Текст книги "Шайтан-звезда"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 56 страниц)

Не выпуская Хайсагура, Грохочущий Гром опустился на корточки и протянул другую руку вслед убегающему коню.

Почувствовав ослабление хватки, гуль ухватился за указательный палец ифрита и принялся выворачивать его из сустава.

Грохочущий Гром снова поднес его к подобному пещере рту – но Хайсагур уперся ногами в его подбородок с такой силой, что ифрит и гуль на мгновение как бы окаменели в равном единоборстве.

Огненные глаза ифрита встретились с глазами гуля. Сверкание их и исходивший из них жар были невыносимы – казалось, у Хайсагура вот-вот вспыхнут брови и ресницы.

Впервые в жизни у гуля мелькнула мысль о том, что, раз уж гибель неизбежна, нужно принять ее, как всякий дар Аллаха, без суеты. Он сделала все, что мог, и он проиграл эту схватку, а прийти ему на помощь некому – вот разве что та безумная, с синими знаками на щеке, бросилась бы сейчас вызволять его из пасти ифрита так же безрассудно, как отправилась за его телом в Пестрый замок!

И гулю сделалось стыдно!

Он не думал, что когда-либо в предсмертный миг ощутит стыд перед далекой женщиной. Однако это свершилось – и именно стыд заставил его разомкнуть веки и принять в себя жар и пламя огромных глаз Грохочущего Грома.

А за стеной пламени были прохлада и пустота…

* * *

Отбежав довольно далеко от ифрита Грохочущего Грома, Маймун ибн Дамдам остановился и чуть повернул голову, готовый немедленно удирать прочь, ибо помочь Хайсагуру он уже не мог.

Одна мысль владела им – отыскать в пустыне заброшенный колодец, где могла бы жить семья джиннов, и позвать на помощь род Раджмуса, если только Аллах пошлет ему встречу именно с правоверными джиннами. Иначе его затея окончится малоприятной встречей с грозным Красным царем…

Ифрит, как ни странно, продолжал сидеть на корточках, не откусывая голову гулю и глядя на него как бы с недоумением. Гуль же в его руках выглядел потерявшим сознание, как если бы его душа от страха перед пастью ифрита улетела…

Терпение было не в привычках как у аль-Яхмума, так и у Маймуна ибн Дамдама. Не в силах долго и неподвижно стоять на одном месте, вглядываясь в странную фигуру ифрита, он ударил оземь копытом. Ифрит поднял голову.

Затем произошло самое удивительное – он осторожно положил на камни тело гуля, и не как попало, а старательно устроив его со всеми возможными удобствами.

Это могло означать лишь одно!

Одновременно веря и не веря такой неожиданной удаче, джинн испустил вопль восторга, который человеку постороннему показался бы пронзительным ржанием коня.

– Беги скорее сюда, о друг Аллаха! – услышал он приглушенный, но все еще устрашающий голос. – Клянусь небом, обладателем путей звездных, я думал, что сгорю заживо! Только не подходи близко! Мои ноги теперь такой величины, что я могу раздавить дом, не заметив этого.

– О Хайсагур! – радостно отвечал на это джинн. – То, что ты совершил – изумительно и достойно того, чтобы быть записанным иглами в уголках глаз в назидание поуча…

– Знаю, знаю, – торопливо перебил его Хайсагур. – Ради Аллаха, помолчи немного. У этих проклятых ифритов память устроена вовсе не так, как у людей. Я хочу понять, каким образом они заставляют свое тело летать, и каково устройство их глаз, и откуда берется пламя, и в чем причина его цвета…

– Пойми прежде всего, как ифриты сжимаются и уплотняются до человеческого роста, – посоветовал джинн любознательному гулю. – Я знаю, что они проделывают это, как и мы. И еще попробуй узнать, помнит ли он хоть что-либо о Гурабе Ятрибском.

– Разрази меня Аллах в печень и в селезенку!.. – огорченно пробормотал Хайсагур. – Когда еще мне так повезет и я вселюсь в тело ифрита? Конечно же, ты прав, и я должен прежде всего подумать о Гурабе Ятрибском… Но неужели все эти прекрасные тайны так и останутся непознанными?

Он сел на камни рядом со своей подлинной плотью, а Маймун ибн Дамдам подошел к нему и, встав между его ног, снизу вверх уставился с надеждой в огромное круглое лицо. Вдруг он опять пронзительно заржал.

– Горе тебе, ты сбил меня с пути размышлений! – рассердился гуль. – Что тебя так насмешило?

– Прости, о благородный гуль… – голос в голове у ифрита, временно ставшей головой Хайсагура, задыхался от хохота. – То, что оставил тебе отец… Твой айр…

– Что смешного увидел ты в моем айре? – удивился Хайсагур, но, наклонив голову, сообразил, в чем дело. Мужское достоинство ифрита, ставшее теперь и его мужским достоинством, полуприкрытое вороной шерстью, обладало толщиной и протяженностью, соизмеримыми только с туловищем аль-Яхмума, так что джинн впал от близости такой громадины в некое развеселое безумие.

Он бормотал что-то уж вовсе непотребное о женщинах из рода ифритов, которые должны преследовать обладателя такого достоинства, срывая на лету изары и визжа от восторга, и красноречиво описывал фарджи, соответствующие столь внушительным айрам, и выдвигал предположения о том, сколько всевозможного имущества могло бы поместиться в этих умопомрачительных фарджах…

– Ради Аллаха, угомонишься ли ты наконец? – рассердился гуль, который не любил этих разговоров по причине длительного воздержания. – Если ты хочешь, чтобы я нашел нить, ведущую к Гурабу Ятрибскому, сделай милость, помолчи! Память этого ифрита похожа на кучу военной добычи посреди лагеря, где все перемешалось и вымазано грязью!

Задача Хайсагура усложнялась тем, что сам он никогда не видел этого загадочного мудреца и для того, чтобы выловить его из глубин памяти Грохочущего Грома, должен был призвать на помощь те клочки воспоминаний Сабита ибн Хатема, которые успел присвоить при кратковременных и произведенных, если вдуматься, ради баловства вторжениях в его тело.

И это никак не удавалось гулю.

Маймун ибн Дамдам успокоился наконец и, склонив голову, наблюдал за мучениями Хайсагура.

– О благородный гуль, – осторожно сказал он. – Если позволишь, я дам тебе совет. Мы, джинны, обладаем удивительным обонянием. Скорее всего, и ифриты тоже. Я не уловил ничего, что говорило бы о его хозяине, в виде и запахе бронзового пенала. Но это могло случиться и потому, что я совершенно не знал Гураба Ятрибского и не запомнил его в те мгновения, когда мои родственники принесли меня к нему, связанного и скрученного, изрыгающего проклятия, чтобы он упрятал меня в кувшин. А Грохочущий Гром непременно должен знать этого мага! Возьми в руки пенал и кольцо, может быть, они что-то скажут тебе!

Удивленный столь уважительным обращением, Хайсагур покосился на коня, однако ни в голосе джинна, ни в выражении конской морды не обнаружил подвоха. Очевидно, причина была в новых размерах гуля, которые произвели впечатление даже на привычного к таким вещам джинна.

– А где они, этот пенал и это кольцо, о Маймун ибн Дамдам? – спросил он. – Кольцо я, скорее всего, выронил, когда этот нечестивый мерзавец схватил меня и поднял под самые облака! А пенал остался лежать там, где мы вынули из него кольцо. Клянусь Аллахом, я не могу узнать того места!

– Это случается, когда долго пребываешь, к примеру, в человеческом виде и опять возвращаешься в образ джинна, – утешил его Маймун ибн Дамдам. – Погоди, сейчас я отыщу их…

Но найти кольцо и пенал было просто, сложнее оказалось уложить их на ладонь ифрита, потому что сам он своими толстенными пальцами не мог подобрать с земли даже пенала, а с кольцом немало пришлось повозиться джинну – причем он смертельно боялся ненароком проглотить это медное кольцо, пока брал его своими бархатистыми губами.

– Ну и что же мне делать с ними дальше? – спросил Хайсагур и вздохнул.

Маймун ибн Дамдам ничего не ответил.

Тогда гуль поднес пенал и кольцо к носу, ноздри которого были подобны трубам, и осторожно обнюхал.

На сей раз они уже обладали для его запахом, хотя на самом деле это был не запах, а нечто иное, доступное джиннам, ифритам и маридам, но, увы, недоступное сыновьям Адама и гулям. Хайсагур стал шарить по закоулкам памяти Грохочущего Грома в надежде отыскать нечто созвучное кольцу и пеналу. То, что он обнаружил, было не изображением человеческого лица, как он по неопытности надеялся…

Хайсагур любил плавать и в особенности нырять. Ему нравилось сражаться с бешеным течением Черного ущелья, но нырять было приятнее в тихих заводях – там, кроме прочих удовольствий, он, прижимаясь животом ко дну, выслеживал и ловил рыбу. И ощущение, возникшее в нем, было сродни тому, как если бы, продвигаясь вдоль дна теплой, хорошо прогревшейся заводи, он ощутил кожей холодную струйку, стремящуюся вдоль его бока неведомо откуда и неведомо куда. Струйка потянула его за собой, он как бы лег на нее, а она понесла его, и из этого состояния сосредоточенного слежения за новым ощущением его совершенно некстати вывел голос джинна.

– Хвала Аллаху милостивому, милосердному! – вдруг завопил Маймун ибн Дамдам. – Ты понял установления и правила полета!

И тут же Хайсагур весомо шлепнулся прямо на живот.

– Горе мне, что это такое было? – несколько ошалев от падения, осведомился он.

– Это было прекрасно, о благородный гуль! Ты поднялся в воздух, и лег на него, и потянул носом, и развернулся вон в ту сторону, и полетел, а я всего лишь приветствовал тебя, – несколько смутившись, объяснил джинн.

– Значит, я знал, куда лететь… Благодарение Аллаху, я шлепнулся с небольшой высоты. Прошу тебя, не приветствуй меня больше! Я попробую еще раз…

– О Хайсагур! Еще одно слово, ради Аллаха! Если ты полетишь ниже облаков, тебя увидят люди, а это ни к чему!

Хайсагур почесал в затылке.

– Как же тогда ифриты опускаются на землю? – спросил он.

– Так же, как и джинны, – объяснил Маймун ибн Дамдам. – Это совсем просто – нужно слиться с тем местом, которое ты избрал, и принять его цвета, а потом – образ, который тебе нужен…

– Воистину, это совсем просто! – подтвердил гуль хриплым голосом ифрита. – Как я до этого раньше не додумался! Ведь меня с детства учили принимать разнообразные цвета, и образы, и личины! О Маймун ибн Дамдам, я не знаю, какой ты джинн, но наставник из тебя прескверный!

Джинн попытался объяснить, как следует творить в голове собственный образ со всеми подробностями, и нетерпеливый гуль, прогнав по телу описанную Маймуном ибн Дамдамом волну, обратился в поразительное чудище – спереди он являл собой почтенного старца с длинной и ухоженной бородой, мечтой всей своей жизни, в тюрбане, в туфлях, но вместо штанов спереди свисали два полотнища ткани, и вместо фарджии тоже свисала с шеи и плеч полосатая ткань, а мохнатая спина и не менее мохнатые задница, ляжки и икры ифрита были, разумеется, обнажены.

– Клянусь Аллахом, когда повелителю правоверных потребуется шут, ты смело можешь идти к нему в таком виде! – обрадовался джинн, наслаждаясь смущением язвительного гуля. – Тебя забросают золотыми динарами!

Но в конце концов, провожаемый благими пожеланиями, Хайсагур взмыл в небо.

Он посмотрел сверху на Пестрый замок и мысленно попросил Аллаха удержать Джейран от глупостей и Сабита ибн Хатема – от опасных поступков. Затем он сосредоточился на кольце и пенале, зажатых в ладони, и снова ощутил себя ныряющим в заводи, и лег на прохладную струю, и его словно потянули на веревке туда, где находился этот загадочный маг Гураб Ятрибский.

Сперва веревка была натянула на немалой высоте, затем как будто кто-то стал ее подергивать, и Хайсагур, решительно не представляя, куда он залетел, стал снижаться.

Он увидел город, покрытый мраком, и светлые стены городских укреплений, и стройные минареты мечетей, и вскоре обнаружил, что струя, несущая его, устремляется не куда-нибудь, а к городскому кладбищу.

– Наверно, мне следует сейчас принять образ покойника, завернутого в саван, – подумал Хайсагур. – Этот проклятый джинн толковал про рябь песков пустыни и оттенки скал, но ни слова не сказал о том, как сливаться с кладбищем! О Аллах, а что, если этот премудрый маг умер?

Гуль опустился за оградой, вообразил себя достойным купцом и тщательно себя всего ощупал во избежание скверных недоразумений. Затем он замер, стараясь даже не дышать, и прислушался к ночным звукам.

Он услышал вдали два голоса. Кто-то неторопливо шел вдоль ограды, беседуя. Хайсагур устремился навстречу – и его прыжок перерос в настоящий полет, так что он опустился на землю чуть ли не под самым носом у собеседников.

Один из них, молодой, был в скромной одежде ремесленника, другой – и вовсе в рубахе из белой шерстяной ткани, но на голове у него был талейсан, свисавший на плеч, – признак людей знания.

– И еще говорит Всевышний в священном предании: «Я был сокрытым сокровищем, и возжелал быть познанным, и, дабы быть познанным, сотворил всяческую тварь». Поэтому суфии и говорят, что наш долг – в меру сил постигать Аллаха и поклоняться ему, – продолжал старец размеренную речь. – И еще сказал пророк – да пребудут с ним благословение Аллаха и мир: «Стремление к знанию предписаны всем мусульманам и мусульманкам». Против этого ты, надеюсь, не станешь возражать, о дитя?

– Кто я такой, чтобы возражать пророку? – удивился юноша.

– Итак, мы условились, что ты стремишься стать обладателем знания, ибо таким образом ты приближаешься к Аллаху и рассчитываешь, что знание принесет тебе радость и удовлетворение. А теперь послушай притчу. Некий всадник проезжал однажды по дороге и увидел издали, как ядовитая змея вползла в рот спящему человеку…

Старец замолчал.

По виду и повадкам Хайсагур опознал в нем суфия, беседующего с учеником, точно такого же, как тот, что смутил его душу рассказом о воде и одиночестве. Гуля озадачило, почему юноша не удивляется странному поведению змеи, но сразу же понял: этот ученик – из продвинувшихся на пути знания, и он научился пренебрегать условностями поучительных историй.

– Всадник подумал, что если он разбудит человека и сообщит ему о змее, тот, скорее всего, не поверит, примет его за безумца и убежит. А времени на длительные объяснения у него не было. Поэтому он подскакал к спящему, разбудил его ударом плети, погнал к дереву, под которым валялось множество гнилых яблок, и заставил его их есть, а потом велел пить большими глотками воду из реки. Человек проклинал его всеми известными проклятиями, а потом упал на землю, его стало рвать, и вместе с яблоками и водой он изверг и себя змею. И он стал униженно благодарить своего спасителя. Как ты полагаешь, о чем эта история?

– О слепоте не имеющих знания? – предположил юноша.

– Об ответственности тех, кто наделен знанием, – строго сказал старец. – И поразмысли об этом!

– О шейх, это уже не первая притча, которую ты рассказал мне и заставил размышлять над ее значением, – задумчиво произнес юноша. – Имамы в мечетях учат на примерах из жизни пророка и рассказывают предания, у суфиев – тоже короткие истории. Наверно, у всех народов во всех семи климатах наставники прибегают к притчам?

– Ты задал очень интересный вопрос, и мне даже трудно сразу ответить на него, – старик усмехнулся. – Я читал творения греков, живших еще до пророка, и наиболее понятны те, где мысли фалясифов излагаются в коротких и смешных историях.

– Чьи мысли, о шейх? – удивился ученик.

– Мудрость по-гречески называется «фальсафа», мудрецы, стало быть, «фалясифы», но «фалясиф» и «мудрец», тем не менее, не одно и то же. Наши мудрецы учат жить, руководствуясь знанием, а греческие, как мне кажется, о жизни думали менее всего. Их главный фалясиф Аристу считал, что величайшее счастье, охватывающее все блага, есть умопостижение, ибо истинное совершенствование людей заключается в том, чтобы предаваться фальсафе. Раз мои размышления делают меня счастливее – то и я, очевидно, тоже в какой-то мере фалясиф…

Хайсагур понял, что заслушался, и шагнул было вперед, чтобы поклониться шейху, но сразу же остановился и заново себя ощупал. Благодарение Аллаху, он не утратил пристойного вида, хотя держать в сознании множество мелочей, из которых складывается одежда, от полос на фарджии до кисточек на шнуре, поддерживающем штаны, было утомительно.

Уверившись, что все в нем соответствует облику сыновей Адама, гуль-оборотень вышел навстречу собеседникам с приветственным движением рук.

Старший из них, еще не сложив ладони для ответного приветствия, уже улыбнулся Хайсагуру – и столько было в этой улыбке доброты и понимания, что гуль и без вопросов убедился, что перед ним воистину прославленный Гураб Ятрибский, вечный странник на путях знания и истины.

– Кто ты, о дитя? – спросил этот старец в одеждах суфия, именующий себя на греческий лад фалясифом, но обладающий удивительной властью. И от этих простых слов Хайсагур ощутил себя ребенком, чьи скопившиеся детские заботы сейчас будут уничтожены сильным и разумным человеком.

– О Аллах, прибегаю к тебе от шайтана, битого каменьями! – завопил вдруг юный ученик Гураба Ятрибского, пятясь.

– Ступай, о дитя, мы потом продолжим беседу об ответственности наделенных знанием, и да будет над тобой милость Аллаха! – не отводя острых, глубоко посаженных черных глаз от выпуклых глаз ифрита, временно принадлежащих Хайсагуру, сказал старый фалясиф.

По воплю ученика гуль понял, что произошло – он перестал старательно удерживать на себе все эти полосы фарджии и извивы тюрбана, и они поплыли волнообразно, потекли с него и стали таять, выявляя подлинное тело ифрита, испускающее красновато-лиловое свечение.

Но Гурабу Ятрибскому не было дела до той плоти, что обнаружилась ниже глаз его нового собеседника. Возможно, он и не заметил превращения.

Когда топот ног перепуганного ученика стих, Хайсагур, уже не заботясь о внешности, низко поклонился Гурабу Ятрибскому.

– О шейх, я – гуль, имеющий способность входить в тела людей, зверей и, как сегодня обнаружилось, даже ифритов. Я – Хайсагур из рода горных гулей, – сказал он. – И я прилетел, чтобы позвать тебя на помощь.

– А я сперва удивился, откуда вдруг взялся такой миролюбивый ифрит, – произнес Гураб Ятрибский. – Какого же из этих несчастных ты ограбил, словно разбойник на большой дороге?

И старый фалясиф весело рассмеялся.

– Зовут его Грохочущий Гром, и вот талисман, которому он служит, – Хайсагур, улыбаясь в ответ широченной пастью ифрита, протянул Гурабу Ятрибскому медное кольцо. – Потом я расскажу тебе, как мне удалось завладеть его плотью. А сейчас поспешим!

– Для чего ты просишь моей помощи, о гуль? – строго осведомился маг. – Если речь идет о пустяках вроде богатства, власти, вожделений, то я на них более не отвлекаюсь.

– Звездозаконники Харрана и славнейший среди них, Сабит ибн Хатем, попали в беду! – воскликнул Хайсагур. – Их обманом заманил в Пестрый замок аш-Шамардаль – помнишь ли ты это имя, о шейх?

– Да, я помню это имя… – пробормотал Гураб Ятрибский. – Выходит, он еще не отказался от мыслей о власти, подобно тому, как ребенок, вырастая, отказывается от игрушек?

– Нет, о шейх, этот бородатый младенец совершил столько зла ради власти, что пора бы уже кому-то вмешаться в его игры! – смело отвечал Хайсагур. – Теперь он задумал погубить Сабита ибн Хатема и прочих звездозаконников, потому что зависть к их знаниям двадцать лет не давала ему покоя! Если ты не знаешь истории о споре между мудрецами из-за предназначения, состоявшемся двадцать лет назад, то я расскажу ее тебе так, как рассказал ее мне этот неразумный Сабит ибн Хатем! Он настолько углублен в подсчеты подвижных и неподвижных звезд, что совершенно не понимает, какие мерзости творятся вокруг него! А его знания и его способности бесценны! Спаси его, о шейх!

– Должно быть, ты сильно привязан к этому звездозаконнику, о Хайсагур, если ради него не побоялся схватиться с ифритом… – Гураб Ятрибский поднес поближе к глазам медное кольцо. – Ты не мог знать сильных заклинаний власти! Я передал их лишь одному человеку – и он дал мне клятву, что это знание умрет вместе с ним.

– Если ты говоришь про ас-Самуди, то так оно и было, – отвечал гуль, несколько испуганный тем, как сошлись брови старого фалясифа и вздернулась верхняя губа. – И это – еще один грех в длинном списке грехов старого завистника! Как это ты допустил, чтобы он занял твое место и сделался наследником дряхлого Бахрама?

– Ты упрекаешь меня? – удивился Гураб Ятрибский. – Ты упрекаешь мудреца за то, что он предпочел мудрость власти?

Обращаясь к гулю с этим сердитым вопросом, он задрал голову, и Хайсагур не сразу понял, зачем. А когда понял – попытался сдержать свой рост, но из этого мало что получилось. Тело ифрита, сжатое и уплотненное до размеров человеческого, требовало слишком много внимания – а мысли гуля были заняты слишком важной беседой, к тому же ответ мудреца ему страшно не понравился.

– Разумеется, проще всего предпочесть мудрость власти! – разозлился Хайсагур. – Но не рассказывай потом неопытным мальчикам притчи об ответственности обладающих знанием! Я – всего лишь горный гуль, о шейх, и я многого не знаю, но из-за того, что ты отказался стать преемником Бахрама, сейчас погибнет древнее и прекрасное звездозаконие Харрана! Что ты скажешь мне о мудреце, из-за которого гибнет знание? Кроме того, в Пестром замке я обещал помочь еще одному человеку, точнее – ущербной разумом…

– Там твоя женщина? – удивился старый фалясиф.

– Она не моя женщина! – вспылил Хайсагур, запоздало удивившись собственной ярости. Очевидно, не только его разум диктовал движения плоти ифрита, но и пламенная плоть стала кое-что диктовать разуму. – Просто она пришла туда со своими людьми, чтобы спасти меня! Хотя я вовсе не нуждался в спасении! С чего ты взял, будто она – моя женщина? Она никогда не была моей женщиной и не будет! Но она до сих пор там – и я должен вывести ее оттуда.

– А с чего бы вдруг женщинам из рода Адама спасать горных гулей? – осведомился Гураб Ятрибский.

– Однажды я выручил ее в беде, – признался Хайсагур. – Я желаю ей добра, о шейх. И я не могу сделать своей женщину, которой желаю добра. Если ты воистину такой обладатель знания, как о тебе рассказывали, ты должен знать и то, что бывает, когда гуль берет себе женщину из рода Адама. Но хватит об этом! Время идет – и мне все труднее удерживать дух в теле этого проклятого ифрита! Если ты готов лететь вместе со мной в Пестрый замок – то летим! А если нет…

– Что же ты тогда сделаешь?

– Не знаю, о шейх. Возможно, я сделаю непоправимую глупость, – честно сказал Хайсагур. – Но я не могу сидеть в бездействии, зная, что Сабиту ибн Хатему и его ученикам грозит опасность.

– Оставь мне тело этого ифрита и возвращайся, – велел Гураб Ятрибский. – Я справлюсь с ним и найду способ справиться с аш-Шамардалем. Ты пристыдил меня, о гуль, и ты увидишь, что я полностью несу ответственность обладающего знанием! Клянусь Аллахом!

* * *

– Ты спишь, о звезда? – услышала Джейран шепот Джарайзи.

Не было ничего удивительного в том, что она заснула. Время, проведенное без света и в ожидании, растягивается до бесконечности и теряет определенность. Возможно, за стенами Пестрого замка уже наступила ночь.

– Хвала псам, со мной все в порядке, – сказала она обеспокоенному мальчику, хотя на самом деле сон ее растревожил.

Джейран видела себя у входа в райскую долину. Она смотрела на цветники и ручьи сквозь пролом в стене, наподобие того, через какой пробиралась во время своего побега. Долина, которая одновременно была и райским садом, и продолговатым залом с колоннами и под куполом, и манила ее и одновременно внушала страх. Джейран осмелилась просунуть голову в пролом и увидела среди цветов маленького мальчика в длинной голубой рубашке.

Это было прелестное дитя, и ей сперва показалось, что там, за стеной, играет сын Абризы. Помня, что фальшивый рай – не то место, где ребенок может чувствовать себя в безопасности, Джейран почти без усилий растолкала руками камни, расширив пролом настолько, что смогла попасть в райский сад. Она подбежала к ребенку, схватила его на руки, прижала к себе – и осознала, что это не дитя Абризы, а ее собственное дитя.

– О Аллах, как же это вышло? Когда это я понесла, и когда окончились мои дни, и какому же мужу я родила этого сына? – спросила она, уже чувствуя в душе неизмеримую любовь к малышу. – Ведь никто еще не разрушил мою девственность и не насладился моей юностью!

Но ничего не ответил ей Аллах – зато разбудил обеспокоенный Джарайзи.

– Я проснулась, о любимый, – наугад протянув руку, чтобы погладить мальчика по щеке, сказала она.

– Мы боялись, что ты опять заснешь так, как по дороге из Хиры, – так же наугад встретив ее руку и потершись об нее носом, отвечал Джарайзи.

Джейран села и задумалась.

Если бы Хайсагур проложил дорогу через цепочку лучников, то он бы уж как-то дал ей об этом знать, и вывел ее с мальчиками, и они бы, нагнав Шакунту с Барзахом и Хашима, уже ехали прочь отсюда… или не ехали, а делили бедного малыша, ибо в глазах Хайсагура Джейран увидела примерно то же, что в глазах мальчиков при слове «добыча»…

– Ко мне, о любимые, – позвала она, и мальчики, тоже задремавшие на полу, подстелив пустые мешки, приподнялись и пришли на голос. – Я знаю, вы голодны. И обещанной нам помощи нет. Что же делать?

– Ты не знаешь, что делать, о звезда? – удивился Чилайб.

Джейран усмехнулась.

Как ни странно, именно уверенность мальчиков в ее способностях помогала ей до сих пор жить и находить выход из сложных положений. Очевидно, следовало не оплакивать Хайсагура, а заняться чем-то, способствующим выходу из ловушки.

– О Бакур, о Дауба, мы сейчас пойдем и попробуем найти кладовые с припасами. Если хозяева этого замка насильно задерживают у себя гостей, то пусть будут гостеприимны до конца!

Шутка была немудреная, но вызвала у мальчиков легкий смешок.

Джейран знала, что они не боятся голода и будут терпеть, сколько потребуется. Но мысль о том, что ее люди из-за ее оплошности попали в беду и терпят неудобства, была для нее нестерпима.

Помещение, где они находились, имело выход на площадку, и оттуда проникало немного света. Джейран задумалась – оно должно было иметь какое-то сообщение с внутренними покоями замка, и вряд ли это была дыра в потолке. Здесь было достаточно просторно, чтобы при необходимости держать не только корм для лошадей, но и самих лошадей, а они не лазят в потолочные дырки.

– Мы должны собрать все веревки, – сказала она, – и связать их вместе.

Когда это было сделано, Джейран собственными руками обвязала вокруг пояса Даубу.

– Ты пойдешь первым, – велела она, уже зная, что это у него хорошо получается, ибо он осторожен и, очевидно, более прочих испытан в засадах на кабанов. – Ты пойдешь вдоль стены, не отрываясь от нее, а в пяти шагах за тобой, крепко держа веревку, пойдет Бакур, и если ты впотьмах куда-либо свалишься, он спасет тебя. В пяти шагах за Бакуром пойду я, и если мне понадобится позвать вас к себе, чтобы что-то сказать, я дерну за веревку дважды, а если я почувствую опасность, я дерну один раз, но сильно, и вы сразу же опуститесь на пол. То же самое сделает любой из вас в случае опасности. Ну, да хранит нас вера, – пойдем!

И девушка сама порадовалась тому, как легко и быстро придумала сигналы.

– А мы, о звезда? – окликнул совсем расстроенный Джарайзи. – А что же делать нам?

– Ждать, – приказала Джейран, стараясь не думать о том, что будет с мальчиками, если она не вернется.

Как она и ожидала, замок был пуст по крайней мере наполовину, и она оценила сообразительность его хозяев – вместо того, чтобы расставлять стражников по пустым коридорам, разумнее было выстроить густую цепь вокруг самого замка. Она даже ощутила нечто похожее на благодарность – и одновременно поняла, что истинной плоти Хайсагура мало что угрожало тут в те часы, когда он выводил отсюда ребенка.

Но довольно быстро она оказалась в той части Пестрого замка, где уже слышались шаги и голоса, так что пришлось проявить осторожность. То и дело Дауба дергал за веревку двойным рывком, но тревога оказывалась ложной. Наконец дернула Джейран – и они собрались в углублении стены, образованном двумя опорами свода.

Если высунуть из-за опоры голову, то можно было увидеть в противоположной стене коридора дверной проем, охраняемый двумя мужами, стоящими неподвижно. У ног одного из них был маленький светильник, дающий достаточно света, чтобы можно было ходить по коридору, не спотыкаясь.

Вдруг оба, как по приказу, повернули головы – но не туда, откуда наблюдала за ними Джейран, а в противоположную сторону.

К ним, прикрывая ладонью огонек своего светильника, торопливо шел по сводчатому проходу некто рыжебородый, затем, не обращая на них внимания, свернул и откинул дверную занавеску.

Там его, очевидно, не ждали – вскрикнула женщина.

Двое муридов, охранявших этот вход, даже не шелохнулись.

– Ты придешь и выполнишь то, что тебе приказано! – услышала Джейран сердитый голос этого человека. – И в этом будет твое спасение!

Очевидно, ему ответили что-то малоприятное, ибо он вышел из помещения, побледнев от злости, хотя и обычно-то румянцем не отличался.

– Когда мне понадобится обитатель этой комнаты, я пришлю за ним человека, который попросит выдать его именем скрытого имама, о верные, – сказал он и направился туда, откуда появился.

– Именем скрытого имама… – прошептала Джейран, и Бакур кивнул – это могло пригодиться. – Снова скрытый имам… Долго ли мне сталкиваться с этим призраком?

Они перебежками поспешили следом за рыжебородым, но за очередным поворотом его встретили шестеро муридов, очевидно, получивших приказ ожидать именно здесь, потому что они пошли следом за своим повелителем, не дожидаясь распоряжений.

Пронырливый мудрец повел их одним из длинных коридоров Пестрого замка, то сужавшихся, то расширявшихся, благодаря квадратным каменным опорам свода, выраставшим из стен. Затем он свернул – и цепочка муридов вслед за ним стала исчезать в низком проходе.

Джейран указала мальчикам на последнего в этой цепочке. Дауба кивнул – и прижимаясь спиной к стене, боком приблизился к нему, а Бакур точно так же шел следом, отставая всего на одну опору. Выступы опор скрывали мальчика, пока он не оказался в двух шагах от обреченного, и молча кинулся на него, и всадил ему в горло джамбию. Тут же Бакур оказался рядом и успел зажать муриду рот. Вдвоем они отволокли его и пристроили тело между опорами.

– Разденьте его немедленно, пока его халат не перепачкан в крови! – приказала Джейран.

Мысль переодеться пришла ей в голову внезапно – и времени для размышлений Аллах ей не оставил. Она была не ниже ростом, чем верные, которые охраняли замок и служили рыжебородому вместе с его скрытым имамом. Они не говорили друг с другом – насколько Джейран могла понять, эти люди почти не знали друг друга, а может, разговоры тут были под запретом.

С убитого сорвали коричневый халат, Джейран тем временем сбросила свою фарджию и быстро сунула руки в длинные рукава. Широкий пояс она застегнула, уже сгибаясь перед проходом.