Но он уже был уверен, что именно этим путем увезли Абризу.

Джабир оставил бурдюк на краю площадки, таким образом, чтобы можно было, схватив его, сразу же прыгнуть в воду. И вступил в полумрак пещеры, держа наготове острую изогнутую джамбию, причем взял рукоять так, чтобы удар нанести короткий и резкий, почти без замаха, снизу вверх. Таким ударом можно было вспороть брюхо врагу и вытащить на лезвии его мерзкие кишки!

Сперва довольно широкий ход вел ровно и прямо, затем несколько сузился и начал подниматься вверх, но не круто, из чего аль-Мунзир вывел, что этим путем неизвестные похитители, возможно, доставляли и вьючных животных. Наконец свет, который хоть как-то проникал из ущелья, иссяк, и аль-Мунзир остался в полной темноте.

Он остановился, размышляя.

Сейчас ему не помешал бы факел. Или хотя бы маленький светильник. У факела было то преимущество, что им можно наносить удары и отбиваться. Но ни того, ни другого он раздобыть не мог.

Вдруг в глубине хода послышались голоса.

Аль-Мунзир прижался к стене, держа у бедра джамбию.

Приближалось по меньшей мере трое мужчин, и они несли светильник, и спорили о том, нужно ли им вообще двигаться в этом направлении, или же их госпожа и повелительница от великого беспокойства лишилась рассудка.

Один, судя по голосу, хныкливая плакса, предложил самое разумное.

– О Ибрахим, о Хасиб, а почему бы нам просто не посидеть на берегу потока? – спросил он. – А потом мы на всякий случай обрызгаем кожи водой, и смочим в воде канат, если кто-то вздумает проверить, чем мы тут занимались. Ради Аллаха, не будем ничего предпринимать! Ведь мы имеем дело с шайтаном, подобным пятнистой змее! Где же это видано, чтобы люди ловили шайтана? Пусть его убирается, куда хочет!

– Он прав, о Хасиб, – подтвердил другой голос, ворчливый и суровый. – Мы воистину видели в подземелье шайтана. И он был пятнистый, а пятна на нем – черные и зеленые. И он ростом в семь рабочих локтей…

– В восемь, о Ибрахим, или даже больше, а глаза у него – как большие плошки, и за ним тянулся хвост в пять локтей, окованный железом и очень тяжелый! – поправил тот, кого аль-Мунзир для себя назвал плаксой.

– Как же могло существо в восемь локтей ростом бежать по подземелью, потолок которого не выше пяти локтей? – удивился спутник тех, кто сталкивался с ужасающим шайтаном. – И как вы оба догадались, что его хвост окован железом?

– Этот хвост, которым он размахивал, как дубиной, понаставил нам синяков, о Хасиб, и подбил мне глаз, клянусь Аллахом!

– Что-то неладно с этим вашим шайтаном, о несчастные, – сказал Хасиб. – Жаль, что не было там меня с моей дубинкой из китайского железа. Мы бы посмотрели, что крепче – хвост или дубинка.

По голосу Джабир понял, что из троих этот – самый опасный, ибо он готов выйти с дубинкой против шайтана. Понял он равным образом, что плакса слаб духом, так что без понуждения выдаст все, что знает о похитителях.

И, соразмерив свои силы с силами противника, аль-Мунзир составил план сражения.

Ему нужно было уничтожить тех, кто мог бы оказать сопротивление, завладеть плаксой и допросить его.

Ход был достаточно широк, чтобы двое мужчин шли рядом, а третий – сзади. И аль-Мунзир решил, что сзади непременно пойдет тот, кто не хочет на свою голову никаких дополнительных бедствий, связанных с охотой на шайтана, а желает просто посидеть на берегу потока, и это, скорее всего, будет плакса.

Аль-Мунзир стал неслышно отступать, пока не добрался до того места, где начиналось сужение хода. Он прикинул – получалось, что для схватки имелся необходимый простор, и джамбией можно было наносить удары, а для хорошего замаха дубинкой ход все еще был тесноват.

К тому же сюда уже пробивался свет.

И он дождался троих со светильником, и бросился на них, выбив светильник, и вспорол брюхо, как собирался, первому, кто оказался перед ним, и тот рухнул с криком.

Двое других отскочили, причем один призвал на помощь Аллаха, а другой проклял шайтана, и по их голосам аль-Мунзир понял, что ошибся и погубил плаксу.

Хасиб, владелец дубинки, имел при себе и еще одно оружие, уже не китайского, а индийского происхождения, и это был двуххвостый кистень – с длинной рукоятью и такой же длины цепочками, отягощенными тяжелыми кольцами с заточенными краями.

Отступив, он выхватил из-за спины этот кистень и раскрутил кольца перед собой, так что они стали ему вместо щита. При этом он бросил на произвол судьбы Ибрагима, вооруженного тяжелым широким ножом наподобие кухонных ножей, которыми крошат мясо, чтобы приготовить начинку.

Разумеется, тяжелые кольца на длинных цепочках, к которым следует прибавить еще и длину рукояти, превосходят джамбию, пусть и в очень сильной и умелой руке. Джабир, уловив особое движение воздуха от вращающихся колец, понял, с каким оружием и с каким противником он имеет дело.

Но увидел он также во мраке и фигуру Ибрахима, жмущегося к стене, чтобы не угодить под индийский кистень, и решительно не знающего, что ему делать с широким, выставленным вперед ножом.

Этот-то нож и привлек внимание Джабира.

Аль-Мунзир принялся отступать, выкрикивая при этом слова на языке, который его противникам явно был неведом. И Джабир вовсе не собирася им втолковывать, что это – детская песенка, которой обучили его и Ади аль-Асвада их чернокожие матери. Она звучала непонятно и устрашающе – вот и все, что ему сейчас требовалось. Противник мог бы принять ее за страшное заклинание и обратиться в бегство – хотя на такую удачу аль-Мунзир не рассчитывал.

Он выманил Хасиба на площадку, где было совсем светло, и отступил к связкам соломы, сложенным в стену, достигающую его плеча. Подпустив Хасиба с его кистенем совсем близко, Джабир ухватил одну связку и запустил ее Хасибу в лицо, сбив при этом ровное движение носившихся огромной, как бы положенной на бок восьмеркой, колец.

Хасиб, чтобы не гасить их стремительного полета, вскинул руку над головой, заставив кольца описать круг довольно высоко. Но когда он вернул их вниз, оказалось, что Джабир уже переложил джамбию в левую руку, уже проскользнул к Ибрахиму, уже стоит у него за спиной, обхватив его левой рукой, уперев острие джамбии ему в живот, а правой держит его правое запястье, сжимая его так, что Ибрахим орет от ужаса и боли!

Тяжелый нож упал на каменный пол площадки.

Одновременно рядом с ним чиркнули по камню оба кольца кистеня.

Хасиб понимал, что нельзя уступать этот нож чернокожему великану в мокрых шароварах и рубахе, облепивших мощное мускулистое тело. С ножом и с джамбией этот яростный человек мог бы одолеть его, владеющего кистенем и даже дубинкой, хотя здесь хватило бы места для замаха и удара.

Сейчас же Хасиб стоял, чуть нагнувшись вперед, ибо оборонял нож, и был при этом открыт для удара.

Он оттянул на себя кольца, сделал обманное движение рукой, как если бы в ней что-то было, и выпрямился.

– Пощады, ради Аллаха! Прибегаю к Аллаху от шайтана, битого камнями! – вопил между тем Ибрахим.

Джабир понимал, что плененный Ибрахим служит ему сейчас не только щитом, но и помехой в добыче ножа.

Он резко оттолкнул пленника и ударил его пяткой в зад. Ибрахим полетел прямо в объятия к размахивающему кистенем Хасибу. Тяжелое кольцо, которое при всем желании не удалось бы удержать, рассекло ему висок, и он рухнул между обоими противниками.

Когда это произошло и Хасиб снова увидел чернокожего, тот был уже с ножом и с джамбией.

Переложив кистень в левую руку, правой он отцепил от пояса свою дубинку из китайского железа.

Такое оружие Джабир видел впервые.

На дубинку были надеты железные кольца, и когда Хасиб взмахнул ею, они грянули, как небесный гром.

Мимо лица Джабира пролетели кольца кистеня, он увернулся – и тут же сбоку, целя ему в ухо, понеслась дубинка. Успев заметить ее, аль-Мунзир присел, сделал вперед такой широкий шаг, что от него могли порваться шаровары, будь они чуть поуже, и ударил ножом по цепочкам кистеня, очень близко от рукояти.

Цепочки обвились вокруг тяжелого клинка и с разлету намотались на него в два оборота. Кольца ударили аль-Мунзира по руке и рассекли кожу. Он рванул нож вверх и в сторону – и вырвал из руки Хасиба кистень!

Но тот уже совладал с пролетевшей мимо цели дубинкой.

Теперь Хасиб стоял перед Джабиром, казалось бы, уступая ему – ведь у аль-Мунзира оказалось два клинка, да еще он стряхнул с широкого ножа индийский кистень, и тот с бряцаньем упал к его ногам.

Но Джабир уже понял, что Аллах послал ему как раз такого поединщика, какой мог бы с ним управиться.

На площадке было довольно света, чтобы разглядеть его лицо и тюрбан, свитый на очень странный лад.

Хасиб был старше Джабира, о чем свидетельствовали морщины и шрам через всю щеку. И, к немалому удивлению аль-Мунзира, его лицо было безбородым. На этом темном лице выделялись слишком яркие для мужчины и как бы вывороченные губы.

Ростом и сложением противник тоже уступал чернокожему великану. Аль-Мунзир бы даже назвал его узкоплечим и узкогрудым. Но с дубинкой он управлялся так, что самому плечистому молодцу впору. И, кроме того, достал из-за пояса нечто странное.

Джабир назвал бы это оружие палкой, длиной всего в локоть, но на каждом ее конце были железные острия, как наконечники копья. Хасиб зажал эту палку в левом кулаке, таким образом, что из кулака торчал лишь наконечник, а сама палка легла вдоль предплечья, достигая локтя другим наконечником. Таким образом, она служила еще и щитом.

Они схватились не на жизнь, а на смерть, рыча, проклиная друг друга, наступая и отступая, и ни один удар по-настоящему не достиг цели – то Хасиб успевал подставить палку, то Джабир уклонялся с ловкостью горного барса.

И в какой-то миг оба, одновременно совершив ошибку, оказались слишком близко друг к другу.

Джабир, понадеявшись на свою силу, схватил Хасиба в охапку, чтобы сжать его что есть мочи и переломать ему ребра. Но Хасиб успел выставить локоть так, что нанес им Джабиру сильный удар по горлу.

И тут только оба заметили, что стоят на самом краю площадки, над кипящей водой.

Они заметили это – но было уже поздно, оба летели вниз, не успевая даже оттолкнуть друг друга, и оба, сплавленные объятием, исчезли под водой…

* * *

– О Аллах, милостивый, милосердный, спаси меня! – без голоса прошептала Джейран. – Для меня будет обязательным трехдневный… нет, десятидневный пост, и чтение молитв, и я откажусь о сладкого, и не буду носить нарядов, и буду подавать милостыню нищим…

Девушка не знала, каким образом всадники переправились через горный хребет, который и козе было бы не одолеть. Да, видимо, им и незачем было переправляться. Мнимый рай поддерживал какую-то связь с блуждающими вокруг него дозорами. Они могли переговариваться дымом от костров, слать голубей, да и обычный свист много значил, особенно если пересвистывались мастера этого дела.

Трое вооруженных луками и стрелами всадников против нее одной, пешей и безоружной, одетой в хоть и изодранное, но все же яркое платье, – это было многовато.

Но сам пророк говорил, что Аллах покровительствует спасающему свою жизнь! Точных слов Джейран, разумеется, не помнила, да и не до преданий ей сейчас было.

– О Аллах, я бы отдала тебе самое дорогое! – продолжала она свои отчаянные и безнадежные обеты. И именно это обещание ее, как ни странно, мало к чему обязывало. У девушек ее звания самым дорогим могло быть платье из дешевого шелка или ожерелье из тех, какие стыдятся носить невольницы, принадлежащие богатым домам.

Вдруг Джейран вспомнила, чем она еще владеет, и содрогнулась.

В свои девятнадцать с небольшим лет она все еще была девственна – и вот в чем заключалось то сокровище, которое она могла обещать Аллаху ради спасения.

Разумеется, Аллах, о котором ученые богословы определенно заявили, что у него нет сына, которого можно было бы распять на кресте, потому что нет подруги (а этих рассуждений по случаю войны с франками даже Джейран наслушалась предостаточно), вряд ли нуждался в девственности банщицы в том смысле, какой обычно имели в виду правоверные, говоря о ценности и достоинстве этого качества. Джейран была кобылицей, никем не объезженной и жемчужиной непросверленной, и, вздумай она раньше вступить в связь с богатым купцом или зажиточным ремесленником, именно девственность занимала бы главное место в речах старух-посредниц, и благодаря ей Джейран могла бы даже сделаться чьей-либо женой.

Но она с презрением отвергала те редкие предложения, которые делали ей посредницы. Джейран была влюблена и желала принадлежать лишь одному в мире мужчине – хозяину хаммама. О нем-то и вспомнила девушка в самый неподходящий миг.

Ценнейшим и драгоценнейшим в ее жизни была мечта о близости с этим человеком. А когда она слышала, как восхищаются другие банщицы красотой безусых мальчиков, то всегда была готова возразить им словами некого мудреца, чьего имени она, впрочем, не знала.

Много людей на свете говорили о любви и звенели колокольцами страсти, сказал тот мудрец, но подлинную цену ей знают только люди, свободные от всего иного, а право на любовь дано лишь зрелым мужам.

Этот человек же был воистину зрелым мужем, о чем свидетельствовали сухие, вполне определившиеся черты лица, и уверенный взгляд, и морщинки вокруг глаз, и многое иное, о чем девушка могла лишь догадываться, ибо слушать банщиц, когда они обсуждали скрытые достоинства хозяина, она не желала.

Джейран пришли на ум слова, которые мгновенно ставили бы вечную преграду между ней и тем, кого она тайно любила. Она еще колебалась, прежде чем произнести обет, но голоса троих всадников, объезжающих окрестности, делались все громче и злее. Джейран поняла, что им известен некий выход из пещер, и они хотят послать младшего проверить, не найдется ли там следов, а ей-то уж было хорошо известно, что след есть – в виде связанных платьев, свисающих со скалы.

Джейран поклялась именем Аллаха, что ни разу не вспомнит больше о тех утрах, когда хозяин хаммама, оставаясь с ней, полуобнаженной, наедине, разминал ей спину и ноги, негромко поясняя свои движения. И еще она поклялась, что ни разу не вызовет больше перед внутренним взором то смуглое лицо, обрамленное короткой черной бородой и оживленное быстрой улыбкой, одно созерцание которого вызывало в ней жар, зарождающийся между бедер и, подобно большой и горячей искре, взмывающий вверх по спине, от чего ноги переставали чувствовать землю, а горло лишалось дыхания.

Стоило ей произнести обет, который, как ни странно, по форме своей не был обетом девственности, ведь речь между девушкой и Аллахом шла лишь об одном человеке, а другие мужчины не упоминались вовсе, – так вот, стоило ей произнести про себя этот обет, который сама она считала вечным отказом от всего, что возможно из близости между мужчинами и женщинами, как Аллах послал ей мысль, удачную и страшноватую одновременно. Джейран вспомнила про Маймуна ибн Дамдама.

Если похищенный джинн слушался Фатимы, упоминавшей некие Врата огня и грозившей ему погибелью, не послушает ли он любого, кто откроет кувшин с теми же словами?

В конце концов, наихудшее, что могло сейчас произойти с Джейран, – это смерть, и когти джинна стоили стрел или ханджаров вооруженного дозора, к тому же, джинн вряд ли покусился бы на ее девственность, а дозорные – вряд ли отказали бы себе в удовольствии насилия. К тому же с дозорными она не смогла бы договориться, а с джинном это, возможно, удалось бы.

Не зная, каковы свойства заключенных в кувшины джиннов, их рост, вид, цвет и все прочее, Джейран решила все же открыть кувшин в наиболее безопасном месте. И избрала для этого узкую расселину.

Осторожно соскользнув туда, девушка обхватила левой рукой – горлышко, правой – крышку, увенчанную свинцовой печатью с непонятными знаками, и с трудом провернула ее.

Крышка осталась у нее в руке, но никакой дым не спешил выходить из кувшина.

Джейран растерялась – могло ли быть такое, чтобы обитатель кувшина попросту сбежал оттуда? Или Фатима, да не даст ей Аллах мира, все же успела как-то уничтожить его?

– Во имя Аллаха, выходи! – приказала она. – Заклинаю тебя всеми именами Аллаха!

Тут вдруг Джейран вспомнила, что самозванка выманивала из кувшина его обитателя, непременно называя его по имени.

– Вылезай оттуда, о Маймун ибн Дамдам! – потребовала она. – Не то я произнесу заклинания власти! Ты этого добиваешься? И я закрою для тебя Врата огня!

Тогда только серый дым пошел из горлышка, и устремился сперва к ногам Джейран, и образовалась у ее ног как бы пухлая перина дыма, и перина росла, поднимаясь все выше и заполняя собой всю расселину, так что девушка с головой утонула в дыме, и ею вдруг овладела истомляющая слабость. Ноги подогнулись сами, Джейран опустилась на колени и растянулась на холодных камнях, уже не ощущая ни их холода, ни жесткости.

– О Маймун ибн Дамдам, что это ты со мной делаешь?.. – прошептала она.

Но раб кувшина, как видно, привык делать свое дело, не обращая внимания на шепоты и стоны.

Веки Джейран налились такой тяжестью, что открыть глаза она не могла. И руки налились тяжестью, и ноги, и ушла из них сила, и Джейран погрузилась в странное состояние, между сном и явью.

Откуда-то потекли ароматы дорогих курений, вместе с дыханием проникая в потаенные уголки тела, и голова закружилась, и тело внезапно утратило избыточный вес, оно как бы поплыло по мягким волнам, и одна волна передавала его другой волне, покачивая и лаская.

Лицо, обрамленное черной бородкой и озаренное рассеянной блуждающей улыбкой, склонилось над ней, и, хотя черты были пока туманны, но Джейран угадала в них радость от ожидания близости. Она, встревожившись, хотела было сказать, что дала обет Аллаху, но губы ей запечатало нечто живое, влажное, проникающее, пробуждающее в ее рту некие родники, и родники эти стали исторгать сладкую жидкость, в которой Джейран не узнала слюны.

Нечто, подобное длинному, пушистому и приятно пахнущему меху, коснулось щек девушки и по шее соскользнуло до груди. Джейран не понимала, что это, но всей кожей приняла дразнящую ласку, и когда пушистое удалялось от нее – она тянулась вслед.

Одежда на ней, судя по всему, растаяла, и пушистое пустилось выписывать круги по ее обнаженной груди, и животу, и бедрам, причем мягко старалось разомкнуть эти все еще плотно сжатые бедра. И ему удалось – Джейран покорилась, расслабилась, и позволила прикоснуться к себе прикосновением, которого в жизни еще не знала.

Не было больше побега, опасностей, погони – все затмили эти легкие, дурманящие прикосновения, и прибавилось нечто иное – горячее и на ощупь подобное атласу. Оно коснулось тела девушки, взволновав ее до предела, и меж бедер ее поселилась страсть, и она перестала понимать, что с ней происходит.

Некие огромные губы легли на ее живот, и прижались, и втянули его, и отпустили, и снова втянули, и снова отпустили, и он от этого напрягся, и внутри что-то сжалось и расслабилось, сжалось и расслабилось, порождая ощущение, сходное с болью, но при том сладостное, и бедра при этом также напрягались и расслаблялись, ибо то, что меж ними, страдало от тесноты и пустоты.

Но тут и пушистое, и атласное, и даже огромные горячие губы как бы отстранились.

Джейран приподнялась, желая снова ощутить их, и услышала мужской недоумевающий голос:

– Кто ты, о госпожа?..

– А ты, ради Аллаха? – спросила и она.

– Я джинн Маймун ибн Дамдам, из подданных Синего царя, и я верую в Аллаха, – сообщил джинн. – Кто ты и как попал к тебе кувшин, о госпожа?

Джейран испугалась и ничего не ответила.

– Если ты не та, что выдает себя за дочь пророка Фатиму Ясноликую, не та, что обманом завладела моим кувшином и похитила у кого-то из магов заклинания власти, то тебе не нужно бояться меня! – продолжал Маймун ибн Дамдам. – Напротив, я могу принести тебе богатство и почести! Хочешь ли ты жить в царском дворце? Владеть царством? Иметь самые прекрасные в мире наряды и украшения?

– Я хочу, чтобы ты немедленно унес меня отсюда куда-нибудь подальше! – сразу вспомнив и про побег, и про погоню, потребовала Джейран.

– Клянусь Аллахом, я не могу сделать этого, о госпожа! – воскликнул джинн. – Эта богоотступница, выдающая себя за Фатиму, лишила меня почти всей моей силы. Она закрыла для меня Врата огня, а ведь мы, джинны, состоим из бездымного пламени и питаемся им. Я гожусь теперь лишь на то, чтобы ублажать ароматами и легкими прикосновениями! Послушай меня, о госпожа! Отнеси меня к тем, кто может вызвать сыновей Раджмуса из подданных Синего царя! Когда они узнают о моих обстоятельствах, они вызволят меня отсюда и вернут мне мою подлинную силу! И тогда я так награжу тебя, что не будет на земле женщины, равной тебе! Клянусь Аллахом!

– А что ты можешь сделать для меня сейчас, о Маймун ибн Дамдам? – спросила разочарованная Джейран.

– Ничего, о госпожа, – признался джинн. – Но если желание что-то значит, то поверь, я рад был бы сделать для тебя все, что не противоречит установлениям Аллаха.

– А этот дым, в котором я нахожусь? Укрывает ли он меня от преследователей?

– А разве тебя преследуют? – осведомился Маймун ибн Дамдам. – За что, о госпожа? Не говори, я все понял! Ты похитила у этой нечестивой мой кувшин!

– И не только это совершила, – сказала Джейран. – А теперь скажи – если сейчас на меня посмотрит человек, что он увидит?

– Я полагаю, что он увидит смутную тень, – неуверенно отвечал джинн. – Откуда мне знать это, о госпожа? Разве мне подносили зеркало, когда я ублажал эту скверную, эту мерзкую?

Джейран задумалась, пытаясь осознать свое положение.

– Но, раз я выпустила тебя, почему бы тебе не полететь самому на поиски рода Раджмуса? – осведомилась она. – Ты бы нашел своих близких, а потом сделал что-нибудь для меня в награду за освобождение.

– Мой кувшин запечатан такими знаками, что я не могу покинуть его, – признался Маймун ибн Дамдам. – И я настолько оскудел силой, что не могу тащить с собой даже этот кусок меди, будь проклят тот, что придал ему форму кувшина!

– В таком случае, полезай обратно в свой кувшин, о Маймун ибн Дамдам! – велела Джейран. – Ибо нет мне от тебя никакой пользы.

– Но ты известишь обо мне сыновей Раджмуса, о госпожа? – забеспокоился тот. – Извести – и в этом будет залог твоего благополучия!

– Да где же я их возьму, о несчастный? – возмутилась Джейран, которой довольно было своих бедствий и забот, и прибавлять к ним поиск джиннов она вовсе не желала.

– Если ты найдешь надежного и достойного мага, о госпожа… – начал было Маймун ибн Дамдам, но Джейран была слишком обеспокоена собственной судьбой. Из-за того тумана, который устроил джинн (а, может, сам он и был тем туманом?), она не видела своих преследователей, но это еще было полбеды. Джейран не знала, видят ли они ее.

– А как я отличу достойного мага от недостойного и надежного от ненадежного, о Маймун ибн Дамдам? – уже во власти своей заботы, осведомилась она. – Нет у меня пути к магам, и нет среди них родственников!

– Но ты не вернешь меня этой проклятой? – жалобно спросил джинн. – Аллахом заклинаю тебя, о госпожа! Если ты совершишь для меня добро – Аллах воздаст тебе.

– Полезай в кувшин, о несчастный! – шепотом приказала Джейран. – Если Аллах будет ко мне милостив и я останусь в живых, то что-нибудь сделаю для тебя!

Туман завился, как локон красавицы, но не природный, а закрученный горячими щипцами, и втянулся в горлышко. Джейран сразу же нахлобучила сверху крышку, свинцовая печать на которой была шире ее краев, и накрепко закупорила кувшин.

Дальше тащить его не имело смысла.

Джейран подумала, что если она бросит кувшин на пути своих преследователей, они отвлекутся от погони, и подберут его, и какое-то время будут им заняты. Ведь если между райскими обитателями и дозором существовала некая связь, мнимая Фатима наверняка известила дозор и о пропаже кувшина, столь для нее ценного.

Но Джейран, хотя и не давая клятвы, пообещала Маймуну ибн Дамдаму свое заступничество.

Подумав, она оторвала от подола узкую полоску ткани, обвязала вокруг горлышка, затем засунула кувшин между камнями так глубоко, как получилось, и еще заложила его мелкими камушками и ветками, оставив при этом клочок ткани на поверхности.

– Это пока все, что я могу сделать для тебя, о Маймун ибн Дамдам, – сказала Джейран, сомневаясь, впрочем, что обитатель кувшина слышит ее. – Если Аллах позволит, то сделаю и больше.

Так осторожно, как только могла, она выглянула из расселины и обрадовалась – высланный Фатимой дозор миновал эту трещину в скалах, так что опасность временно отступила. Но ненадолго, ибо эти проклятые, отъехав, смотрели снизу вверх на скалы, что-то оживленно обсуждая, и это сопровождалось маханием рук, мотанием голов и прочими приметами спора.

Джейран не знала, видят ли они подвешенные ею связанные платья или же ищут таким образом входы в пещеры.

Один из дозорных повернул было обратно, и его конь успел пробежать по направлению к расселине два десятка шагов, но двое других, как видно, приказали ему вернуться.

Даже если туман, заполнивший расселину, и спас девушку, то теперь туман – в кувшине, кувшин – под камнями, и тот, кто подъедет поближе и заглянет вглубь, непременно увидит ее яркое платье.

Джейран подобралась к самому выходу из расселины и оказалась на краю той самой равнины, которая с горы представлялась ей цветущей. На самом деле это была каменистая пустыня, кое-где поросшая хилыми колосками, и пролегала по ней едва заметная дорога, а по обочинам лежали груды камней – так еще во времена пророка Йакуба обозначали межи.

Давно умерли те, что заостренными кольями пахали скудную землю у подножия этих гор, а межи их полей остались. И Джейран, выждав миг, пробежала к ближайшей меже и затаилась за камнями, отлично при этом понимая, что если трое всадников уклонятся от своего прямого пути или как-то иначе изменят намерения, то сразу же увидят или ее, или ее тень, которая им наверняка покажется странной. А предугадать, куда они повернут, она, разумеется, не могла.

Вдруг трое дозорных остановили коней, главный приложил руку ко лбу и стал вглядываться вдаль, после чего коротко приказал – и его всадники, проскакав следом за ним сотню шагов, спешившись, отбежали к крутому склону и мгновенно залегли с луками за двумя валунами, а сам он, поймав поводья их коней, отступил к той самой расселине, которую, благодарение Аллаху, только что успела покинуть Джейран.

Джейран посмотрела туда, откуда дозор ждал нападения, и увидела четверых конных. Они неторопливо пересекали равнину, держа при этом луки наготове.

Если ей и было суждено спасение, то лишь от этих конных, чьи белоснежные джуббы слегка полоскались на ветру, открывая то сверкающие кольчужные рукава, то полы кольчуг, прикрывавшие бедра!

Джейран вручила душу Аллаху – и, пригибаясь, перебежала к другой куче камней и спряталась за ней так, чтобы лучники ее не видели, а вот конные – заметили.

Но они все никак не замечали.

Джейран сунула руки под верхнее платье и сняла с рубахи нижний пояс. Был он достаточно длинным и широким, чтобы его увидели издали. Но в пояс был замотан и крест. Теперь уж у девушки не оставалось другой возможности – она повесила христианский знак на шею и пропустила длинную цепочку между грудей. Согретый теплом ее тела крест лег на кожу, как будто всю жизнь занимал на этой груди свое законное место.

Джейран сломила сухой стебель, навязала на него пояс и высунула из-за камней. Ветер развил пеструю ткань, заиграл ею, и не только четверо далеких конных – двое лучников тоже обратили на нее внимание.

Предводитель всадников указал на трепещущий пояс рукой. И тут стрела, пущенная из-за валуна, пробив ткань, вырвала самодельное знамя из руки Джейран, унесла вдаль, а ветер, когда оно наконец упало, сбил его в клубок и погнал навстречу четверке конных.

Тут Джейран, убедившись, что она замечена, вскочила и во весь дух помчалась к ним с криком:

– Засада! Засада, о правоверные! Берегитесь!

Зная, что ей вслед будут стрелять, и что спина ее, обтянутая апельсиново-шафрановым шелком, – прекрасная мишень для стрелка, Джейран растянулась на острых камнях, перекатилась несколько раз, оказавшись в десятке шагов от места, где исчезла из поля зрения лучников, вскочила и побежала к конным.

При этом с ее головы слетел платок и косы, размотавшись, упали на спину. Но ей было не до соблюдения приличия и порядка.

Один из тех, к кому устремилась за спасением девушка, привстав в стременах, натянул короткий лук и спустил тетиву в тот миг, как из-за камня полетела стрела вдогон Джейран. Аллах уберег девушку, порыв ветра оттянул стрелу вправо, а она неслась без дыхания, потому что расстояние было невелико, а спасти ее сейчас могли только быстрые ноги.

И вот она уже могла разглядеть лицо предводителя конных.

Борода у него была точно банный веник, и сам он плотным сложением и громоздящимся над седлом пузом был похож на кабана, который проглотил черные перья, и концы их торчат у него из горла.

– Сюда, о девушка! – крикнул он. – Ради Аллаха, сколько их там?

– Трое!

– Посторонись!

Мимо Джейран пронеслись четыре горячих коня, обдав ее ветром. Эти кони не боялись стрел, потому что на них были искусно сплетенные из прутьев нагрудники, имеющие по бокам большие крылья, прикрывающие ноги и бедра всадников. И не выкована еще была та стрела, что могла бы, пронзив хитросплетения, достичь конской шкуры и человеческой кожи.

Джейран сделала с разбега несколько лишних шагов, остановилась, вдохнула раз, другой и третий, а за время, потребное для вздохов, кони принесли всадников к лучникам из райского дозора. Два коротких вскрика и один долгий нечеловеческий рев, мучительно гаснущий, дали ей знать, что с дозорными покончено.

Развернув коней, всадники понеслись обратно к Джейран.

– Только не вздумай удирать, о несчастная! – на скаку предупредил ее толстый предводитель. – Стой, говорю тебе!

Первым возле нее оказался тоненький, как ветка ивы, и красивый мальчик четырнадцати лет, одетый, как воин, в плотный серый кафтан, туго подпоясанный кожаным ремнем. Его белая джубба распахнулась на груди и отлетела за спину, наподобие тех плащей, в каких ходят и ездят франки. Этот лихой наездник, заставив коня коротким галопом обойти Джейран, слегка нагнулся в седле и цепко ухватил ее за косы.

Предводитель подъехал последним. Нагрудник его коня топорщился застрявшими стрелами, стрелы застряли и в небольшом круглом щите, также сплетенном из лозы. Очевидно, в атаку он скакал впереди всех.