Текст книги "Шайтан-звезда"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 56 страниц)

– Значит, в моем войске будут гиены и водяные крысы, шакалы и поросята, псы и буйволы… – Джейран вздохнула. – О дядюшка, откуда в них эта страсть к войне? Кто научил их желать сражений? Зачем им это?

– Им тесно тут, о звезда, – тоже вздохнув, отвечал Хашим. – Они как набухшие зерна, и ростки задыхаются в жестких оболочках… Они молились тебе, о звезда, чтобы ты открыла им пути и дала им предводителя. И ты услышала их молитвы, ты пришла… Что же еще они могли ответить тебе?

– Куда же мне вести их, о дядюшка?

– Туда, где они одержат победы.

Джейран задумалась. Где бы могло одержать победы босоногое воинство, не имеющее мечей и коней, вооруженное острогами, плывущее на лодках?

– Я не так представлял себе звезду, что по приказу своего господина спустилась к людям, – вдруг заметил Хашим. – Несомненно, что ты думаешь сейчас так: на какие победы способны люди, не державшие в руках меча и не облаченные в железо? И ты полагаешь, что даже такая предводительница, как живая звезда, не приведет их ни к чему хорошему.

– Да, именно так я полагаю, – набравшись мужества, сказала Джейран. – И раз я – звезда, то подумай сам, о дядюшка: разве дело звезд водить в набеги воинов? Дело звезд – смотреть на их набеги сверху и предвещать победу или поражение!

Тут Хашим рассмеялся беззвучным смехом.

– О звезда, сперва я, глядя на знаки, украшающие твою щеку, взволновался. Я подумал: вот пришло истинное бедствие для нашего племени, которое возьмет наших детей, и кинет их в сражение, и погубит, и вернется на небо, чтобы продолжить там свой путь. Ведь такие случаи бывали, о госпожа…

– А теперь, о дядюшка?

– Теперь я вижу, что ты будешь беречь детей.

Джейран задумалась.

– Почему ты хочешь, чтобы я увела их от озер и островов, о дядюшка?

– А почему ты решила, что я хочу этого, о звезда?

– Я вижу это, о дядюшка, – твердо сказала Джейран.

– Им здесь не место. Они горят жаждой сражений, и они погубят здесь свое пламя впустую, и я слишком люблю их, чтобы допустить это… Много лет назад тоже собрались пылкие юноши, которым было тесно в их становищах, и у них объявился предводитель, назвавший себя пророком Аллаха, и ты знаешь, о звезда, что из этого получилось. Ислам распространился по многим странам и по всем семи климатам.

Джейран усмехнулась. Ей только пророков шайтана и недоставало во всех ее бедствиях.

Но начертал калам, как судил Аллах. Ей не оставалось иного пути из озерного края, кроме как возглавить босоногое воинство, чтобы оно на своих черных лодочках-матаурах вывезло ее отсюда в земли, где живут правоверные, а дальше будет видно. И, хотя эти юноши будут жаждать сражений, какое-то время они, сопровождая свою Шайтан-звезду, никому не позволят обидеть ее.

А куда же направится их драгоценная Шайтан-звезда, лишившись всего и имея лишь воспоминания о былой любви и прошедших безмятежных днях?

Дойдя в мыслях своих до любви к хозяину хаммама, Джейран сразу же вспомнила, на какую глупость подвигла ее любовь и что произошло дальше из-за той глупости. Вспомнила она и о том, что Аллах не только лишил ее благ, но кое-что и дал. И называлось его даяние – долг. Если аль-Кассар, не исполнив слова, покарал себя столь жестоко, то ведь и она дала слово помочь женщине, которая по ее милости попала в беду. И пусть та красавица – заносчивая гордячка, слово остается словом. И Аллах ведает это, и он дал Джейран возможность сдержать слово, а она, неразумная, лишь сейчас поняла это!

– Скажи, о дядюшка, сразу ли мы должны выступать в поход и ввязываться в сражения? Или же у нас есть время, чтобы поучить наших людей хотя бы искусству конной езды? – спросила она.

– Чем больше я узнаю тебя, о звезда, тем больше верю, что ты приведешь нас к победам, – сказал Хашим. – Дети умеют седлать и взнуздывать коней. Мы ведь не только буйволов держим, у наших братьев, которые живут на других озерах, есть кони, и мальчики учатся езде. И если ты, о звезда, не весь век провела на небе, то должна знать, как трудно удержать мальчика от того, чтобы он не забрался на спину чужого коня и не поскакал куда глаза глядят. Даже если бы на все озера была лишь одна лошадь, мальчики все равно научились бы ездить на ней.

Джейран негромко рассмеялась.

– Я хочу, чтобы ты поехал с нами, о дядюшка. Мне не обойтись без твоих советов.

Хашим помолчал.

– Я думал, что свои последние годы проведу в тишине и покое, о звезда, врачуя свои хворобы. Но решение принадлежит тебе.

Было в его словах некое скрытое лукавство – и Джейран вдруг поняла, насколько Хашиму хочется, чтобы молодые воины и Шайтан-звезда взяли его, старого и дряхлого, с собой.

– Да, решение принадлежит мне, – подтвердила девушка.

Видимо, Хашим сообразил, что его старческое кокетство разгадано. И улыбнулся.

– Ты уже решила, куда поведешь нас? – напрямик спросил он.

– Я выбираю наилучший путь, – отвечала Джейран. – И я сообщу свое решение, когда мы выберемся отсюда.

Выбраться удалось через два дня.

За это время собралось все то войско, что озерные жители посылали под ее предводительством завоевывать мир. Женщины изготовили для Джейран по ее указаниям одежду, в которой ей было бы удобно ехать. Джейран не обладала таким воображением, чтобы придумать невиданный наряд. Она знала, как одеваются кочевники и что носят горожане, так что ее новый наряд сильно смахивал на одежду ремесленника средней руки. В день отплытия она облачилась в шаровары, мягкую рубаху, поверх нее – в нечто вроде фарджии с нашивками чуть пониже плеч и с короткими рукавами, а пояс ей принес Хашим, и это был пояс, достойный царских телохранителей, из толстой кожи, сплошь покрытый железными бляшками. Обувь же она оставила свою, хоть и разбитую, потому что озерные жители ходили босиком все, включая бывшего горожанина Хашима.

И странное дело свершилось, когда она затянула тяжелый пояс, и ощутила тяжесть железа, и высоко подняла голову, подражая тому начальнику городской стражи, которого не раз и не два видела проходящим во главе своих людей мимо хаммама. Она поняла, что это и есть ее подлинный наряд, а шелковые лохмотья шафраново-апельсинного цвета, которые так недавно казались ей платьем, достойным харима повелителя правоверных, достойны лишь того, чтобы мыть ими полы в хаммаме.

Но со своими лохмотьями она еще встретилась.

На берегу большой протоки ее ждали юноши, которых матери принарядили как могли. У каждого поверх аккуратно заплетенных волос был войлочный колпачок, обвитый грубой тканью на манер небольшого тюрбана. И с каждого тюрбана свисал огненный язычок – как знак того, что они не сборище бездельников, собравшееся на прогулку, а воистину боевой отряд.

В широкой протоке стоял, чуть покачиваясь на воде, целый флот, состоящий из множества матауров и одной большой лодки.

– Я отдаю тебе свою тарраду, о звезда, – сообщил с поклоном шейх Хувайз, в избытке преданности тоже нацепивший на тюрбан клочок платья Джейран. – В нее поместятся двенадцать человек. Женщины уже погрузили на дно припасы, садись на корму и, во имя веры, давай своим людям приказ занимать места и отчаливать!

– Место на корме займет шейх Хашим, – твердо сказала Джейран. – Я увожу его с собой.

За эти два дня она освоила одно немаловажное искусство. Всякий раз, как она предлагала озерным жителям поступить по своему усмотрению, они поднимали шумный спор, предлагали Джейран несколько возможностей, и ей приходилось выбирать, да еще гасить запоздалые пререкания. И она поняла, что этим людям требуется именно приказание, иначе они теряются и начинают городить ерунду.

Сама Джейран была приучена к беспрекословному выполнению приказов – и ей стоило труда сделать свой голос уверенным, а взгляд – решительным. Однако пришлось – когда женщины чуть не вцепились друг другу в волосы за право надеть платья, которые, переодеваясь, скинула с себя Джейран.

– Как же мы будем сверяться со звездами, о госпожа? – воскликнул Хувайз, и с виду он был полон растерянности, но по усмешке Хашима Джейран поняла, что не так все просто у озерных жителей, и власть над сотней приверженцев шайтана не менее привлекательна для босоногого шейха, чем власть над Багдадом – для сына повелителя правоверных.

– Шейх Хашим вернется, когда у нас не будет в нем нужды, – пообещала Джейран. И подошла к берегу, чтобы осмотреть лодки.

Юноши, выстроившись, ждали ее приказа, чтобы занять места. Многие держали за ошейники больших черных псов.

– Этих мы тоже возьмем с собой? – спросила Джейран Хашима.

– Нельзя не взять, о звезда. Они росли вместе с мальчиками. Они умрут от тоски, – серьезно отвечал старик.

– Ну, от них-то как раз будет больше всего пользы… – пробормотала Джейран, сразу сообразив, что несколько таких лохматых чудовищ обеспечат в пустыне добычей все ее несуразное войско, да и караул нести они будут исправно.

Люди на берегу протоки ждали ее приказа.

– Во имя веры! – Джейран указала рукой на матауры.

– Да пошлет вам вера победу! – отозвалась толпа провожавших. И озерные жители дружно принялись целовать ладони своих левых рук.

Джейран спустилась в тарраду, села на мешок с рисом возле Хашима и дала знак. Четверо самых крепких пареньков, двое на корме и двое на носу, повели тарраду вперед, ритмично и слаженно отталкиваясь шестами.

Матауры двинулись следом.

Лодки пошли друг за другом сперва по широкой протоке, на берегу которой стояло селение, а затем по узким и вьющимся. Наконец они выплыли в реку.

Быстрый поток шириной в полсотни шагов подхватил их и понес между крутых берегов, поросших блекло-зеленым колючим кустарником, на береговых уступах примостились водяные черепахи и поочередно шлепались в воду.

– Жаль, что ты не узнала нашей жизни, о звезда, – сказал Хашим. – Мы бы устроили для тебя охоту на кабанов, ведь охота – это занятие благородных.

– Скажи, о дядюшка, действительно ли вы так сильно верите в того, кого не называете? – Джейран замялась, не желая обижать старика. – Ведь правоверные в городах молятся по пять раз в день, и совершают омовения, и слушают проповедников. А ваши женщины проводили сыновей – и даже ни разу не призвали того… Того, кто должен охранять их. Действительно ли вы верите именно в него? Или тут есть что-то, чего я не понимаю?

– Ты испытываешь нас, о звезда, – сказал Хашим, покосившись на парней, которые, положившись на сильное течение, присели на дне таррады, пристроив вдоль бортов длинные остроги, служившие также и шестами. – А делать этого не надо, клянусь собаками. Мы сильны, пока наша вера проста. А когда мы начнем искать ответы на твои вопросы, то не утвердимся в вере, а пошатнемся в ней.

– Я не хотела испытывать твою веру, о шейх, я только хотела убедиться, что вы действительно уверовали в… – Джейран не стала произносить имени, зная, что Хашим и без того понял ее, а поцеловала себе левую ладонь, – И не случилось ли это лишь потому, что не нашлось человека, способного растолковать вам веру в Аллаха.

– Я сам растолкую веру в Аллаха кому угодно, о звезда, – возразил Хашим, – но беда в том, что я ее давно уже утратил…

Старик задумался.

– Знаешь ли, о звезда?.. Порой мне кажется, что и над Аллахом, и над тем, кому мы поклоняемся, стоит некто более могучий, чем они оба. И он стоит над их вечным спором. У меня есть даже доказательство. Тот, в кого мы верим, творит немалое зло, не так ли?

– Немалое, о шейх, – потрогав щеку, согласилась Джейран.

– Нельзя верить в зло. Тогда сам начнешь творить зло, не так ли?

– И в этом ты прав, о шейх.

– Мы, жители озер, не творим зла. Мы живем мирно, помогаем друг другу. И это согласуется с нашей верой. Значит, о звезда, некто могущественный является нам через посредство того, в кого мы по простоте своей уверовали. И зло, творимое тем, кого нельзя называть, есть лишь часть дел, творимых тем, кто над ним. Тот, кто выше, творит и зло, и добро, и он посылает нам зло как бы одной рукой, а добро – как бы другой рукой. Вот к какому доказательству я пришел. И прости меня, если я изрек хулу…

– Мне понравилось твое доказательство, о шейх, – не совсем уразумев, но не желая продолжать эту беседу, сказала Джейран. – А теперь скажи, долго ли нам еще плыть, прежде чем мы доберемся до твердой суши.

– К вечеру мы прибудем туда, где оставим лодки и возьмем коней, – отвечал Хашим. – Там же будет приготовлено все, что нужно всадникам. Там живут наши братья, к которым мы еще прошлым утром послали гонца. Они заберут тарраду и матауры, чтобы потом понемногу пригнать их домой, о звезда… Не думал я, что на старости лет брошу дом…

– А ведь ты как раз хотел бросить его о дядюшка, и Фалих нашел меня очень кстати, ведь тебе до смерти надоели эти люди, с которыми тебе не о чем было говорить, не так ли, о дядюшка? И ты не хотел умирать среди этих людей, ты искал способа покинуть их, – прошептала Джейран.

– Нет, не говори так, о звезда! – старик указал глазами на гребцов. – Я как раз и хотел умереть в озерном краю, вдали от суеты…

– А зачем же ты рассказывал мальчикам, что им суждено покорить мир?

– Затем, что им действительно суждено покорить мир, о звезда! Ты только посмотри на них – они до того молоды, что не знают сомнений, и до того отважны, что не желают оборачиваться назад! Кому и покорять мир, как не им? А я буду рад, если когда-нибудь они с благодарностью вспомнят, что именно я рассказал им о мире и научил их ждать предводителя… Ты уже решила, куда поведешь их, о звезда?

– Да, о дядюшка. Я знаю, куда поведу моих людей, – ощутив в душе веселье и отвагу, отвечала Джейран. – Знаешь ли ты, где в горах стоит крепость горных гулей?

– Мы найдем крепость горных гулей, о звезда!

– А неподалеку от крепости горы распахиваются, словно великан разрубил их топором, и образуют Черное ущелье.

– Мы найдем и Черное ущелье, о звезда! – загораясь ее восторгом, воскликнул Хашим.

– А в тех горах, отделенный от ущелья каменной грядой, есть долина, имя которой – рай! Что же ты молчишь, о дядюшка? Разве нам, с нашей верой, с нашей отвагой, не подобает взять приступом рай?

– Решение принадлежит тебе, о звезда, – отвечал ошарашенный шейх.

* * *

Это был изумительный бег!

Казалось, что пустыня встала дыбом, так что камни соскользнули с нее, и Абриза неслась, словно с пологой горы, дыша вольно и размеренно, наслаждаясь своей быстротой и силой. Бег увлек ее, как увлекало все на свете, отмеченное печатью прекрасного, будь то музыка, стихи, человеческие лица.

Это был прекраснейший в мире бег на свободу!

Свободы Абриза не ведала уже давно – с того дня, как обнаружилось, что она провела ночь с двумя сарацинами, за вином и стихами. Упрямство взыграло в ней, когда она, переодевшись, отправилась в одиночку на поиски Ади аль-Асвада – но и в этом пути она не ощутила себя свободной, поскольку не знала, чем вся ее затея окончится.

Потом, во дворце царей Хиры, она поняла, что такое плен. Она не знала, что гостеприимство благородных арабов по отношению к знатной женщине заключается в том, что ей не позволяют сделать лишнего шага. Потом, после подлости царевича Мервана, ей пришлось совершить побег из дворца – но и тут она не вырвалась на свободу, ибо ее темница пребывала с ней вместе, она ждала ребенка, а это ощущению свободы не способствует. А потом, живя под присмотром Джабира аль-Мунзира, которого поделом прозвали Предупреждающим, она знала лишь свободу небогатой горожанки, для которой путешествие в хаммам – предмет домашних сражений и воинских хитростей. И, наконец, она оказалась в настоящей тюрьме. К счастью, Абриза пробыла там недолго.

Она опомнилась, осознав, что больше не слышит шума и воплей схватки. Обернувшись, Абриза поняла, что не видит даже далеких факелов.

Она была одна, ночью, посреди пустыни. И странно было, что она, простояв в удивлении довольно долго, еще не ощущает холода. А ведь все ее теплые покрывала остались там, у Фатимы, под копытами верблюдов!

Там же остался и ребенок.

В дороге Абриза несколько раз слышала голос своего мальчика. Очевидно, к нему приставили опытную няньку – он почти не плакал, он был доволен и, скорее всего, вовсе не тосковал о матери, с которой был все это время разлучен.

Она помотала головой, негодуя на себя за то, что унеслась в ночную пустыню, совершенно позабыв о ребенке. И тут перед ее глазами встало лицо – почти ее собственное, красивое и яростное лицо той женщины, которая назвала ее дочерью – и ее сердце отозвалось!

Абриза и верила ей, и не могла осознать до конца, что означали слова «похищенная джинном». Хотя зловредная тетка Бертранда столько раз убеждала ее, что такими бывают лишь подкидыши, и неспроста ее лицо помечено когтем дьявола… Бертранда!.. Ожерелье! История уличного рассказчика, который, не бывав в Афранджи, описал ту комнату, где прошло детство Абризы! И объяснил, почему ожерелье утратило силу!..

Ниточки связались в узел…

Женщина с окровавленными ножами была ее матерью.

Темно было в пустыне, большие серебряные звезды не давали достаточно света, чтобы судить о вещице такой тонкой и причудливой работы, но Абриза основательно ощупала наброшенное на ее шею сокровище. Оно было поразительно похоже на то самое, злополучное, которое она своим рождением якобы лишила силы, из-за которого наслушалась от тетки столько неприятных слов.

Столько раз она тайком разглядывала в детстве это хитросплетение, пытаясь понять, как это цепочки и камни могут порождать какую-то силу.

Она узнала ожерелье по этим большим и плоским камням простой огранки, по тонким переплетенным цепям странной ковки и необъяснимого плетения, ведь второго такого она не встречала ни в Афранджи, ни в землях правоверных.

Но оно висело на шее, не пытаясь свалиться, оно не слетело при стремительном беге!

Абриза твердо помнила, что расплатилось этой драгоценностью, в числе прочих, с евнухом Шакаром, который вывез ее из царского дворца. Как же оно попало к матери? И где же теперь эта внезапно объявившаяся и освободившая дочку мать? Ведь она непременно должна завершить благодеяние и окончательно вернуть себе ребенка.

– Шеджерет-ад-Дурр… – произнесла Абриза, пробуя на вкус новое и подлинное свое имя. Теперь ей придется привыкать к нему.

Легкий свист заставил ее вздрогнуть. Пустынные змеи перекликаются подобным свистом – а у Абризы, только что освободившейся из плена Фатимы, не было никакого желания встречаться еще с какой бы то ни было пятнистой змеей.

Абриза постояла, соображая, откуда же ее принесла неведомая сила, и довольно уверенно пошла назад, потому что стоять в пустыне на месте в ожидании рассвета – нелепо. Дождешься, чего доброго, не только свиста змей, но и шума крыльев веселящихся джиннов, и далекого воя хищных гулей.

Если бы Абриза пустилась бегом, то вернулась бы к полю боя так же быстро, как унеслась оттуда. Но она, уверенная, что не выдержит другой такой пробежки, пошла шагом, то и дело останавливаясь и сверяя путь по звездам и луне.

И оказалось, что она пробежала никак не меньше трех фарсангов – расстояние, пройти которое беззаботным шагом, и то было для нее затруднительно.

Когда занялся рассвет, Абриза взобралась на холмик, и оттуда увидела место ночного сражения. Враги, схлестнувшись в ночном мраке, видно, не довели дела до чьей-то победы и разошлись в разные стороны, оставив своих убитых не похороненными. Теперь дело оставалось за пустыней – она должна была когда-нибудь занести их сухим песком и понемногу высушить тела до деревянного стука.

Если кто-то и искал этой ночью пленницу, то он ушел, не найдя ее, и вряд ли собирался вернуться…

И тут Абриза поняла, что среди тех трупов наверняка лежит женщина, похожая на нее, как старшая сестра, и если она не мертва, то умирает! Иначе она бы встала и пошла искать свою вновь обретенную дочь.

В дочери еще не успело созреть никаких чувств, кроме благодарности за освобождение и прекрасное имя. Но и этого было достаточно, чтобы устремиться на поиски.

Абриза обошла все тела, переворачивая каждое вверх лицом, укрывая и укладывая достойно. Ни одной женщины среди них она не увидела.

Куда делась та, что сманила ее с верблюда, накинула ей на шею загадочное ожерелье и приказала бежать, было совершенно непонятно. Матери так не поступают, обиженно подумала Абриза.

Ведь получалось так, что она осталась одна в этой страшной пустыне, не имея пищи и воды, не рассчитывая на помощь, ибо те, кто хотел освободить ее, очевидно, решили, что она опять угодила в плен, а Фатима, скорее всего, уверилась в том, что Абризу у нее отбили, и поехала дальше без нее.

Молодая женщина невольно опустилась на песок и задумалась.

Прежде всего нужно было позаботиться о воде и пище.

Она еще раз обошла убитых, обшаривая тела, потому что кусок ячменной лепешки может лежать и за пазухой. И прежде всего нашла то, что оказалось кстати, – почти выжатый, но все же сохранивший два глотка влаги стебель сахарного тростника. Еще ей достались небольшая торба с вяленым мясом и горсть фисташек, на чем она и прервала поиски, вдруг осознав их нелепость.

Что касается воды – Абриза вспомнила, что незадолго до побоища маленький караван остановился напоить животных и наполнить бурдюки. Когда Фатима в спешке уводила горными тропами и пещерами тех, кто уцелел после налета на райскую долину, было не до припасов. С высоты верблюжьего горба Абриза видела колодец, обнесенный стеною по пояс мужчине, сложенной из массивных каменных глыб. Рядом лежали плоские выдолбленные камни, из которых поят животных. Невольники наполнили черные бурдюки из овечьих шкур до отказа, и они раздулись так, что короткие ножки нелепо растопырились. Если бы у нее был сейчас такой бурдюк!

Возможно, она могла бы дойти до того колодца и – и что же? Напиться? Ей не в чем было унести воду, хуже того – Абриза не знала, в каком направлении идти. Даже если бы она задумала вернуться в разоренный рай – то где находится та долина? За какими горами?

Сильно озадаченная своим безнадежным положением, Абриза взобралась на отдаленный холм, и тут сердце молодой женщины, к ее немалому стыду, обрадовалось. Она увидела лежащих лошадей и еще несколько убитых воинов.

На лошадях могли быть торбы и бурдюки. А что касается покойников – как и всякая девица, выросшая среди вечно вооруженных мужчин, тем более – угодившая вместе с отцом и прочими родственниками в Святые Земли, Абриза их не боялась. Она бы охотно помолилась над телом христианина, но те, кто похитил ее, и те, кто отбил ее, были приверженцы ислама. Как за них молиться, она не знала.

И неудивительно, что первым делом Абриза направилась к лошадям.

Нашлись притороченные к седлам и бурдючок с финиковым вином, и бурдючок с верблюжьим молоком, и немалый бурдюк для воды, хотя ее там оставалось совсем немного, и даже кожаные плоские чашки, из тех, что лепят из буйволовых кож на раскаленных камнях.

Как следует обобрав мертвых лошадей, Абриза решила, что неплохо бы и убитым по эту сторону холма мужчинам закрыть лица.

Их было четверо. Двое распростерлись на камнях каждый сам по себе. А еще двое лежали один поверх другого.

Абриза подошла к ним – и склонилась над мальчиком лет пятнадцати, подобным гибкой ветке, с нежным пушком на щеках, чьи глаза еще этой ночью были огненно-черными, чьи брови сурово сходились на переносье, как у зрелого мужа. Теперь же и брови разгладились, и глаза, бездумно устремленные в утреннее небо, как бы просветлели. Но наполовину отрубленная рука все еще сжимала ханджар.

Израненный мальчик, чья грудь была в засохшей крови, лежал лицом вверх на теле бородатого мужчины более чем крепкого сложения, как если бы он защищал этого человека до последней капли крови.

– Какое отродье шайтана посылает сражаться детей? – прошептала Абриза. Мальчик еще не вышел из возраста пажа, уж ему-то не полагалось сопровождать господина в бой, поскольку до возраста оруженосца ему оставалось добрых три года. А этот был одет как взрослый воин, в плотный серый кафтан, туго подпоясанный широким кожаным ремнем, и поверх него – в просторную белую джуббу из тонкого полотна. И оружие у него было такое, что по руке зрелому бойцу.

Она осторожно стащила мальчика с тела мужчины, положила его на камни – и тут лишь вспомнила, что у приверженцев ислама положено хоронить тех, кто погиб в пути, завернув каждого в его собственный распущенный тюрбан.

Приподняв красивую голову, Абриза нашла кончик тюрбана. И, когда она размотала его весь, на камни пролились черным потоком длинные и блестящие локоны, примета подлинного бойца.

Тут ей стало безумно жаль этого мальчика, чуть ли не до слез, и она с презрением посмотрела на того, кого он прикрыл своей грудью, потому что это мужчине надлежало заслонить мальчика, а не наоборот.

Тот лежал на спине, раскинув руки, так что ввысь вздымался круглый живот, тоже перехваченный кожаным ремнем с бляшками. И кожа эта была толщиной чуть ли не в палец, поскольку иная такого живота, наверно, не удержала бы.

Устремленная в зенит, подобно гномону солнечных часов, борода его была, точно банный веник, а сам он плотным сложением смахивал на кабана, который проглотил черные перья, и концы их торчат у него из горла.

Но и этого мертвеца, как бы он ни был гнусен, нельзя было оставлять с открытым лицом.

Абриза склонилась над ним – и увидела, как пузырится на губах между жесткими и длинными усами кровавая пена.

Мальчику удалось-таки спасти этого пузатого, этого скверного, этого врага Аллаха! И он дышал!

Она осторожно освободила широкую грудь мужчины и обнаружила три глубокие раны, нанесенные сплеча ханджаром, причем, как и следовало ожидать, было разрублено плечо.

Этот человек потерял много крови, да еще провел ночь на холоде, так что нить его жизни могла прерваться каждый миг. Возможно, его спас именно толстый живот – ведь покрытые жиром тела дольше удерживают тепло.

Абриза еще не выбросила тростниковый стебель, хотя он и стал похож на тряпицу. Влажным стеблем она отерла запыленное лицо этого болотного кабана – и ахнула.

Она узнала одного из командиров в войске Ади аль-Асвада. Его звали Джеван-курд, не упоминая отцовского имени, прозвища-куньи у него тоже не имелось, и он был один из самых преданных.

Как же попал сюда Джеван-курд? Выходит, ночной налет на караван райских беглецов совершил Ади аль-Асвад? Но где же тогда сам Ади?

Расспрашивать раненого было бесполезно. Он едва дышал. И все же Абриза взяла его обеими руками за голову и приподняла, как будто это облегчило бы его участь.

– О Джеван! Ты слышишь меня? – прошептала она. – Только не умирай, слышишь, только не умирай! Если умрешь ты – умру и я…

Прошло мгновение, и другое, и третье. Раненый, лежа в забытьи, продолжал дышать.

– Я дам тебе воды, о Джеван! – Абриза вдруг вспомнила, что среди ее добычи есть и вода. – Потерпи немного, сейчас я принесу ее!

Сбегав за бурдюком, Абриза омочила в воде пальцы и отерла губы Джевану. Потом налила в чашку – но оказалось, что курд слишком тяжел для ее рук, она не смогла приподнять его настолько, чтобы вода из кожаной чашки не пролилась мимо рта на шею, да и опасно было двигать человека с такими ранами.

Тогда Абриза набрала воды в рот и из губ в губы напоила Джевана-курда. Он пил, не осознавая своего блага.

Затем она принесла вино из фиников и, за неимением ничего лучшего, промыла им раны, стараясь не заглядывать в их глубину. Разорвав джуббу погибшего мальчика, она кое-как наложила тугую повязку – и ей стоило немалых трудов просунуть полосу ткани под широкой спиной курда.

Под этой довольно грязной повязкой края ран все же сомкнулись.

Солнце между тем поднималось все выше и начинало заметно припекать. Если раненого не погубил ночной холод, его непременно должна была погубить дневная жара.

– А вот посмотрим! – воскликнула Абриза.

Ей не из чего было соорудить над курдом палатку. Полотнища нашлись бы в избытке – но не было кольев. Аллах не был настолько милостив, чтобы, кроме сломанных ханджаров и потерянных в схватке щитов, предложить ей хотя бы два-три копья.

Абриза сбегала за холм и принесла оттуда все аба и джуббы, какие только нашлись. Затем она уселась рядом с раненым, накинув чью-то джуббу на голову и заслоняя курда собой от прямых солнечных лучей. Рядом она положила все свои припасы и взяла в рот кусочек вяленой баранины, жевать которую – долгое занятие, так что ее могло хватить на несколько дней.

Тени получилось слишком мало.

Абриза огляделась в поисках больших плоских камней, из которых можно было бы поставить невысокую стенку, достаточную, чтобы дать тень лежащему человеку. Но тут она посмотрела, откуда падают лучи, прикинула – и поняла, что вскоре островок тени появится возле холма, и в нем будет спасение для них обоих.

Откуда у нее взялись силы, чтобы, взяв раненого за ноги, медленно отволочь его к месту будущего островка, Абриза не знала. Больше она ничего не могла сделать ради его блага.

Джеван-курд все еще дышал.

Абриза отерла пену с его губ и коснулась ладонью лба. Лоб был жарким. А лицо тем не менее отливало синевой. Похоже, раненый уже унесся душой к вратам рая и приветствовал их стража Ридвана.

Всем сердцем противясь мысли о смерти, Абриза сжала виски курда, умоляя Всевышнего о его спасении, и слова христианских молитв сбивались у нее на арабский лад, и сама она не понимала, на каком языке шепчет эти безумные молитвы.

Она обещала поставить пудовую свечу перед образом Богоматери и раздать милостыню нищим у дверей мечети…

Вдруг она поняла, что не имеет права молиться Богоматери, ведь на ней даже нет креста, крест отдан непонятно кому сквозь щель между полом и крышкой люка.

Абриза подобрала мелкие камни и выложила перед собой кривоватый крест. У нее не было сейчас другого занятия, кроме как читать молитвы – и она снова заговорила вполголоса, но жара утомила ее, и она продолжала твердить слова про себя, и опять помянула всуе Аллаха…

Солнце совершало свой путь, но Абриза не видела неба и солнца. Понемногу она впала в некое небытие, утратив представление о времени.

А руки женщины тем временем обрели самостоятельную жизнь. Пальцы бродили по лицу Джевана-курда, растирая его там, где оно не было скрыто бородой, забирались под тюрбан и искали там, искали, искали каких-то скрытых под кожей бугорков, чтобы круговыми движениями разбить их, расплавить, разогнать. Глаза Абризы сами собой при этом закрылись.

Когда же она, немного опомнившись, чуть подняла веки, то увидела, что голову и плечи раненого окружает клочковатое бледно-оранжевое с сероватыми язычками сияние. Но это не удивило ее. Откуда-то Абриза знала, что это сияние непременно должно быть.

Снова прикрыв глаза, она позволила рукам спуститься туда, где плечо и грудь были перехвачены повязкой…

И вдруг она ощутила холод.

Это была не легкая прохлада тени от холма. Холод подступил сверху и снизу.