Текст книги "Шайтан-звезда"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 56 страниц)

– Райский сад и кувшин с джинном, – повторил Хайсагур. – А если ты закроешь глаза здесь, в башне, и откроешь их уже посреди пустыни – ты сильно испугаешься?

– О шейх, а что я буду делать посреди пустыни? – воскликнула Джейран.

– Об этом я позабочусь.

– Я знаю тебя, ты хитрый оборотень!.. – прошептал звездозаконник, клонясь то влево, то вправо. – И люди считают тебя за своего, и гули считают тебя за своего… А ну-ка, расскажи, как это ты исцелил дочку китайского фург… фруг… фагфура!.. Расскажи, как ты вошел в нее и как ее били судороги, и она выкликала бессвязные слова!

– Не слушай старого ишака! – строго сказал девушке Хайсагур. – Он способен только наблюдать звезды и копаться в старых зиджах. Истории, которые он прочитал когда-то, смешались в его старой голове с тем, что происходит вокруг. Он живет в весьма причудливом мире, о Джейран, и беседует с созвездиями, а дела людей проходят мимо него. Даже если он вдруг вздумает бороться за власть, как это случилось двадцать лет назад, – его втравят в такую глупейшую историю, что много воистину умных и одаренных людей из-за него пострадают.

– Кто – старый ишак? – возмутился пьяненький звездозаконник. – А сам ты кто? Вредный и злокозненный оборотень!

– Нет, ты даже не ишак, ты хуже ишака, – совершенно не заботясь о приличиях, отвечал Хайсагур.

– Кто – не ишак? Я – не ишак? Сам ты – не ишак… – с тем Сабит ибн Хатем повалился на бок и, казалось бы, задремал.

– Я выведу тебя отсюда, пока гули в своих поисках не добрались до башни, – сказал Хайсагур. – Доверься мне. И послушайся мудрого совета, о Джейран, – не торопись с замужеством. Тебя ждет воистину удивительная судьба.

– Куда уж удивительнее… – проворчала Джейран и, неожиданно для себя, заговорила пылко и страстно: – А чего мне ждать, о шейх? Мои годы идут, и скоро мне исполнится двадцать лет, и женщины в двадцать лет все давно уже замужем и имеют по двое, а то и по трое детей! А меня как будто прокляла эта Шайтан-звезда, которая подала мне знак в час моего рождения, как будто не было у нее для этого иного времени!

– Шайтан-звезда? – переспросил озадаченный Хайсагур.

– И если аль-Кассар встретится мне и захочет сдержать свое слово, я пойду в его харим! Потому что и я ему это обещала! И мне все равно, жив он или сто лет как помер! Из-за своего замужества я навлекла на себя многие беды – так неужели все это будет напрасно? Из-за него я покинула хаммам и попала в этот Аллахом проклятый рай, откуда сбрасывают убитых людей в поток Черного ущелья!

Хайсагур, не перебивая, слушал, и лишь поэтому Джейран, довольно быстро выкричавшись, замолчала.

– Что касается рая – с раем я разберусь, о красавица, – пообещал тот, кого звездозаконник назвал оборотнем. – Давно уж мне было любопытно, что за странные дела творятся в долине. Но ты мне сейчас ничего не рассказывай, я сам узнаю все, что требуется. Ну так как же, готова ты довериться мне и покинуть крепость горных гулей?

– Она выйдет замуж за покойника, о Хайсагур! – завопил вдруг Сабит ибн Хатем, приподнимаясь на локте. – Нельзя допустить этого, клянусь бегущими звездами… и проклятой Шайтан-звездой… Вообрази, она так называет аль-Гуль…

– И как же ты помешаешь этому, о несчастный? – осведомился Хайсагур.

В ответ звездозаконник зажал кулак левой руки в кулаке правой руки, шевеля стиснутыми пальцами и бормоча, как обезьяна, добывающая ядро из треснувшего ореха. Затем он подвинулся ближе к Джейран – и вдруг дал ей крепчайшую оплеуху, причем его ладонь так прилипла к ее щеке, что девушке потребовалось немало силы, чтобы отпихнуть старца.

– О проклятый ученик магов! – не закричал, а прорычал Хайсагур. Лицо его исказилось – и Джейран поняла, что он воистину происходит из рода гулей. – Ты не нашел другого времени, чтобы вспомнить эти штуки!

Он с силой встряхнул старца за плечи.

– Зато она уже не выйдет замуж!.. – с младенческой радостью, сотрясаясь, выкрикнул тот. – Не выйдет ни за каких покойников без моего согласия! Ей назначено стать женой царского сына!

– О бесноватый! – Джейран, отлепив холодную ладонь от щеки, обнаружила, что не ощущает собственного прикосновения к коже, и щека словно пропала куда-то, а на ее месте образовался ледяной желвак, тяжелый и бесчувственный, словно камень пустыни в предрассветном мраке. – Ради Аллаха, что я тебе сделала?

– Ты ничего ему не сделала, а вот он и еще один, подобный разумом ишаку, причинили тебе немало зла из-за своих дурацких споров и разногласий! – сказал Хайсагур. – Они до сих пор не понимают, что их стравили, как бойцовых петухов! Они лишили тебя дома и семьи, и это из-за них ты до сих пор не замужем! А ведь у тебя есть отец, и близкие, и немалое имущество! Слушай меня, о Джейран! Сейчас я выведу тебя из крепости, но ты не почувствуешь этого! Я выведу тебя, пока этот бесноватый не затеял еще какого-нибудь безумства! И я вложу в твою голову некое знание, которое должно будет проснуться в нужный час! Не бойся, слышишь?

Он взял Джейран за плечи, приблизил к ней свою голову с бледными наростами по обе стороны лба, нахмурил брови и уставился ей в глаза взглядом, вытягивающим душу из тела.

Она хотела зажмуриться – и не смогла…

* * *

– Ну и что же ты ощущаешь, о Мамед?

– Погоди, не торопи меня, о Саид, иначе я до Судного дня не пойму, что такое я ощущаю, клянусь Аллахом!

– Нет ли покалывания в висках? Не охватывает ли тебя жар или, напротив, холод? Не поселилась ли у тебя в руках или в ногах тяжесть, о Мамед? Или нет, погоди, – не поселилась ли легкость в твоей голове?

– Помолчи, о несчастный, не сбивай меня с толку! Когда ты так говоришь, я ощущаю все сразу – и покалывание в висках, и тяжесть в голове!

– Не вопи так, о Мамед, иначе и я завоплю, и мы уподобимся двум ишакам, узревшим шайтана! Давай сюда ожерелье, я посмотрю, не остался ли где клочок того волоска, который лишил его силы.

– Вы и так подобны оба двум ишакам…

– Ты что-то сказала, о Ясмин?

– Нет, о Саид, я лишь вздохнула. Дай мне ожерелье, мои пальцы тоньше твоих, и если там остался клочок волоска, я выну его.

– Возьми и рассмотри его как можно внимательнее. Похоже, что этому ожерелью недостает чего-то, чего у нас нет, о Мамед. Ведь мы размотали седой волос, и сожгли его, и по очереди надевали ожерелье, а с нами ничего не сделалось. Оно не дало нам никакой силы! Постой, о Мамед! Ясмин, давай сюда ожерелье! Мамед, неси мою палку!

– Что ты собираешься делать с палкой, о Саид?

– Я хочу сломать ее, о сын греха! Я понял – сила ожерелья проявляется не в ощущениях, а в действиях! Я хочу проверить, какая сила мне потребуется, чтобы сломать палку!

– Оставь палку в покое, о враг Аллаха! Я выбрал для тебя самую лучшую палку, и прикрепил к ней кольцо и ременную петлю, чтобы тебе было удобно опираться при ходьбе, а ты собрался ее ломать! С чем же ты будешь передвигаться, ради Аллаха? Или ты думаешь, что это проклятое ожерелье исцелит тебя?

– Он прав, о Саид, не надо портить такую хорошую палку. Попробуй лучше совершить нечто, требующее воистину огромной силы. Упрись руками в стену и попробуй сдвинуть ее.

– Вот совет, достойный женщины! А если я ее сдвину? Прочие стены пошатнутся, крыша хана рухнет нам на голову, и мы предстанем перед ликом Аллаха, как недостойные глупцы! И Аллах спросит нас, неужели не нашли мы себе лучшего применения, как от глупости своей толкать стены? Лучше бы ты прощупала еще раз ожерелье, о Ясмин, вместо того, чтобы вмешиваться в беседу мужчин.

– Выходит, я недостаточно умна, чтобы вмешиваться в твои беседы с Мамедом, о Саид? Клянусь Аллахом, я не хуже тебя смогу называть собеседника упрямым ишаком и призывать на его голову бедствия! А ничего иного в ваших беседах не содержится, и чтобы участвовать в них, великого ума не требуется!

– Что я слышу, о Аллах?! Женщина возразила мужчине, своему хозяину и повелителю? Не вас ли пророк называл ущербными разумом?

– Может, во времена пророка женщины и были ущербны разумом, о Саид! Но с тех времен истинные мужи повывелись, а женщины поумнели!

– О Ясмин! О Саид! Прекратите же пререкаться! Нас услышит весь хан! Сбегутся правоверные, позовут уличную стражу! Что о нас подумают? За кого нас примут?

– Он считает, что я недостаточно умна, о почтенный Мамед! Пусть пойдет и поищет себе женщину из тех бесстыдниц, которые называют себя проповедницами и не стесняются выступать с поучениями перед правоверными! И пусть заставит ее сготовить к обеду харису, не говоря уж о цыплятах, фаршированных фисташками!

– О Аллах, она все свела к горшкам и сковородкам! Раз ты такая умница, о Ясмин, что же ты не разгадаешь тайну этого проклятого ожерелья?

– А разве ты хоть раз дал мне как следует разглядеть его, о Саид? Разве ты дал мне оценить камни, их размер, вес и качество шлифовки? Разве я хоть раз поглядела сквозь эти камни на свет?

– Клянусь Аллахом, эта женщина вообразила себя ювелиром! Ну, вот оно, это ожерелье, трогай его, щупай его, пробуй его на зуб! Смотри сквозь него на небо и считай звезды! Ну, что же ты молчишь, о женщина?

– Оставь ее в покое, о Саид, пусть рассмотрит ожерелье. А у нас еще есть в кувшинах рейхари и настойка из фиников.

– Хватит с меня, о Мамед, из-за этой негодницы лучшее вино потеряет для меня вкус! Ты только посмотри – она отгородилась от нас своим изаром и звякает ожерельем, словно проповедница – четками! Ну, что, о Ясмин, чем ты нас порадуешь? Что это ты делаешь?

– Я надела на шею ожерелье, о Саид, потому что носить его подобает мне, а не тебе.

– О Аллах!

– И попробуй только прикоснись ко мне, чтобы снять его!

– А если я прикоснусь к тебе?

– Я не советую тебе делать это, о Саид, потому что я сейчас сама не осознаю своей силы, клянусь Аллахом! Я могу случайно сломать тебе руку или ногу.

– О Аллах, нам только этого недоставало… Почему же это проклятое ожерелье отказалось служить мужам и покорилось ущербной разумом женщине? Можешь ты объяснить мне это, о Мамед?

– О Ясмин, мы с Саидом не понимаем, как это произошло. Ради Аллаха, ты не шутишь с нами?

– О почтенный Мамед, на вежливый вопрос у меня всегда найдется вежливый ответ. Да будет тебе известно, что камни бывают мужские и женские, как среди животных бывают самцы и самки. Когда делали это ожерелье, оно предназначалось женщине, и мастер взял камни женского рода. Поэтому оно и служит только женщине, усиливая то ее качество, в котором она нуждается, и то ее чувство, которое она проявляет. Когда меня охватила злость на Саида, то в моих плечах и руках проснулась мощь, и руки сами приподнялись, готовые бить, хватать и бросать. Вот и все объяснение, о почтенный Мамед.

– Видишь, как просто все разъяснилось, о Саид?

– Вижу, да поразит меня Аллах… Выходит, зря мы гонялись за этим ожерельем? Зря я ставил ловушки и раскидывал сети? Я лишился книги и ничего не приобрел, о Мамед…

– Ты потерял больше, чем думаешь, о Саид, потому что теперь и я покину тебя. Ты был мне хорошим хозяином, ты даже купил мне шелковый изар медового цвета, как у жены мясника, но теперь мы должны расстаться.

– Расстаться? Клянусь Аллахом, я не отпущу тебя! Что это ты затеяла, о женщина?

– Ты хочешь знать, что я затеяла? Сперва проспись от вина своего, и выпей сабух, который вы, люди пьющие, называете утренним напитком милостей, и пусть он тебя протрезвит! А потом я буду говорить с тобой, о Саид.

– Ты видишь, она не сразу покинет нас, она еще побудет с нами, о Саид! Может быть, мы уговорим ее остаться? О Ясмин, чем тебе было худо с Саидом? Разве он бил тебя? Разве принуждал к сожительству со своими сотрапезниками? А если ты не хочешь быть с ним – то я всегда буду рад принять тебя!

– Если бы я была обычной женщиной, то охотно согласилась бы пойти к тебе, о почтенный Мамед. Мужчина с таким кротким нравом – воистину находка и приобретение. Но я расскажу тебе, каковы мои обстоятельства, и ты поймешь, почему я покидаю вас обоих. А Саиду пусть станет стыдно от моего рассказа! Гляди, как он повесил голову! Как он трет лоб! Клянусь Аллахом, он не раз и не два покраснеет от стыда!

История невольницы Ясмин

Я не всегда была невольницей, о почтенный Мамед. Я родилась в семье богатого купца, а у него был брат, мой дядя, тоже купец. И они оба отличались красотой, и взяли себе в жены красивейших девушек, и сперва у моего дяди родился сын, а потом у моего отца родилась я. А это было весной, когда расцветают все цветы, и мой отец, когда его спросили об имени для меня, сказал:

– Это дитя – прекраснейший цветок моего сада, так пусть девочку зовут Захр-аль-Бустан!

И я выросла, и красота моя стала совершенной, и мне стали искать жениха, и оказалось, что по красоте мне больше всего подходит сын моего дяди. И когда нам было по четырнадцать лет, нас поженили, и я родила ему двоих сыновей, а потом опять сделалась беременна, и опытные женщины по приметам определили, что я ношу дочь.

Не отворачивайся, о Саид! Я расскажу всю свою историю почтенному Мамеду, а ты, если пожелаешь, прибавишь к ней. А если не пожелаешь – значит, я была права, и место тебе – за кувшином, среди пьяных певиц и лживых сотрапезников!

И мой муж стал купцом, и ездил с товарами, и покупал, и продавал, но в своих странствиях он очень тосковал по мне, и однажды оказалось, что он должен поехать в некий город на длительное время. И он, не желая разлуки, взял меня с собой, и снял для нас дом, и то уезжал, то приезжал.

А я любила посещать хаммам, и сын моего дяди не препятствовал мне в этом, а ведь многие считают, что посещение женщиной хаммама достойно порицания, и не дают женам денег на это. Они говорят, будто им не известно, посещал ли хаммам пророк Мухаммад!

И с хаммама начались мои бедствия, ибо там увидела меня старуха по имени аз-Завахи, жившая в царском дворце. И она сделала так, что меня привели в покои молодого царевича. А ему тогда было четырнадцать лет, как мне, когда я стала женой, и он обладал всеми качествами красоты: миловидностью лица, гладкостью кожи, красивым видом носа, нежностью глаз, прелестью уст, остроумием языка, стройностью стана и привлекательностью черт, а завершением его красоты были волосы.

И царевич, увидев меня, полюбил меня сильной любовью, но я не могла принадлежать ему, потому что уже не была девственна и носила ребенка от своего мужа. И я известила его об этом, и он огорчился, и меня отвели домой, и царевич прислал мне тайно богатые дары.

А я была молода, неопытна, и страдания царевича запали мне в душу. Когда же он прислал мне письмо, полное мучительной тоски, то мне показалось, будто я нашла выход из этого положения. И я нашла способ посетить его и сказала ему:

– О царевич, я не могу принадлежать тебе, но очень скоро я рожу дочь, которая вырастет и будет во всем подобна мне, и станет красавицей своего времени, ибо ее отец – сын моего дяди, и насколько я превосхожу красотой других женщин, он превосходит красотой других мужчин. И если тебе угодно, мы заключим договор, чтобы моя дочь стала твоей служанкой и во всем тебе угождала. И я сама приведу ее к тебе, о царевич, когда ей исполнится четырнадцать лет, если это будет угодно Аллаху.

Царевич же ответил мне на это, что моя дочь станет его женой, и мы заключили договор, и написали его китайской тушью на атласе. А я, почтенный Мамед, происхожу из такой семьи купцов, где неисполнение данного слова – позор. И имей это в виду, когда услышишь о моих дальнейших приключениях.

Как оказалось, у царевича, по воле Аллаха, был некий враг, которому пришелся не по нраву наш договор. И враг этот подкупил одного из царских евнухов, и узнал обо мне, и подослал разбойников, которые похитили меня и продали бедуину, а бедуин увез меня в пустыню, к своему становищу, и он ждал моего избавления от бремени, чтобы сделать меня своей второй женой.

И я родила дочь, о Мамед, я родила прекраснейшую в мире дочь!

Женщины, которые приняли ее, обрезали ей пуповину, и насурьмили ей глаза, и показали ее мне, и я увидела на ее лице родинку, похищающую души. А потом ее положили возле меня, и я заснула, а когда проснулась – это был уже совсем другой ребенок, тоже девочка, но обычная, и я не назвала бы ее красивой. Я закричала громким криком, сбежались женщины, и я показала им ребенка, и они развели руками, и сказали:

– О Захр-аль-Бустан, приди в рассудок и подумай – как можно было подменить ребенка здесь, в становище? До наших ближайших соседей – три верблюжьих перехода, а среди нас не было ни одной, у кого срок родов бы совпал с твоим сроком. Посмотри на эту девочку – ведь она новорожденная, а кто из нас ходил с большим животом?

Я сказала им про родинку, и они осмотрели ребенка, и принялись меня жалеть, и сказали:

– О несчастная, роды так измучили тебя, что глаза твои отказались тебе служить, и такое у нас, женщин, по воле Аллаха, бывает часто.

Но я все же осталась при своем убеждении, что мою дочь подменили.

А еще до родов я говорила со своим хозяином, бедуином, и рассказала ему о своем муже, и поклялась Аллахом, что муж даст за мной любой выкуп, какой только тот бедуин пожелает. И он задумался, и посоветовался с родными, и они посоветовали ему вернуть меня мужу, потому что я превосхожу всех женщин по изнеженности, и не стану холодным утром растапливать ему очаг, и собирать сморчки на песчаных холмах, и ловить сбежавшего верблюда, и таскать воду из глубокого колодца.

И когда один из родственников моего хозяина отправился в ближайший город, хозяин велел ему найти толкового посредника, чтобы тот поехал, и осведомил моего мужа о моих обстоятельствах, и договорился о сумме выкупа.

Пока же родственник ездил и искал посредника, и пока тот договаривался с моим мужем, и пока муж приехал за мной, прошло немалое время. И женщины убеждали меня, что я мать той девочки, и я кормила ее, но с каждым днем она делалась все меньше похожа на меня.

А потом мой муж приехал за мной, и я показала ему ребенка, и спросила его:

– О сын моего дяди, наше ли это дитя?

И он задумался, и думал долго, а потом сказал мне:

– Может быть, Аллах послал нам некрасивую дочь в наказание за какие-то наши грехи? Может быть, тебя сглазили? Посмотри на девочку, о дочь моего дяди. У нас обоих черные глаза, и у тебя, и у меня, а какие глаза у этой девочки?

И я вспомнила, как мудрая старуха аз-Завахи предупреждала меня, что не добру мне и царевичу подписывать договор о судьбе нерожденного ребенка.

– Я знаю, за что покарал меня Аллах, о сын моего дяди, – отвечала я. – Но я не могу признать своей дочь, у которой глаза не то серые, не то голубые. Давай поступим так. Мы оставим девочку у бедуинов, и дадим им денег, чтобы они кормили и одевали ее, а сами вернемся домой. И там мы найдем опытных гадальщиков, и они погадают на песке или еще на чем-нибудь, и мы призовем мудрых шейхов, сведущих в чарах, и тогда поймем, что это за ребенок. Но сердце матери говорит мне, что это – не моя дочь!

И я договорилась обо всем с женщинами, а мой муж заплатил за меня выкуп и увез меня.

Поскольку мы – из багдадских купцов, то муж хотел везти меня в Багдад, чтобы я больше не покидала его. Но я воспротивилась, и мы поехали в тот город, из которого меня похитили, и я стала искать старуху аз-Завахи. Я расспрашивала о ней женщин, и наконец нашлась такая, у кого сестра жила во дворце и могла входить и выходить. И вдруг оказалось – аз-Завахи исчезла из дворца! И я усилила поиски, и платила деньги, и нашла женщину, у которой она поселилась, и эта женщина устроила нам встречу.

И когда я посетила старуху, она была в бедственном положении, и нуждалась, и здоровье покинуло ее.

– О доченька! – сказала мне она. – Не нужно было тебе и царевичу подписывать тот договор! Теперь из-за него все мы пострадали – и царевич Салах-эд-Дин, и ты, и я, позволившая вам совершить это!

– А что с царевичем, о матушка? – спросила я.

– Царевич исчез из дворца, и никто не знает, где он, но от жителей города и царства скрывают это дело, потому что царь стар, и если станет известно, что наследник пропал, царство постигнут беды, – отвечала она. – И пропал он лишь потому, что хотел найти тебя, о доченька!

И аз-Завахи рассказала мне, как Салах-эд-Дин оказался свидетелем ее дел с мудрецом Барзахом, и как они оба, из страха за себя, велели джинну отнести его в другой город.

– Где же тот кувшин, о матушка? Как вышло, что ты не знаешь, куда джинн унес царевича? – удивилась я.

– С кувшином по воле Аллаха вышло поразительное дело, – сказала старуха. – Наутро после того, как джинн унес царевича, во дворце поднялся переполох и его стали повсюду искать, и прежде всего в женских покоях, потому что царевич как раз в таком возрасте, чтобы ночью навещать женские покои. И расспрашивали невольниц, и угрожали им, и тогда некоторые рассказали, что вышло между царевичем и Анис-аль-Джалис, и как он пренебрег ею, и как она показывала всем свою обиду и свой дурной нрав. И многие из евнухов, боясь за свою жизнь, подтвердили, что от Анис-аль-Джалис можно было ждать для царевича лишь зла. Но один из евнухов, по имени Кафур, был подкуплен ею, и немедленно отыскал ее, и сообщил ей об опасности. А она платила ему деньги, чтобы он выслеживал для нее, чем занят царевич и каковы его обстоятельства. И когда Кафур предупредил ее, она уговорилась с ним и немедленно покинула дворец. Я же из-за всей этой суеты не имела часа, чтобы пойти в свое помещение, и выпустить раба кувшина, и узнать, куда он отнес царевича, ведь я – старшая нянька, и меня расспрашивали, и сам царь Садр-эд-Дин задавал мне вопросы.

Но вышло так, что вопросы мне задавали они, а полезные для себя сведения узнала я.

А когда после всего этого я пришла к себе, оказалось, что кувшин, который я прятала в сундуке, исчез. Я сопоставила все события, причины и следствия, и поняла, что два человека могли его присвоить. И первый – Барзах, знавший о кувшине наверняка и умевший обращаться с его рабом. А второй – евнух Кафур, если только он, выслеживая царевича, видел, как мы оба, я и Барзах, занимались колдовством, и пошел следом за мной, и догадался, куда я спрятала кувшин.

Но на следующий день меня опять позвали к царю, и я провела там некоторое время, и вернулась к себе, а всем женщинам, живущим во дворце, строго-настрого приказали не покидать без нужды своих комнат, и многие двери охранялись вооруженными евнухами. И вдруг я вижу – кто-то, озираясь, выходит из моего помещения, и этот человек – Барзах!

Тогда я поняла, что кувшин – у Анис-аль-Джалис и Кафура, потому что они много часов назад покинули дворец, а Барзах еще только собирается присвоить его.

И я обеспокоилась за свою жизнь, ведь Барзах не побоится гнева Аллаха и убьет меня, чтобы заполучить кувшин, а если я скажу ему, что кувшин похищен, он мне не поверит. И я ушла из дворца потайным ходом, и скрылась в городе, и стала ждать, что из всего этого получится, а две женщины, которым я в свое время покровительствовала, осведомляли меня о событиях во дворце. И оказалось, что царь Садр-эд-Дин не отпускает от себя Барзаха, беседуя с ним о царевиче, и тот утешает царя разумными и сострадательными словами.

И вот я живу здесь, не зная, где царевич Салах-эд-Дин, а также не зная, где кувшин, а ведь он был мне доверен на хранение, и с ним связаны важные дела.

– О матушка! – сказала я, когда она окончила свой рассказ. – Что же ты не позвала гадальщика, и не велела ему рассыпать песок на доске, и не узнала, где царевич?

– Я призывала гадальщиков, клянусь Аллахом! – отвечала аз-Завахи, – Но это были жалкие хвастуны и болтуны, и нет в этом городе гадальщика, который помог бы нам, о доченька!

И я вернулась домой, и сказала своему мужу, что хочу уехать из этого города, и мы продали многое из своего имущества, и снарядили караван, и я вместе с нашими невольниками и невольницами вывезла из города старуху аз-Завахи. А в Багдаде мы нашли хорошего гадальщика, и он высыпал песок на доску, и сделал углубления, и считал их, и чертил линии, и оказалось, что царевич Салах-эд-Дин – в городе под названием Хира, а моя дочь – во дворце франкского эмира, а евнух Кафур убит, и Анис-аль-Джалис, послужившая причиной этого, тоже в Хире вместе с кувшином.

Тогда я узнала у мужа, где находится Хира, и попробовала уговорить его поехать туда, но он отказался, сказав, что у него нет договора с тамошними купцами. И я придумала ложь, будто в благодарность за свое избавление от бедуинов хочу совершить паломничество, и муж отпустил меня, и я взяла с собой аз-Завахи, и мы тайно поехали в Хиру. Но по дороге старуха скончалась, да будет милостив к ней Аллах!

И я приехала в Хиру, чтобы найти двоих, царевича Салах-эд-Дина и Анис-аль-Джалис. Я хотела вернуть царевича его отцу, чтобы потом он снарядил корабль и послал его в Афранджи за моей дочерью, и также я хотела забрать у Анис-аль-Джалис кувшин, потому что таково было последнее желание аз-Завахи, а хотя эта старуха и причинила мне немало горя, она сделала это без злого умысла, и я ее простила, как велит Аллах.

Хочешь ли ты знать, о почтенный Мамед, как я искала Анис-аль-Джалис и царевича?

Слушай и ты, о Саид! Слушай и знай, как ущербные разумом держат слово!

Я не знала примет Анис-аль-Джалис и не могла узнать ее в лицо. Прежде всего я осведомилась у певиц-вольноотпущенниц, не появилась ли среди них новая, и они устраивали мне встречи со своими подругами, и я расспрашивала их, но, по моим соображениям, Анис-аль-Джалис среди них не было. Тогда я подумала, а ради чего бы этой женщине ехать в именно в Хиру, когда настоящие ценители женской красоты, музыки и пения живут в Багдаде, Басре и Мисре? И мне пришло на ум, что превратности времен постигли ее, и она оказалась в руках торговцев рабами, и они продали ее в Хиру.

А поскольку мне рассказывали о красоте Анис-аль-Джалис, я предположила, что такую женщину могли продать только в царский харим. Я принялась расспрашивать всех, кто был знаком с обитательницами харима, и оказалось, что царь Хиры недавно взял в жены царевну по имени Хайят-ан-Нуфус, и она похитила его душу, и он целыми днями сидит у нее в покоях, так что посредники и сотрапезники даже не предлагают ему иных женщин.

Потом я дошла до того, что, подобно аз-Завахи, стала обходить хаммамы. Но никаким образом не могла я напасть на ее след.

Что же касается царевича, то его я знала в лицо. И я боялась для него вреда от Анис-аль-Джалис, ведь она могла затаить на него злобу и узнать от раба кувшина, где оказался царевич, и последовать за ним, чтобы отомстить ему за пренебрежение. И я сказала себе: есть две причины тому, что я не могу найти эту скверную. И первая причина – та, что она скрывается, а вторая – та, что гадальщик ошибся.

Тогда я поняла, что лучше мне начать с поисков царевича. Ведь он – еще дитя, и не придет ему на ум скрываться, и он не замышляет ничего плохого.

И я решила, что мне нужно бывать там, где собираются юноши его возраста, а для этого у меня были две возможности: сделаться певицей или переодеться юношей.

Певицей быть я не пожелала, потому что мне не понравилось, как в Хире обходятся с ними. А что касается переодевания – то я чувствовала, что если совершу его, то не будет для меня пути назад, домой, к мужу и сыновьям.

И знала я также, что решение принадлежит лишь мне, но если я откажусь от поисков – в Судный день Аллах покажет мне этот договор, и спросит меня, что я сделала, чтобы соблюсти его. И окажется, что я не сделала почти ничего.

И я остригла волосы, и нарядилась в мужской кафтан, и туго перепоясалась, и пошла на рынок торговцев драгоценностями, и вижу – возле своей лавки стоит один из ювелиров, человек почтенный и достойный. И мне понравилось его лицо, и я подошла, и села возле лавки, и достала платок, и стала им обмахиваться. А ювелир подошел ко мне и спросил, кто я, потому что и ему понравилось мое лицо. Но я хотела убедиться, что он не любитель красивых мальчиков, потому что мне хватало и других бедствий помимо этого. И я отвечала ему так, что он понял – меня не удастся склонить к греху.

– О дитя! – сказал он тогда. – Если ты пойдешь ко мне, и будешь сидеть у меня в лавке, и привечать покупателей, я обучу тебя ремеслу ювелира. Я покажу тебе, как отличать драгоценные каменья из рудников и морские жемчуга; научу распознавать, какой из бадахшанских лалов лучше, который из красных яхонтов дороже, ты узнаешь, откуда появляется зеленый изумруд, сколько стоит мискаль желтого хризолита, почему у змеи лопнет глаз, если она посмотрит на изумруд, почему бирюза, сколько бы ни прошло времени, не теряет цвета; от какого холода и какой теплоты хрусталь становится белым, а агат – черным; для какой цели годен йеменский сердолик; почему янтарь похищает соломинку; почему магнит так любит железо, что притягивает его, как друга; из чего сотворили эмаль еще во времена Джамшида; когда в бахрейнских водах в раковинах рождается жемчуг; почему одни жемчужины круглые, а другие – овальные!

И, клянусь Аллахом, мне захотелось узнать все это, и я согласилась сидеть у него в лавке, а в свободное время посещала собрания юношей, но никак не могла напасть на след Салах-эд-Дина. И с каждым днем все яснее становилось мне, что труды мои напрасны, и я понимала, что никогда не смогу вернуться к прежней жизни. Я знала, что сын моего дяди принял бы меня и с остриженными волосами, если бы я придумала этому толковое объяснение. Но прежняя жизнь все больше казалась мне пучками сновидений, и зрело в моей груди нечто необъяснимое, и теперь я вижу, что была тогда похожа на птенца, которому пора вылупиться из яйца, и он задыхается в своей скорлупе, но еще не может разбить ее своим слабым клювом.

Юноши Хиры часто встречались на ристалищах, и метали копья, и играли в кольцо, и они любили конные игры, где нужно гонять по полю мяч длинным джоуганом. А я ничего этого не умела, и всякий раз отговаривалась болезнью, и из-за этих отговорок на меня стали смотреть косо. И это тоже удручало меня.

Вот в каком состоянии я пребывала у ювелира, но не прошло и месяца, как судьба моя переменилась.

И вот в лавку, где я сидела, вошел как-то купец из купцов Индии, и я показывала ему товар, и рассказывала о свойствах камней, и вдруг он говорит мне:

– О дитя, у меня в доме есть оружие, рукоятки которого украшены многими камнями, и я хотел бы заменить камни, а старые продать. Не согласится ли хозяин лавки пойти со мной, и оценить камни, и вынуть старые, и вставить новые?

Я позвала невольника, и велела ему сходить за ювелиром, потому что видела богатство этого купца и не хотела упускать выгодного дела. И ювелир пришел, и поговорил с купцом, и вдруг оказалось – они давно знакомы, но превратности лет состарили им обоим лица, так что они не сразу узнали друг друга. И ювелир велел мне пойти с купцом и осмотреть камни, а потом прислать с невольником записку, какие новые камни потребуются, чтобы он нашел их в наших запасах или же при необходимости купил и сам явился с ними к тому купцу, а звали его Кумар, у нас же он получил прозвище аль-Сувайд, по причине своего темного лица и малого роста, ибо, если бы он был черен и высок, его можно было бы называть аль-Асвад.