Текст книги "Рэймидж и барабанный бой"

Автор книги: Дадли Поуп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Какое-то время он представлял «Кэтлин» с взрывчатой «красной тряпкой», дрейфующей у нее за кормой на конце плавающего манильского троса. Для демонстрации время не столь важно. Но если его блеф не сработает, и он должен будет попытаться потопить фрегат, то шлюпка должна оказаться под кормой испанца в момент, когда запал сработает и порох взорвется; на минуту раньше – и у испанцев будет время, чтобы пробить пушечным ядром днище шлюпки. На минуту позже будет не так уж плохо: большая часть эффекта от взрыва будет потеряна, но его, вероятно, будет достаточно, чтобы оторвать несколько досок. А как насчет огня из мушкетов? Ну, потребуется много стрельбы, чтобы потопить лодку или чтобы образовалась течь, достаточная, чтобы испортить весь порох. Какие могут быть еще препятствия? Поздно начинать думать о них, когда дело уже делается, но почему никто не использовал подрывную шлюпку до него? В конце концов, брандеры использовались против Армады…

Сможет ли порох, взорванный в открытом пространстве причинить достаточный ущерб? Ладно, если он не знает этого, по-видимому, испанцы тоже не знают; но если первая шлюпка учинит роскошный фейерверк, показав испанцам, что их ждет после второго, они точно будут напуганы больше, чем он. А судя по его опыту, чем больше шума, тем страшнее кажется оружие, независимо от реального ущерба – вот почему он учил кэтлинцев поменьше кричать, обслуживая пушки, но вопить как сумасшедшие, если им придется брать вражеское судно на абордаж или отражать нападение.

Но безотносительно эффекта взрыва, думал Рэймидж, одно бесспорно: впоследствии помощнику канонира понадобится рапорт, подписанный капитаном, чтобы объяснить Артиллерийскому управлению почему так много пороха было израсходовано в такой короткий промежуток времени… И он представил письмо, которое он, вероятно, получит позже из Адмиралтейства, выражающее «неудовольствие» Их Светлостей в результате гневного протеста Артиллерийского управления. Бюрократы процветают на войне – для них дым сражений предстает в виде сотен аккуратных пачек форм и свидетельств, показаний под присягой и писем, аккуратно перевязанных знакомой розовой лентой, а от людей, убитых в бою, быстро избавляются двумя движениями пера – просто поставив двухбуквенный код против каждого имени: «УС» – официальное сокращение для «Убыл по смерти».

Обнаружив, что он снова трет свой шрам, Рэймидж обернулся.

– Мистер Саутвик, удостоверьтесь, что ялик готов к спуску на воду и имеет кусок белой ткани, поднятой на багре как белый флаг. И я хочу, чтобы пушки были заряжены, пожалуйста.

Через несколько минут маленькая «Кэтлин» будет готова хоть к блефу, хоть к сражению. Построение, соревнования по стрельбе с Джанной, матросы, пляшущие под скрипку Джона Смита, – все, казалось, произошло несколько дней назад. Уже теперь брызги покрыли надраенную медяшку пятнами высохшей соли. И, с иронией думал он, палуба сплошь засыпана толстым слоем влажного песка – а каких-нибудь три-четыре часа назад Саутвик придирчиво искал хоть одну сухую песчинку.

Еще три минуты, и он направится прямо к фрегату, который был теперь точно по носу с правого борта. Он посмотрел внимательно на Джанну, а затем повернулся к Антонио.

– Я был бы благодарен, если бы вы оба спустились вниз через несколько минут.

Итальянец кивнул и протянул руку.

– Джанна велела мне вернуть вашу ставку.

Рэймидж взял кольцо, увидел, что оно не его собственное, и поглядел на Джанну. Правой рукой она инстинктивно сжимала средний палец на левый – где она, видимо, носила это кольцо. Она смотрела так (с внезапным шоком Рэймидж увидел, что у Антонио то же самое выражение), как будто без слов говорила ему: прощай, обреченный. Отвернувшись, чтобы надеть ее тяжелое золотое кольцо на мизинец левой руки, он вдруг почувствовал озноб, как будто солнце внезапно перестало греть. Фрегат был черным и большим; он, казалось, теперь раскачивался намного меньше, его орудийные порты были открыты, и орудия выдвинуты.

Глава пятая

Испанский фрегат назывался «Сабина». Его корма была почти прямо обращена к носу «Кэтлин», и на то, чтобы вывести его имя жирными буквами поперек транца было потрачено слишком много золота и красной краски. Рэймидж смотрел нетерпеливо то на часы, то на флюгер на топе мачты – чтобы определить, насколько постоянно направление ветра, а затем на ялик, дрейфующий в пятидесяти ярдах по корме. Тонкие струйки дыма от горения запалов просачивались из-под полога.

Через подзорную трубу он мог ясно видеть короткие черные стволы пушек, торчащие из орудийных портов правого борта «Сабины». По-видимому, они были довернуты к корме насколько это возможно, и когда он подойдет ближе, они будут хорошим ориентиром – держась по эту сторону линии стволов, он будет вне их сектора обстрела.

Матрос бросил лаг, и Саутвик сообщил, что «Кэтлин» делает чуть более чем пять узлов. Восточный ветер дул прямо в корму, судно шло левым галсом, и большой гик грота развернулся под прямым углом, закрывая и кливер, и фок, которые, лишенные наполнявшего их ветра, болтались в такт качке. Рэймидж снова поглядел на часы. Если запалы горят нормально, у него восемь минут, чтобы подойти ближе – только-только.

Секунды летели неудержимо. Черная краска корпуса фрегата блестела, и чрезмерное украшение на корме стало еще заметнее. Стоимость нескольких фунтов позолоты на одних только кормовых галереях доказывала, что капитан должен быть богатым человеком, так как он заплатил за это из своего кармана.

Как далеко еще? Без подзорной трубы он уже мог различать людей на палубе, значит, до фрегата меньше полмили – приблизительно шесть минут при такой скорости «Кэтлин». Стрелки часов показывали, что запалы должны сработать через пять минут. Он должен подойти ближе, гораздо ближе.

Глядя на палубу куттера, Рэймидж удивлялся, насколько он хладнокровен и целеустремлен. Или это покорность судьбе? Его отец часто говорил: «Если ничего не можешь с этим поделать, не беспокойся об этом!» Дюжина моряков стояли на корме, ожидая, чтобы вытравить остальную часть манильского троса – чтобы шлюпка отошла как можно дальше, в то время как куттер будет поворачивать. Саутвик смотрел на него вопрошающе, желая увеличить дистанцию между «Кэтлин» и картузами с порохом в пускающем дым ялике, но Рэймидж покачал головой.

Двум матросам у руля приходилось нелегко. Давление на большой грот не уравновешивалось давлением на хлопающие без ветра передние паруса, поэтому куттер пытался увалиться под ветер, так что в итоге он рыскал на левый борт. Рэймидж дал приказ к старшине-рулевому, и через несколько секунд фрегат снова был точно по левой скуле. Теперь фрегат казался больше, и он мог различить людей в группе у гакаборт (чуть более семисот ярдов, отметил он). Некоторые были намного выше других. Нет – быстрый взгляд через подзорную трубу показал, что те, что меньше ростом, стояли, облокотившись на гакаборт, прижимая приклады мушкетов к плечам. Снайперы с приказом целить в офицеров и рулевых…

Рэймидж подозвал Джексон и велел ему взять часы.

– В течение следующих четырех минут называй вслух остающиеся минуты и половины минут, начиная… сейчас!

Кэтлинцы примолкли, все смотрели вперед на приземистую корму фрегата. Черт! Стволы расположенных ближе к корме пушек стали казаться короче, и теперь Рэймидж мог видеть больше пушек вдоль всего правого борта. Фрегат немного развернуло, и если ветер и волны повернут его еще чуть-чуть, то три или четыре пушки ближе к корме смогут стрелять в «Кэтлин». Потом медленно фрегат развернулся в обратную сторону, и пушечные стволы снова стали казаться длиннее.

Ветер начал усиливаться – он чувствовал его дуновение на лице, – и куттер набирал скорость, ритмично ныряя, и гик немного поднялся, поскольку ветер надувал грот. Шесть узлов? Нет времени снова бросить лот.

Крохотные клубы дыма вдоль гакаборта фрегата – едва они успели распуститься, как ветер сдул их в сторону – и слабые хлопки – мушкетный огонь: на таком расстоянии – неприятность, не более.

– Три минуты и тридцать секунд, – сказал Джексон.

Рэймидж оценил расстояние в шестьсот ярдов и дал сигнал Саутвику. Сразу же матросы начали травить остальную часть манильского троса, и ялик отошел дальше от кормы; трос плавал на воде как длинная тонкая змея. Саутвик начал ругаться, когда бухта веревки переплелась в виде восьмерки, зная, что внезапный рывок может сместить бочки и сдвинуть запалы, вызвав преждевременный взрыв, но матрос расправил трос прежде, чем груз на ялике сместился.

Новые клубы дыма вдоль гакаборта фрегата.

– Три минуты, – Джексон произнес монотонно.

Две ретирадных пушки торчали из кормовых портов, словно указующие черных персты. Если они не стреляли до сих пор, то и не будут – испанцы, должно быть, решили, что при такой качке это пустая трата пороха.

– Сколько еще троса?

– Почти весь отдали, – ответил Саутвик. – Осталось примерно пять саженей… Вот – теперь все. Держите, парни, пусть выпрямится теперь. Вся сотня саженей, сэр!

Таким образом, ялик, его взрывающаяся «красная тряпка», дрейфует за кормой на другом конце троса длиной в двести ярдов.

– Две минуты и тридцать секунд, – сказал Джексон голосом, в котором стало заметно волнение.

Приблизительно четыреста ярдов, отметил Рэймидж.

– Мистер Саутвик! Выберите грота-шкоты. Будьте готовы к повороту. Чтобы ни секунды не потерять, когда я дам команду.

Теперь, когда он вел «Кэтлин» прямо к раковине фрегата по правому борту, счет шел на ярды; при этом надо было оставаться строго с наветренной стороны, чтобы ветер гнал ялик к фрегату, – и когда ялик будет в пятидесяти ярдах от фрегата, развернуть «Кэтлин» через левый борт в противоположном направлении – по сути дела заставить ее «вильнуть хвостом» – и тут же положить в дрейф. И когда «Кэтлин» ляжет кормой к фрегату с манильским тросом в кильватере, похожим на растянутый полумесяц, тогда, если он рассчитал правильно, ветер медленно подтолкнет ялик к корме фрегата, и если запалы сработают вовремя… Если, если, если!

– Две минуты, сэр, – сказал Джексон, и впервые в его голос чувствовалась напряженность.

Испанские офицеры стояли среди стрелков с мушкетами у гакаборта – он мог различить их мундиры. От бизань-мачты не осталось даже пня; шквал, обрушившийся на фрегат был, наверное, поистине фантастическим – или скорее всего под свежей краской крылся гнилой рангоут.

Рэймидж снова поглядел на ялик за кормой. Он шел на буксире красиво: нос высоко задран, но и корма сидит не так глубоко, чтобы вода плескала через транец. Никакого признака, даже намека на дым; он выругался – неужели запалы погасли? Быстрый взгляд в подзорную трубу ничего не прояснил. Новые хлопки спереди, и матрос у второй карронады по левому борту «Кэтлин» закричал от боли, а второй молча упал на палубу. Рэймидж вгляделся, пытаясь узнать тех, кто был ранен.

– Полторы минуты! – сказал Джексон.

Пораженный мыслью, что в запасе осталось только девяносто секунд, Рэймидж снова посмотрел на фрегат. Он внезапно стал огромным, и в тот миг, когда он велел Саутвику переложить руль и когда казалось, что чрезвычайно длинный бушприт «Кэтлин» не может избежать сильного удара в правый борт фрегата, «Кэтлин» повернулась на левый борт.

После всех этих приготовлений, мысленно обругал себя Рэймидж, ты позволил раненному матросу привлекать твое внимание достаточно долго, чтобы весь чертов маневр чуть не пошел прахом. Он потер шрам над бровью, пытаясь устоять перед охватывающей его паникой.

На несколько мгновений, пока перекладывали руль, на палубе «Кэтлин», казалось, царил полный хаос: одни тянули шкоты грота; другие крепили шкоты кливера и фока, и оба паруса наполнялись ветром по мере того, как куттер поворачивал к левому борту, и грот более не заслонял их. Внезапное давление ветра на оба паруса пыталось развернуть нос куттера вправо, и старшина-рулевой бежал, чтобы помочь двум матросам удерживать тяжелый румпель.

– Одна минута осталась, – кричал Джексон, уклоняясь от занятых работой матросов, чтобы оставаться в пределах слышимости и видимости капитана и при этом следить за часами.

Он промахнулся – о, Боже! Пока, разворачиваясь, «Кэтлин» проходила под низким широким транцем фрегата, подставляя ему правый борт, Рэймидж вглядывался в лица, часть из которых была наполовину скрыта за дулами мушкетов, и успел заметить, как несколько человек пихались локтями, чтобы высвободить себе достаточно места для прицеливания, и как их толкали офицеры, которые хотели лучше разглядеть куттер.

Небольшие вспышки пламени, клубы дыма и эти смешные хлопки. Новые крики боли на палубе «Кэтлин» – он физически чувствовал, как падают матросы. Глянув за корму, он увидел, что каким-то чудом ялик, похоже, оказался примерно в нужном месте. Мушкетные пули выли, рикошетя совсем рядом. Каждый мушкет, казалось, был нацелен на него. Фрегат разворачивался им навстречу по мере того, как «Кэтлин» довершала поворот; теперь фрегат был по корме.

– Мистер Саутвик! Развернуть кливер и отдать фока-шкоты! Держать руль круто вправо!

Матросы быстро развернули кливер к ветру таким образом, что он пытался толкнуть нос куттера вправо, но уравновешивался гротом и пером руля, поворачивающим нос влево, – словно двое детей одинакового веса на качелях. «Кэтлин» начала замедлять ход. Когда она остановилась, она начала раскачиваться, плеск стремительно разрезаемой воды прекратился, и хлопки мушкетов казались намного громче.

Джексон закричал:

– Тридцать секунд!

И Рэймидж посмотрел на ялик.

Ветер быстро гнал его, манильский трос свободно растягивался, ложась параллельно с фрегатом и, похоже, на расстоянии в пятьдесят ярдов. Рэймидж не понимал, как это удалось, но шлюпка была точно в нужном месте, трос, связывающий ее с «Кэтлин», образовал почти правильный полумесяц на гладкой поверхности за кормой куттера.

– Время! – закричал Джексон, и ничего не произошло.

Несколько мгновений надежда еще скрывала созревшее в уме Рэймиджа мрачно предчувствие; в конце концов, думал он устало, наверняка по крайней мере один из запалов должен все еще гореть, – но он испытывал слишком сильную боль разочарования, чтобы снова искать с подзорную трубу струйки дыма. Пятнадцать минут – максимальное время горения запал, и пятнадцать минут, нет, уже шестнадцать, истекли.

Саутвик беспрерывно монотонно ругался; Эдвардс с белым лицом смотрел на ялик, точно остолбенев; Джанна казалась беззаботный, глядя с любопытством на корму фрегата; Рэймидж, услышав еще один залп мушкетов, решил, что должен отвести «Кэтлин» подальше, прежде чем снайперы выбьют всех матросов.

Только теперь до него дошло, что Джанна стоит рядом с ним, под градом с воем летящих пуль, и он инстинктивно толкнул ее так сильно, что она упала лицом вниз возле гакаборта. Одновременно Эдвардс схватился за руку, очевидно пораженную выстрелом, и Рэймидж услышал какой-то странный лязг возле ноги.

Внезапная слепящая вспышка со стороны ялика сопровождалась низким приглушенным звуком взрыва. Вспышка превратилась в поднимающийся к небу гриб дыма, и обрубки дерева – останки шлюпки – медленно прочертили в воздухе правильные параболы прежде, чем плюхнуться в море, по которому концентрические волны расходились от места, где прежде была шлюпка, как круги по воде от брошенного камня.

– Половины этого пороха хватило бы для вашей цели, сэр, – сказал Эдвардс спокойно.

– Да. И я надеюсь, что наши друзья там уловили суть.

– Взрыв произошел немного поздно однако, не так ли, сэр? – сказал Джексон с усмешкой.

– Да, – сказал Эдвардс, – но если бы ты был моим другом, то подогнал бы часы.

Рэймидж рассмеялся, пожалуй, слишком громко. Подгонять часы – то есть переворачивать стеклянную колбу с песком на несколько минут раньше, чтобы сократить время вахты, – было старой уловкой.

– Неважно, Эдвардс, главное, что сработало отлично.

Эдвардс как-то странно посмотрел на Рэймиджа, словно был пьян и не мог сфокусировать глаза, кивнул и потерял сознание, все еще сжимая руку, из которой струей била кровь. Через мгновение Джанна стояла возле него на коленях и разрывала рукав рубахи.

Глава шестая

Рэймидж уже собирался спуститься с борта «Кэтлин» в ждущую его шлюпку, когда Джексон указал на его шпагу и предложил абордажную саблю. Рэймидж отстегнул шпагу в ножнах с пояса и бросил на палубу. Вот и понятен стал тот странный лязг – пуля из мушкета погнула клинок и оторвала часть ножен. Однако лучше пойти безоружным, положась на порядочность испанцев, чем повесить на пояс привычное оружие матроса – абордажную саблю, и Рэймидж отказался. То, что он взойдет на борт совершенно безоружный, не останется незамеченным испанцами.

Лодка отошла от борта. Джексон, похожий на улана, сидел на корме, держа в одной руке румпель, а в другой – абордажную пику с куском ткани, изображающим белый флаг.

Матросы гребли оживленно и так энергично, как будто шли рядом с флагманом, и скоро шлюпка оказалась у подветренного борта «Сабины». Глядя на фрегат снизу, Рэймидж понимал, что взобраться на борт будет непросто – так сильно он раскачивался, при этом он удивился, видя что вода льется из шпигатов и стекает по борту. Откуда могла взяться вода на палубе?

В то время как Джексон отдавал последние приказы, которые поставят шлюпку вдоль борта, Рэймидж оглянулся на «Кэтлин» и почувствовал, что его уверенность быстро испаряется – таким крошечным казался куттер, при том что он лежал в дрейфе в каких-нибудь двухстах ярдов. С палубы фрегата он должен казаться столь же грозным, как портовый катер.

Матрос на носу зацепился отпорным крюком, и Рэймидж нахлобучил шляпу, выждал момент, когда шлюпка поднимется на гребне волны, и вскочил на нижний батенс – толстую доску, установленную вдоль борта судна. Испанцы оказались достаточно предупредительными, чтобы спустить фалрепы, так что ему было за что держаться.

Он быстро миновал нижние три батенса – на случай, если фрегат качнется на подветренный борт и волна зальет его ноги, затем стал двигаться медленнее, чтобы не выглядеть запыхавшимся. Поднимаясь, он решил не подавать вида, что говорит по-испански, тогда он сможет многое понять из неосторожных замечаний. Если ни один из испанцев не говорит по-английски – что маловероятно – то он использует французский язык.

Люди, стоящие вдоль фальшборта, наблюдали за ним, и когда Джексон увел шлюпку от фрегата, оставив его в одиночестве на борту, Рэймидж пережил внезапный приступ паники: он был вдали от судна, командовать которым ему было поручено; он не подчинился – теперь он должен был признать это – данным ему приказам; он был во власти испанцев. Если они захотят игнорировать общепринятые правила ведения переговоров под белым флагом и будут считать его пленником (или, более вероятно, заложником), у Саутвика вряд ли хватит умения, чтобы спустить другую шлюпку с порохом и успешно взорвать корму фрегата, – даже если у него хватит нахальства пожертвовать жизнью своего капитана.

Ну, теперь уже слишком поздно беспокоиться о ситуации, которую он не может изменить. Но пока он поднимался, он сообразил, что перед ним ситуация, которую он можетизменить.

Наконец его голова оказалась на уровне палубы у входного порта, и он не смотрел ни вправо, ни влево, пока шагал к трапу, ведущему на шканцы. Шляпа сидела ровно, и он чувствовал себя на удивление беззаботным, как будто входил в «Длинную комнату» в Плимуте. Еще несколько секунд назад его беспокоил размер «Кэтлин» – теперь же он был настроен достаточно легкомысленно, чтобы изложить свои смехотворные требования.

Испанский офицер справа от него выпрямился после тщательно отмеренного поклона, правой рукой прижимая шляпу к левой стороне груди.

Рэймидж вернул вежливый, но менее глубокий поклон.

–  Teniente [4]4
  Лейтенант. (исп.)


[Закрыть]Франсиско де Пареха к вашим услугам, – сказал офицер сказал на хорошем английском языке.

– Лейтенант Рэймидж, куттера Его британского Величества «Кэтлин», к вашим услугам. Я хочу говорить с вашим капитаном.

– Конечно, teniente. Пожалуйста, идите в этом направлении. Мой капитан просил, чтобы я принес его извинения за то, что он не говорит по-английски.

– Если вы будете достаточно любезны, чтобы перевести, – вежливо сказал Рэймидж, – я уверен, что мы все поймем друг друга отлично.

– Спасибо. Я к вашим услугам.

Стараясь не шарить взглядом по сторонам слишком заметно, Рэймидж все же разглядел, что с палубы фрегата действительно смыто все начисто. Остатки мачт, словно пни неумело срубленных деревьев, стояли как памятники фатальной комбинации сильного шквала и плохого судовождения. Но даже длительный и сильный шквал был не в состоянии смыть обычную вонь вареной рыбы, прогорклого кулинарного жира и чеснока, свойственную большинству испанских судов, и еще чувствовался какой-то другой запах – словно от костра, только что залитого ливнем. Ага! Внезапно он понял, почему из шпигатов фрегата льется вода: горящие обломки взорвавшейся шлюпки попали на борт и устроили несколько маленьких пожаров… Он мысленно отметил, что несколько сигнальных ракет и фальшфейеров, положенных поверх пороха в следующий раз, могут дать неплохие результаты.

Стоя на корме у большого двойного штурвала, но сознательно отводя взгляд в сторону, его ждал полный мужчина лет сорока в великолепном мундире, почти полностью покрытом золотым шитьем. Толстые складки, нависающие над галстуком, выдавали страстного гурмана. Розовое лицо, отвисшие губы, выпяченный живот, бегающие водянистые глазки, словно ищущие, что бы еще съесть… Рэймидж предположил, что испанский капитан считает своего кока самым важным членом экипажа судна.

Глубокие поклоны, взаимные представления – полного мужчину звали дон Андреас Мармайон – еще больше поклонов, и Рэймидж и Мармайон оба обернулись к Парехе, ожидая, что первым начнет разговор другой. Внезапно Рэймидж понял, что имеет шанс перехватить инициативу, и заявил с уверенностью человека, говорящего о чем-то очевидном и бесспорном:

– Я прибыл, чтобы обеспечить подготовку подачи буксира.

Пареха сделал паузу в нескольких секунд, затем снабдил его перевод на испанский язык примирительным предисловием: «Я боюсь, что англичанин говорит…»

Рэймидж наблюдал лицо капитана. Розовое стало красным, шея раздулась и налилась фиолетовым, и он ответил потоком испанских ругательств, которые Пареха перевел так тактично, как только мог:

– Мой капитан говорит, что вы не можете буксировать нас, и в любом случае вы – его пленник, и он пошлет ваше судно в Картахену за помощью.

Рэймидж, который понял все до того, как Пареха заговорил, смотрел Мармайону прямо в глаза, его брови вытянулись в прямую линию, он с трудом удерживался от того, чтобы потереть шрам, прежде чем ответить.

– Вы заблуждаетесь. Помимо того, что я поднялся на борт под белым флагом, это судно – наш приз. Вы повинуетесь нашим приказам. Буксирный трос подготовлен и будет подан вам, как только я вернусь на куттер.

Пэреха ждал, но выражение Рэймиджа было холодным и официальным, и испанец был напуган взглядом его глубоко посаженных карих глаза.

– Переведите это. Я еще не закончил, но я не хочу недоразумений.

Как собака на поводке, Мармайон сделал полдюжины шагов в одну сторону и полдюжины шагов в другую, пока Пареха переводил. Внезапно он остановился и выкрикнул несколько фраз, подчеркивая некоторые из них раздраженным и довольно смешным топаньем, но избегая при этом глядеть на Рэймиджа.

Пэреха сказал неуверенно:

– Мой капитан говорит, что это смешно: у вас крошечное судно и вы не можете захватить большой фрегат как приз. Но он уважает белый флаг и дает вам разрешение продолжить ваше плавание.

Рэймидж напрягся. Это был кульминационный момент: вместо бортовых залпов сражение вели две противоположных воли. До сих пор он удерживал инициативу; теперь, столкнувшись с категорическим отказом, он мог в любой момент утратить ее. И все же Мармайон избегал его взгляда, и Пареха прилагал все усилия, чтобы при переводе смягчать выражения и Рэймиджа, и Мармайона, как будто чувствовал, что у Рэймиджа припрятана в рукаве козырная карта. Рэймидж предполагал, что причина отказа Мармайона – гордость. Это было так просто – и так все усложняло. Мармайон мог вообразить, как в Испании встретят известие о том, что «Сабина» сдалась крошечному куттеру. Он будет опозорен среди братьев-офицеров, станет посмешищем. И Рэймидж знал, что должен предложить Мармайону выход: способ отступить изящно, найти оправдание, приемлемое для испанского Министерства морских дел.

– Переведите вашему капитану, – сказал он, – что он находится в невыгодном положении. Его судно абсолютно беспомощно, и он не может произвести ремонт. У него есть только одна шлюпка – недостаточно, чтобы развернуть корабль для бортового залпа. Все это будет четко отмечено в нашем отчете. Его судно находится во власти любого противника – будь то трехпалубник, куттер, или дюжина берберских пиратов – и во власти всех четырех ветров. Он ограничен в запасах пищи и воды, а также в морском пространстве. Если северный ветер будет дуть в течение нескольких дней, то его судно окажется на мели вон там, – он указал в сторону африканского побережья, – а он и вся команда судна закончат свои дни как рабы, гребущие на берберских галерах…

Пареха перевел, но Мармайон начал яростно спорить. Как только Пареха закончил переводить Рэймидж, зная, что наступил момент для настоящей угрозы, сказал резко:

– Скажите вашему капитану, что он знает – так же точно, как знаю я, – что мы можем разрушить его судно, превратить его в обломки. И мы, как он должен понимать, не примем на борт почти триста пленников – даже если они переживут взрыв.

– Какой взрыв? – спросил Пареха, закончив перевод и дождавшись ответа Мармайона. – Мой капитан говорит, что вы не сможете разрушить наш корабль, так что лишь вопрос времени когда наш флот найдет нас. У нас достаточно провизии, и погода хорошая.

– Ваш флот, – рискнул ответить Рэймидж, – не ближе трехсот миль отсюда и вряд ли двинется в этом направлении. И мы можемразрушить вас. Вы видели, как взорвалась шлюпка.

– Но шлюпка взорвалась на расстоянии в пятьдесят ярдов! Мы не получили никаких были повреждений!

– Она взорвалось на расстоянии в пятьдесят ярдов, потому что мы так рассчитывали: вы видели, как мы маневрировали. Мы просто показали вам, как легко можно будет буксировать вторую шлюпку и взорвать ее точно под вашей кормой. Мы все согласны, не так ли, что такой взрыв проломит вашу корму? Вы, надеюсь, не оспариваете это? И во второй шлюпке будет много разных горючих материалов…

Как только Пареха перевел это, Мармайон развернулся на пятках и двинулся к трапу, чтобы спуститься вниз.

Рэймидж похолодел от этого оскорбления и резко сказал:

– Скажите ему, чтобы вернулся немедленно. Он – мой пленник, и я пока что не вижу причин оказывать ему большую милость, чем он получит на галерах!

Пареха, очевидно, понял, что это отнюдь не праздная угроза, и поспешил за Мармайоном, повторяя ему слова Рэймиджа вполголоса. Потом он позвал Рэймиджа, который игнорировал его, и Пареха вернулся.

– Мой капитан хочет продолжить беседу в своей каюте.

– Ваш капитан продолжит беседу на борту куттера. У него есть пять минут, чтобы упаковать вещи. Тем временем ваш первый лейтенант и я обсудим детали буксировки.

Пареха снова вернулся к Мармайону и передал ему слова Рэймиджа. Капитан спустился вниз, и Пареха сказал Рэймиджу:

– Он соглашается против воли и только ради спасения жизней команды судна. Он расценивает использование шлюпки с взрывчаткой как варварский и постыдный метод ведения войны, беспрецедентный в истории. Он говорит, что перед лицом такого варварства его обязанность – защищать его людей.

– Очень хорошо, – сказал Рэймидж. – Полагаю, вы – первый лейтенант? Очень хорошо, здесь ваши приказы на буксировку.

Когда Мармайон вместе с Рэймиджем поднялся на борт «Кэтлин», Рэймидж был рад видеть, что в его отсутствие Саутвик не терял времени даром. Он переоделся в свой лучший мундир, и остальные члены команды были одеты аккуратно и, кроме тех, что стояли по расписанию у карронад, построены на шканцах. Не было видно ни раненых, ни пятен крови. Каждый конец был аккуратно смотан; ведра и кадки для банников расставлены через геометрически точные интервалы, банники и правúла – на стойках.

Впечатление аккуратности и, в отличие от команды испанского судна, уверенности в себе и готовности к бою, не было не упущено Мармайоном, который оглядывался по сторонам, медленно отстегивая свою шпагу.

Когда Саутвик приветствовал Рэймиджа, Мармайон обернулся, удивленный, и непроизвольно воскликнул:

– Вы – капитан?

Рэймидж кивнул, и так как не было больше необходимости притвориться, что он не говорит по-испански, сказал:

– Да, я командую судном. Вы должны отдать свою шпагу мне.

Суровый тон его голоса не оставил сомнений в том, что это приказ, и Мармайон вручил Рэймиджу шпагу, которую тот принял без комментариев и передал Джексону, как будто она была грязной.

Хотя Рэймидж испытывал презрение к испанцу, потому что тот не даже не пытался спорить и принял все условия, он был настороже. Эти маленькие, водянистые, бегающие глазки… Плохо, что пришлось оставить Мармайона и Пареху наедине, пока он осматривал фрегат.

Саутвик, продолжая стоять по стойке смирно, всем своим видом и выражением глаз, давал понять, что не знает, что тут происходит, и Рэймидж сказал,

– Этот джентльмен – капитан фрегата. Он – военнопленный. Выделите двух человек для охраны. Оборудуйте временные переборки из парусины, чтобы у него было что-то вроде каюты, и повесьте койку. Команда испанского судна считается условно освобожденной. Они дали слово, что будут повиноваться моим приказам – то есть принять и закрепить буксир и делать все необходимое для безопасной буксировки. Взрыв произвел на них впечатление…

Рэймидж прервался, потому испанец вытаращил глаза. Он уставился на Джанну, которая только что появилась из люка. Рэймидж решил, что не помешает, если она останется для испанца загадкой, и ничего не сказал.

– Возьмите шлюпку и заведите буксирный трос, – продолжил он. – Первый лейтенант фрегата говорит на очень хорошем английском языке. И удостоверьтесь, что у них готовы фонари. Ночью они должны зажечь три белых огня – по одному на каждой скуле и третий точно по оси судна, но высоко, так чтобы мы могли всегда видеть, как они двигаются. Все ясно?

– Так точно, сэр, – сказал Саутвик и добавил с усмешкой: – Я возьму наш флаг и подниму его над испанским?

Рэймидж рассмеялся. Он забыл об этом.

– Да, но вам что-нибудь понадобится, чтобы поднять флаг, – у них нет ничего длиннее абордажной пики!