Текст книги "Шайтан-звезда"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 56 страниц)

Джейран явственно видела, что этот человек – не араб. Лицом и выговором он был истинный курд, а банщицы в хаммаме считали их главной особенностью неукротимый нрав.

– Кто эти люди? – предводитель яростно мотнул головой, указывая на камни, за которыми остывали три трупа. – Это люди Джубейра ибн Умейра?

– Я не знаю, о господин! – отвечала Джейран.

– Почему они гнались за тобой?

Джейран ничего не ответила.

– Зачем они сидели в засаде?

И на этот вопрос она промолчала.

– Надо отвезти ее к аль-Кассару, о дядюшка, – сказал мальчик. – Если мы ее отпустим, она может принести нам вред, клянусь Аллахом! Пусть он приказывает, как с ней поступать.

– Хотел бы я еще хоть раз услышать, как он приказывает, о Алид… – проворчал предводитель. – Посади ее мне за спину, о Ахмед.

Мальчик выпустил косы Джейран, зато другой всадник, постарше и покрепче сложением, подхватил ее под мышки и забросил на конский круп. Девушка еле сообразила раскинуть по-мужски ноги. И, раз уж эти люди не оставили ей иного выбора, она постаралась покрепче обнять предводителя.

Кони, которых слегка подбоднули острыми стременами, пошли широкой, ровной и неутомимой рысью.

Земля, по которой ехали четверо конных и Джейран, вскоре сменилась камнем – желтоватым, гладким, словно отполированным водой, и при этом был он ноздреват, источен, весь в маленьких впадинах.

Вдали показались деревья небольшого оазиса. Под деревьями же Джейран из-за мощного плеча предводителя увидела всадников и коней, привязанных к воткнутым в землю копьям, пока их владельцы черпали из родника воду и заполняли бурдюки.

Но к этим копья не были подвязаны знамена.

Джейран испугалась – похоже было на то, что она попала к разбойникам.

Скакавший рядом с предводителем мальчик Алид вырвался вперед и понесся к отряду. Навстречу ему неторопливо выехал в сопровождении двух конных мужчина, в плаще из алого атласа с золотыми нашивками на плечах, что свидетельствовало о его высоком чине, в мосульском тюрбане, в нарядной полосатой фарджии, и на груди его лежала широкая рыжая борода. При виде этой бороды банщица Джейран, невольно позабыв на миг все свои бедствия, подумала, сколько же хенны потребовалось, чтобы добиться такого огненного цвета. Ибо, если судить по лицу, рыжебородый был уже немолод, но, не желая казаться старцем, тщательно скрывал седину.

Вид этого человека, статного и осанистого, свидетельствовал за него, а не против него.

Джейран подумала, что все не так уж плохо, если она попала не к разбойникам, которые убивают женщину ради сережек ценой в два дирхема, а к благородным айарам. Эти соблюдают установления Аллаха, и если им попадается человек небогатый, преследуемый злым роком, они даже бывают склонны к милосердию. Но у айаров есть свои тайны, прикосновение к которым опасно. Это знали даже банщицы в хаммамах, и Джейран помнила, как шептались они о загадочном убийстве некого богатого купца, к которому несомненно были причастны айары – ибо кто же еще исхитрится заколоть человека джамбией в комнате, запертой изнутри, двери которой охраняют два преданных черных раба, так, чтобы не повредить ни запоров, ни оконных переплетов?

Алид что-то сообщил рыжебородому, тот покивал тяжелым тюрбаном и махнул рукой предводителю конного разъезда, приближавшегося к нему с Джейран за спиной.

– Привет, простор и уют тебе, о Джеван! – сказал рыжебородый, но в голосе его было печальное сомнение, как если бы на самом деле он не мог предложить Джевану ни простора, ни уюта. – А ты, я гляжу, все пополняешь свой харим?

Мужчины, включая Алида, негромко рассмеялись.

– Эту женщину надо подробно расспросить, о Хабрур, – отвечал Джеван. – Она предупредила нас о засаде…

– Джубейра ибн Умейра? – живо перебил огненнобородый Хабрур.

– Мы так и не поняли, чья это была засада, клянусь Аллахом! – воскликнул Джеван. – И не поняли мы также, почему женщина предупредила нас. Это – дело темное, и я не успокоюсь, пока она не скажет нам всей правды. Я полагаю, ее надо расспросить в присутствии… аль-Кассара…

Прежде, чем вымолвить это имя, он несколько замялся, как если бы оно было ему крайне неприятно.

– Аль-Кассар уехал один, и я беспокоюсь о нем, ибо совершенно не понимаю, что у него на уме, – сказал Хабрур.

– Как же ты мог, о враг Аллаха, отпустить его одного? – возмутился Джеван. – Надо было послать кого-либо следом, чтобы за ним наблюдали хотя бы издали!

– А разве ты забыл, что за конь под ним, о Джеван? Если бы аль-Кассар заметил, что за ним наблюдают, он бы исчез раньше, чем мои люди подбоднули бы своих коней стременами. А сейчас он, скорее всего, неторопливо разъезжает поблизости от стоянки. О, как нам недостает его брата!

– Нам нужно уходить отсюда. Мы не знаем, кто устроил засаду, – напомнил Джеван. – А если мы потеряем… аль-Кассара…

– Да вот же он едет, о дядюшка! – воскликнул Алид.

Джейран посмотрела туда, куда разом повернулись все собеседники, и увидела одинокого всадника на вороном коне с белыми ногами. Он медленно приближался к оазису. Что-то привлекло его внимание, он поднял низко опущенную голову – и Джейран зажмурилось, ибо его лицо, сверкнув ослепляющим блеском, как бы обратилось в пронзительную искру.

Она подумала, что так отсвечивает кольчужный наличник, и удивилась причудам солнечного луча.

– Обратись к нему ты, о Алид, – велел Хабрур. – Он не сможет обидеть молчанием ребенка.

Алид, сердито покосившись на огненнобородого, все же промолчал, что свидетельствовало о немалом уважении пылкого мальчика к Хабруру, и двинулся навстречу всаднику. Подъехав, он поклонился, как кланяются предводителям, и, видно, его слова нашли путь к сердцу аль-Кассара, ибо тот кивнул и направил коня к Хабруру.

– Благодарение Аллаху… – прошептал Хабрур. – Может быть, разум вернулся к нему… Если так – хадж и милостыня для меня обязательны!

– Слезай с коня, о женщина, и дай мне тоже сойти, – приказал Джеван. Разумеется, ему с его немалым пузом было трудно перекинуть ногу через конскую шею и соскочить, касаясь высокого седла лишь двумя пальцами, как это сделал только что сопровождавший аль-Кассара Алид.

Джейран спрыгнула наземь, и сразу же грубая рука курда ухватила ее за обе косы разом. Она подняла голову, чтобы увидеть лицо одинокого всадника, и лишилась дара речи.

Под темно-синим тюрбаном вместо лица была золотая маска – с искусно сделанным носом и ноздрями, с миндалевидными прорезями для глаз, даже с неким подобием усов и бороды, причем маска достаточно длинная, чтобы прикрыть и настоящую бороду своего владельца.

Наряд на нем под белоснежной джуббой тоже был темно-синий, и, сколько Джейран могла судить по видневшимся рукавам, щедро украшенный золотой вышивкой.

– Разъезд Джевана-курда только что привез эту женщину, о аль-Хаддар, – без лишней почтительности доложил рыжебородый Хабрур. – За ней гнались три всадника, и по воле Аллаха их больше нет среди живых. А кто они такие, и послал ли их Джубейр ибн Умейр, мы не знаем.

– Кто это преследовал тебя? Отвечай, о распутница! – чересчур уж грозно крикнул сверху толстый, круглолицый Джеван-курд.

– Ты пугаешь ее, о Джеван, – мирно заметил Хабрур, почти не поворачиваясь к нему. – Ради Аллаха, не шуми так. Ее нужно расспросить, о аль-Фашшар.

– А чем можно испугать распутницу, которая настолько забыла стыд, что бегает по дорогам без изара, о Хабрур? – свирепо осведомился Джеван.

Джейран немало удивилась тому, как обращаются эти люди к своему предводителю. Ей почему-то казалось, что им следовало бы называть его Отважным, Хмурым львом, в самом крайнем случае – Бешеным. Он же не возражал, когда его вслух честили Крикуном и даже Брехуном. Очевидно, прав был мудрый Хабрур, мечтая о том, чтобы к этому человеку вернулся разум.

Во всяком случае, он ничего не ответил Хабруру на его разумное предложение и уставился вдаль – как показалось Джейран, с невыразимой тоской. Уж как она опознала тоску в неподвижности маски и закрытых рукавами рук, едва касающихся поводьев, ведомо было одному лишь Аллаху, милосердному, справедливому.

– Мы ждем, о женщина, – строго сказал огненнобородый. – Ради Аллаха, расскажи то, что тебе известно. Послушай ее, о аль-Бакбук.

– Сказал пророк, свидетельство двух женщин равно свидетельству одного мужчины, – заметил, гордясь своими знаниями, Алид. – Так что если она и скажет, то лишь половину того, что сказал бы мужчина, и это будет половина правды, клянусь Аллахом! И, разумеется, не та половина, которая нам нужна!

Джеван-курд зычно расхохотался и тут же оборвал свой смех, замерев с полуоткрытым ртом. Аль-Кассар, которого полагалось называть не иначе как Болтуном, даже не повернул в его сторону головы.

– Ты вовремя привел слова пророка, о Алид, – похвалил Хабрур, – но имелось в виду нечто иное. Женщины, когда приходится говорить перед судьями, теряются, и поэтому они должны приходить вдвоем, чтобы, когда одна собьется, другая ей напомнила обстоятельства. А в способности женщин говорить правду пророк не сомневался. Долго мы будем ждать, о несчастная? Или ты хочешь, чтобы мы привели еще одну свидетельницу, которая будет помогать тебе?

– Я не знаю, кто эти люди, которых убили вот эти воины, о господин, – повернувшись к Хабруру, – сказала Джейран. – Они похитили меня у моего господина, а он человек, известный в своем городе, и он внесет за меня выкуп! Я убежала от них, а они погнались за мной. Вот и все, что у меня с ними было. А если бы я осталась на их стоянке еще немного, чтобы найти там свой изар, то уже стояла бы перед райским стражем Ридваном, о господин!

– Упоминали ли они при тебе имя Джубейра ибн Умейра? – осведомился Хабрур.

– Нет, о господин.

– Может быть, кто-то из этих людей был родом из Хиры?

– Я не знаю, о господин.

– Она лжет! – вмешался Алид. – Здесь могли появиться только люди Джубейра ибн Умейра!

– Почему ты так решил, о сынок? – удивленно спросил Хабрур.

– Ты же сам говорил, о дядюшка, что на этих скалах стоит крепость горных гулей – а какой разумный человек будет селиться возле этих людоедиц? Разве что бесноватый, клянусь Аллахом! Значит, здесь могут разъезжать только те, кто попал сюда случайно.

И он посмотрел на Джевана-курда, как бы гордясь перед ним своей сообразительностью, а тот улыбнулся мальчику, всем видом показывая полное одобрение.

– У похитителей может быть договор с горными гулями, о сынок, – сказал Хабрур. – Они могут вместе преследовать добычу, и похитители возьмут то, что нужно им, а гули – то, что нужно им. И сказал прославленный Абу-Наср аль-Фараби в своем труде «Моральная политика», и повторил знаменитый Абу-Али ибн Сина в своем труде «Божественная политика»…

– Ради Аллаха, прервите эти речи! – взмолился Джеван-курд. – За нами по пятам идут полторы тысячи всадников, а вы принялись восхвалять аль-Фараби! Воистину, нам осталось только сойти с коней, сесть на коврах и продолжить ученые словопрения! Путь вдоль этих гор свободен, я сам убедился в этом, мы должны ехать, если хотим спасти свои шкуры, клянусь Аллахом!

– Может быть, ты скажешь еще, куда нам ехать, о Джеван? – осведомился Хабрур, несколько недовольный тем, что прервали его блистательную речь. – Разве ты нашел в этих местах большой и благоустроенный хан с крепкими стенами, где нас уже ждут с ужином?

– И с ужином, и с певицами, и с танцовщицами, о Хабрур! – грубовато отвечал Джеван-курд. – Но прикажи говорить Ахмеду – и он скажет тебе, что мы тут отыскали.

– Говори, о Ахмед, – не только приказал, сколько вежливо предложил Хабрур и обратился к молчаливому всаднику в золотой маске: – О аль-Хаддар, мы сейчас озабочены ночлегом. И Ахмед скажет, где мы можем провести ночь.

Тот из всадников Джевана-курда, что посадил Джейран на круп своего коня, вышел вперед и поклонился человеку, которого, оказывается, следовало называть еще и аль-Хаддаром.

– Мне пришлось жить в этих местах, о господин, и однажды я помогал искать пропавших коз, и здешние жители показали мне большую пещеру. Снизу вход в нее не виден, и домашние козы часто уходили туда, потому что там ночевали дикие козы, и они почему-то предпочитали диких самцов домашним…

– Сможем ли мы забраться туда вместе с лошадьми? – невольно улыбнувшись, спросил Хабрур.

– Я полагаю, что сможем, о господин, – отвечал Ахмед. – Каждый должен будет сам вести в поводу своего коня, потому что тропа там узкая. Если Аллах будет милостив, до наступления темноты мы войдем в пещеру.

– Вот у нас и есть место, где мы можем совершить вечернюю молитву и переночевать, о аль-Бакбук, – сказал огненнобородый Хабрур, обращаясь к человеку в золотой маске. – Что ты скажешь о том, чтобы поехать к пещере?

Таинственный предводитель едва заметно пожал плечами.

– Нет ли у нас подходящих к случаю стихов, о Алид? – осведомился Хабрур.

– Да, о дитя, вспомни какие-нибудь стихи! – присоединился и Джеван-курд, приобняв мальчика.

И тот, гордый вниманием, красиво прочитал два бейта.

 
По важным делам гонца посылать не стоит;
Сама лишь душа добра для себя желает.
И шея у львов крепка потому лишь стала,
Что сами они все нужное им свершают.
 

– Замечательно, прекрасно, о Алид! – воскликнул Джеван-курд, покосившись на аль-Кассара. – Воистину, ты обрадовал наши души, клянусь Аллахом!

Но огненнобородый, тоже покосившись на загадочного предводителя, вздохнул.

– Даже стихи не радуют его, о Джеван, – негромко сказал он. – Ну, да благословит Аллах, по коням!

Очевидно, эти слова все же достигли слуха того, кто носил золотую маску. Когда отряд во главе с Джеваном-курдом, Хабруром и знающим дорогу Ахмедом построился, он легко подбоднул своего вороного коня стременами и оказался возле Хабрура.

– А что будем делать с женщиной? – вдруг вспомнил курд. – Возьмем ее с собой или оставим здесь?

– Если мы оставим ее здесь, она выдаст нас людям Джубейра ибн Умейра! – воскликнул Алид. – Это ведь существо из тех, кого пророк называл ущербными разумом!

И он метнул в Джейран такой взгляд, что, если бы вложенное в него пламя воплотилось, ее одежда вспыхнула бы.

Мальчик так явственно презирал и ненавидел женщин, что Джейран не столько испугалась, сколько удивилась этому.

– О дитя, а кто родил тебя, если не женщина? – одернул его Хабрур.

Алид, несколько смутившись, подъехал к Джевану-курду, всем видом показывая, что он под защитой этого решительного воина. Но курд тоже неодобрительно покачал тюрбаном.

– Мы можем посадить ее на одного из заводных коней, чтобы она переночевала с нами в пещере, – видя, что ни один из тех, кто должен отдавать приказы, не может принять решения, вмешался Ахмед. – А утром Аллах пошлет нам новые обстоятельства, и станет ясно, как с ней быть.

– Аллах пошлет нам новые бедствия! – едва ли не хором произнесли Джеван-курд и Хабрур.

Алид, видя, что обычный его заступник не поддерживает его в нападении на женщин, отъехал к всадникам, замыкающим отряд, и вернулся с лошадью, груженой бурдюками с водой.

– Ты можешь сама сесть на нее, о женщина? – спросил он, грубоватым голосом явно подражая Джевану-курду. И этот вопрос был с его стороны вершиной любезности, но не природной, свойственной благородным, а вынужденной.

Джейран кивнула и взобралась на лошадь.

Отряд айаров, возглавляемый немым предводителем в золотой маске, двинулся в путь.

Джейран, пропустив вперед мужчин, поехала следом, чтобы никому не бросались в глаза ее непокрытая голова и лишенное изара лицо.

Два долгих дневных часа продвигался отряд вдоль гор, пока Ахмед не узнал знакомую местность.

– Вот подъем к пещере, – сказал он. – Будем надеяться, что Аллах сохранит нас от горных гулей. Здешние жители говорят, правда, что эти твари с расщепленными головами нападают лишь на одиноких путников или на тех, кто отстал от каравана. А нас достаточно, чтобы выдержать сражение.

Ведя лошадей в поводу, айары извилистой тропой поднялись к пещере. Вход в нее был узкий, так что некоторых коней пришлось даже расседлать и внести седла на плечах. Но внутри она оказалась просторной, и даже когда зажгли факел, не смогли разглядеть вверху потолка.

– А не ловушка ли это, о Ахмед? – озадаченно спросил Джеван-курд. – Как насчет других входов и выходов?

– Есть выход для людей и коз, но не для лошадей, – сообщил Ахмед.

– Аль-Кассар не уйдет без своего коня, – возразил Джеван-курд.

Человек в золотой маске, как бы не слыша, что говорится о нем, ухаживал за своим вороным жеребцом так же, как ухаживал за лошадьми весь отряд айаров, распуская ему подпругу и кормя с рук ячменем. Затем он напоил коня из ладоней.

Конь же, опуская горделивую голову с белоснежной проточиной в лбу, слегка бодал хозяина лбом в плечо и ловил губами рукава его джуббы, подергивал их и поглядывал так, словно просил, чтобы ему сказали ласковое слово.

Наконец он отступил на шаг назад, поднял голову и вытянул шею так, что его влажные бархатистые губы оказались против губ золотой маски.

Конь прикоснулся к золоту, и это был как бы поцелуй. Не встретив ответа, он обиделся, тряхнул гривой и негромко заржал.

Джейран, видя, что никто за нее не распустит подпругу ее лошади, проделывала все то же, что и мужчины, на некотором расстоянии о них. В пещеру пока еще проникало достаточно света, чтобы покормить коней.

Разумеется, возле мешков с ячменем и бурдюков с водой она оказалась последней.

– Иди сюда, о женщина, – строго, но вполне миролюбиво позвал огненнобородый Хабрур. – Поешь, ради Аллаха. И прикрой чем-нибудь лицо.

Джейран молча подошла и протянула руку за сухой ячменной лепешкой. Джеван-курд налил в кожаную чашку воды и, не глядя, протянул ей. Она так же молча отошла и села в углу, почти под конскими копытами, так, чтобы ее не видели. Но ей было видно почти все.

Айары поочередно подходили к Хабруру и получали у него лепешки, которым огненнобородый, очевидно, вел точный счет. Затем шли за водой, каждый – со своей посудиной. И садились вокруг кожаной скатерти, но не ели, а молча ждали.

Хабрур деловито копался в торбах, наподобие тех, в которых бедуины возят вяленое мясо. Он достал мешочек и высыпал на кожаную скатерть горсти три фиников, из другого мешочка достал орехи и выложил туда же, добавил лепешки. Наконец он сунул руку в кувшин с широким горлом, добыл основательный ком чего-то коричневого, шлепнул на лепешку, и если бы это лежало на уличных камнях, Джейран поклялась бы, что перед ней – собачий помет.

– Отнеси это аль-Кассару, о Джеван, – сказал Хабрур. – Угощение небогатое, но другого нет.

Тут только Джейран заметила, что человек в золотой маске исчез.

Она высунулась и увидела, куда направился Джеван-курд.

А он по вырубленной в стене кривой лестнице поднялся к овальному отверстию, которое было ему по плечо, согнулся, вошел и очень быстро вернулся.

Айары, как один, повернулись к нему.

– Нет у него охоты к еде, о Хабрур, – сообщил Джеван-курд. – Он взял только воду. И он сидит там в полной темноте, и не желает видеть никого из нас, и надежда покинула его, клянусь Аллахом! Даже если мы довезем его до войска Джудара ибн Маджида, и соединимся, и уйдем от Джубейра ибн Умейра, это не изменит его состояния.

– Не рассуждай, а садись и ешь, о Джеван, – хмуро прервал его Хабрур. – Если бы ты понял всю глубину его отчаяния, ты бы забрался не в темную пещеру, а в геенну к шайтану, хотя и скверное это обиталище…

Айары переглянулись.

Джеван-курд подсел к Хабруру.

– Аллах послал мне мысль, – сказал он. – И не вижу я пока другого средства…

Хабрур посмотрел на него и, очевидно, без слов понял, что это за мысль.

– После вечерней молитвы, если поможет Аллах, мы совершим это, о Джеван. Но вряд ли в нем взволнуется то, что оставил ему отец. Это ведь все равно, что соблазнять сухой ячменной лепешкой человека, который ел жирную и сладкую кунафу.

– Когда много дней нет кунафы, человек благодарит Аллаха за сухую лепешку, – возразил курд. – И к тому же в пещере темно… А лепешка набивает живот так же плотно, как наилучший пилав.

Джейран, не обращая внимания на эти загадочные речи, вытащила из-под своего седла войлочный потник. Как бы там ни было, а спать на голых камнях она не желала.

Мужчины помолились все вместе, расстелив маленькие коврики. Джейран, не выбираясь из своего угла, преклонила колени на войлоке и молилась истово, изо всей силы вдавливая в потник лоб. Потом она сообразила, что на войлоке немалый слой грязи, и, смочив рукав остатками воды из чашки, протерла лицо.

Айары устраивались на ночь, укладываясь у стен пещеры. Хабрур, не дождавшись аль-Кассара, сам назначил три смены часовых и сам их расставил, чтобы одна пара стояла внизу, где начинался подъем, а другая – ближе ко входу в пещеру. Костер загасили. И каждый, заворачиваясь поплотнее в джуббу или аба, положил рядом или обнаженный ханджар или большую джамбию.

Очевидно, день у айаров выдался бурный – заснули они быстро. Джейран же из-за всех треволнений никак не могла успокоиться, она ворочалась с боку на бок, призывая сон, но Аллах не был к ней милосерден, и ворота сна не отворялись, и пучки пестрых сновидений не свесились над ней.

Услышав шаги, она резко повернулась.

Это были рыжебородый Хабрур и Джеван-курд. Они подошли и молча встали перед ней. Джейран сжалась в комок, обхватив колени руками. Она и одного-то мужчины испугалась бы, а тут пожаловали сразу двое, и их намерения не вызывали сомнений.

– Поднимайся, о женщина, – велел Джеван-курд. – И не вздумай шуметь.

Джейран встала. Хабрур взял ее за руку и повел по темной пещере, Джеван шел следом. В руках он нес свернутый плащ-аба, из тех толстых плащей, в которых не страшна холодная ночь пустыни. И они оказались у каменной лестницы.

– Ступай к нему, о женщина, – сказал Хабрур.

– Зачем, о господин? – в испуге спросила Джейран.

– Чтобы лечь с ним, о дочь греха… – сердито проворчал Джеван-курд. – Или ты спознаешься с моим ханджаром.

Джейран отшатнулась, но Хабрур крепко держал ее за руку.

– Не пугай девчонку понапрасну, о Джеван. А ты, о распутница, знай – если наутро аль-Кассар выйдет к нам довольный, и обратится к нам, и что-либо прикажет, то мы свернем со своего пути, и довезем тебя до ближайшего селения, и отпустим, клянусь Аллахом!

– А я дам тебе еще десять динаров, – вдруг добавил Джеван. – Это будет от меня, слышишь? Купишь себе платье! Ступай!

И сунул ей в руки пахнущий лошадью плащ.

Этим двум и в голову не приходило, что найдется пленница, способная отказаться от такого предложения.

Выбирать не приходилось – Джейран нащупала рукой ступеньки и на четвереньках поползла вверх.

Когда она оказалась в маленькой пещере, аль-Кассар отлично мог слышать это, но не пошевелился. Возможно, он заснул, что было бы и неудивительно после дня, проведенного в седле.

Джейран понятия не имела, что ей следует делать. Всю жизнь она полагала, что мужчина приближает к себе женщину, сейчас же выходило, что бывает и наоборот.

Даже если бы у нее были при себе надд, галия или иные благовония, если бы ее, прежде чем отправлять к мужчине, вымыли, нарядили и завили ее непослушные серые волосы, даже если бы подвели глаза так, что они в полумраке показались бы черными, – то есть, проделали с ней все то, что проделывают с невольницей, к которой впервые должен войти господин, она чувствовала бы себя весьма неловко. А сейчас на Джейран было платье с ободранным подолом, ноги ее после всех скитаний по горам покрывала пыль, и, что самое скверное, этот молчальник в золотой маске уже видел ее без изара.

Так что трудно было придумать более безнадежное дело, чем то, которое поручили ей под страхом смерти друзья предводителя айаров.

Некоторое время она сидела возле входа на сложенном плаще молча, пока вдруг не сообразила, что Джеван-курд и огненнобородый Хабрур, возможно, прислушиваются к звукам, доносящимся из пещерки.

– О господин!.. – неуверенно позвала она, причем шепот срывался на немоту. – Ты слышишь меня, о господин?

И замерла.

Ответом ей был негромкий, едва уловимый вздох в глубине пещеры.

– Ты не спишь, о господин? – продолжала Джейран в растерянности бессвязные, но свидетельствующие о ее покорности Хабруру и Джевану-курду речи. – Может быть, тебе жестко на этих камнях? Я могу принести что-нибудь мягкое. Вот тут у меня аба… А если ты прикажешь, я принесу тебе поесть. Где ты, о господин?

Очевидно, носящий золотую маску воистину дал обет молчания.

Джейран встала, распустила плащ и завернулась в него. Ей стало теплее – а вместе с теплом почему-то появилась и уверенность. Она сделала несколько шагов наугад и наткнулась на стену. Очевидно, вторая пещера на самом деле была продолговатым коридором в скале, и аль-Кассар забрался в самую глубь этого коридора. Девушка ощупала стену и продвинулась вдоль нее еще на несколько шагов.

– Может быть, ты хочешь умыться, о господин? Я принесу тебе воды. Прикажи хоть что-нибудь, о господин!.. – теперь ее слова уже звучали громче, как у человека, который понемногу осваивается в незнакомой местности.

Но даже вздоха в ответ не услышала Джейран.

Темнота и присутствие молчащего мужчины, с которым она под страхом смерти должна была лечь, настолько встревожили девушку, что, обычно молчаливая, она заговорила, ибо лучше уж слышать свой собственный голос, чем ловить вздохи в тишине.

– Если Аллах покарал тебя чем-то, о господин, то ведь можно помолиться, можно дать обет, и положение твое непременно исправится! Вот мне сегодня грозила смерть, и я пообещала десятидневный пост, и отказалась от сладкого, и от финикового вина, которое я пила два или три раза в жизни, и дала еще один обет…

Джейран вспомнила, что обещала Аллаху, сидя в расселине, и смутилась. Если она останется верна обету – то ее зарубит ханджаром Джеван-курд. А если нарушит обет и ляжет с этим врагом Аллаха в золотой маске, с этим аль-Кассаром, которого почему-то непременно нужно звать Болтуном и Брехуном, то Аллах, возможно, так покарает ее, что удар ханджара покажется наивысшим милосердием!

Она попыталась вспомнить точные слова того обета, ища для себя лазейку, но от волнения слова улетучились, а остался только смысл. С того мгновения в расселине ее девственность принадлежала Аллаху!

А обмануть Аллаха она не могла.

Но если Джейран сохранит верность Аллаху – то тем самым погубит себя и уже не сможет спасти Абризу, которая надеется и ждет… И выйдет так, будто Джейран предала ее дважды!

Боязнь всех этих обманов и предательств, вместе взятых, сперва ввергла девушку в некое отупение. Насколько легко она решала простые задачи, с приложением рук и смекалки, настолько же были для нее сложны задачи возвышенные. Но в конце концов боязнь же и придала ей решительности, и подсказала слова, и вернула ее обычный, резковатый и вполне внятный голос.

– О господин! – воскликнула она, уже не заботясь, что снаружи могут подслушивать. – Моя жизнь подвешена на волоске. Только ты можешь спасти меня! Я буду сидеть здесь тихо-тихо, ты даже не услышишь моего дыхания! Ведь меня прислали сюда, чтобы я легла с тобой! А если этого не случится, твои друзья убьют меня! Скажи им, что я выполнила этот приказ, ради Аллаха, о господин! И я стану твоей невольницей, я буду служить твоим женам, только не выдавай меня!

Прошло время, которое показалось Джейран долгим, хотя его едва хватило бы на молитву в два раката.

– Не бойся, – прозвучал голос. – Я не выдам тебя, клянусь Аллахом… Нет!.. У Аллаха нет больше веры моей клятве!

Голос этот пронзил Джейран насквозь.

Его обладатель и сам, очевидно, не подозревал, какую власть над женщиной он может приобрести, даже если эта женщина не видит его лица, не восхищается его красотой и молодостью, не ощущает его рук и губ, не внимает к месту прочитанным или только что сочиненным стихам.

– О господин, ты испытываешь милосердие Аллаха! – позабыв про свою обычную робость, испуганно воскликнула Джейран. – Ты усомнился в Аллахе, а это большой грех!

Обладатель пронзающего сердца голоса ничего ей не ответил.

Странное возбуждение овладело тут девушкой – похожее на то, что она испытала, поддавшись чарам Маймуна ибн Дамдама. Она вновь была в полнейшей темноте, не зная ее границ и пределов, вновь ощущала присутствие мужчины, вновь ждала и боялась его одновременно. А голос все еще звучал в ее душе, как будто некий попугай поселился там. И чем-то он был похож на голос хозяина хаммама – очевидно, и носящий золотую маску был уже не мальчик, но приближался к годам зрелого мужа.

Нужно было сказать аль-Кассару что-то такое, от чего в черной ночи его отчаяния прорезался бы луч надежды. Джейран понимала, что мудрый Хабрур уже применил все известные ему изречения и стихи, и грубоватый Джеван-курд тоже сделал все, чтобы ободрить аль-Кассара, а ведь это были люди, близкие ему, и они сопровождали его в странствиях и вместе поили своих верблюдов, и вместе испытали удары сражений, жар и холод битв. Что же может сделать она – девушка, которая для него даже не девушка, а голос в темноте узкой пещеры? Как, впрочем, и он для нее.

И тут Джейран вспомнила слова, которые повторял хозяин хаммама, когда речь заходила о превратностях времен.

Это были стихи, а в стихах Джейран не знала толку. Она лишь слышала их столько раз, что в конце концов запомнила. И все же она отважилась их произнести, и темнота придала ей отваги, и это были два бейта, вполне подходящие тому, кто предается напрасной скорби:

 
Спасай свою жизнь, когда поражен ты горем,
И плачет пусть дом о том, кто его построил.
Ты можешь найти страну для себя другую,
Но душу себе другую найти не сможешь.
 

Джейран не была уверена, что произнесла стихи точно, однако других она почти не знала.

Ответом был короткий вздох.

И по какому-то невнятному колебанию воздуха Джейран поняла, что аль-Кассар удержал на устах готовое сорваться слово.

– Я помню еще стихи, о господин, – торопливо сказала она. – Их говорил мой прежний хозяин, когда кто-то из нас вечером бывал огорчен и ложился спать в скверном состоянии. Вот эти стихи, а других я уже не знаю!

 
Оставь же бежать судьбу в поводьях ослабленных
И ночь проводи всегда с душою свободной.
Пока ты глаза смежишь и снова откроешь их,
Изменит уже Аллах твое положенье.
 

– Довольно с нас, о девушка, – ответил наконец аль-Кассар. – Аллах вознаградит тебя, мне же ты уже не поможешь. Когда утрачено все из былого великолепия…

– О господин! – радостная, что, благодаря хозяину хаммама, у нее есть разумный довод, воскликнула Джейран. – Мой прежний хозяин тоже испытал превратности времен, и он сказал мне как-то одну вещь, которая показалась мне тогда нелепой, ибо я не знала, что значит терять. Он сказал – если утрачено все, что ты считал своим, смейся во весь голос – ибо Аллах для того отнял у тебя старое, чтобы ты приобретал новое, и когда потеряно все – тогда только возникает простор для нового, и остается лишь найти новое и сделать своим!